Текст книги "«Номер один»"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Попытки сосредоточиться

Эмма встала рано и тщательно выбрала наряд. Сначала она хотела надеть короткую юбку и, возможно, даже короткую, обнажающую животик футболку, но в конце концов решила остановиться на чуть менее откровенных обтягивающих фигуру джинсах и нарядной блузке. Затем она стянула сияющие, только что вымытые волосы в прикольный хвост, выкурила сигарету, почистила зубы и пошла к станции метро.

По традиции приезжающие на работу в Лондон издалека называют Северную ветку «веткой страданий», но в это утро, когда Эмма села и попыталась сосредоточиться на заметках по отбору (одним из очень немногих преимуществ проживания вдали от центра было то, что ей, по крайней мере, удавалось сесть в поезд перед тем, как он превращался в банку с сардинами), она не могла сдержать невольную улыбку, то и дело мелькавшую у нее на губах.

Скоро она окажется в одной комнате с Кельвином. Она не видела его с того дня, когда они вместе кружили в небе на частном самолете над Бриз-Нортоном. Тогда он не обратил на нее особого внимания, и она достаточно здраво смотрела на вещи, чтобы понимать, что и сегодня этого не произойдет. И все же в то утро она была счастлива, и причиной тому был он. Эмме казалось поразительным, как быстро это наваждение (разве она могла называть это любовью, если чувство было односторонним?) захватило ее. Она считала Кельвина привлекательно жестоким ублюдком, от которого любой здравомыслящей девушке лучше держаться подальше, а сама сидела в вагоне и предавалась романтическим мечтаниям, в которых он увозил ее прочь в уединенные коттеджи, окруженные вереском, где ухаживал за ней так, как Хитклиф, должно быть, ухаживал за Кэти. [3]3
  Хитклиф, Кэти – герои романа «Грозовой перевал» Э. Бронте.


[Закрыть]Все было до того странно, она проработала весь предыдущий сезон, вовсе не думая ни о чем таком, хотя, будь она честна перед собой, ей пришлось бы признать, что ее чувство зародилось уже к концу прошлого сезона. Однако в новом сезоне оно долбануло ее с силой кувалды, и, как ни странно, она знала, что влюбилась.

Эмма вышла из метро на «Тотнэм-Корт-Роуд», прогулялась по Оксфорд-стрит и, взяв непременную пинту пены с ароматом кофе из «Старбакса», присоединилась к толпе привлекательных молодых людей, входивших в прекрасные офисы «КЕЛоник ТВ», компании, которую Кельвин превратил в колосс глобального развлечения. Оглядывая золотистые ноги и обнаженные животики большинства своих коллег, Эмма не могла сдержать чувство ревнивого отвращения. Неужели этим девушкам необходимо выглядеть столь вызывающе? Большинство сотрудниц Кельвина были привлекательные молодые женщины, но, в отличие от Эммы, они в основном были высокие. Кельвин был знаменит любовью к высоким женщинам.

Эмма уже собиралась зайти в битком набитую комнату для совещаний, когда раздавшийся за спиной голос остановил ее:

– Эмма, можно тебя на два слова?

Это был Трент. Он провел ее в свой личный кабинет и прикрыл за собой дверь.

– Не существует легкого способа сообщить это, поэтому я не буду даже пытаться, – сказал он. – Кельвина больше не устраивает то, как ты работаешь. Поэтому тебе придется покинуть компанию.

Эмма не ответила. Она не могла ответить, настолько велико было потрясение.

– Разумеется, ты получишь полную компенсацию, и компания предоставит тебе отзыв.

– Не устраивает то, как я работаю?

– Именно так. Мне жаль. Выглядит действительно несправедливо, но, насколько ты знаешь, Кельвин всегда руководствуется инстинктом. Отдел персонала свяжется с тобой, чтобы обсудить выходное пособие, хотя ты же знаешь, что у всех здесь кратковременные контракты.

До Эммы наконец начало доходить, и она попыталась не расплакаться.

– Кельвин меня увольняет?

– Да. Сейчас. Ты должна уйти немедленно.

Секунду Эмма стояла неподвижно, словно оцепенев. Она стала моргать еще чаще.

– Пожалуйста, не плачь, – сказал Трент. – У тебя будет куча других возможностей.

Он посмотрел на часы. Он нервничал, словно ему не терпелось избавиться от нее.

Эмма повернулась к двери.

– Да, Эмма, не могла бы ты оставить свои заметки по отбору? – сказал Трент.

– Что? – холодно спросила она.

– Твои заметки. Они мне нужны.

– Мои заметки?

– Ну, на самом деле это не твои заметки. Они принадлежат корпорации «КЕЛоник». В смысле, тебе платили за то, что ты их делала, и с юридической точки зрения они наши… Папки мне не нужны. Они твои.

Не говоря ни слова и двигаясь словно во сне, Эмма вынула кипу заметок, над которыми работала предыдущие несколько месяцев, и передала их Тренту.

