Текст книги "Друзья и соседи"

Автор книги: Борис Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Добрые воспоминания

Войдя в кабинет Ломакина, Лидия Вячеславовна притворила за собой дверь и прижалась к ней спиной. Было похоже, что кто-то рвётся на приём, а сейчас не время, потому что Аркадий Павлович занят, у него народ, Колунцев из Госстроя. Надо же соображать, что есть часы приёма, есть какой-то порядок, наконец, существует очередь.

– Что у вас? – спросил Ломакин.

– Аркадий Павлович, к вам явился какой-то товарищ, я ему объяснила, что вы заняты…

Она выдержала паузу и сурово помотала головой.

– Откуда товарищ? – Ломакин виновато и вроде бы даже беспомощно поглядел на сидящих в кабинете, давая им понять, что он, Ломакин, необходимый людям человек, без которого они никак не могут обойтись.

– Я у него спросила…

Лидия Вячеславовна проигрывала единоборство – человек в приёмной, как видно, поднажал, и, несмотря на её сопротивление, дверь отворилась.

В кабинет вошёл пожилой мужчина в светлом костюме и в соломенной дырчатой шляпе. Он вошёл легко и весело, и лицо его выражало удовольствие по поводу того, что он уже здесь, и он очень рад этому обстоятельству. Он готов немедленно со всеми познакомиться. Вообще-то говоря, ему следовало бы начать с хозяина, но он, как видно, наметил иной порядок. Пришелец обошёл сидящих в кабинете людей, несколько удивлённых его внезапным появлением, и каждому пожал руку, коротко представляясь:

– Бычков. Бычков.

Наконец очередь дошла и до Ломакина. Тоже изрядно удивлённый и не слишком довольный, он протянул руку человеку, назвавшемуся Бычковым, но тот, как ни странно, не подал ему руки, а, подмигнув, погрозил ему пальцем.

Ломакин был и смущён, и слегка рассержен. Происходящее в его служебном кабинете смахивало на сцену из комедии.

– Здорово, друг Ломакин! – торжественно произнёс Бычков. Он снял шляпу, с ловкостью жонглёра бросил её, и, описав дугу, шляпа завершила полёт на крюке стоячей вешалки. – Наша задача, товарищи, состоят в том, чтобы день и ночь решительно бороться с бюрократизмом!..

Бычков достал сигареты и закурил.

– Чувствую, что помешал, но не мог не зайти…

Ломакин встал и положил ладонь на телефонную трубку. Можно было ожидать, что он сию минуту позвонит вахтёру и попросит принять меры, чтобы ему не мешали работать.

Бычков именно так и расшифровал жест хозяина кабинета – управляющего седьмым строительным трестом товарища Ломакина Аркадия Павловича. Он снисходительно улыбнулся и снова подмигнул, на сей раз уже всем, кто с любопытством глядел на него в надежде догадаться, что же здесь всё-таки происходит.

– Ломакин, ты не сердись, но я, понимаешь ли, намертво забыл, как тебя зовут…

– Меня зовут Аркадий Павлович, – сухо ответил Ломакин

– Значит, так, – неожиданно строго начал Бычков, – я потому пришёл, что на тебя, Аркадий, поступают жалобы трудящихся. Имеются сигналы, что к тебе невозможно попасть, что ты оторвался и вознёсся…

– Товарищ Бычков!..

Ломакин опять опустил руку на телефонную трубку, но тут же успел подумать, что со стороны это может выглядеть довольно смешно. Похоже, что он испугался этого странного посетителя и будет искать защиты на стороне.

А Бычков тем временем уже сменил гнев на милость.

– Ты можешь спросить, на каком основании я тебе выговор объявляю. Кто мне дал право делать по твоему адресу критические замечания? Может, думаешь, я – большой начальник?

Он немного помолчал, а Ломакин перехватил любопытный взгляд работника Госстроя Колунцева, обращённый на агрессивно настроенного Бычкова.

