Текст книги "Друзья и соседи"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Борис Ласкин
Друзья и соседи
(юмористические рассказы)

ТОГДА В АПРЕЛЕ, В МАЕ…

Однажды весной

В восемь часов утра Люба садилась на своё место и открывала окошко, над которым висела табличка – «Приём телеграмм».

Так начинался её трудовой день.

Телеграммы проходили разные. И деловые, и поздравительные, и ласковые. Они кончались словами – «привет, жму руку», «целую». Таких было почему-то особенно много. Потом ещё попадались слова – «лапочка», «солнышко», «зайчик».

Люба часто удивлялась – сколько существует на свете смешных и ласковых слов.

Если телеграмма была забавной, Люба на мгновенье поднимала глаза на автора и почти всегда встречала застенчивую улыбку.

Когда началась война, Люба попросилась на фронт, но её не пустили, и она осталась на старом месте, по– прежнему принимала телеграммы, которые стали совсем другими. Она могла не читать газет и не слушать сводок. Война жила в её телеграммах.

Когда фронт находился близко, к Любиному окошку подбегали офицеры в полушубках, с обветренными лицами. Успевая улыбнуться, они давали телеграммы в Свердловск, в Челябинск, в Ташкент.

Одну она запомнила: «Победа будет за нами, целую, когда вернётесь домой – обязательно привезите дыню».

Надо же, сводки ещё тревожные, а младший лейтенант уже требовал дыню.

А потом телеграммы, похожие на эту, начали появляться всё чаще и чаще.

В апреле сорок пятого Люба праздновала день рождения. Ей исполнился двадцать один год. Пришли подружки, ели, пили чай со сгущёнкой и веселились. Близость победы чувствовалась во всём – в сиянии солнца, в звоне ручьёв и даже в телеграммах.

И победа пришла!

В памяти Любы навсегда сохранился майский вечер. Над городом гремел салют из тысячи орудий. Разноцветные лучи прожекторов скрещивались в небе, и казалось, над Москвой построена огромная беседка. Люди стояли под её сводами плечом к плечу, и, вероятно, от такой весёлой тесноты беседка, сотканная из лучей, представлялась Любе маленькой, возведённой только для неё.

Сколько было в эти дни телеграмм!..

Они лежали горой на её столе. Аппараты стрекотали без умолку, и счастливое слово – победа – шло через все телеграммы.

Так начались мирные дни. Сотни телеграмм принимала Люба. Она мельком прочитывала их и видела, как в телеграммах воскресала жизнь.

Люба не выезжала из Москвы, но обо всём, что происходило далеко, за сотни и тысячи километров, она читала на телеграфных бланках: «Люди выехали», «Железо отгружено», «Архитектурный проект утверждён», «Поздравляем восстановлением завода, выпуском первого трактора».

А потом, когда в Кремле заседала сессия Верховного Совета, вновь появилось слово – «пятилетка». Оно стало встречаться так часто, как в недавнем прошлом слово – «победа». К Любе приходили инженеры и хозяйственники. Они всегда торопились. Один просил ускорить погрузку автопокрышек, другой требовал смету, третий сообщал цифры, целые колонки цифр.

Любе хотелось помочь каждому – и этому со сметой, и этому с погрузкой автопокрышек. Но люди, видимо, на неё не рассчитывали. Получив квитанции, они исчезали так же быстро, как появлялись.

Как-то в её окошко заглянул военный. Она заметила погоны капитана и молодое, неуловимо знакомое лицо. Капитан протянул телеграмму. Медленно считая слова, Люба старалась вспомнить, где и когда она видела этого человека.

А капитан молча стоял у окошка, и, если бы кто-нибудь поглядел на него со стороны, он бы непременно заметил, что капитан любуется этой светловолосой девушкой, сосредоточенной и быстрой.

– Два двадцать пять, – сказала Люба и встретила его взгляд.

Капитан уплатил, взял квитанцию, улыбнулся, сказал «спасибо» и ушёл.

Люба приподнялась, проводила его глазами и поймала себя на мысли о том, что ей хочется, чтобы он забыл взять сдачу, чтобы… чтобы он просто вернулся.