– Спасибо, – сказал он. – Увидимся, ладно? – И он поспешно вышел из офиса.

Эмма вышла следом и направилась к лестнице. Дойдя до верхней ступеньки, она остановилась. Инстинкт заставил ее оглянуться и посмотреть в ту сторону, где находился офис Кельвина. Минуту назад дверь была закрыта, но теперь она приоткрылась на несколько дюймов. Она видела, что Кельвин наблюдал за ней, а затем его лицо исчезло и дверь снова закрылась.

Эмма покраснела. Подошла к двери и постучала. Не получив ответа, снова постучала, на этот раз громче. Взялась за ручку и нажала на нее. Затем она остановилась. Повернувшись, она увидела, что за ней наблюдают несколько бывших коллег.

Затем Эмма вышла из здания. Дошла до Сохо-сквер и села на скамейку, где слезы, которые она так долго сдерживала, наконец полились свободно.

Последний отбор

Ровно в назначенный час Кельвин ворвался в комнату, держа чашку кофе в одной руке, а круассан и сигарету в другой.

– Всем привет, – сказал он, закуривая, что было строго-настрого запрещено в битком набитом рабочем помещении, но никто даже не подумал пожаловаться. Все знали, что Кельвин играет по своим правилам. Это и делало его таким особенным. Именно потому, что он играл по своим правилам, они и работали здесь, и не просто в каком-то шоу, а в самом успешном и обсуждаемом шоу на телевидении.

– Доброе утро, Кельвин, – ответила команда, раздались аплодисменты и парочка восторженных выкриков.

– Да, да, да, – нетерпеливо сказал Кельвин. – Мы не в Америке, ради всего святого. – Он окинул взглядом улыбающуюся толпу. – Отлично. Ну что, приступим? Трент?

– Я! – ответил Трент, подпрыгнув со стула и торопливо направившись в конец комнаты, где было установлено аудиозвуковое оборудование.

– Давай! – взвизгнула парочка девиц помоложе, когда он проходил мимо них. – Вперед, Трент. Начинай! Давай!

В комнате снова разразились аплодисменты. Все были взволнованы. Месяцы тщательного отбора уже скоро превратятся в очередной сногсшибательный сезон шоу «Номер один», самого крупного шоу на телевидении, и комната гудела от шума, словно в первый день в школе после каникул.

– Полегче, девушки, – ухмыльнулся Трент. – Полегче. Не волнуйтесь так. Еще полно работы, еще куча дел.

В двадцать восемь лет Трент был главным членом команды. Он пришел на шоу в самом начале, три года назад, когда все говорили, что этот вид телевидения – просто глупое и унизительное дерьмо и что все из него уже и так выжали. Сейчас было невозможно представить, что было время, когда люди сомневались, стоит ли вообще запускать шоу «Номер один», спрашивая себя, действительно ли телевидению нужна еще одна программа, где ищут таланты. Больше никто таких вопросов не задавал, особенно сейчас, когда шоу буквально спасло развлекательное телевидение. Только не сейчас, когда даже премьер-министр признался, что голосовал в финале предыдущего сезона.

Только не теперь, когда сам принц Уэльский собирался участвовать в шоу.

Безукоризненно одетый и обутый, Трент стоял перед огромным плазменным экраном, словно перед любимым сыном. Рубашка с высоким воротничком, вязаный галстук и очки от «Дольче и Габбана» придавали ему вид хиппи-интеллектуала, каковым он, собственно, отчасти и являлся, поскольку получил степень магистра гуманитарных наук по КСД (кино, СМИ и духу времени) в Халле. Он широким жестом указал на стол, где лежали четыре стопки фотографий и биографий и одна – DVD.

– Кельвин. Позволь представить тебе певцов, «липучек», «выскочек» и «сморчков»!

– Предполагаемых певцов, «липучек», «выскочек», «сморчков», – поправил его Кельвин. – Не прыгай выше головы, единственный стопроцентный кандидат здесь;– это королевская шишка, но его мы обсудим отдельно.

Битком набитая людьми комната затихла в ожидании. Конечно, все в команде знали волнующую новость о принце, но им было приказано не обсуждать эту тему. Кельвин хотел, чтобы по возможности правду все узнали из прямого эфира. Его планы отчасти строились на том, чтобы создать впечатление, что якобы изнеженный дилетант-принц шел к победе трудным путем.

– Я, босс, – ответил Трент, взяв верхний диск из стопки «сморчков» и вставив его в компьютер. Последовала короткая пауза, пока аппарат открывал программу.

– Мог бы и заранее подготовить, – сказал Кельвин, барабаня пальцами по столу.

– Я, – сказал Трент.

– И перестань постоянно говорить «я». Ты не черный и не родился в Лос-Анджелесе!

– Я… понял, босс, – с улыбкой сказал Трент, пытаясь не выглядеть так, словно только что получил пощечину.