– Ах, Ломакин, Ломакин, – Бычков укоризненно покачал головой. – Забыл ты юные годы, а мы с тобой сидели почти что на одной парте, в одном буфете плюшки покупали, в одном школьном огороде редиску пололи…

Вижу, Ломакин, что забыл ты и меня, и школьные годы, и учителей, и девчонок, за которыми совместно бегали. Но я на тебя не в обиде. Память – инструмент несовершенный, требует реконструкции. Когда мне про тебя сказали, что ты здорово изменился, я не поверил. Честью клянусь – просто не поверил…

Бычков обращался ко всем по очереди, радуясь, с каким интересом слушают его, не перебивая, что даёт ему счастливую возможность высказаться.

– Вы просите меня охарактеризовать товарища Ломакина, – сказал он, хотя никто его об этом не просил, – могу. Пожалуйста. Мне это нетрудно. Товарищ, который занимает этот кабинет, в детстве был, конечно, не такой солидный, но, самое главное, он был трудолюбивый – раз, честный – два, исключительно скромный – три.

Ломакин снова оглянулся на присутствующих, кая бы желая спросить у них, не пора ли закончить этот вечер воспоминаний, но он не сказал ни слова, неожиданно поймав себя на мысли о том, что очень уж по-доброму рисует его уже забытый им школьный товарищ.

– Вспомни, Ломакин, как ты отличился, когда девчушку спас, которая под лёд провалилась, помнишь?

– Не помню, – ответил Ломакин и улыбнулся. Он и в самом деле не помнил этого.

– Узнаю Ломакина! – со значением ответил Бычков. – Он, видите ли, не помнит. А статейку в «Пионерской правде» тоже не помнишь про тот случай?

– Я сейчас больше другие газеты читаю, – сказал Ломакин.

– Понятно. Если вопросов нет, подведём итог. Жил– был замечательный парнишка…

– А он и сейчас парнишка неплохой, – вмешался Колунцев. – Критика, конечно, движущая сила, это всем ясно, но мне думается, вы к своему школьному приятелю чересчур строги.

– Хорошо, – согласился Бычков, – ладно. Вам видней, вы с человеком работаете. А у меня что? У меня одни только добрые воспоминания. А моя критика, она, как бы сказать, профилактика. Чтоб не забыл человек то хорошее, с чем в жизнь вступал. А если я неправ, – он улыбнулся Колунцеву, – пусть меня товарищи поправят. Но я думаю: таких нет…

Всё. На этом я заканчиваю свой монолог, – после паузы заключил Бычков. – Ты уж извини, что я нагрянул со своими мемуарами. Очень, понимаешь ли, потянуло заглянуть в прошлое. А теперь будь здоров.

Он долго тряс руку Ломакину, затем простился с остальными.

Он взял с вешалки шляпу, надел её чуть набочок, как на фронте носил пилотку, и направился к дверям. На пороге обернулся:

– Если будешь проездом в родных местах, в Дятлове, обязательно зайди в школу. Она как стояла, так и стоит.

– Зайду в школу, – кивнул Ломакин. – Всего доброго.

Когда за Бычковым закрылась дверь, Ломакин, помедлив, нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.

– Лидия Вячеславовна, там ко мне есть кто-нибудь? Попросите немножко подождать. Я скоро освобожусь.

Ломакин полистал на столе бумаги, с необъяснимой грустью думая о том, что родился он в городе на Днепре, а в Дятлове не только не учился, но и не был никогда в жизни. И девчушку он не спасал, и в «Пионерской правде» о нём не писали…

Посылка

В динамике послышался вздох, и по залу поплыл лёгкий девичий голос:

– Пассажиры, вылетающие рейсом девятьсот тридцать четвёртым по маршруту Киев – Москва, приглашаются на посадку!

Наверняка перед тем, как произнести в микрофон эту служебную фразу, девушка смеялась, Я был в этом абсолютно убеждён. Даже когда она повторяла объявление, голос её всё ещё излучал весёлое тепло.

Согласитесь – заметить такое способен человек наблюдательный, умеющий сосредоточиться и прийти к правильному выводу. Между тем братья мехматяне считают, что я рассеянный. Если вам не известно, кто такие мехматяне, знайте, что это не представители малой народности и не сектанты. Мои друзья мехматяне – старшекурсники и аспиранты механико-математического факультета МГУ, обитающие в доме на Ленинских горах.