На другой день капитан пришёл опять, Люба улыбнулось. А он почему-то смутился и спросил:

– Можно дать телеграмму?

– Конечно, – сказала Люба.

Капитан взял бланк, подумал и написал несколько строк. Люба приняла телеграмму и стала считать слова, подчёркивая их пером: «Я совсем одинокий, ответьте, есть ли у меня надежда. Алексей»,

Люба прочитала адрес – Малая Молчановка, дом 8…

– Вы забыли указать фамилию адресата, – сказала она, не глядя на капитана.

– Фамилию? – капитан помедлил. – Иванова.

Он получил квитанцию и ушёл.

– Иванова, – повторила Люба, – странно как… И я Иванова. Но адрес… адрес совсем другой.

Она вздохнула и вдруг подумала о себе. Она уже вполне взрослая, давно работает, помогает людям признаваться в любви, побеждать разлуку, верить, надеяться… Но всё это другим.

Она держала в руках телеграмму: «Я совсем одинокий…»

Капитан пришёл спустя два дня. Он поздоровался и подал заранее написанную телеграмму: «Я жду ответа. Алексей». Адрес был тот же.

Люба оформила телеграмму. Капитан ушёл, оглянувшись на ходу, и лицо его снова показалось Любе знакомым.

И тогда ей пришла в голову мысль. Она взяла чистый бланк и решительно написала несколько слов…

Капитан явился через день. Вместе с телеграммой он протянул ветку мимозы.

– Спасибо… – сказала Люба и покраснела.

На листочке было написано: «Мы почти не знаем друг друга, но я всё равно хочу надеяться. Алексей».

Люба считала слова и чувствовала, как стучит у неё сердце. Потом, после его ухода, она поняла, что взволновало её. «Qhh» были мало знакомы. «Они» почти не знали друг друга. А этот Алексей, как видно, совсем без самолюбия!..

И тогда Люба решила: она вмешается, она должна поговорить с этой девушкой!..

… Вечером Люба пошла на Малую Молчановку. Под мялась на третий этаж, долго стояла у дверей квартиры' Внизу кто-то хлопнул дверью. «Глупо как, застанут меня у дверей. Будь что будет. Зайду». – И Люба нажала кнопку звонка.

Прошло несколько секунд, и дверь отворилась.

На пороге стоял капитан.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, извините, – сказала Люба, чувствуя, что от смущения забывает слова, – я хотела… Я…

– Заходите, – сказал капитан.

– Я не к вам… Я пришла к Ивановой…

– К Ивановой? – капитан вышел на площадку. – Здесь Иванова не живёт.

– Как не живёт? Малая Молчановка…

– Вас зовут Люба, да? – сказал капитан, – Зайдите. Я сейчас вам всё расскажу. Всё. Только не делайте такого сердитого лица.

Продолжая удивляться, Люба вошла в квартиру.

– Объясните мне. Я ничего не понимаю…

– Посмотрите на меня, только внимательно, – сказал капитан. – Помните, в декабре сорок первого вы засмеялась, когда я попросил, чтобы родители привезли мне из Ташкента дыню?…

– Ох, – с радостным изумлением сказала Люба, – так это были вы!.. Теперь я всё помню! Всё!..

– Ну вот, а теперь слушайте дальше. Я недавно снова увидел вас, но знакомы-то мы не были. И тогда я в шутку послал грустную телеграмму на свой адрес. А потом ещё одну. Когда я отправил вторую и понял, что моя шутка успеха иметь не будет, я принял решение прийти к вам сознаться и… и просто познакомиться…

– Ну, и что же вы? – тихо спросила Люба.

– На следующее утро я получил…

Капитан достал из кармана вчетверо сложенную бумажку. Это была её телеграмма: «Нельзя быть такой жестокой, вас любит скромный хороший человек. Приветом Люба».

– Когда я получил телеграмму, в которой вы меня назвали хорошим, я догадался, что это вы хорошая – потому, что захотели мне помочь в трудные минуты жизни…

Люба улыбнулась:

– Когда вы ещё не были капитаном и про дыню телеграфировали, я уже тогда заметила, что у вас очень весёлый характер,

Назавтра они встретились опять. Гуляли вечером по Садовому кольцу, держась за руки, и говорили о жизни. Они остановились у планетария и решили зайти, В планетарии была интересная лекция об устройстве вселенной.

