Текст книги "Друзья и соседи"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Зазвонил телефон. Бармин снял трубку,

– Я вас слушаю…

На другом конце провода послышался приглушённый шёпот, и после короткой паузы раздался громкий детский голос:

– Здорово, дед!

Бармин улыбнулся и ответил преувеличенно дряхлым скрипучим фальцетом:

– Здравствуй, внучек!.. Как живёшь-поживаешь?

– Отлично поживаю, – доложил Алёшка, с готовностью включаясь в привычную игру, – а как ты себя чувствуешь, дед? Ноют старые кости?

– И не говори. Ноють и ноють. Спасу нет. Не иначе – к дождю.

– Зимой дождя не бывает, – сказал Алёшка, – Бабушка спрашивает, ты пообедал?

– Было дело.

– А чего ты ел?

– На первое – жареного бегемота, а на второе – не помню.

Алёшка засмеялся:

– Вкусно?

– Очень даже вкусно. А ты мне скажи, внучек, что вы там делаете?

– Бабушка мне читает «Винни-Пух».

– Это хорошо. Скажи, чтоб она запомнила содержание, потом мне расскажет, я тоже сильно интересуюсь.

– Будет сделано, – сказал Алёшка. – Передаю трубку бабушке. Пока!

– Ну как ты там? – спросила Варя.

– Нахожусь на заслуженном отдыхе, – ответил Бармин и вдруг почувствовал слабую глубинную вспышку боли.

– Ты чего молчишь?

– Я думаю, – ответил Бармин, Он, не вставая, включил торшер и сунул руку в тумбочку, нашаривая склянку с таблетками аллохола.

– О чём же ты думаешь?

– О разном…

«Надо бы налить грелку, Тепло обычно помогает». Он проглотил таблетку и понял, что слишком долго молчит. Ещё, чего доброго, Варя смекнёт, что ему стало худо. Тут же примчится вместе с Алёшкой, одного его оставить нельзя. Начнутся переживания и никому не нужная паника.

– Кеша…

– Я думаю о странностях любви, – сказал Бармин, Боль не оставляла его. Она всё усиливалась. – Если я что-нибудь придумаю по этому вопросу, я вам позвоню. Привет!..

Он положил трубку, но почти сразу же снова зазвонил телефон.

«Догадалась», – подумал Бармин и, сняв трубку, сказал:

– Я тебя слушаю, уважаемый Винни-Пух…

В ответ раздался вежливый смешок.

– Это не Винни-Пух. Говорит Юрий Ильич. Вы, вероятно, отдыхаете, Викентий Романович. Не стану мешать. Я исключительно только хочу напомнить, что мы вас сегодня ждём.

– Да-да, конечно. Обязательно…

– Спасибо. Отдыхайте. Всего доброго!

Бармин положил трубку. Он совсем забыл. И как это сегодня некстати. Если приступ не состоится и всё пройдёт– хорошо, он заедет и, конечно, выступит. А если ему станет хуже? Что тогда?…

Он написал записку: «Варя! Мне нужно было уехать в одно место, и я срочно уехал. Я потом позвоню. Не волнуйся, всё будет в порядке. Ц. В.».

Ц. В. – целую. Викентий.

Он положил записку на пол. Варя вернётся, сразу же её увидит, прочтёт и, конечно, начнёт волноваться. А собственно, чего ей волноваться? Он ведь частенько срывался – то на поздний концерт, то на ночную съёмку. Зря он написал «не волнуйся». Чаще всего это пишут и говорят как раз в тех случаях, когда есть повод для волнения.

