Текст книги "Друзья и соседи"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Смейся, паяц

Спектакль шёл нормально. Эпизод «производственное совещание» разворачивался в лучшем виде. Мотылёв, создавший образ технолога, исполнил свой монолог с большой внутренней силой.

Я выступал в роли передового токаря Василия Гнутова, у которого на заводе всё в полном ажуре. Приспособление, предложенное Гнутовым, получило авторитетное одобрение. Человеку бы, как говорится, жить да радоваться. Ан нет!.. Драматург поставил перед собой цель испытать Василия Гнутова на прочность.

Не согнётся ли он, не сломается ли, когда в момент своего наивысшего взлёта узнает печальную весть о том, что его верная супруга Варвара совершенно неожиданно решила бросить своего Василька и уехать к матери в Воронежскую область.

Опытный драматург пожелал столкнуть общественное с личным. Для этой цели он как раз и выбрал сцену производственного совещания, когда в самом конце Гнутову приносят записку от его Варвары.

Режиссёр-постановщик Пётр Павлович расставил смысловые акценты, определил сверхзадачу. Гнутов на взлёте, у него отличное настроение, и именно в этот момент входит работник завкома Сыромятников и подаёт мне, то есть Гнутову, записку. А в ней жестокие слова: «Василёк, нам лучше расстаться. Я уезжаю к маме. Варвара».

Когда мы готовили спектакль, на одной из первых репетиций я предложил свой рисунок, примерно такой.

Я сижу на производственном совещании весёлый и радостный, принимаю поздравления товарищей по работе и вдруг – трах! Появляется Сыромятников и вручает мне записку от Варвары. Я её читаю, говорю: «Извините, у меня срочное дело» и сразу же к выходу, но на полпути останавливаюсь и, сжав, как говорится, в кулак свою волю, иду обратно тяжёлой походкой. И тут технолог Мотылёв подаёт свою реплику: «Что случилось, если не секрет?» Я выдерживаю небольшую паузу, даю смену эмоций и говорю тихим голосом: «Жизнь, товарищи, полна противоречий, но человек всегда должен верить в хорошее. Я не имею секретов от родного коллектива – меня только что бросила жена».

Все присутствующие играют крайнее удивление, и Мотылёв говорит: «Прямо скажу – этого я никогда не ожидал. Продолжим нашу работу, товарищи».

Сыромятников резко критикует меня за то, что я не уделял должного внимания жене и вот к какому грустному итогу это привело. Идёт несколько острых реплик на моральную тему, а я сижу один в стороне, лицо высвечивает «пистолет» – это такой узкий луч, – и на моём лице ясно отражается большое человеческое волнение, сознание глубокой вины и всё такое прочее.

В конце я встаю и говорю: «Да, я был виноват – и вот закономерный результат».

Режиссёр в общем и целом одобрил и принял мою творческую экспликацию, но со своей стороны добавил, чтобы я посочней сыграл доминанту, а именно – печаль плюс некоторый элемент страдания. В данном решении, как он сказал, будет предельно обнажена гражданская позиция героя.

В текущем сезоне мы наш спектакль сыграли двадцать один раз, и всё было на высоком художественном уровне. Правда, в одной рецензии критик заметил, что в сцене производственного совещания я излишне педалирую грусть, которая порой даже перерастает в безысходность. Между тем в воле человека и в его возможностях заставить жизнь обернуться к нему своей светлой стороной.

Вот так. А теперь я скажу про последний спектакль и про то, какая на нём возникла интересная ситуация.

Вам безусловно известно такое понятие – дисциплина актёрского труда. Если не знаете, я сейчас поясню.

Возьмём предполагаемые обстоятельства. У вас дома, к примеру, крупная неприятность – пожар или наводнение, а вы в это время в театре играете развесёлую комедийную роль. Наступает антракт, вам сообщают, что у вас стряслось, но ничего не поделаешь – надо комедию доиграть до конца. Вот и получается в итоге ситуация типа «смейся, паяц».