Когда лекция кончилась, они вышли на улицу, твёрдо убеждённые в том, что вселенная устроена очень хорошо.

Говорящее письмо

– Вы знаете, братцы, – сказал капитан Полухин, у художника Брюллова есть такая картина «Последний день Помпеи». Картина знаменитая. Там и извержение вулкана, и землетрясение, и всякие другие бытовые неудобства… Смотрю я сейчас на эту немецкую квартиру, в которой мы с вами находимся, и думаю, что Брюллову здесь, в городе Олау, работёнка бы нашлась – в смысле запечатлеть…

– Да, – сказал Санько. – Помпея местного значения.

Танкисты капитана Полухина ходили по квартире сбежавшего фабриканта. В квартире был полнейший разгром. Валялись раскрытые чемоданы, наспех связанные тюки, осколки стекла, сорванные портьеры. В стакане на тумбочке красовалась искусственная челюсть.

– Порядок, – сказал Логинов. – Дал хозяин ходу! Зубы и те забыл.

– Не до зубов, – сказал Санько, – он ноги-то еле унёс.

Полухин наклонился и поднял конверт.

– Прочитайте, товарищ капитан, – сказал Логинов. – Интересно, что за письмо. Вы ж знаете немецкий.

– Знаю немного. Адрес – Рихарду Шмерке…

– Шмерке? Это, значит, фамилия этого… зубовладельца?

– По-видимому. Письмо ещё из Польши… «Дорогой дядя! Новости у нас такие. Сегодня перед строем выступил обер-лейтенант и сообщил, что в ближайшие дни возможны крупные неприятности. Тогда этот идиот Вагнер из фольксштурмистов сказал, что он слышал о том, что русские на нашем направлении уже прорвали фронт. Обер-лейтенант сказал Вагнеру, что он свинья и пораженец и только из уважения к его преклонному возрасту не набил ему морду…»

– Значит, уважил старичка? Ясно.

– «… Дорогой дядя, на всякий случай я бы вам посоветовал передвинуться поближе к Берлину. Может быть, имеет смысл уехать к тёте Грете в Рюдерсдорф. Если вы увидите кого-нибудь из семьи Вернера бакке, сообщите им, что Вернеру оторвало правую руку, но

Мюльбах из роты пропаганды объяснил ему, что он может теперь приветствовать фюрера левой рукой…»

– А если ему и левую оторвёт? – спросил Санько,

– Будет приветствовать правой ногой.

– А потом левой, – сказал Логинов, – всё правильно. Дальше, товарищ капитан.

– «… Это письмо вам передаст мой фронтовой товарищ Вилли Краус. Хочу предупредить, что, если он останется у нас ночевать, не кладите его в столовой, где серебро и ценные вещи. Могут быть неожиданности…»

– Хорош товарищ, – сказал Санько, – положите спать, но наденьте на него наручники. Интеллигенты!

– «… До свиданья, дорогой дядя. Передайте привет Мицци и, кстати, намекните ей, что мне кое-что известно о её шашнях с рыжим Мейером из полицейской дивизии. Ваш племянник Рудольф».

– Ничего, подходящее письмецо, – заметил Санько. – Смотрите, товарищ капитан, патефон коломенский. Земляк мой…

– Патефон? – Полухин быстро поднял крышку. – Хорошо. Очень хорошо. Послушаю ещё разок моё письмо.

Полухин достал из планшета маленькую патефонную пластинку из прозрачного целлулоида и завёл патефон. Видавшая виды пластинка захрипела, и вдруг танкисты услышали женский голос:

– Здравствуй, Павлик!.. Это письмо я наговариваю в Москве, в студии звукозаписи, где работает Василий Иванович.

Павлик, родной! Из твоего последнего письма я узнала, что вы сейчас под Сталинградом. В сводках сообщают, что там идут сильные бои… Павлик, любимый, я очень волнуюсь. Все мы здесь уверены, что фашисты Сталинград не возьмут.

– Историческое предвидение у девушки, – сказал Санько.

Капитан слушал пластинку, закрыв глаза.