Мне кажется, я вам ещё не сказал, что накануне Нового года я возвращался из научной командировки.

Сидя в светлом зале киевского аэропорта, я перелистывал последний «Математический сборник» и вдруг увидел перед собой невысокую пожилую женщину.

– Молодой человек, извините за беспокойство, – сказала она, смущаясь и почему-то держа руку за спиной, – но если бы я вас не побеспокоила, вы бы сами забеспокоились минут через десять,

– Не понимаю, – сказал я и встал с кресла.

– Я видела, как вы сдавали свой чемодан на девятьсот тридцать четвёртый рейс…

– Ну и что же?

– Уже давно объявили посадку, а вы сидите, будто вас это не касается.

– Благодарю вас. Спасибо. Весьма обязан.

– Это меня очень устраивает, – улыбнулась женщина. – Я задержу вас на одну минутку. Сегодня должен был лететь в Москву мой племянник. Я хотела с ним передать нашим хорошим знакомым небольшой подарок к празднику, – она достала из-за спины картонную коробку, – наш знаменитый «Киевский» торт. Вы, наверно, заметили, почти каждый пассажир увозит из Киева «Киевский» торт…

– Насколько я понял, ваш племянник сегодня не летит.

– Да. Я об этом только что узнала.

– И вы решились мне – незнакомому человеку – доверить такую ценность?… Имейте в виду, как только самолёт оторвётся от дорожки, я съем ваш торт вместе с коробкой.

Женщина засмеялась:

– На здоровье!.. Це вы шуткуете. Вы этого не сделаете. Вы же интеллигентный человек. А если бы вы ещё знали, кому вы повезёте торт. Це ж такие милые люди!.. Коля – участник войны, прекрасный архитектор. Недавно построили здание по его проекту, вся Москва была в восторге. Маруся – жена – преподаёт английский язык. Наташа – дочка – учится в институте. Она такая красавица, что все парни теряют голову. Увидите – с ума сойдёте, если вы, конечно, не женаты…

– Я не женат, – сказал я, – дайте мне номер телефона. Я позвоню, и она… и они заедут за тортом. А впрочем, пишите адрес. Я доставлю торт на дом. Прямо сегодня.

– Из уважения к архитектуре? Я понимаю. Я сама вам хотела дать адрес. Они как раз переехали в новый дом, и я не помню их номер телефона. Дома он у меня записан. Как только я вас провожу, я сейчас же позвоню в Москву и расскажу им, какой вы отзывчивый молодой человек. У вас есть чем писать?

Я протянул шариковую ручку.

Женщина торопливо написала адрес на коробке с тортом.

– Вот. И, пожалуйста, передайте им большой привет.

– Они знают от кого?

– Знают. От Гали. От Галины Корнеевны. До свидания. Счастливо вам долететь!

Я взял коробку и, пожав руку Галине Корнеевне, побежал к самолёту.

Могу признаться, к тому, что случилось потом, я был в какой-то мере подготовлен. Дело в том, что уже в самолёте я заметил, что добрая половина пассажиров везла в столицу прославленные изделия киевских кондитеров.

Когда самолёт приземлился в Москве, я решил доставить торт прямо с аэродрома. Это доброе намерение созрело у меня ещё в полёте.

Итак, в одной руке у меня был чемодан, в другой коробка с тортом, но… на коробке не было адреса.

Тут же по моей просьбе радиоузел передал экстренное сообщение:

– Внимание! Пассажира, по ошибке захватившего коробку с тортом, на которой написан адрес получателя, просят подойти к справочному бюро!..

Я ждал ровно сорок минут. Безрезультатно. Тогда, ни на что уже не надеясь, я отправился а город.

