Текст книги "Друзья и соседи"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

«Боевая подруга»

Днём в госпиталь пришла почта. Медсестра Опечка выбрала несколько писем, адресованных раненым её палаты, и печально покачала головой. Письма пришли почти всем: и старшине Фалееву, и старшему сержанту Горохову, и сержанту Фёдору Пастухову. Опять не было письма Егору Фоменко.

Олечка отнесла почту в палату. Младший сержант Фоменко сидел у окна с книгой и молча смотрел на товарищей, жадно читавших письма.

– Опять мимо, сестрица?

– Ничего, – ласково сказала Олечка, – вам ещё напишут.

– Возможно, – сказал Фоменко.

Он встал и, опираясь на палку, вышел в сад. Пастухов проводил его взглядом.

– Сколько времени Фоменко без письма. Это ж ненормальное положение, честное слово.

– Чего ж тут ненормального? – рассудительно сказал Фалеев. – Может, ему получать не от кого.

– Вы смотрите, ребята, какая вещь, – сказал Пастухов. – Мы все выздоравливающие, так?… Помнишь, Фалеев, что врач говорил? Нормальная психика и хорошее настроение – они тоже раны залечивают, не хуже любой мази.

– Правильно, – отозвался Горохов. – Психотерапия.

– Вот именно.

Пастухов закрыл дверь и перешёл на шёпот:

– Ребята, у меня такая мысль. Давайте сочиним письмо Фоменко. Вроде пишет ему – незнакомка. Высказывает восторг и любовь. Желает встреч и так далее. Егор письмо получит, так?… Сразу у человека радость. Безусловно, он ответ ей напишет…

– Ну и что? – спросил Фалеев.

– Что «ну и что»?… У Фоменки, возможно, наметится психотерапия – и он вскорости станет весёлый и здоровый. Неси бумагу, Горохов. Сейчас составим письмо.

Через полчаса аккуратным почерком старшины Фалеева было написано короткое послание.

«Дорогой и пока что мне неизвестный Егор!

Очень извиняюсь, что отрываю вас от медицинского лечения. Не так давно я прочитала заметку в центральной газете про ваш исключительный боевой подвиг, как вы ворвались в траншею и в рукопашной схватке положили четырёх захватчиков.

Этот замечательный боевой эпизод является пре– красным моментом в вашей молодой жизни. Я имею желание быть с вами знакомой, чтобы моя сильная девичья любовь была намечена для вас. Чтобы мы, конечно, встретились и, если не будет возражений, жили в дальнейшем совместной счастливой жизнью.

Желаю вам скорейшего выздоровления. Адрес свой я пока не сообщаю, но впоследствии возможно, что и сообщу.

А пока желаю всего хорошего. Крепко вас целую.

С приветом. Неизвестная девушка».

Прочитав письмо вслух, Пастухов стал мастерить конверт.

– Замечательное письмо, – сказал он, улыбаясь. – Егору будет полное удовольствие, что его крепко целуют и так далее…

– Письмо правильное, – подтвердил Фалеев, – но всё же здесь кое-чего не хватает.

– Адреса, что ли?… Это не обязательно, – сказал Пастухов. – Без адреса даже лучше. Тут налицо загадка.

– Загадка – это хорошо, – сказал Фалеев, – но для такого письма ещё фотокарточка требуется, а на фотокарточке красивое женское лицо. Тогда полная терапия будет.

– Где же её взять, фотокарточку? И так неплохо.

– Нет, – сказал Фалеев, – без фотокарточки это так, пустой номер.

Пастухов на мгновение задумался, затем достал из кармана пижамы маленькую фотографическую карточку. На карточке была изображена милая круглолицая девушка.

– Это кто ж такая? – спросил Фалеев.

– Даша, – сказал Пастухов и вздохнул. – Моя невеста. Хорошая девушка.

– Слушай-ка, Пастухов. Положи фотокарточку в конверт, – сказал Фалеев. – Всё равно это письмо дальше госпиталя не уйдёт. Как вся эта шутка распутается, ты её у Фоменки обратно возьмёшь и всё будет в порядке.

Пастухов посмотрел на лицо Даши, как бы спрашивая у неё совета. У Даши на карточке были весёлые гла за, и Пастухов понял, что Даша не возражает, а, наоборот, даже приветствует.