– … У меня всё благополучно, Павлик. Я часто думаю о тебе, и вот я снова вижу тебя перед собой.

– Товарищ капитан, – тихо сказал Санько, мы, пожалуй, пойдём с Логиновым, а то тут сейчас личное начнётся на пластинке. Я ведь её слышал, знаю…

– Ничего, – задумчиво сказал Полухин, – можете остаться.

– … Если бы знал, Павлик, как я хочу обнять тебя хочу поцеловать в глаза, в правый и в левый… Говорят' что, если поцелуешь человека в глаза, он потом долго видит перед собой ту, которая поцеловала…

– Это правильно, – серьёзно заметил Санько.

– … А может быть, это глупости, Павлик? – спросила девушка с пластинки.

– Нет, это правильно, – подтвердил Санько.

Полухин улыбнулся, а пластинка продолжала звучать:

– … Павлик! Прошу, береги эту пластинку. Пусть она всегда будет с тобой. Когда будет трудно или грустно, заведи патефон, он у вас там, наверное, есть где-нибудь, и послушай меня.

Павлик! Мне техник делает знаки, что пластинка вот – вот кончится. Помни, Павлик, я жду тебя. Мы все уверены в нашей победе.

Я люблю тебя. Крепко целую! Целую, целую, целую, целую, целую…

Пластинка повторяла – «целую, целую».

Санько деликатно кашлянул:

– Товарищ капитан, поправьте мембрану, она заела малость.

– Ничего, меня это устраивает. Пусть!..

– … Целую, целую, целую, – неслось с пластинки.

Полухин легко коснулся мембраны.

– … И желаю успеха во всём, – сказала девушка. – Передай привет своим боевым друзьям…

– Это нам, между прочим, – с удовольствием отметил Логинов.

– … И ещё передай привет Волге. Твоя Таня.

Пластинка снова захрипела, и диск остановился.

– Смотрите, – восхищённо сказал Санько, – казалось бы, что – простая техника, а как душу освежает, а?

– Просит передать привет Волге, – сказал Логинов, – а Волга, она где осталась!

– Да, – задумчиво сказал Полухин, – поклонимся Волге, но уже на обратном пути.

– Когда из Берлина будем домой возвращаться, верно? – спросил Логинов.

– Точно.

– Вы знаете, товарищ капитан, – сказал Санько, я вот подумал, если бы у меня в Саратове была такая звукозапись, я бы Любу свою попросил высказаться на пластинку по вопросу о нашей будущей жизни. Она, может, сказала бы – я тебя ожидаю, Алёша, и слушаю приказы, и так вы здорово наступаете, уже перешли Одер, и с каждым днём ты от меня всё дальше и дальше…

– А значит, что встреча ваша всё ближе и ближе. Понял, какая диалектика?

Полухин спрятал пластинку в сумку и пошёл к выходу. Санько и Логинов пошли за ним.

На улице у дома, крытого черепицей, Санько вдруг обнял за плечи Логинова.

– Хорошо тебе, Коля. Никакая тебя звукозапись но беспокоит. Холостяк!

Санько махнул рукой и, уже спускаясь в люк, вдруг обернулся к Логинову:

– Слушай, Коля, как же это мы так ушли?

– А что?

– Мы ж зубы забыли.

– Какие ещё зубы?

– Хозяйские, что в стакане лежат.

– А на кой ляд тебе эти зубы? – спросил Логинов, предвкушая шутку и заранее улыбаясь.

– Мне-то они, конечно, не нужны. Мне своих девать некуда. Я хотел бы их передать при случае этому… как его… Шмерке. Пусть, окаянный, кусает себя за икры и за прочие места, что потянуло их к нам в сорок первом году!..

– Заводи! – послышалась команда.

Почти одновременно громыхнули моторы.

Головная машина рванулась вперёд, и вслед за ней по узкой улице немецкого города Олау в сиреневом облаке дыма и пыли двинулись наши танки.

Серые глаза

Если вас не затруднит, будьте добры, опустите это письмецо в Москве. Прямо в ящик опустите. Ну, если конечно, у вас время свободное найдётся, вы уж тогда лично передайте. Приятно бывает, когда с фронта живой привет привозят. Это точно.