Но я вернусь опять к тому спектаклю, о котором начал рассказывать.

Представление начинается ровно в семь. А в четыре тридцать моя жена Марина проследовала в родильный дом. Проводил я её, поцеловал, пожелал, чтобы всё было хорошо.

А дальше произошли такие события.

Наступил вечер. Играем мы спектакль, и пока я нахожусь на сцене и участвую в этот самом производственном совещании, из родильного дома звонят в театр и говорят: «Поздравьте вашего товарища артиста Хорохорина. Только что его супруга родила прекрасного мальчика».

Представляете? Это радостное событие пока идёт мимо меня, как косой дождь. Весь коллектив кроме занятых на сцене уже проинформирован, а я ещё ничего не знаю.

И вот на сцене идёт производственное совещание. У меня отличное настроение, но тут входит работник завкома Сыромятников (артист Бровкин, кончил Щукинское училище), входит и просто-таки весь сияет. Здоровается по роли с присутствующими и протягивает мне записку: «Вот, Василий, тебе Варвара велела передать».

Я в соответствии с моей трактовкой образа спокойненько беру эту записку и читаю, конечно не вслух: «Марина родила наследника. С тебя причитается. Группа товарищей».

Я поднимаю глаза, делаю громаднейшую паузу – даю лёгкое обалдение, как, между прочим, и должно быть по роли, и потом, не хочу хвалиться, иду на актёрский подвиг.

Сперва я исполняю личную скорбь не очень глубокую, потом говорю всем: «Извините, у меня срочное дело», направляюсь к выходу, затем останавливаюсь, как всегда сжимаю в кулак свою волю и возвращаюсь.

Мотылёв, поскольку он не знает содержания записки, подаёт реплику: «Что случилось, если не секрет?»

Тут у меня опять пауза, смена эмоций, и я произношу свою реплику, но не всю, а только вторую её часть: «Человек всегда должен верить в хорошее. Я не имею секретов от коллектива. У меня только что… верней, меня только что бросила жена».

Тут вое удивляются, выражают сочувствие, а у меня такое радостное лицо, что всем понятно, что ни в каком сочувствии я не нуждаюсь, такой я необыкновенно бодрый и весёлый, что, думается, ещё минута – и запою.

Сыромятников, согласно тексту пьесы, кроет меня, а я на его слова абсолютно не реагирую. Получается, что с меня критика как с гуся вода. Но в конце я свою реплику всё же произнёс: «Да, я был виноват – и вот закономерный результат». Наши потом сказали, что когда я это говорил, я довольно глупо улыбался.

Честно вам скажу, не помню, как уж я доиграл спектакль. Говорят, что хорошо, с исключительным эмоциональным подъёмом.

Через три дня в городской газете появилась рецензия.

Обо мне критик так написал: «Ярко выразил гражданскую позицию своего героя артист Л. Хорохорин. Сцену, когда Гнутов узнает, что его оставила жена Варвара (артистка Э. Чепурная), Хорохорин решает очень своеобразно. Он играет спокойствие, даже весёлость. Такое решение могло бы показаться несколько парадоксальным, но это не так. Артист как бы предвосхищает свою программу – человек должен всегда верить в хорошее. И эта стойкая вера не обманывает передового токаря Василия Гнутова – в финале Варвара возвращается к мужу».

Дальше в рецензии говорится об очередных задачах современной драматургии, но поскольку это выходит за рамки данного спектакля и прямо ко мне не относится, я на этом не буду останавливаться.

Самое важное я уже рассказал.

Кролик

Не стал бы я писать этот рассказ, если бы имел одну только цель – обрисовать невежливость отдельного человека. Это, как мне кажется, прямая задача сатиры. Вывести на всеобщее обозрение и заклеймить. Но я этого не умею, потому что я не сатирик.

Бывают такие активные люди – агитаторы, горланы, главари, но я не из их числа.