Ничего! Он позвонит из больницы и скажет: «Варя! Угадай, откуда я с тобой говорю?» Она, разумеется, не угадает. Тогда он спокойно и, если удастся, так небрежно, вроде бы между прочим, скажет: «Значит, так. Случился небольшой приступ печени. Совсем небольшой, почти незаметный. Я позвонил, и, можешь представить, приехал один мой знакомый. Его фамилия Зайцев, Он приехал в машине «Перевозка больных». Но это не потому, что я такой уж больной. Это вышло чисто случайно. Я чувствую себя значительно лучше, так что ты не волнуйся. Я тебе завтра позвоню, и ты сюда прикатишь, мы поговорим, погуляем…»

Варя это выслушает, но она не поверит, что всё обстоит именно так. Она поймёт, что в его словах много вранья – и приступ вовсе не небольшой, а, наверное, серьёзный, и ни о какой совместной прогулке завтра даже и речи быть не может.

Бармин лежал одетый, прикрытый одеялом, серым с зелёными полосами. Машина шла не быстро, за окнами проплывали фонари, огни светофоров.

Доктор Зайцев сидел рядом на откидном стульчике.

– Зачем мы едем в больницу? – Бармин уже третий раз спрашивал об этом, но так и не получил ответа. И правильно. Незачем задавать праздные вопросы.

– Зачем мы едем в больницу? – снова спросил Бармин.

– Так уж и быть, скажу. Не хотел, правда, говорить, но разве от вас скроешь. Мы едем с вами заниматься фигурным катанием.

– Но мы же не взяли коньки, – сказал Бармин. Он оценил шутливый настрой доктора Зайцева.

– На сей раз обойдёмся без коньков.

Зайцев это сказал серьёзно, даже строго, давая понять Бармину, что он не склонен к пустой болтовне. У него в машине больной. Печоночник.

Некоторое время Бармин лежал молча, воскрешая в памяти события минувшего вечера – и неожиданный приступ, и новую встречу с рыжим доктором, и предотъездную суету.

И тогда он вспомнил телефонный звонок Юрия Ильича. Как же ему быть?… Его же сегодня ждут на праздничном вечере в театре. Это его любимый театр, Мальчишкой он бегал туда на все спектакли. В школе театра училась его Наташа. Ту же школу недавно окончил Колька. Дети пошли по стопам отца. Его судьба связана с этим замечательным театром. Он дал слово сегодня выступить. Он выйдет на сцену согбенным стариком, он это хорошо делает, хотя сохранил по сей день лёгкость походки и спортивную подтянутость.

Итак, он выйдет на сцену и по-стариковски, путая всё на свете, скажет приветственное слово. Может получиться смешно. А может быть, он сделает что-нибудь совсем другое…

– Где мы едем? – спросил Бармин.

– В каком смысле?

– По каким улицам?

У него уже созрело решение, и он лихорадочно думал о том, как бы ему не озадачить милейшего доктора Зайцева своей просьбой, которая ему безусловно покажется легкомысленной и нелепой.

– Больной интересуется маршрутом, – громко, адресуясь к водителю, сказал Зайцев.

– Выедем на площадь, оттуда по Арбату, на Кутузовский и прямо.

– Значит, мы поедем по Арбату., Поедем по Арбату…

Бармин взглянул на ручные часы.

– Десять сорок пять, – подсказал Зайцев.

– Доктор!.. Я… Я расскажу вам занятную историю, – приподнявшись и опираясь на локоть, торопливо начал Бармин. – Два года назад мы с театром были в Будапеште, имели успех, венгры понимают толк в юморе… И вот после пятого или шестого спектакля я заболел и не успел оглянуться, как меня уложили в клинику. Провёл я там неделю, почувствовал себя лучше, вот примерно как сейчас… А я дал обещание выступить по телевидению, и тут как раз за мной приехали с телевидения… Я начал своё выступление так… Я немножко говорю по-венгерски… Я сказал: «Дорогие друзья! У меня к вам большая просьба, случайно не проговоритесь доктору Гидашу, что я сегодня выступаю. А то мне от него здорово нагорит!..» И представляете себе, когда я через три дня выписался из клиники, люди, которые меня узнавали на улицах Будапешта, прикладывали палец к губам и улыбались. Я понял, что они обещали мне сохранить мою тайну…,

Зайцев слушал с большим интересом, одобрительно покачивал головой, и Бармин подумал: «Всё. Вполне достаточно. Он уже морально подготовлен».