Карточку положили в конверт. Фалеев написал на конверте всё, что полагается: и адрес госпиталя, и фамилию получателя – «Егор Фоменко». Горохов принёс из кухни сырую картофелину, срезал дольку, старательно нарисовал чернильным карандашом почтовый штемпель и отпечатал его на конверте.

Наутро Егор Фоменко, проснувшись, нашёл на тумбочке конверт. Письмо было совершенно неожиданное и приятное.

Егор хотел было показать письмо товарищам, но в палате в это время никого не было. Перечитывая письмо, он выронил из конверта фотографию. Фоменко восхищённо разглядывал её, не заметив, как за его спиной появилась Олечка.

– Неужели письмо получили? – спросила она.

– Получил вот, – застенчиво улыбаясь, ответил Фоменко. – И карточку тоже…

Олечка посмотрела на фотографию. Прищурилась, что-то вспоминая, – лотом сказала:

– Товарищ младший сержант, знаете, это кто?

– Кто?

– Эту девушку я здесь видела. Её Дашей зовут. Она Пастухова проведывать приезжала. Она где-то в районе проживает, недалеко.

– Значит, что же, приезжала к одному, а теперь пишет другому?

– А чего ж? Она приезжала, возможно, вас издали увидела, вы ей понравились, она вам и написала.

– Удивительно, – покачал головой Фоменко.

– Чего ж удивительного? Вы лицо известное. Про вас в газетах пишут.

– Понятно, – сказал Фоменко, и Олечка прочла в его глазах зреющее решение.

– Прошу вас, сестрица, Пастухову ничего не говорите.

– Понятно.

– Теперь такое дело. Вы мне адрес её достать не можете?…

– Могу. Пастухов сегодня письма сдал. Я перепишу.

– Вот-вот. Перепишите – и ни слова Пастухову. Хорошо?…

– Хорошо, товарищ младший сержант.

В столовой за завтраком Пастухов посмотрел на озабоченное лицо Егора и подмигнул Фалееву. Тот, неестественно откашлявшись, вдруг сказал:

– Егор, там тебе письмо пришло. Видел?

– Видел.

– От кого, если не секрет?

– Да так. От стариков. Из колхоза.

Пастухов, чуть не подавившись манной кашей, приветливо сказал:

– Не забывают, значит, старички?

– Не забывают.

Когда Фоменко вышел из столовой, Пастухов оживился.

– Слышали? Старики, говорит, пишут. Покамест всё идёт по плану командования.

Фоменко тем временем бродил по саду и обдумывал ответ. Вскоре Олечка вручила ему адрес.

После обеда Фоменко ушёл в красный уголок и, присев к подоконнику за пальмой, начал писать ответ. Первым Егора засёк Горохов. Вернувшись в палату, он сообщил Фалееву и Пастухову:

– Фоменко в красном уголке сидит, ответ, видать, пишет. Всё идёт как часы.

– Нормально, – сказал Пастухов. – Видали, он сегодня без палки ходил. Вроде даже поправляться начал.

– Чего ж удивительного? – сказал Горохов. – Любовь. А любовь, она ото всего лечит.

Фоменко сидел в красном уголке и перечитывал написанное им письмо.

«Здравствуйте, Даша. Извините, что я вам пишу. Трудно понять, как вы так сразу разлюбили Федю. Он хороший человек и боевой младший командир. Мне неясно, как вы так легко полюбили другого человека.

Возвращаю вашу фотокарточку. Мой вам совет – пошлите её обратно Феде и успокойте его. Я так думаю, Даша, что нельзя чересчур быстро менять своё чувство. С приветом, Е. Фоменко».

Егор положил письмо и фотографию в конверт, написал адрес и передал всё Олечке.

На следующее утро Егор написал Даше подробное письмо, в котором весьма живописно изобразил роль сержанта Фёдора Пастухова в операции по форсированию реки Неман. Когда он писал, мимо него прошёл Пастухов, который через несколько минут доложил Горохову и Фалееву: множил

Сидит. Глаза задумчивые. На лице краска играет. Пишет. Парень влюбился. Это точно.

– Отлично, – сказал Горохов.