В автобусе я вспомнил, что Галина Корнеевна обещала позвонить в Москву и сказать обо мне разные добрые слова. И я представил себе, как архитектор Коля, его жена Маруся и красавица Наташа пожмут плечами, усмехнутся и скажут: «Не принёс он торт. Возможно, завтра принесёт». А я и завтра не принесу, потому что не знаю, куда его нести. И Галина Корнеевна снова позвонит и скажет: «Как после этого верить людям? С виду вполне интеллигентный человек. Вы только подумайте – польстился на торт!»

По прибытии домой я созвал у себя в комнате небольшое совещание.

Один из мехматям, Сергей Кульчицкий, укоризненно покачал головой:

– Рассеянность – оборотная сторона сосредоточенности. Не помню, чьи это слова. Для удобства будем считать, что это сказал я.

– Лично мне ясно одно, – заявил Антон Прокушев, – если ты не догадался прочитать адрес и запомнить его, умственный труд тебе противопоказан. Подбери работёнку попроще.

– Погоди, Антон. Давай подумаем, как помочь нашему товарищу сохранить своё доброе имя, – сказал Виктор Малое. – Что ты знаешь о человеке, которому ты должен был вручить торт?

– Он архитектор. Зовут его – Коля.

– Ценные сведения, – сказал Сергей. – Москва, архитектору Коле. По объёму информации эго даже уступает известной формуле «на деревню дедушке».

– Ещё я знаю, что он живёт в новом доме…

Антон уже явно собирался сострить, что было видно

по его лицу, но его опередил Виктор:

– Должен тебя огорчить, но ты, вероятно, и сам понимаешь – новый дом для Москвы не примета.

– Этот Коля построил здание, от которого все были в восторге.

– Сие уже кое-что, – сказал Антон. – Минуточку!.. У меня родился план. Он прост, как уравнение с одним неизвестным. Вот я беру справочник и нахожу номер телефона Союза архитекторов…

– Молодец, – сказал Сергей, – государство не зря потратилось, давая тебе высшее образование. Звони!

Антон набрал номер, после чего состоялся очень короткий и столь же нелепый телефонный разговор

– Здравствуйте, – сказал Антон, – с вами – говорит аспирант Московского государственного университета Прокушев, У нас произошла небольшая неприятность. Наш товарищ, тоже аспирант, серьёзный и мыслящий человек, привёз из Киева торт для члена Союза архитекторов. Нет, не для всего союза, а для конкретного архитектора. Что?… В том-то и дело, что мы не знаем его фамилии. Вы напрасно смеётесь. Мы располагаем данными, что его зовут – Коля. Не Вова, а Коля. Опять вы смеётесь. Алло!.. Вы слушаете?… Братцы, она положила трубку.

– Ничего удивительного, – сказал Виктор. – Набери-ка ещё раз. Я с ней поговорю.

Услышав редкие гудки, Виктор подтянул галстук и поправил свою роскошную шевелюру.

– Зря стараешься, – заметил Сергей, – это же не видеотелефон.

– Извините, – вежливо сказал Виктор, – только, пожалуйста, не кладите трубку, дослушайте. С вами говорит другой аспирант. Кроме того, что архитектора зовут Колей, выяснилось, что по его проекту в Москве построено прекрасное здание. Что? Административное или жилой дом?… Сейчас мы уточним.

Я пожал плечами:

– Если б я знал.

Виктор махнул рукой и уверенно сказал:

– Административное… Какого профиля?… Современного профиля. Я понимаю, что в Москве построено много зданий, но автора проекта денного прекрасного здания зовут Коля, Николай. Что? Хорошо, я подожду, – Виктор ободряюще похлопал меня по плечу. – Старик, у меня жуткое предчувствие. Боюсь, что торт найдёт хозяина.

– А может, и не найдёт, – с плохо скрываемой надеждой в голосе сказал Сергей.

– Тише!.. Да-да, я вас внимательно слушаю. – Виктор обернулся ко мне, – записывай. Мамонов Николай Сергеевич, Страхов Николай Николаевич. Орешников Николай Фёдорович…

– Добавь, что у него жена – Маруся.

– Извините, – сказал Виктор, – поступили новые сведения: у архитектора, оказывается, есть жена. Её зовут – Маруся. Что?… Возможно, что и Мария Павловна. В наших кругах она больше известна как Маруся.