– Действительно, занятная история, – сказал Зайцев и нахмурился: – Вы почему сели? Вам что, неудобно лежать?

– Доктор! Прошу вас, вы меня только, пожалуйста, не перебивайте!.. Попросите водителя остановить машину, не доезжая перекрёстка. Я должен выйти максимум на десять минут!..

– Что?!

– Если хотите, вы мажете меня сопровождать как врач…

Зайцев в изумлении смотрел на Бармина,

– Вы, наверное, шутите?

– Нет! Я не шучу… Товарищ водитель, мы здесь на минуточку выйдем, – сказал Бармин.

Водитель затормозил и остановил машину у тротуара.

– А что случилось? Больному плохо стало?

– Мы сейчас вернёмся с доктором, – Бармин благодарно пожал руку Зайцеву и вышел из машины. Зайцев вышел следом за ним. – Доктор! Не смотрите на меня так сурово. Я в полном порядке!..

Они вошли в подъезд театра, впереди Бармин и за ним Зайцев. Изумление всё ещё не покинуло его. Он шёл и прикидывал, что в случае чего он скажет: «Мы задержались по просьбе больного. Очень уважаемый человек. Пришлось пойти навстречу».

Водитель – мужчина немолодой – много лет работал на «Перевозке» и научился ничему не удивляться. Задержались бы люди у «Гастронома», он бы всё понял. Такое, очень редко, но всё же случалось. Но чтобы по дороге в больницу пойти в театр, такого в его практике не бывало.

Оставшись в одиночестве, водитель закурил и включил транзистор «Сокол».

Он покрутил ручку настройки, миновал грозное хоровое пение, торопливую фразу спортивного комментатора насчёт хоккея, и потом он услышал аплодисменты.

… Примерно минут через пятнадцать возвратились оба его пассажира.

Больной спокойно улёгся на койку, а доктор бережно прикрыл его одеялом и опустился на свой стульчик.

– Поехали! – скомандовал Зайцев.

Машина тронулась.

– Вы много потеряли, – сказал водитель. – По радио концерт передавали. Артист выступил просто-таки замечательно. Такой грохот стоял!.. В конце ему хлопали, кричали, а он почему-то больше не вышел! Небось зазнался. Или на другой концерт убег.

– Возможная вещь, – сказал Зайцев и осторожно покосился на Бармина.

– Как мы себя чувствуем? – бойко, с несвойственной ему интонацией спросил Зайцев.

– Хорошо! – не открывая глаз, коротко ответил Бармин, и «хорошо» это значило больше, чем ответ больного на вопрос доктора.

Машина выехала на Кутузовский проспект и прибавила скорость. Свет фонарей ритмично, как удары пульса, выхватывал из полутьмы лицо усталого, но, судя по улыбке, счастливого человека.

Старый тополь

Это был странный звонок. Когда я снял трубку и по привычке вместо «алло» назвал свою фамилию, я услышал басовитый голос: «Здравствуйте. Простите, как ваше имя-отчество?» – «Сергей Васильевич». – «Сходится, – донеслось из трубки. Это было адресовано не мне, а куда-то в сторону. – С вами говорит инженер Пронин. У меня имеется сын Володя, который стоит рядом и смотрит мне в рот». – «Я ничего не понимаю», – сказал я и услыхал вопрос: «Вы давно живёте в Москве?» – «С рождения». – «А вам больше сорока лет?» – «К сожалению, больше», – ответил я и вдруг ощутил какой-то необъяснимый, нарастающий интерес к моему собеседнику. «И последний вопрос, самый важный, – вы случайно не проживали в районе Таганки?» – «Проживал». «Папа, это он!» – раздался взволнованный детский голос. Тогда, мгновенье помолчав, Пронин сказал: «Сергей Васильевич, заезжайте к нам вечерком на полчасика. Не пожалеете». – «А в чём дело, если не секрет? – спросил я, уже твёрдо решив в этот момент – поеду, и, не ожидая ответа, сказал: – Давайте адрес».