Боюсь я за свою фотокарточку. Ещё, смотри, не отдаст.

Через два дня Фоменко сочинил Даше письмо на четырёх страницах, где подробно излагалась боевая биография Фёдора Пастухова. В конце сообщалось о том, как Фёдор Пастухов спас жизнь своему командиру, за что был награждён орденом Красной Звезды.

На следующий день, разбирая полученную почту, Олечка увидела конверт со знакомым ей обратным адресом. Это Даша писала Фёдору Пастухову.

Пастухов получил письмо после ужина. Он удалился в красный уголок. Горохов и Фалеев играли там на бильярде. Пастухов раскрыл конверт. Из конверта выпала фотография Даши и четвертушка бумаги, исписанная крупным Дашиным почерком. Пастухов, удивившись наличию фотокарточки, стал читать письмо.

«Федя! Возможно, это письмо будет последнее. Очень стыдно вам, Федя, так поступать. Этого я от вас никогда не ожидала. Если вам моя фотокарточка не нужна и вы её отдали на забаву какой-то Е. Фоменко, то мне всё ясно. Я эту Е. Фоменко не знаю. Кто она, Евгения или Евдокия, и какие у вас отношения, мне теперь это всё равно. Только я скажу, что она девушка порядочная. Она прислала мне сегодня письмо, где почему-то уговаривает меня вас опять полюбить, из чего я понимаю, что вы ей уже надоели.

Больше я вам писать не буду. Передайте привет своей боевой подруге Е. Фоменко и передайте ей мою благодарность, что она мне всё честно объяснила. Если вам моя фотокарточка лишняя, отдайте её опять Е. Фоменко. Она мне перешлёт. С приветом, Даш а».

Оцепенев от удивления, Пастухов снова перечитал это более чем странное письмо. Яростно потерев лоб, он опять принялся читать, безнадёжно пытаясь понять, что могло произойти.

– Письмо получил, Пастухов? – спросил Фалеев.

– Да.

– От кого?

– Да так. От этих… от стариков.

– Чего пишут?

– Не пойму, что-то очень неразборчиво…

Пастухов растерянно пожал плечами, вскочил и зашагал в палату.

В палате было тихо. На койке у окна мирно спал «боевая подруга» Егор Фоменко. Лицо его было румяным, и было ясно видно, что дело идёт на поправку.

Капитанская дочка

Когда капитан Зернов явился в штаб полка, там всё уже знали. Час назад радио передавало письма на фронт. Лейтенант Онищенко слушал Москву. Неожиданно диктор произнёс:

– Капитан Зернов! В нашей студии у микрофона находится мать вашей жены-Татьяна Ивановна Орлова.

Затем Онищенко услышал выступление Татьяны Ивановны. Взволнованным голосом Татьяна Ивановна сообщала своему зятю о том, что двадцать пятого марта у Любы – жены Зернова – родилась девочка.

Через несколько минут эта новость стала известна всему штабу.

Зернов вошёл в кабинет майора. Кроме начальника штаба там находилось несколько офицеров. Козырнув майору и товарищам, Зернов удивлённо огляделся. Все смотрели на капитана и загадочно улыбались.

– Что это у вас лица какие странные? – спросил Зернов. – А? Что-нибудь случилось?

– Завтра вы вылетаете в Москву, – сказал майор. – Это вам известно?

– Да, я уже получил приказание.

– Вот и соедините полезное с приятным, – сказал майор. – Лейтенант Онищенко, доложите капитану обстановку.

Онищенко встал и, подмигнув товарищам, спокойно сказал:

– Согласно сообщению московского радио, вас, товарищ капитан, наградили дочкой. По сведениям из семейных кругов в лице вашей тёщи, вы стали папашей…

– Правда? – Зернов схватил Онищенко за плечи. – Это точно?

– Спокойно!

– Поздравляю вас, папаша! – торжественно сказал майор.

– Спасибо… Слушай, Онищенко… Какие подробности?… Что она ещё говорила?…

Выступление вашей тёщи носило чисто информационный характер. Состояние здоровья супруги и дочери отличное…

– Дочери… – повторил Зернов. – Моей дочери…

– Вы не замечали, товарищ майор, какой рассеянный вид имеют молодые отцы? – сказал инженер-капитан Левин. – Посмотрите на это лицо!.. Открытый рот. Блуждающие глаза!.. Очнитесь!

