Текст книги "Друзья и соседи"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Сибирский цирюльник

У Кравцова привычка – приступая к работе, непременно осмотреть лицо клиента, И это вполне понятно. Профессия того требует,

В парикмахерской при гостинице он трудится давным-давно. Как демобилизовался, так сюда и устроился. Всё же полезно много лет на одном месте проработать. Если ты мастер и дело знаешь, тебе почёт и уважение. В зале ожидания народу полно, а отдельные товарищи норовят свою очередь уступить, лишь бы к нему, к Кравцову, в кресло сесть. Те, что в первый раз пришли, на возраст надеются: парикмахер седой, значит, со стажем и всё будет в наилучшем виде. Но если посерьёзней разобраться, дело не в возрасте. Случается – у мастера внешность как у профессора химии, а по классу он и не профессор, и не мастер, а многолетний любитель. Весь секрет в таланте, в умелых руках и в понимании вопроса.

Прошлый год в журнале «Служба быта» была статья напечатана про Кравцова. А как всё получилось? Сидел у него в кресле товарищ, делал он ему фасонную стрижку. Слово за слово, разговорились, и Кравцов изложил, как после ранения попал в госпиталь, а когда подлечился, оставили его при госпитале парикмахером. Вернули к довоенной профессии. И так вот до самой до победы обслуживал советских воинов – солдат и офицеров. А в мае сорок пятого довелось ему лично побрить первого коменданта города Берлина генерала Берзарина. Когда Кравцов обо всём этом поведал клиенту, оказалось, что он журналист. И написал он про Кравцова в журнал. В итоге сотрудники парикмахерской и вообще всей гостиницы узнали из печати, что за человек Кравцов Иван Тимофеевич, что он за мастер и как он внёс свой скромный вклад в достижение исторической победы.

Надо сказать – Кравцову повезло. Одно дело – парикмахерская общего типа, и совершенно иная картина, если салон при гостинице. В гостинице какой контингент? В основном приезжие со всех концов нашей необъятной родины. А у Кравцова, между прочим, сильно развита зрительная память. Почему? Потому что, пока сидит клиент и ты к нему приглядываешься с близкого расстояния, многое успеваешь разглядеть. А если ты этого клиента раньше обслуживал, обязательно его вспомнишь.

С особым пристрастием Кравцов разглядывал людей в военном обмундировании и не так молодых, как пожилых, – проще сказать, своих ровесников.

Так уж случилось, что он встретил и опознал нескольких человек. Тут ведь что надо учесть – с годами человек меняется, так? Был кудрявый молодец, а на сегодняшний день перед нами лысый гражданин с излишками веса. Другой воевал бритый наголо, а сегодня он, согласно моде, баки завёл. Бывший юноша бороду носит, как писатель Достоевский. Так что теперь, когда военного клиента обслуживаешь, главная задача так в глаза ему глянуть, чтобы по возможности более-менее точно угадать его боевое прошлое.

Кравцов вспомнил, как лихо он сказал одному своему клиенту в гражданском: «Здравия желаю, товарищ инструктор политотдела! Какая вас стрижка интересует, товарищ майор?» Тот как услыхал, руками всплеснул: «Не верю своим глазам! Кого я вижу? Сибирский цирюльник!»

Кравцов родом из Иркутска. Такое чудное прозвище присвоил ему весёлый человек капитан Бородин.

А бывший инструктор политотдела – инженер на БАМе. У него дома внуки, а он каким был, таким остался, – быстрый, поджарый, с хитринкой в глазах. Пока сидел в кресле, Кравцов по его просьбе сперва сделал ему стрижку, потом мытьё головы шампунем, бритьё, компресс, массаж. Полный набор на весь прейскурант. За это время они успели всласть наговориться, вспомнили общих знакомых и на прощанье обменялись адресами.

Кравцов посмотрел в зал ожидания. Знакомая картина– заняты диваны, стулья, и что интересно – сегодня особенно много военных. Ничего нет удивительного. Накануне праздника Победы происходят встречи друзей-фронтовиков и каждому охота выглядеть посвежей и помоложе,

Кравцов отлучился в подсобку, достал сигарету, сделал несколько затяжек и снова шагнул на порог.