… Лифт остановился на девятом этаже. Дверь квартиры Прониных отворилась до того, как я коснулся кнопки звонка. Меня ждали.

На пороге стоял высокий мужчина в тренировочном костюме. Из-за его спины выглядывал белобрысый паренёк. Он включил свет в передней и, покусывая о г. нетерпенья губы, сказал:

– Здравствуйте! Это вы?

– Безусловно, – подтвердил я и поздоровался с Прониным, потом пожал шершавую ладошку Володи.

– Вы ещё ничего не знаете, – сказал Володя. Перегрузки информации явно тяготили его.

Когда мы вошли в комнату и я опустился в кресло, Пронин сел напротив и погрозил сыну пальцем.

– Первое условие – не торопись. Пока сиди и слушай.

– Я её принесу, – шепнул Володя.

– Подожди, – твёрдо сказал Пронин, – всё в своё время.

Володя покорно вздохнул и сел на тахту.

Пронин внимательно, со значением посмотрел на меня.

– Когда мы с вами по телефону говорили, я всё больше спрашивал, а вы отвечали…

– Считаю, что сейчас нам самое время поменяться ролями, – сказал я.

– Нет, – покачал головой Пронин, – если позволите, я задам вам ещё несколько вопросов.

– Ну что ж, давайте. Это даже интересно.

– Сергей Васильевич, у вас память хорошая? – спросил Пронин и, встретив мой внимательный взгляд, улыбнулся. – Нет, нет, меня вы вспомнить не старайтесь. Мы с вами никогда з жизни не встречались. Меня просто интересует, как у вас с памятью?

– Вообще говоря, не жалуюсь.

– В детстве вы жили где-то здесь, поблизости, да?

– Рядом. На Гончарной набережной.

– В большом доме?

– В маленьком двухэтажном. Окна первого этажа подымались на полметра от земли. Весной перед паводком их даже закрывали просмолёнными щитами. Левей и ниже были ворота. Помню, как-то вода прорвалась и во дворе у нас разлилось целое озеро…

– А что ещё было у вас во дворе?

– Каменные сарайчики были. Что ещё?… Ещё была кустарная мастерская. Там братья-близнецы в синих халатах штамповали какие-то детали, а из отходов мы мастерили прекрасные рыцарские доспехи…

Воскрешая в памяти картины далёкого детства, я безуспешно пытался угадать, почему меня так ждали в этой квартире и что мне предстояло узнать.

– А был у вас сад во дворе?

– Не было. В стороне на горушке стоял один-единственный старый тополь.

– Так, – сказал Пронин и многозначительно взглянул на сына. Здесь мне показалось, что и звонил он нынче, и продолжал свой «допрос» у себя дома единственно только ради того, чтобы узнать от меня, что во дворе на Гончарной набережной стоял одинокий тополь.

– Что же вас ещё интересует? – спросил я.

– У вас друзья были?

– Вообще?

– В частности. Во дворе. Были?

– Конечно.

– А как звали ваших самых близких друзей?

– Самых близких? Костя Новиков, Юрий Конокотин…

– Папа! – не сдержался Володя. – Я принесу!

– Минутку, – мягко сказал Пронин и погладил сына по плечу. – Погоди.

Обернувшись ко мне, он спросил:

– И давно вы с ними встречались?

– С Костей Новиковым последний раз – в сорок первом. Он погиб под Вязьмой. А с Конокотиным видимся и по-прежнему дружим. Он в полярной авиации служит, часто в командировках…

Пронин помолчал и кивнул сыну.

Володя вскочил, вышел и тут же вернулся, держа в руке маленький свёрток. Пронин взял у сына свёрток и сказал:

– Теперь твоё слово.