– У них есть дочь! – крикнул я в трубку. – Студентка Наташа, красавица!..

Виктор улыбнулся и закрыл ладонью микрофон.

– Теперь, она говорит, мне понятно, что вам нужен не архитектор, а его дочь. Да-да, слушаю… Записывай, – сказал Виктор и продиктовал мне номер телефона Николая Фёдоровича Орешникова.

– Спасибо! – крикнул я в трубку. – Вы меня очень выручили!

– А нас лишили торта, – добавил Сергей.

– И может быть, товарища на встрече Нового года, – заключил Виктор.

Я немедленно набрал номер. Ответил женский голос:

– Слушаю.

– Простите, это не Наташа говорит?

– Да, это я.

– Будьте добры, дайте, пожалуйста, ваш адрес.

… Я приехал к Орешниковым, и дверь отворила Наташа. Не буду вам её описывать, это слишком удлинит рассказ.

– Здравствуйте, – сказал я, – получайте знаменитый «Киевский» торт.

– Ещё один? – улыбнулась Наташа.

– Как… ещё один?

Наташа вынесла коробку с тортом, на которой я уже издали увидел надпись, сделанную рукой Галины Корнеевны.

– Позвонила тётя Галя из Киева и сказала, что интеллигентный, любезный и неженатый молодой человек передаст вам праздничный торт.

– Да… Но кто же…

– Этот торт привёз майор. Он киевлянин. Мы пригласили его встретить с нами Новый год, но он отказался. Майор встречает в своей компании, вместе с женой. Он оставил свой московский адрес, потому что, как он сказал, надеется один торт получить обратно.

– Будет сделано! – сказал я.

Примерно через час я повёз торт его законному владельцу. Для этого мне пришлось пересечь всю Москву. Скажу вам прямо: если бы майор жил даже в Калуге или в Рязани, я поехал бы туда. У меня было отличное настроение.

Если вы ещё не догадались, где и с кем мне предстояло встречать Новый год, значит, вы меня невнимательно слушали и по рассеянности не запомнили пророческую фразу моего друга Виктора.

Сила воли

До чего нескладно всё получилось. И главное – день-то начался хорошо. Позавтракал с супругой, газету прочитал и не спеша в поликлинику пошёл бюллетень закрывать. Провернул я это мероприятие в пятницу, на работу мне выходить в понедельник, значит, в резерве два дня.

Хорошо? Хорошо. Удачно? Очень даже удачно.

Иду я домой в отличнейшем настроении и решаю: раз такое дело – заверну в шашлычную.

Зашёл. Заказал купаты и бокал сухого вина. Симсу, угощаюсь, вижу, за соседним столиком компания расположилась. Один – чернявый, ещё двое мужчин и женщина-блондинка. Люди мне незнакомые, закусывают, ведут беседу про жилищный кооператив, про какие-то ставки. Потом чернявый говорит: «Если сегодня нормально отработаем, мы в порядке». А женщина-блондинка спрашивает: «Сколько в зале мест?» Чернявый говорит: «Пятьсот».

Тут я смекнул: не иначе артисты. В городе второй день афиши висят – концерт эстрадной бригады.

И надо же, прямо из шашлычной отправился я в кассу и взял два билета на концерт. Развлечёмся, думаю, с супругой Марусей, скоротаем вечерок.

Знал бы я, что со мной приключится на концерте, я бы лучше съел эти билеты.

Пришли мы в Дом культуры, а там уже народу полно. Не часто нас приезжие артисты своим вниманием балуют. Нас больше область обслуживает и самодеятельность.

Начался концерт, и вскорости всем стало ясно: праздника искусств ожидать не приходится. Художественный чтец довольно-таки слабо выступил, солист на балалайке отработал, певица-блондинка вышла с микрофоном. Я её моментально узнал, видел днём в шашлычной. Голос у неё как ветер в трубе.