– Прошу следующего.

С дивана поднялся высокий полковник.

Пройдя в салон, он сел в кресло. Кравцов привычно оглядел своего очередного клиента и широко открыл глаза. «Не может быть. Неужели капитан Бородин? Спокойно. Во-первых, он не капитан, а полковник. Но это понятно. Был капитаном, стал полковником. Люди растут. Конечно, это он. Он самый!.. Тогда, в госпитале, он ходил с палкой и все без исключения медсёстры и няни были от него без ума», Кравцов с поразительной отчётливостью вспомнил – он стоит, бреет капитана Бородина в полевом госпитале номер тридцать девять двадцать семь. Бородин уставился в зеркало, строго хмурит брови, как это любят делать мужчины, и когда раздаётся близкий грохот бомбёжки, вежливо осведомляется: «Не беспокоит?»

Кравцов улыбается. Ему приходит в голову идея. Полковник исправно пострижен, значит, зашёл только побриться. Кравцов намыливает клиенту щёки и берёт бритву. Потом вдруг наклоняется, негромким баском изображает рокот бомбёжки, после чего лукаво спрашивает: «Не беспокоит?»

Полковник это слышит. Он молчит, но очень пристально, не мигая смотрит в зеркало.

Тогда Кравцов делает второй заход.

Полковник Бородин начинает улыбаться. Он вспомнил. Левая половина лица у него розовая, правая – белая от мыльной пены.

– Неужели Иван? – тихо спрашивает полковник.

– Точно.

– Погоди, погоди… Кольцов?

– Кравцов.

– Виноват. Ошибся. Живой?

– Похоже, что так…

Полковник Бородин выпрямляется в кресле.

– Приказываю положить бритву.

– Есть положить бритву, – исполняет приказ Кравцов.

Полковник Бородин крепко жмёт ему руку и обнимает его. Часть мыльной пены остаётся на лице у Кравцова. –

Мастера и клиенты с интересом наблюдают за происходящим, а миловидная девушка-парикмахерша говорит сидящему в её кресле длинноволосому парню:

– Вот у нас какие мастера. Их не только благодарят, их даже целуют,

– Это я в дальнейшем учту, – говорит парень.

– Перебьюсь, – смеётся девушка, – с меня хватит и благодарности.

А Кравцов тем временем уже приступил к работе. Скажем прямо, если бы он в таком темпе обслуживал всех клиентов, не висела бы его фотография на доске Почёта и не написал бы о нём журналист, потому что ему надоело бы сидеть и ждать, пока мастер медленно, как во сне, правит бритву и говорит, говорит…

Однако у полковника Бородина нет претензий к старому мастеру. Он не проявляет нетерпения. Полковник не только слушает, он сам задаёт вопрос за вопросом, улыбается, хлопает себя по коленям, и видно, что он в отличном настроении.

– Удивительно устроена жизнь, – говорит Бородин. – Гора с горой не сходится, а человек с человеком… Надо же, прилетел в командировку – и сразу такая встреча.

– Это уж действительно, – соглашается Кравцов. Он выдавливает из тюбика крем и взбивает новую порцию белоснежной пены.

– Подходящий вы себе энпэ выбрали, – говорит Бородин, – в самом, можно сказать, центре Москвы. Стой, работай, в окно поглядывай и песню пой – «Где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои?»

– Город велик. Громко петь придётся, – улыбается Кразцов. – Помните, товарищ полковник, как меня прозвали?

– Ещё бы не помнить… Сегодня в парке культуры в шестнадцать ноль-ноль состоится встреча ветеранов. Я считаю, вам надо пойти, Иван Тимофеевич. Вы же ветеран.

Кравцов пожимает плечами.

– Ну мне-то зачем?… Я ни ротой, ни взводом не командовал, в разведку не ходил…

– Отставить такие разговоры. Каждый делал своё дело. Так что «сочтёмся славою, ведь мы свои же люди».

– Вообще-то конечно…

Кравцов замолчал. В три часа у него пересменка, и он вполне может успеть. А если и правда пойти? Как знать, возможно, ему посчастливится встретить сегодня кого-нибудь из тех, кого встречал на военных дорогах.