– Значит, так. Я расскажу, как это всё было.

– Извини, я тебя перебью, – подчёркнуто серьёзно произнёс Пронин, – для начала коротко расскажи о себе.

Володя с неудовольствием взглянул на отца:

– А чего мне про себя рассказывать?

Я видел – Пронин любуется сыном, и решил поддержать отца.

– В самом деле, я ничего о тебе не знаю. Кто ты?

– Кто я? – Володя пожал плечами. – Я школьник. Учусь в четвёртом «Б» классе…

– Какие имеешь склонности? – задал наводящий вопрос Пронин, но я при этом совсем не почувствовал присущего многим родителям желания поэффектнее подать любимое чадо.

– Вообще у меня разные склонности. Космосом интересуюсь…

– Сам ещё не летал пока в космос? – спросил я и пожалел о своей шутке.

Володя не ответил. Он с укором посмотрел на меня, давая мне понять, что в данную минуту я, а минутой раньше отец мешают ему, Володе, сообщить что-то очень важное, ради чего я и был приглашён сюда, в этот дом.

– Больше не будем перебивать, – сказал Пронин. – Говори.

Володя взял из рук отца свёрток и, не разворачивая его, начал:

– Значит, так… Это было шестого апреля, в воскресенье. Мы с ребятами решили прибить на дерево скворечник. У нас такой был план – один сперва туда наверх залезет, и у него будет верёвка, а потом он оттуда спустит конец верёвки и ребята привяжут скворечник. Стали думать, кому лезть, и выдвинули меня, потому что я более-менее тренированный. Я, значит, залез на дерево, верёвку спустил, а пока они привязывали скворечник с молотком и гвоздями, я начал по сторонам смотреть, хотя ничего такого особенного с дерева не видно, потому что кругом большие дома. Когда здесь маленькие дома были, тогда, наверное, с этого дерева можно было много чего увидеть… Сперва я стоял, потом сел на сук и вдруг вижу – дупло. Я думаю – что там, интересно, внутри? Я в дупло руку просунул – и вдруг…

Володя сделал паузу. Это была запрограммированная пауза умелого рассказчика. И Володя был удовлетворён. Он прочёл на моём лице большой интерес к своему рассказу и угадал то, о чём я начал вспоминать в эти секунды.

Володя видел – семена упали на благодатную почву. Гость захвачен его рассказом.

– Просунул я руку и чувствую – что-то там лежит, какой-то клад… Я тогда ухватил эту вещь, которая в дупле была, и вынул её.

С последними словами Володя неторопливо и очень бережно принялся разворачивать свёрток.

И тут я увидел в его руке зеленоватую треугольную бутылочку. В таких бутылочках когда-то давным-давно продавалась уксусная эссенция.

Володя держал в руке свою находку, испытующе глядя на меня. А я вспоминал, вспоминал.

Тем временем Володя извлёк из бутылочки пробку и вытряхнул себе на ладонь бумажку.

– Внутри было это письмо. Я сейчас вам его прочитаю вслух.

Володя аккуратно растянул бумажку, похожую на свиток, и, убедившись в том, что и я и отец терпеливо ждём, начал читать неожиданно изменившимся глуховатым голосом:

– «Здравствуйте, наши потомки! Мы, юные пионеры Новиков Константин, Конокотин Юрий и Калашников Сергей, клянёмся всегда быть честными и бесстрашными. Клянёмся вечно хранить нашу дружбу. Торжественно обещаем защищать до последней капли крови всё, что завоевали наши матери и отцы. Потомки! Если вы узнаете, что кто-нибудь из нас не выполнил нашу клятву, эту записку сожгите, а пепел развейте. Да здравствует мировая революция! Новиков К. М., Конокотин Ю. Н., Калашников С. В. Город Москва, 1 мая 1928 года».

Прочитав записку, Володя протянул её мне, и я сразу, с первого же взгляда узнал округлый и твёрдый почерк Кости Новикова.