– Да… – Зернов вздохнул. – Да. Вот это да, товарищи!

В Москве была весна. Бурная, солнечная весна сорок пятого года.

Капитан Зернов, сжимая букет пушистой мимозы, сидел в троллейбусе, нетерпеливо поглядывая на часы. Рядом на руках у молодой женщины вовсю веселился ребёнок.

– Мальчик? – спросил Зернов.

– Девочка, – ответила женщина, – дочка.

– Интересное совпадение, у меня тоже дочка.

– Наверное, уже взрослая?

– Не очень…

Во дворе родильного дома стояли несколько мужчин и негромко переговаривались.

«Тоже небось отцы», – подумал Зернов и, подойдя, спросил:

– Не скажете, товарищи, как пройти?…

– Куда?

– В палату, где жёны и дети новорождённые.

– Вы хотите туда пройти? – усмехнулся один из мужчин.

– Да.

– Не надейтесь.

– То есть?

– Нашего брата отца туда не пускают.

– Как же это может быть?… Я с фронта.

– Не имеет значения. Там на площадке сидит на посту непроходимая бабка. Я её уговаривал, гипнотизировал, два билета а театр оперетты принёс – отказалась, шоколадкой угостил – никакого впечатления. «Вы, говорит, мою бдительность не усыпляйте, гражданин».

– Что же делать?…

– Не знаю. Я сам думаю…

Из подъезда, вытирая лоб, вышел лейтенант.

– Можете представить, я пять рек форсировал, а эту старушку – ну никак!.. Не пускает! «Вы, говорит, инфекцию принесёте!» Я говорю: «Какая у меня «инфекция? У меня одни цветы!.»

Зернов вошёл в подъезд. В залитом солнцем вестибюле сидел старик швейцар и с увлечением читал «Вечернюю Москву». Капитан с надеждой взглянул на старика и сказал бодрым голосом:

– Приветствую вас!

Здравствуйте, – степенно ответил старик, – с кем вас позволите поздравить?

– С дочкой. Вот хочу пройти, повидать.

– Не пройдёте.

– Хочется лично, так сказать…

– Лично нельзя.

– Вы поймите, я с фронта…

– Понятно. Ну как, скоро войне конец?

– Скоро. Мне буквально на пять минут…

Старик посмотрел на озабоченное лицо капитана и сделал ему знак пальцем. Зернов склонился к старику.

– Слышь-ка, ты вот что сделай. Там на первой площадке столик, а за столиком бабка – Прасковья Михайловна.

– Дело безнадёжное, – сказал Зернов, – уже имею информацию…

– Ты меня слушай. К этой бабке секрет имеется. Один военный почти что прошёл…

– Какой секрет?

– У ней внук Алексей Граков на Первом Белорусском воюет. Ты подойди, кратко обрисуй бабке боевую обстановку, опиши, как наступаем, и скажи, что привет привёз от Алёшки. А там слово за слово, может, и уговоришь.

– Граков Алексей?… Не знаю…

– Надо знать.

Зернов поднялся на площадку. За столиком несла вахту строгого вида старушка в белом халате.

– Добрый день, Прасковья Михайловна, – приветливо сказал Зернов. – Только что прибыл из действующей армии…

– Здравствуйте, товарищ офицер. Откуда моё имя-отчество знаете? Не иначе вам швейцар наш Прохор нашептал.

– Вообще-то, конечно, вы правы, но с другой стороны…

– Фамилия ваша как?

– Зернов.

Прасковья Михайловна заглянула в книгу.

– Зернова Любовь Александровна. Дочка. Вес три с половиной. Поздравляю. Записку передавать будете?

– Нет. Зачем? Дочка ещё читать не умеет. Я хотел с ней лично поговорить, – осторожно пошутил Зернов.

– Туда ходу нет, товарищ офицер. Готовьте коляску, приданое…

– Да, я понимаю, – сказал Зернов, – по этой линии вопросов нет. Но, вы знаете, когда редко видишься с человеком, появляется стремление с ним пообщаться… У вас среди членов семьи никого нет на фронте?