– Прикажете освежить, товарищ полковник?

– В обязательном порядке, – сказал Бородин и загодя зажмурился. – Огонь!

Кравцов взял пульверизатор с резиновой грушей и, ведя руками из стороны в сторону, выпустил длинную душистую «очередь». Было похоже, что в руках у него автомат и идёт тот жаркий бой, который стал его последним боем, А после было забытье, долгие месяцы а госпитале и затем робота, дело, которому он по мере своих сил служит и поныне.

– А теперь принимаю огонь на себя! – весело сказал Кравцов и тоже немножко освежился одеколоном,

Он при этом плотно закрыл глаза и потому не увидел удивлённых взглядов своих товарищей по работе.

У Кравцова стало легко на душе, Легко и радостно.

До встречи ветеранов оставалось целых полтора часа.

Это придумал Егоров

Как правильно сказал один поэт, мы с ним в поезде ехали, расставанья, говорит, и встречи – две главные части, из которых когда-нибудь сложится счастье.

Я хочу коротко осветить одну нашу встречу.

В моём рассказе имеется глазное действующее лицо, как в театре. Фамилию этого товарища я называть не буду и, как зовут, не скажу, не хочу подводить человека и создавать ему трудности на работе. Если бы я только одно его имя привёл – Сергей или, скажем, Анатолий, – кому надо, сразу бы сориентировались, потому что у народа сильная тяга к искусству, он стал очень подкованный. По телевизору то и дело передают детективы, и теперь почти каждый зритель по любой мелочи способен до глазного докопаться.

А сейчас перейду к делу.

Главное действующее лицо – участник битвы за Берлин, гвардии старшина, скажем, Егоров. Вообще-то его фамилия не Егоров, хотя в той битва, надо думать, немало Егоровых участвовало.

Егоров, о котором я веду речь, служит администратором в одном театре, в каком – не скажу. Условно сообщу – в детском театре, хотя он, конечно, не в детском работает, но это я для маскировки, Егорова я знаю хорошо, с ним войну прошёл, даже в одно время в госпитале лежал после ранения, С ним же вместе и победу праздновал. Что я могу про него сказать? Отважный, весёлый, политически грамотный, хороший товарищ.

О том, что он причастен к театру, я узнал случайно. Как-то пришёл с супругой, хотел попасть на новую постановку, на какую не скажу, билетов, само собой, в кассе ни одного. Дай, думаю, схожу к администратору, Подхожу – и кого же я вижу в окошке? Ротного старшину Егорова.

Не буду говорить, что получили мы с супругой места в ложу, что потом дома у нас посидели, проговорили до утра, товарищей вспомнили, и тут Егоров мне и сказал, что он теперь в столице вроде бы как начальник штаба.

Театр его известный, все туда рвутся, и местные и командировочные, и многие на Егорова выходят – под– харчиться насчёт билетиков. И можете представить, так он многих однополчан нашёл. Кто к нему в театр попал, тот в свою очередь дружкам и боевым соратникам сообщает. Такая в итоге получилась непрерывная связь. Егоров смеётся: был бы я, говорит, директором ГУМа, там всё понятно, многие мечтают приобрести кой-чего из дефицита, а тут театр.

Искусство здорово стало людей привлекать, и это хорошо их рисует, показывает растущие духовные запросы.

И вот зачастил я в этот театр, всё, что идёт, пересмотрел, даже с артистами познакомился. Один, фамилию не скажу, орден Славы имеет, а сейчас играет разные роли, не так давно звание получил, какое – неважно, это к делу не относится.

Последний раз совсем недавно, когда у Егорова был, он мне сказал, что наметил провести операцию под кодовым названием «Землянка». Что именно он задумал, я вам пока не скажу. Скажу только, что в результате получилось, как он применил свою богатую фантазию.

Егоров шести москвичам и пяти приезжим бумажки разослал – приказываю явиться в гражданском, при всех орденах и медалях, такого-то мая, в пятнадцать тридцать, по адресу такому-то, одним словом, в театр.

Получил и я такое предписание и явился пораньше, а там у Егорова в кабинете – товарищи, они раньше меня прибыли. Когда все собрались, Егоров говорит: «Или давайте заскочим в буфет, или ещё чуток подождём и потом проследуем куда надо».