У меня такой, знаете ли, интересный случай на почве живого привета произошёл.

Это весной было. Вызывает меня командир полка и даёт приказание вылететь в Москву в командировку. Ну, я, конечно, собираюсь. Москвичи по-быстрому письма пишут.

Подходит ко мне капитан Соколов.

– Ты, – говорит, – Клименко, в Москву летишь?

– Точно, – говорю, – в Москву.

– Скоро?

Я говорю:

– Заправимся и полечу.

– У меня, – говорит, – Клименко, к тебе просьба.

Я говорю:

– Слушаю.

Он улыбается и говорит:

– Будешь в Москве, зайди к моей жене, передай привет и в глаза ей посмотри, а потом мне расскажешь, какие у ней были глаза.

Я говорю:

– Понятно. – И в книжку записываю: «Зайти к жене капитана Соколова. Передать привет и в глаза посмотреть».

Только я это дело записал, техник докладывает – всё в порядке, можно лететь. Ну, я с ребятами, конечно, прощаюсь. Уже в кабине сижу и вдруг вспоминаю: адреса-то я не спросил у капитана Соколова.

Я кричу:

– Адрес, капитан?

А он в ответ:

– Улица Полянка, тридцать четыре.

Я кричу:

– Будет сделано!

Прилетел в Москву. Явился куда надо по службе.

Потом в ящик письма опустил, что ребята дали. Вижу, все вроде в порядке, одно поручение осталось – «зайти к жене капитана Соколова. Передать привет и в глаза посмотреть».

Стал я эту улицу Полянку искать. Я Москву слабо знаю. В общем, нашёл. Вижу: дом огромный, а номер квартиры у меня не записан. Захожу в домоуправление и там узнаю, в какой квартире Соколова живёт. В шестой.

Поднимаюсь на второй этаж. Квартира шесть. Звоню. Открывается дверь. Смотрю, стоит на пороге товарищ. Техник-лейтенант. Ростом примерно с вас будет. Папироску курит. Я говорю:

– Разрешите войти?

Он говорит:

– Пожалуйста.

Прохожу это я, а сам думаю – лучше бы мне про последнее поручение забыть. Не понравился мне этот товарищ в квартире супруги капитана Соколова.

Проходим в комнату. Я спрашиваю:

– Можно видеть Соколову?

– Посидите, – говорит, – она скоро придёт. Закуривайте, – и портсигар протягивает.

Я говорю:

– Спасибо, не курю, – а сам-то я, между прочим, курю с тридцать восьмого года.

Да. Ну, сидим, молчим. Этот товарищ спрашивает:

– С фронта?

– Да, – говорю, – с фронта.

– Откуда именно? Если не секрет?

Я говорю:

– С того самого.

– Наверно, из Германии?

– Да, – говорю, – оттуда, – а сам папироску достаю и закуриваю.

Тут он ухмыляется:

– А говорили, не курите.

А я говорю:

– Ничего. Курю. Иногда. В отдельных случаях.

Сидим молчим. Он опять вопрос задаёт:

– Как, – говорит, – там дела?

Я говорю:

– Там-то дела хорошие, а какие дела здесь? Вы случайно стихотворение не знаете «Жди меня»?

– Да, – говорит, – помню.

– Прекрасно, – говорю, – что вы это стихотворение помните. – Я говорю: – А вы знаете, что капитан Соколов уже три ордена имеет?

– Знаю, – говорит. – Мне Вера его письмо читала.

Я говорю:

– Ну, хорошо. – А сам чувствую, сильно волнуюсь.

А он вдруг говорит:

– Вы извините, но мне уходить пора.

А я говорю:

– Подождите. У меня поручение к Соколовой имеется, насчёт глаз. Что глаза покажут, что глаза расскажут. Вам ясно?

– Да, – говорит. – Нет, не ясно… Вы, – говорит, – успокойтесь. Отдыхайте.

Я ему говорю:

– Вы мне прямо скажите – женаты?

Он говорит:

– Нет ещё, только собираюсь.

Тут уж я на него зверем смотрю. А он на мои нашивки ранений уставился.

Я говорю:

– Что смотрите, а?

Не успел он ответить, слышу звонок, Он сразу встал. А я говорю:

– Садитесь, я сам открою!..