– Спасибо, – сказал я тихо и замолчал.

Мне было трудно говорить. Пронин это заметил. Он улыбнулся и произнёс просто, без выражения:

– Бывает же такое.

– Теперь моя очередь, – сказал я, – моя очередь задавать вопросы.

– Пожалуйста, мы вам с Володей ответим, – сказал Пронин и пересел на тахту поближе к сыну.

– Как вы меня нашли и откуда вы узнали, что я тот самый Сергей Калашников?

– Отвечай, папа, – кивнул Володя. Главное он уже рассказал, а детали можно доверить и отцу.

– Как-то слушали мы вечером радио. Выступал журналист Сергей Калашников, рассказывал о поездке в Чехословакию. И тут уж не помню кто…

– Мама, – подсказал Володя.

– Точно. Жена сказала – позвоните на радио. Вдруг этот товарищ и есть тот самый Калашников С. В. На другой день Володя позвонил и спросил… Что ты спросил?

– Я спросил – скажите, а Калашников Сергей, который выступал, он москвич? Мне говорят – москвич. А я спросил – он был пионером? А этот товарищ, который со мной говорил, говорит – я не знаю, кто ты, мальчик или девочка, возьми карандаш и запиши номер телефона Калашникова. Позвони ему, и он ответит на все интересующие тебя вопросы.

– Почему же ты мне не позвонил? – спросил я у Володи, и он вдруг показался мне до удивления похожим на Юрку Конокотина в детстве – такой же светлый, коренастенький и совсем по-мужски сдержанный.

– А я вам три раза звонил, но никто не отвечал.

– На прошлой неделе?

– Ага.

– Я был в отъезде. И дома никого. Жена за границей, улетела с делегацией.

– Но я – то вас всё же поймал, – улыбнулся Пронин.

– Сергей Васильевич, – сказал Володя, – значит, это ваша клятва?

– Наша, – ответил я и почувствовал комок в горле. Как не хватало мне в эту минуту Кости Новикова, именно Кости. Юрка мог оказаться здесь в любой час. Прилетит из очередной командировки и придёт. Прочитает мальчишескую нашу клятву, прочитает, помолчит, как я, и сразу же вспомнит Костю и последнее его письмецо с Западного фронта…

– Вы хотите у нас взять свою клятву? – спросил Володя.

– Не знаю… А что?

– Я её ребятам многим читал. Мы придумали отдать её в музей.

– Нет. Не надо, – сказал я. – Не надо. Мы сделаем по-другому. Вернётся в Москву Конокотин…

– Юрий?

– Юрий. Соберёмся чисто мужской компанией – ты с папой, мы с Юрой, вместе прочитаем это… Потом ты позовёшь кого-нибудь из своих самых верных друзей. И вы тоже напишете, о чём думаете, что обещаете, и поставите свои подписи. Положим обе бумажки в эту самую бутылочку и спрячем её туда же в дупло…

– И что будет потом? – спросил Володя, и по глазам его, полным света, было видно, что он отлично знает, что будет потом, через двадцать, через тридцать, через сорок лет.

– Наши потомки, которых, возможно, ещё нет на свете, тоже полезут обновлять скворечник, найдут эту бутылочку, все прочитают и узнают – чем мы жили, о чём мечтали, во что верила.

– Это хорошо, – серьёзно сказал Володя. – Так и сделаем.

– Если там где-нибудь найдётся местечко, я, пожалуй, тоже распишусь, – улыбнулся Пронин.

– А сейчас, Володя, проводи меня туда.

Мы вышли из подъезда втроём. Володя уверенно шёл впереди. Мы обогнули громадный дом, за ним другой.

– Вот он, – сказал Володя, – смотрите!..

На пригорке, словно под охраной светлых каменных ладоней, стоял высокий старый тополь.

На дереве уже набухли тяжёлые почки, и ветерок донёс откуда-то сверху свежий запах весны.