Ровно в пятнадцать сорок пять подаёт он команду: «Ветераны, за мной!» Идём мы гуськом по коридорам, потом видим впереди два огонька, шагаем на их слабый свет и оказываемся, где бы вы думали? В большой фронтовой землянке. Ну, натуральная землянка! Потолок в два наката, стол, табуретки самодельные, две настольные лампы образца тех лет из снарядных гильз. Мы как вошли, прямо речи лишились. Никто такого не ожидал. Получилось, что все мы из майского дня семьдесят пятого года перенеслись в далёкую свою молодость.

Теперь я скажу, откуда взялась землянка. В театре в тот день шла постановка на тему Великой Отечественной войны, два спектакля было – дневной и вечерний. И попросил Егоров у главного режиссёра в перерыве между спектаклями разрешить коротко погостить ветеранам в этой декорации, Главный режиссёр, конечно, дал добро, про это и автор пьесы узнал, сам в прошлом военный корреспондент, и он тоже пришёл.

Не скажу, что стали мы в землянке с ходу воспоминаниями делиться: мол, помнишь безымянную высотку? Помнишь бой за населённый пункт Тишково? И так далее, и тому подобное. Не одни ведь однополчане собрались, да и, кроме того, в первые минуты никому ничего не хотелось говорить.

Мы сели кто где, все молчали, и каждый, скорей всего, думал о своём, своё вспоминал. А тут ещё тихо откуда-то музыка, наверно, радио включили – и полилась песня военных лет, тихая песня, задумчивая. Говорят, автор её до сего дня всё пишет. Ещё бы ему такую сочинить, но только, конечно, на тему мирного строительства.

Сидим мы всей братией, слушаем песню, на душе у каждого волнение, печаль и, конечно, радость. Печаль – что потеряли добрых друзей, и радость – что одержали историческую победу.

Кончилась музыка, автор пьесы говорит: «Бывают сценические паузы, и все они разные: в одной раздумье, в другой растерянность, а в этой, что была сейчас, – большой, драгоценный смысл». Он так и сказал. Я в точности запомнил.

А что Егоров?

Егоров сидит на табуретке, и, можете представить, у него слёзы на глазах.

Такой затейный был малый, а тут сразу расчувствовался. Возраст, он, конечно, своё действие оказывает, но, мне думается, не в этом дело. А в чём дело, каждый поймёт.

Минут пять прошло, малость обжились мы в этой землянке, друг на друга посматриваем, словами обмениваемся, и вдруг позывные – «Широка страна моя родная». Я на Егорова глянул – очень у него лицо напряжённое.

И тут раздаётся голос из динамика, голос, который с войны все помнят: «Внимание! Говорит Москва. От Советского Информбюро…»

И вот слушайте, что ещё наш Егоров придумал. Диктор начал читать сводку, но не обычную, какие тогда передавали. Егоров у каждого разузнал, и у меня в том числе, про самый памятный бой, про ту атаку, что могла стать последней, одним словом, про главные мгновения, главные часы, главные дни из той тысячи с лишком дней, что каждому довелось провоевать.

Один про Харьков услышал, другому диктор Прохоровну напомнил, третьему Оршу на Днепре, кому что. И такая это была необыкновенная сводка, что все опять онемели.

Может, если бы кто-нибудь другой её прочитал, такого бы эффекта не было, а тут гремел голос, которого никто из нас не забудет.

Диктор читал про полк, в котором Матвеев служил, мы на Матвеева смотрим – он седой совсем, а глаза горят, хоть прикуривай. Говорит диктор о рукопашной под Курском, мы обращаем взгляды на бывшего лейтенанта, а ныне инженера Калягина, Каждый о своём услышал, каждый своё пережил,

Мы, конечно, поняли, что этот монтаж составил и сообщил диктору наш уважаемый начальник штаба, бывший ротный старшина, а в наши дни человек искусства.

Диктор замолчал, и тут началось. Один другому руку жмёт, обнимаются фронтовики, Егорова в объятиях тискают, а он доволен, просто-таки сияет. Он говорит: «Солдаты, тихо!»