Иду. Открываю. В прихожей темно. Вдруг чувствую, целует меня женщина. Я назад подаюсь, а она говорит:

– Колюня, ты меня, наверное, ругаешь, что задержалась?

Тут я выхожу на свет. Смотрю – женщина молодая, и выражение лица у неё испуганное до последней степени.

– Ой, – говорит, – что это?… Кто вы такой?…

Я в комнату прохожу, а женщина следом идёт. Тут я на техника-лейтенанта оглядываюсь. Вижу: он ей знаки делает – по голове своей пальцем постукивает, потом на меня показывает. Я говорю:

– Что за жесты, дорогой товарищ? – И к женщине обращаюсь: – Вас, кажется, Верой зовут?

– Да, – говорит, – Верой… А вы кто такой?

Я говорю:

– Я так… боевой товарищ капитана Соколова.

– Значит, вы оттуда?

– Да, мы в одной части.

– Ох как хорошо. Садитесь.

Я говорю:

– Ничего, я постою. Прокурор стоя обвинение говорит.

– Обвинение? Вы что же, военный прокурор? – спрашивает, а сама на этого, на Колю, оглядывается.

– Нет, – говорю. – По службе я не прокурор. Я по дружбе прокурор.

Она говорит:

– Извините, я вас не понимаю. – Говорит, а сама к технику-лейтенанту жмётся…

– Вот что, – говорю, – капитан Соколов мне так сказал: «Ты к ней приди и в глаза ей посмотри. Приедешь – расскажешь».

Тут я смотрю на неё. Лицо у неё испуганное. Глаза серые, большие, и брови тёмные вразлёт.

– Ну что, посмотрели?

– Посмотрел.

– Вот и хорошо. А вы письма не привезли?

Тут я строго ей говорю:

– От кого вы письма ждёте?

– От кого? От капитана Соколова. От Пети.

Я говорю:

– Он не Петя. Он Вася.

Она глаза ещё шире открывает:

– Вася? Какой Вася? У нас нет никакого Васи. У нас, – говорит., – с Колей, вот с ним, брат Петя. Капитан Пётр Соколов,

Я, конечно, падаю на стул и не своим голосом спрашиваю:

– Капитан Василий Соколов, лётчик?

– Нет, – говорит, – капитан Пётр Соколов, танкист.

Я говорю:

– Василий Соколов ваш супруг?

– Нет, – говорит, – Пётр Соколов мой брат, мой и Колин. А супруга у меня, – говорит, – пока ещё нет,

Тут я открываю рот и говорю:

– Товарищи, что же это у нас с вами получилось?

А сам книжку записную достаю. – Вот адрес: Москва, Полянка, 34.

А Вера спрашивает:

– Какая?…

Я говорю:

– Что какая?… Москва – одна.

– Москва-то, – говорит, – одна, а Полянки две. Большая и Малая. Наша Большая.

Ну тут уж я не буду вам рассказывать, как мы этот вечер провели, это, знаете, очень длинный будет рассказ.

В общем, расстались мы по-хорошему, а когда прощались, мне Вера говорит:

– Вы Колю сильно напугали. Он думал, вы контуженый.

– Да, – говорю, – теперь я понимаю, почему он на мои нашивки смотрел.

В общем, посмеялись мы, и Вера говорит:

– Вот какие в жизни забавные бывают совпадения.

– Да, – говорю.

– А я, – говорит, – вас ещё поцеловала.

– Ничего, – говорю, – поцелуй за мной. Возвратимся с победой – я вам его верну. Раз он ваш, зачем он мне?…

А она говорит:

– Обязательно.

– Что обязательно?

– Обязательно, – говорит, – возвращайтесь с победой. – Говорит, а у самой глаза смеются.

Расстались мы, нашёл я Малую Полянку, жену капитана Соколова нашёл. Обрадовалась она. Я привет ей передал и в глаза посмотрел. Хорошие глаза у неё, синие. Но лично мне больше серые нравятся.

Вот какая была история. Так что, если вам не трудно будет, вы это моё письмецо Вере Соколовой передайте. Адрес на конверте. Только Полянки не перепутайте.

Их в Москве две. Большая и Малая.