– Почему же нет? У меня внук Алёшка. В логове уже…

– Да что вы?… Тоже в Германии?… Алёшка?? Какой же это, интересно, Алёшка? Не Иванов?

– Нет. Не Иванов.

– Случайно не Граков?

– Граков, – подозрительно щурясь, кивнула Прасковья Михайловна. – Вы что же, встречали его?

– Вы знаете, – не глядя на собеседницу, сказал Зернов, – когда наше наступление идёт в таком ураганном темпе, каждая встреча волей-неволей получается мимолётной… Алексей Граков хороший воин. Очень хороший…

– В каком же он теперь звании?

– В каком звании?… Если мне память не изменяет – лейтенант.

– Значит, уже лейтенант?… Ну, а в войсках в каких служит?

Зернов почувствовал, что его предприятию угрожает крах. Этой подробности Прохор ему не сообщил.

– В каких войсках? – он хитро подмигнул. – Будто сами не знаете… Пишет ведь небось!..

– Вот что, милый человек, – ласково сказала Прасковья Михайловна, – много к нам военных ходит. И каждый желает к своей жене и к дитю прорваться, и каждый мне про моего Алёшку басни рассказывает. Один говорит, будто Алёшка в авиации подполковника имеет. Другой уверяет, что с Алёшкой в танке всю войну проехал. Один рассказывал, что он Алёшку в городе Будапеште оставил, другой до того договорился, будто

Алёшка мой в генералы вышел. Ведь я вас насквозь вижу, какие вы все отцы хитрые!..

– Да, бабушка, попался я. Не умею врать!..

Прасковья Михайловна неожиданно достала из шкафчика халат и тихо сказала:

– Про моего Алёшку вы, видать, придумали, а что вы с фронта – это, похоже, правда.

– Истинная правда! Честное слово! – горячо сказал Зернов.

– Наденьте халат, я вам на минуточку её покажу сквозь стекло.

Капитан снял фуражку и быстро надел халат.

Они поднялись по лестнице и подошли к первой двери. Прасковья Михайловна взяла у капитана букет мимозы и вошла в палату. Возвратившись, приоткрыла дверь, и капитан увидел Любу. Она лежала на кровати и кормила ребёнка.

– Люба! Дочка! – тихо сказал капитан.

Люба повернула к нему голову и улыбнулась счастливой, усталой улыбкой.

Капитан спустился по лестнице, снял халат и, возвращая его, сказал:

– Спасибо, Прасковья Михайловна, большое вам спасибо от имени Вооружённых Сил и от меня лично.

– На здоровье. Вы там давайте кончайте войну побыстрей. Алёшке моему кланяйтесь, если увидите…

– Будет сделано! – рассмеялся Зернов.

Лишь во дворе он спохватился, что вышел без фуражки, которая осталась у Прасковьи Михайловны. Вернувшись и пройдя мимо швейцара, Зернов поднялся на площадку.

Перед старушкой стоял рослый молодой моряк.

Капитан взял со столика фуражку и направился к выходу.

– Хочу сообщить, уважаемая Прасковья Михаиловну – вдохновенно говорил моряк, – что вашего Алексея весь наш крейсер обожает. Это ж золотой парень!..

Девушка у окна

– Очень я люблю искусство. Кинофильм хороший посмотреть, концерт послушать, в театре побывать – для меня главное удовольствие. Я в Москве оперу слушал «Кармен» из испанской жизни в Государственном академическом Большом театре, так я эту оперу до сих пор в памяти держу. Искусство – ведь оно украшение жизни. Верно?…

Но это я про какое искусство говорю? Про театральное, про музыкальное. А есть ещё искусство изобразительное. Живопись, скульптура и тому подобное.

Я ведь слышал, вам сейчас лейтенант сказал: «Спросите у старшего сержанта Каретникова, почему он живопись любит?»

Пожалуйста, я могу рассказать, если у вас, конечно, время есть. Только эта история не серьёзная будет, а так – шуточная.

Было это двадцать третьего июля. Находились мы тогда з одном немецком городке. И был в том городке художественный музей. Мы в этом музее много картин обнаружили, наших. Приехала к нам комиссия из Советского Союза, чтобы эти картины собрать и обратно домой отправить. И вся комиссия в полном составе поселилась в особнячке во дворе нашего комендантского управления.