И опять вступает голос диктора. Он со всей своей силой произносит: «Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Слушайте важное сообщение…»

Мы все как один встаём и слушаем сообщение о победе над гитлеровской Германией.

Я больше ничего не могу добавить.

Я предлагаю поднять стакан вина в день великого праздника. Выпьем за наше боевое братство, за нашу дружбу, за крепкую память и против склероза, не столько нашего, сколько иностранного,

И ещё в этот светлый майский день приглашаю выпить за товарища Егорова, у которого вообще-то совершенно другая фамилия, который трудится в театре, а также за наше искусство, которое помогает нам помнить то, что мы никогда не вправе забывать.

Ваше здоровье!

ДЕТИ ДО ШЕСТНАДЦАТИ

Утро

Просыпаться нужно быстро, а не как некоторые: сперва один глаз откроют, потом, немного погодя, другой, да ещё при этом зевают – и всё получается постепенно, а вот если открыть оба глаза и вдобавок повертеть головой – сразу всё увидишь: и стены из брёвен, и деревянный потолок в длинных трещинах, и самодельный абажур, и машинку на столике, которую трогать совершенно необязательно, и диван-кровать, и маму с папой.

– Всё-таки он молодчина, – тихо говорит мама, – спит как сурок.

Но Павлик не спит. Он лежит на боку и трогает пальцем полоску на стене, светлую и тёплую, наверно потому, что она из солнца.

– Коля, тебя бы очень удивило, если бы он проснулся и сказал: «Доброе утро! Пора вставать». Интересно, что бы ты сказал.

– Я бы сказал – можно ещё немножко полежать, меня две недели не было дома, я был в командировке, и к тому же сегодня выходной…

– Я спрашиваю о другом. Что бы ты сказал, если бы он вообще вдруг заговорил?

– Я нисколько бы не удивился.

– Естественно, – усмехается мама, – ты бы, я думаю, даже не удивился, если б услышал от него, что он надумал жениться.

– Тут бы уж я, конечно, удивился…

– Почему?

– Потому что жениться ему рановато…

– Ты думаешь?

– Убеждён. Он должен встать на ноги, разобраться, что к чему…

Павлик молча всё это слушает, хотя решительно ничего не понимает. Он внимательно смотрит на маму, но мама его не видит, она закинула руки за голову и лежит. А папа тянет на себя белый шнурок, и штора начинает подниматься, комнату заполняет солнечный свет, такой яркий, что Павлик вынужден зажмуриться.

Ты его разбудишь, – говорит мама.

– Павел Скворцов, подъём! – командует папа, но Павлик не открывает глаз: пусть все думают, что он ещё спит, а потом он ка-ак крикнет, и все испугаются: и мама, и папа, и Тяпка – собака с разными ушами, одно белое, другое рыжее.

Павлик приоткрывает глаза – Тяпка уже на крыльце. Живёт она у соседа и приходит каждое утро. Стоит, ждёт и помахивает хвостом: как видите, я пришла, если вам нужно, чтобы я что-нибудь съела, пожалуйста. Сделаю. Только для вас.

Всего этого Павлик не знает, он только видит белорыжую Тяпку, которая его, между прочим, ни разу не укусила, несмотря на то что они уже давно знакомы и Павлик не раз хватал её за хвост.

– Вот что, – говорит мама, – я решила сегодня проделать небольшой эксперимент. Я временно полностью отключусь. Забота о Павлике ляжет целиком на твои л лечи. Подъём, туалет, кормление и всё остальное. Я хочу на тебя посмотреть, как ты будешь суетиться…

– Смешно, – говорит папа. – Инженер, член парткома, автор целого ряда научных трудов, известный рыбак – такой человек не испугается твоего эксперимента. Павел? Проснись! Открой глаза, и ты увидишь симпатичную, но очень самонадеянную женщину – твою маму. Она считает, что мы с тобой растеряемся…

– Не мы растеряемся, а ты растеряешься, – говорит мама.

Папа быстро встаёт, наскоро делает зарядку. Длинный, в майке и в трусах, он наклоняется над Павликом и встречает его любопытный взгляд.