Дело в том, что по складу своей души я лирик. Не располагаю ни громким голосом, ни гневными интонациями. В моём арсенале всего и есть, что тихая речь, сдобренная улыбкой. Вот моё единственное и отнюдь не грозное оружие.

Каждое утро ровно в восемь пятнадцать я сажусь в троллейбус, связывающий наш микрорайон с центром города, и еду на работу в свой научно-исследовательский институт.

Почти всегда вместе со мной в троллейбус входит хмурого вида молодой человек в кроличьей шапке и пальто из синтетики.

На прошлой неделе этот Кролик (так я буду его называть), разворачиваясь в тесном проходе, грубо наступил мне на ногу. Я посмотрел на него в надежде, что он извинится, но ничего подобного не произошло. Кролик спокойно стоял, поглаживая свои роскошные бакенбарды, и что-то беззвучно насвистывал.

– Гражданин, – тихо сказал я, – вы наступили мне на ногу.

– Возможная вещь, – ответил Кролик.

– И у вас не возникло желания извиниться?

– Пока что не возникло.

– Очень жаль, – сказал я. – Ничто так дёшево не стоит и ничто так дорого не ценится, как вежливость. Если бы вы попросили извинения, вы бы тем самым возвысились в моих глазах и предстали передо мной как учтивый молодой человек…

Кролик иронически взглянул на меня:

– Долго думаешь тарахтеть на эту тему?

– Хочу обратить ваше внимание, – сказал и, – что глагол «тарахтеть» не является синонимом глагола «говорить». Точнее, он смыкается с глаголом «шуметь».

Между тем я вовсе не шумел. Напротив, я достаточно деликатно оказал вам, что вы наступили мне на ногу…

Кролик поморщился:

– Ла-ла-ла… Гляжу, язык-то у тебя без костей.

– Да. Я в этом смысле не являюсь исключением. Язык, как вы знаете, мышечный орган, способствующий пережёвыванию и глотанию пищи, но это ещё не всё.,

– Ах, ещё не всё?… Ну давай, давай!..

– У человека в отличие от животных язык участвует в создании речи…

– До чего же ты мне надоел! – строго сказал Кролик.

– Прошу прощения, но вы не дали мне закончить мысль.

– Что ты от меня хочешь? – нервно спросил Кролик.

– Ваше лицо выражает страдание, – сказал я. – Это даёт мне повод думать, что вы испытываете чувство раскаяния, но по совершенно непонятной причине не желаете в этом признаться.

Кролик вытер лицо шапкой и покинул троллейбус, но не как обычно, у моста, а на две остановки раньше.

На следующее утро я заметил, что при моём появлении в троллейбусе Кролик быстро отвернулся.

Поравнявшись с ним, я сказал:

– Доброе утро! Какой нынче дивный выпал снег. Мы вчера с вами не договорили. Есть в душе у человека такие таинственные струны…

Кролик всплеснул руками:

– Можешь ты рот закрыть?

– Разумеется. Закрытый рот – это его, так сказать, естественное состояние…

Кролик потыкал себя в лоб пальцем:

– Сходи-ка ты, друг, в поликлинику.

– Меня трогает ваша забота, – сказал я, – но в этом нет нужды. Нога меня больше не беспокоит.

– А голова? – спросил Кролик, и лицо его вновь обрело страдальческое выражение.

– Не тревожьтесь, голова у меня болит крайне редко. Давайте вернёмся к тому, о чём мы говорили…

– Ну, что ты ко мне прилип? – плачущим голосом пропел Кролик. – Долго ты меня будешь мучить?…

Я пожал плечами.

– Если я вас правильно понял, сознание своей неправоты причиняет вам мучения. В какой-то мере это меня радует. Через страдания – к постижению истины. Всё закономерно, не правда ли?

Кролик не ответил. Он молча закрыл лицо руками.

На другое утро, такое же чистое и снежное, войдя в троллейбус, я поискал глазами Кролика и вскоре его обнаружил. Он сидел с поднятым воротником и в шапке, надвинутой на глаза. Мальчишка – его сосед – уступил мне место.