И вот двадцать третьего июля часов в двенадцать захожу я к нашему лейтенанту и слышу разговор. Стоит у лейтенанта музейный профессор из этой комиссии и говорит.

– Основная, – говорит, – задача – вывезти наши произведения искусства на родину в абсолютной сохранности. Очень, – говорит, – вас прошу послать в музей одного или двух товарищей, чтобы они нам доставили ряд произведений, которые там отложены. Особое, – говорит, – внимание прошу обратить на «Девушку у окна»… Нужно её взять под специальную охрану и доставить сюда. И ещё, – говорит, – нужно проследить, чтобы она не попала под дождь, чтобы, одним слозом, не повлияла на неё погода. Нам, – говорит, – её нужно сохранить для потомства.

Лейтенант говорит:

– Товарищ профессор, всё будет сделано.

Профессор благодарит и уходит, а лейтенант ко мне обращается:

– Пройдите, товарищ Каретников, в там «Девушку у окна» и доставьте её сюда в полной сохранности.

Я говорю:

– Есть доставить девушку у окна.

Выхожу от лейтенанта, беру с собой солдата по фамилии Палыско и направляюсь вместе с ним в музей.

Приходим. Смотрим, работа идёт на полный ход. Картины упаковывают, списки составляют. Здесь я делаю то, что… Вы извините, конечно, но я вам не скажу, что я тогда именно сделал. Я потому сейчас не говорю, чтобы вам дальше интересней слушать было.

Да. Иду я по коридору и вдруг слышу прекрасный женский голос:

 
С берёз, неслышен, невесом.
Слетает жёлтый лист,
Старинный вальс «Осенний сои»
Играет гармонист…
 

Вхожу в зал, откуда голос слышен, и вижу следующую картину. Стоит девушка у окна, греется на солнышке и поёт песню. И тут я сразу, буквально с одного взгляда, замечаю, что девушка эта необыкновенной красоты, как сказал профессор, «произведение искусства»,

Вы, конечно, можете сказать, что всегда, мол, когда в рассказах про девушек речь идёт, исключительно одни красавицы бывают. Но я понимаю так, что в художественной литературе писатель этим делом читателей завлекает, чтобы им интересно было узнать, что же именно произойдёт с такой красавицей. Но я же не писатель. Я старший сержант. Так?…

Да. Смотрю я на эту девушку и буквально глаз не могу оторвать. Возрастом примерно мне ровесница. Фигура замечательная. Стройная, высокая, лёгкая вся.

Волосы тёмные, пушистые. Лицо приятное. Вот она какая – девушка у окна!

Я вижу, вы улыбаетесь. Между прочим, вы рано улыбаетесь. А почему рано, слушайте дальше.

Стою я, смотрю на неё. Она на меня смотрит и тихонько поёт:

 
Вздыхают, жалуясь, басы,
И словно в забытьи
Сидят и слушают бойцы,
Товарищи мои…
 

Допела куплет и говорит:

– Вы ко мне, товарищ старший сержант?

– К вам.

– Слушаю вас.

Смотрит на меня и ждёт ответа. А я чувствую: у меня язык отказал. Не могу слова сказать, до того хороша девушка. Она, конечно, видит, как я на неё смотрю, спрашивает:

– Что вам нужно?

Я говорю:

– Мне нужны вы.

– А что такое?

– Я выполняю специальное задание. Мне, – говорю, – поручено сохранить вас для потомства… нужно от дождя вас уберечь и от сырости…

Девушка говорит:

– Я вас не понимаю… Вы, пожалуйста, идите…

Я говорю:

– Нет. Мне поручили вас доставить как произведение искусства в комендантское управление. Прошу вас, если можно, со мной.

Девушка у окна обижается.

– Довольно, – говорит, – шутить. Вы мне мешаете работать.

– А вы кем здесь работаете?

– Я искусствовед, младший научный сотрудник.

– А я старший сержант Каретников Алексей Ильич.

– Очень, – говорит, – приятно. Оригинальный у вас способ знакомиться, Алексей Ильич!

– А почему вы меня так официально называете – «Алексей Ильич»?

Она отвечает:

– А как же? Я же, – говорит, – младший сотрудник, а вы старший сержант.