– Здравствуй, товарищ Скворцов! – говорит папа. – Я очень рад, что ты проснулся. Надеюсь, ты слышал, что наша мама начала смелый эксперимент. Если в тебе есть мужское начало, не говори ни слова. Молча сожми зубы, поскольку они у тебя уже имеются в наличии, и пусть мама по выражению твоего лица поймёт, что мы с тобой не отступим перед трудностями.

Павлик молчит, а папа берёт его на руки и выходит в сад.

Тяпка смотрит, как они спускаются с крыльца, и медленно идёт следом.

Ночь была совсем тёплая, сейчас утро – солнце греет вовсю, так что вода в ванночке нисколько не остыла за ночь, она не холодная, а, наоборот, приятная.

– Переходим к водным процедурам, – говорит папа и умывает Павлика, а мама в стороне, наблюдает из окна.

– Не простуди мальчика, – говорит она строго.

Папа отвечает:

– Ха-ха! О каком мальчике идёт речь? Не смешите нас, Нина Леонидовна. С сегодняшнего дня мы начинаем закалку. Оправдаем свои капиталовложения. Не зря же мы сняли на лето комнату с террасой. И наша задача, Павел Николаевич, взять от окружающей среды всё, чем она располагает. «Если хочешь быть здоров – постарайся», – сказал поэт, и мы с тобой постараемся.

– Не утомляй ребёнка таким потоком информации, – говорит мама.

Но вот уже водная процедура закончена и папа растирает Павлика мохнатой рукавицей. Мальчик кряхтит и посмеивается – ему приятно и в то же время немножко щекотно.

На завтрак, как и вчера, – творог и кефир. Павлик сидит на высоком стульчике.

– Не курить! Пристегнуть ремни! – командует папа и привязывает Павлика к спинке стульчика мягким ремешком. Папа в мамином фартуке с синими цветами разминает ложкой творог и говорит, как тётя Валя, но это не сказка, это больше похоже на песенку:

– Итак, вперёд! Откроем рот… Кушай, миленький дружок, нам полезен творожок… Знает каждый гражданин, что он содержит казеин…

– Спиши слова, – просит мама, а папа, кивнув, продолжает:

– Сообщить могу, милок, что в нём содержится белок…

Павлик ест, а мама стоит на пороге и смеётся. За спиной у мамы Тяпка, она не смеётся, собаки этого не умеют, но похоже, что она улыбается. Наверно, Тяпке нравится, как Павлик сидит, болтая ногами, и ест творожок, от которого, между нами говоря, и она бы не отказалась. Конечно, это не сосиска, но ничего, есть можно.

Завтрак проходит быстрей обычного.

– Молодец! – говорит папа и бросает Тяпке кусочек сахара – Итак, Павлик, впереди у нас с гобой большой содержательный день. Мы будем гулять, собирать грибы, к вечерку возьмём удочки и махнём на озеро, где провернём путину местного значения. Мы раз и навсегда покончим с безответственными заявлениями Н. Л. Скворцовой о том, что пойманную мною рыбу может разглядеть только часовой мастер. Повторяю, Павел, нас ожидает день, полный радостей жизни. Пожалуй, возьмём с собой маму – пусть и она увидит, на что способны настоящие мужчины. В своё время ты прочитаешь об этом у Расула Гамзатова…

Папа придерживает Павлика и складывает стульчик пополам. Теперь он стоит на колёсиках и его можно катать по террасе.

– Павел Николаевич, я понимаю – молчание знак согласия, но всё-таки скажи, что ты думаешь о жизни и о наших ближайших планах…

Пав ля к не произносит ни слова, а только ёрзает на стульчике.

– Я понял твою мысль, – говорит папа. Он поднимает Павлика и ставит его на пол. – Действуйте, товарищ Скворцов!..

Павлик хватает папу за палец, делает шаг, другой и, улыбнувшись маме, говорит:

– Тя-тя-тя».

В точном переводе это означает многое – и то, что он здоров и настроение у него хорошее, и Тяпка ждёт его общества, и в саду с глухим стуком падают яблоки, и вообще в мире полно разных неотложных и прекрасных дел.

– Тя-тя-тя, – повторяет Павлик и призывно машет маленькой свободной рукой.