Я её слушаю и зрителей разглядываю. Мы сбоку сидим, нам всё видно. Замечаю, многие сотрудники наши тоже присутствуют. Клягин из планового отдела со всем семейством. Каширина из бухгалтерии с мужем, майором милиции.

Продолжаю я свой обзор и вижу: в третьем ряду сидит лично товарищ Блинцов Яков Ермолаевич – наш управляющий – и с ним супруга.

Вот, думаю, удача. Он тоже, возможно, меня увидит, как я содержательно провожу вечер, нахожусь, как говорится, в мире прекрасного. Но хорошо, если так.

А если он строго посмотрит: я ещё на бюллетене, мне бы болеть в домашних условиях, а я развлекаюсь в общественном месте. Нет, такого быть не может. Не в состоянии Яков Ермолаевич запомнить, кто из его сотрудников здоров, а кто на бюллетене. У него голова другим занята.

С той минуты, как углядел я управляющего, настроение у меня сразу пошло на подъём. И концерт показался вроде не такой уж и плохой. Что ни говорите, близость начальства вдохновляет.

А концерт продолжается. Выходит конферансье и объявляет:

– Центральный номер нашей программы. «Волевые опыты». Создатель этого уникального номера и его исполнитель – известный артист-учёный Эдуард Шельменский!

Конферансье сделал ручкой, заиграла музыка, и вышел артист-учёный Эдуард Шельменский. Я его тут же узнал. Это был не кто иной, как тот чернявый, что питался в шашлычной.

Вышел он в белом халате и в полумаске из марли.

Мне Маруся шепчет:

– Это он, наверно, от гриппа. Для профилактики.

Я говорю:

– Вполне возможно.

А сам я другое думаю: «Не хочет, чтоб его лицо чересчур примелькалось».

Но, по правде говоря, у меня такой зрелой мысли тогда ещё не было, Она впоследствии возникла, в воскресенье утром.

Сперва артист-учёный сказал небольшую речь, Я её в точности запомнил.

– Уважаемые зрители!

То, что вы увидите, не является примитивным усыплением. Я работаю по совершенно новой системе, которая базируется на последних достижениях телепатии и кибернетики.

Я, как индуктор, посылаю волевые импульсы реципиенту. Хочу предупредить: граждане, у которых в квартире напряжение в сети сто двадцать вольт, к опытам не допускаются во избежание перегрева и короткого замыкания, так как индуктор излучает напряжение двести двадцать…

Он это всё говорит, а в зале многие переглядываются: мол, не иначе нам предстоит увидеть нечто необыкновенное по линии телепатии и кибернетики.

– Сейчас, – говорит артист-учёный, – я предложу вашему вниманию опыты, в которых столкнётся моя воля индуктора с волей реципиента. Приглашаю желающего подвергнуться испытанию!..

Только он это сказал, и прямо в ту же секунду выходит из зала мужчина и подымается на сцену, и я в его лице узнаю одного из той тёплой компании.

Артист-учёный с ним здоровается, будто впервые его видит, сажает на стул, достаёт из кармана такую штуковину, как у врача в поликлинике, выслушивает его и говорит ему строгим голосом:

– Внимание! Вы думаете, что находитесь на концерте и отдыхаете. А я убеждён, что ваши мысли сейчас направлены на то, чтобы взлететь в небо. И вот вы уже не человек, вы птица, но не орёл и не сокол, а петух.

Слышите? Вы петух. Летите!

И, можете представить, этот подопытный его дружок начинает хлопать руками и орёт кукареку. Бегает по сцене, подпрыгивает и кукарекает.

Проделывает он эти птичьи номера, а артист-учёный обращается в зал:

– Как видите, реципиент проявил очень слабую волю. Я навязал ему свою, значительно более сильную, и легко выиграл поединок. – Оборачивается он к петуху и говорит: – Выключаю свою волю!

Услыхав эти слова, петух сразу превратился в того, кем был до опыта.

Стоит, виновато улыбается и головой качает: мол, сам даже не понимаю, что со мной стряслось. Спускается он со сцены и ходу из зала.