– Спасибо, – сказал я и уселся рядом с Кроликом.

Некоторое время мы ехали молча.

– Я не сразу узнал вас, – сказал я. – Доброе утро!..

– Привет! – ответил Кролик и, сдвинув брови домиком, сказал: – Извините, что так получилось. Извините…

– Что вы имеете в виду?

– Я вам случайно на ногу наступил. Утро, сами знаете, толкотня, другой раз даже не видишь, куда ногу ставишь. Так что прошу меня, конечно, извинить. Даю слово – это больше не повторится. Слово даю. И всё. И конец!..

Кролик встал.

– Вам ещё рано.

– Я по другой причине встал, – пояснил Кролик, – видите, женщина? Она стоит, а я сижу, значит, я должен уступить ей место. Гражданка! Прошу вас, садитесь, пожалуйста. Будьте как дома! Спасибо за внимание!

Он приподнял свою мохнатую шапку и решительно двинулся к выходу.

Я заметил, что он опять не доехал до моста, а вышел на остановку раньше.

Душа общества

Белоколонный загородный дом стоял в самой глубине парка. В давние времена здесь хозяйничал граф Сумароков, а нынче раскинул свои владения дом отдыха «Зелёный шум». Эта обитель покоя стала излюбленным местом отдыха учёных.

Директор «Зелёного шума» говорил так:

– Товарищи, какой у нас в основном контингент? Учёные. Короче говоря, люди умственного труда. Обойдёмся уж как-нибудь без танцев и развлечений.

Однажды случилось так, что учёные возроптали: им было скучно. Тогда директор уехал в город и вернулся с человеком, именуемым затейником. Ошеломлённый составом отдыхающих, затейник попытался было начать с популярной лекции на тему «Гипертония и меры её предупреждения», но лекция никакого успеха не имела, и многоопытный затейник резко изменил курс. Он сколотил группу желающих участвовать в увлекательном соревновании «бег в мешках». В этом игрище приняли участие член-корреспондент Академии наук Ярцев, профессор Вахромеев и кандидат искусствоведения Фроленко. Отпрыгав половину дистанции, профессор Вахромеев стыдливо вылез из мешка и, не глядя на присутствующих, скрылся в библиотеке.

Затейнику было трудно. Его инициатива не находила поддержки. Через неделю он подал заявление об уходе и тут же устроился в дом отдыха текстильного комбината, где с успехом трудится и по сей день.

С уходом затейника жизнь в «Зелёном шуме» вернулась в свою колею. Иронические замечания в адрес профессора Вахромеева, публично скакавшего в мешке, были уже исчерпаны, и в доме отдыха опять стало скучно.

И вот как-то среди бела дня в аллее парка появился молодой человек. Высокий, рыжеволосый, в синем тренировочном костюме, молодой человек быстро обошёл парк. Проводив любопытным взором группы гуляющих, он обратился к старику, с книгой в руках сидевшему на скамье:

– Извините за беспокойство. Можно вас потревожить?

– Слушаю вас, – ответил старик. Это был академик Пухов.

– Вы здесь отдыхаете?

– Да.

– Небось скучаете?

– Простите… С кем имею честь?

– Рыбаков Леонид, – представился молодой человек, – или просто Лёша.

– Что же вам угодно, Лёша? – строго спросил академик.

Лёша улыбнулся:

– Мне кажется, здесь бы не помешал человек, который, так сказать, организовал бы культурный досуг…

– Вы имеете в виду бег в мешках?

– Это неплохая штука. Ловкость развивает, прыгучесть.

– Вы полагаете, что мне необходимо развивать прыгучесть?

– Ну, лично для вас мы подберём что-нибудь другое.

– Знаете что, Лёша, вы пройдите к директору и побеседуйте с ним.

– Был. Уехал в город директор. Можете вы дать команду, чтобы ваши отдыхающие собрались ну хотя бы в ту беседку?