Тут я чувствую, у неё ирония такая, что мне и ответить нечем. Я спрашиваю:

– Так как же, пройдём в комендантское управление?

Она говорит:

– Хорошо, Пожалуйста, пройдём. Тем более сейчас обеденный перерыв,

– Вот и замечательно, – говорю.

Выходим мы с ней на улицу и идём. Следуем сдоим маршрутом, и на улице на нас люди оглядываются. Видят, идёт старший сержант и рядом с ним девушка выдающейся красоты.

Вот слушаете меня и опять улыбаетесь, будто всё уже поняли. Но я вам скажу, что вы ничего ещё не поняли.

Приходим в комендантское управление. А там, во дворе, на открытой террасе столовая оборудована. И там, в этой столовой, все музейные работники питаются.

Подходим мы к столику, где профессор ещё с двумя товарищами обедает, и видим, что лейтенант наш тоже с ними. Разговор ведётся про искусство.

Тут я говорю:

– Товарищ лейтенант! Ваше задание выполнено.

Он говорит:

– Хорошо. Доложите профессору.

А профессор видит девушку и говорит:

– Тамара, почему у вас такое испуганное лицо?

Она говорит:

– Я ничего не понимаю, Ростислав Антонович. Меня, – говорит, – сюда к вам под конвоем привели.

Лейтенант спрашивает:

– Каретников! В чём дело?…

Тогда я говорю:

– Мне было приказано найти девушку у окна и доставить её сюда в полной сохранности. Пришёл в музей, нашёл девушку у окна и вот – пожалуйста!

Тут профессор начинает хохотать. Потом с профессором эти двое начинают вместе. А потом девушка моя хватается за голову и падает на первый попавшийся стул. И такое происходит всеобщее веселье, что даже повар из кухни приходит и подключается, хотя ещё и не знает толком, в чём дело.

Смотрю, Тамара встаёт и ко мне подходит.

– Большое, – говорит, – спасибо. Вы, – говорит, – меня приняли за знаменитую «Девушку у окна» кисти великого художника…

Я смотрю на Тамару. Глаза у неё сияют, и я понимаю, что начало уже сделано.

– Вы знаете, – говорит, – товарищ старший сержант, в вас даже влюбиться можно за вашу милую наивность.

Я говорю:

– Это правильное решение. – А сам перевожу взгляд на лейтенанта.

Вижу, лейтенант не смеётся и глаз у него хитро прищурен. Кто-кто, а уж он-то меня отлично знает.

– Ну ладно, – говорит, – а теперь докладывайте, где произведение искусства.

Я говорю:

– Пожалуйста. – И зову товарища, что со мной ходил; – Палыско! Несите сюда картину!

Палыско подходит с картиной и аккуратно ставит её на пол. Я упаковку снимаю, и все видят великое произведение искусства под названием – «Девушка у окна».

Здесь все выражают большое удивление. А больше всех удивляется Тамара. Она слегка даже краснеет и тихо говорит:

– Да, Каретников… Мне кажется, что я в вас рискую влюбиться.

Я говорю:

– Риск – благородное дело.

– Так вы, значит, картину нашли сразу?

– Конечно, – отвечаю, – как пришёл в музей, так и нашёл. Нашёл и приказал Палыско упаковать как следует, чтобы доставить в полном порядке.

Тут профессор встаёт и говорит:

– Знаете, дорогой мой, с вашим чувством юмора вам нужно комедии сочинять.

Я говорю:

– Может быть, в дальнейшем попробую, если время будет.

А лейтенант обращается к девушке:

– Советую вам обратить внимание на старшего сержанта Каретникова.

Вот и весь мой рассказ. Теперь, если имеете желание, пожалуйста, улыбайтесь. А раньше это было ни к чему. Тем более– я sac предупреждал.

Так что живопись, я вам скажу, искусство прекрасное. Сейчас в Москву еду, обязательно зайду а Третьяковскую галерею, А пока что я и на жизнь, можно сказать, смотрю с точки зрения живописи.

Поглядите в окно. Для вас, скажем, это степь, да? А для меня осенний пейзаж. Или вон на столе продукты. Для вас это закуска, а для меня натюрморт. Ясно?

Вот и всё. Разрешите прикурить. Большое спасибо.