Артист-учёный поясняет:

– У этого гражданина так называемый комплекс неполноценности. Вы видели, он смутился и покинул зал. Это бывает. А теперь продолжим. Кто следующий?…

– Я! Я следующий!..

Я встал – и на сцену. «Чёрта с два, – думаю, – навяжешь ты мне свою волю. Про что захочу, про то и буду думать!»

Когда я на сцену вышел, артист малость подрастерялся. Не ожидал. Он надеялся, что выйдет свой человек, делай с ним любые фокусы, поскольку он в доле. А тут перед ним посторонний товарищ.

Артист говорит:

– У вас какое дома напряжение?

– Какое надо, – говорю, – двести двадцать.

Тогда артист говорит:

– Я завяжу вам глаза, чтобы не распылялась ваша зрительная энергия и не рассеивалось внимание.

Я говорю:

– Пожалуйста. Дело ваше.

Выслушал он мемя, как того первого, усадил на стул, глаза мне платком завязал и спрашивает:

– Ваше имя и отчество?

– Семён Семёнович.

– Если не возражаете, я буду беседовать с вами в образе вашей супруги…

Я говорю:

– Хорошо, Маруся, я согласен.

Слышу – в зале смех. Мне интересно, как на моё поведение товарищ Блинцов реагирует. Смеётся или неудовольствие проявляет, но, к сожалению, я этого не вижу.

Артист говорит:

– Сеня! Ты меня слышишь?

Я говорю:

– Слышу, Маруся.

Ты с работы пришёл, Сеня, или с прогулки?

Тут я сразу соображаю, что насчёт прогулки он мне свою волю навязывает. А мне это совершенно ни к чему. Мне ж интересно открыться управляющему с самой наилучшей стороны. И тогда я в ответ артисту проявляю свою силу воли.

– Безусловно, – говорю, – я как следует потрудился, сделал, что положено, и пришёл домой, к семье.

А артист нажимает, гнёт свою линию:

– А может, ты там отдыхал?

Я говорю:

– На работе, Маруся, отдыхают одни только лодыри. Лично для меня работа – это всё!.. Я люблю свою работу. Почему? Прежде всего потому, что у нас в учреждении исключительно хороший руководитель товарищ Блинцов Яков Ермолаевич.

Слышу, в зале шумок. Потом узнаю голос управляющего:

– Ну, хватит, хватит!

Артист говорит:

– Прошу тишины. Сеня, ты не хочешь спеть?

«Ага, – думаю, – опять ты меня на отдых склоняешь.

Ладно, пойду тебе навстречу, заодно проявлю свои культурные возможности. А то, если откажусь, у тебя твой номер сорвётся, поскольку не удалось тебе навязать мне свою волю, чтобы я в присутствии руководства проявил себя как любитель погулять».

Я говорю:

– Хочу спеть… – И пою:

 
Не слышны в саду даже шорохи,
Всё здесь замерло до утра…
 

В зале, конечно, оживление, а Шельменский быстренько мне глаза развязал и говорит:

– У вас большая сила воли. Я хотел отвлечь ваши мысли от служебных дел, но у меня это получилось только в самом конце опыта. Спасибо.

А я думаю: «Это вам спасибо». Вернулся я на место. Пока шёл по проходу, ни на кого не смотрел, вдруг слышу:

– Ну, Семён Семёнович, силён ты!

Но это сказал не управляющий. Это Мигунов из отдела сбыта реплику бросил.

Концерт был в пятницу, да? А в воскресенье утром газета вышла, а в газете рецензия. Вернее сказать, не рецензия, а фельетон.

Всего пересказывать не стану, одно только место приведу: «Доколе наш город будет подвергаться набегам «диких» бригад и ансамблей откровенных халтурщиков».

А дальше говорится про артистов, и в особенности про Эдуарда Шельменского. Оказывается, он деятель пробы ставить негде. Ловчила и жулик, каких поискать.

Вся эта гоп-компания, безусловно, скрылась и скорей всего уже держит путь в новом направлении.

А я остался со своей сильной волей.

И теперь вы мне скажите: с каким лицом я в понедельник на работу выйду?

Я вас спрашиваю. А?…