– Нет, молодой человек, вы уж, пожалуйста, сами командуйте.

– Ну что ж, ладно, – согласился Лёша. – Попробую.

Не прошло и десяти минут, как в открытой беседке собрались люди. Усевшись на соломенные диванчики, отдыхающие с любопытством смотрели на рыжеволосого незнакомца.

– Дорогие товарищи! Попрошу минуточку внимания! – с интонацией балаганного зазывалы начал Лёша. – Будем культурно отдыхать!

Аудитория насторожённо молчала.

– Перво-наперво давайте познакомимся. Меня звать Лёша. Перед тем как начать игры и развлечения, хочу узнать ваш культурный уровень, кто где работает, кто какие книги читал. Начнём с вас, папаша. – Он обратился к одному из отдыхающих: – Вы где работаете?

Вопрос был задан профессору Мальцеву – известному специалисту в области ядерной физики. Мальцев сочувственно посмотрел на Лёшу, вздохнул и ответил:

– Я работаю в артели. По переплётной части.

– Ясно, товарищ переплётчик. А вы? – Он указал на сурового вида мужчину.

– А я… Я учитель арифметики в школе. Фамилия моя Лосев.

– Понятно, – бодро сказал Лёша, – шестью восемь – сорок восемь. Пятью пять – двадцать пять.

Лосев сказал правду. Он действительно преподавал арифметику. В молодости. А сейчас он заведовал кафедрой высшей математики в университете и являлся автором монументального труда по теории чисел.

Лёша продолжал задавать вопросы, и люди охотно отвечали ему. Затея Мальцева показалась им забавной, и вслед за Лосёвым отдыхающие по очереди представлялись Лёше. Академик Пухов назвался театральным гардеробщиком. Биолог профессор Михайлов отрекомендовался бухгалтером общества «Рыболов – спортсмен». Видный астроном Добродеев предстал перед Лёшей как продавец магазина «Гастроном».

Бегло опросив присутствующих, Лёша подвёл итог:

– Ну что ж, товарищи, картина ясная. Люди вы простые, как говорится, не шибко интеллигентные, но ничего, постараюсь приподнять вашу культуру.

– Ну, вот что… – начал было Мальцев. Он слыл человеком несдержанным, все это знали. Возмущённый развязностью Лёши, он уже готов был её достойным образом пресечь, но, встретив умоляющий взгляд Добродеева, сдержался.

– Послушаем переплётчика, – сказал Лёша, – вы, кажется, что-то хотели спросить…

– Нет… Я ничего… – замялся Мальцев. – У меня это так… чисто рефлекторно.

Лёша удивлённо поднял брови:

– Вы смотрите, граждане, как человек культурно выражается. А почему это? Сейчас скажу. Переплётчик – когда книгу переплетает, он в неё нет-нет да и заглянет. Верно?

– Верно, – сухо сказал Мальцев.

– Молодец. Так и надо. А вот возьмём, к примеру, вас, – Он указал на Добродеева. – Стоите за прилавком, режете любительскую колбаску, и вам уж тут, как говорится, не до книг. В общем, так, товарищи. Провернём сейчас с вами ряд культурных мероприятий. Отгрохаем вечер вопросов и ответов.

– Ну что ж, отгрохаем, – весело согласился академик Пухов.

– Вопросы будут на темы литературы, науки и техники, – уточнил Лёша. – Задавать вопросы по очереди. Я вам, вы мне.

Лёша оглянулся. Просторная беседка была уже полна до отказа.

– Начнём, – сказал Лёша. – Внимание! Вопрос первый: у какого русского писателя три романа начинаются на одну букву?

Добродеев на мгновение задумался и ответил:

– Гончаров. «Обломов», «Обрыв», «Обыкновенная история».

– Молодец! Поаплодируем товарищу, – одобрительно сказал Лёша. – Теперь задавайте мне вопрос.

– Кто написал «Мёртвые души»? – спросил профессор Михайлов.

– За кого вы меня принимаете? – обиделся Лёша. – Гоголь. Вы задавайте вопросы потрудней. Куль– турки хватает.

Мальцев в изнеможении посмотрел на соседей. «Не пора ли уже осадить этого бойкого малого?»

– Кто открыл Америку? – строго спросил Мальцев.

– Илья Ильф и Евгений Петров! – ответил Лёша.

Кругом засмеялись.

– Слышу здоровый смех. Это уже неплохо, – с удовлетворением отметил Лёша. – Пошли дальше. Что такое полупроводник?

Поднял руку Пухов.

– Слово имеет работник гардероба.

Пухов откашлялся и, весело сверкнув глазами, ответил:

– Полупроводником, по-видимому, называется проводник, который один обслуживает два вагона.

– Точно! – подтвердил Лёша. – Игра продолжается!

Спустя полчаса вернувшийся из города директор услышал громкие голоса и взрывы хохота, доносившиеся из беседки. Подойдя, директор увидел незнакомого парня, окружённого отдыхающими.

– Играем в профессии-рифмы! – Лёша громогласно объяснял правила игры. – Я называю профессию. Ваша задача – назвать другую профессию, только обязательно в рифму. Начали! Ткач.

– Врач! – крикнул кандидат наук Рыжов.

– Лекарь.

– Пекарь! – крикнул академик Пухов и гордо оглянулся по сторонам.

– Монтёр.

– Шахтёр, – бойко срифмовал историк Семёнов.

– Актёр.

– Полотёр! – ответил в рифму член-корреспондент Академии наук Пащенко.

– Лётчик,

– Переплётчик! – неожиданно для самого себя крикнул Мальцев.

Директор «Зелёного шума» в недоумении оглядывался. Но его никто не замечал. Взрослые, почтенные люди, учёные, известные всей стране, вели себя как мальчишки. Смеясь и перебивая друг друга, они кричали и азартно спорили.

Директор взял под руку профессора Вахромеева:

– Иван Антонович, прошу вас, объясните, ради бога, что здесь происходит?

Вахромеев ответил не сразу.

– Слушайте, дорогой мой. – Он смеялся, непроизвольно высвобождая руку, с открытым ртом глядя на Лёшу. – Его спросили: что такое идеализм? Он ответил: «Идеализм, говорит, это когда идеализируешь любимую девушку и думаешь, что она лучше, чем она есть на самом деле».

Пожав плечами, директор отправился в служебный корпус. Уже издали он услышал новый взрыв смеха из беседки.

Но вот над парком прозвенел звонок, приглашавший к ужину. Идя в столовую, академик Пухов увидел Лёшу. Он стоял в застеклённой телефонной будке и, прикрыв ладонью микрофон, улыбаясь, говорил:

– Люся! Я был уверен, что ты с отцом ещё здесь. Приехал и узнал, что у вас вчера кончились путёвки. Выходной, делать нечего, прошёлся я по аллеям и увидел, как скучают люди. Тогда я затеял дикую авантюру. Изобразил воспетого сатириками «культурника» образца «три притопа – три прихлопа» и сделал вид, что понятия не имею, кто здесь отдыхает. Слышишь?… Я тут провёл «викторину». Когда профессор Мальцев, знаешь, знаменитый атомщик, спросил, что такое нейтрон, я ответил такое, что просвещённый старик буквально зашатался. Что? Да. В общем, мне кажется, что я их малость расшевелил.

Академик Пухов всплеснул руками и быстро ушёл.

Когда, направляясь домой, Лёша проходил мимо здания столовой, в её окнах появились люди. Смеясь, они начали аплодировать Лёше. И по выражению их лиц Лёша понял, что он разоблачён.

Уже при выходе из парка его догнал профессор Мальцев. Улыбаясь, он пожал Лёше руку и молча протянул ему книгу.

Это был том «Курса ядерной физики». На титульном листе размашистым почерком автора было написано: «Весёлому хитрецу Лёше от благодарного переплётчика».