Собравшиеся в комнате люди нервно заерзали. За кадром Кельвин обычно был уживчивым человеком, не склонным к нарочитым проявлениям тирании.

Через несколько секунд на плазменном экране появилось изображение пухлой молодой особы, которая застыла на вдохе.

– Девушка из Глазго, – сказал Трент. – Неплохо поет. Задорный смех. «Липучка» с потенциалом «выскочки». – Он нажал воспроизведение, и женщина на экране ожила.

– Привет, Кельвин, – сказала она. – Привет, Берилл, привет, Родни. Меня зовут Молли Таунсенд, и я надеру вам зад!

Затем, скорчив рожицу, она начала петь первые строки «The Greatest Love Of All», объясняя с пугающей страстностью, что, по ее мнению, дети – наше будущее.

– Отлично, возьмем ее, – бросил Кельвин после того, как девушка пропела дюжину слов. – Ничего особенного, но до кучи пойдет. Следующий.

Следующая девушка, кто бы мог подумать, тоже спела «The Greatest Love Of All», еще больше смакуя слащавые слова и пытаясь впихнуть по крайней мере три ноты (а иногда и три октавы) в каждое произносимое ею слово на прославленный манер Марайи Кери.

– Отлично. Давай и ее тоже, – сердито рявкнул Кельвин.

Множество жаждущих славы быстро проследовали один за другим. Некоторые были одобрены, другие столь же быстро отвергнуты, и каждое решение принималось во время исполнения куплета и припева. Другого способа не существовало. Кельвин прекрасно сознавал, что почти наверняка упускает потенциального победителя, но даже после колоссального отсева, предшествовавшего его появлению, у него по-прежнему оставалось невероятное количество кандидатур для рассмотрения.

– Дарт Смерть Рейдер, – сказал Трент, когда на экране появилась фигура в черном плаще. – Забавный «сморчок», утверждает, что он пришелец, рожденный в другом измерении.

Трент нажал на воспроизведение, и Дарт Смерть Рейдер запел «Dead Babies» Эллис Купер.

– Сколько у нас готов-«сморчков»? – спросил Кельвин, перекрикивая пение.

– Меньше, чем хотелось бы, – ответил Трент. – Думаю, этот бы вполне сгодился. Очень, очень самовлюбленный, искренне полагает, что наводит ужас, и у него на члене пирсинг.

– Отлично, берем Дарта. Следующий.

Следующие были Грэм и Миллисент.

– Почему он в очках? – спросил Кельвин, оглядывая застывших на экране взволнованных мальчика и девочку. – Торчок?

– Слепой, – гордо ответил Трент.

– Хорошо.

Каждый раз, видя детей, проходящих прослушивание в очках, Кельвин лелеял надежду, что они слепые, но в девяноста девяти случаях из ста они оказывались просто торчками, которые пытались выглядеть как Боно. Конечно, торчки тоже подходили, с торчками получались хорошие сюжеты, торчки были стержнем рождественского DVD «Лучшие прослушивания». Но в долгосрочной перспективе они годились только на то, чтобы произвести мимолетное, но сильное впечатление. Слепые же, если их как следует подготовить, могли стать золотом для шоу. Слепой участник – это уже сюжет.

– Но она не слепая, верно? – спросил Кельвин, вдруг забеспокоившись. – Слепая пара была бы слишком тяжелым зрелищем в прайм-тайм субботы. В смысле это просто нелепо. Слишком много тем. Слишком много вопросов. Слишком много тараканов в одной коробке.

Трент опустил глаза, пытаясь найти соответствующую пометку в записях. Грэм и Миллисент находились в разработке у Эммы.

– Хм…

– Нет. Она не слепая, – вставила Челси с другого конца комнаты.

– Спасибо.

– Отлично, – сказал Кельвин. – Слепой мальчишка и зрячая девчонка – это человеческая драма. Слепая пара – шоу уродцев.

– Ну да, девушка определенно зрячая, – повторил Трент, пытаясь отвлечь внимание босса от Челси, которой, как он заметил, Кельвин улыбнулся.

– Они хорошо поют?

Собравшиеся в комнате подчиненные едва ли ожидали этого вопроса от Кельвина. На шоу «Номер один» умение петь было не главным.

– Я всю свою жизнь пытаюсь избегать певцов, – никогда не уставал напоминать им Кельвин. – Они осаждают меня на улице, впихивают мне кассеты, когда я пытаюсь поужинать! Разражаются пением, когда я их трахаю, ради всего святого! Певцы преследуют меня. Уйма придурков неплохо поет. Если бы нам был нужен лучший певец, мы могли бы посмотреть паршивый «Чикаго», или «Мою дебильную леди», или идиотского «Короля-льва». В Лондоне полно сексуальных подростков, которые хорошо поют, они стоят в очереди, чтобы попасть в хор «Мама миа», и нам они не нужны!

Кельвина интересовали история и личность. Однако пение все же имело для него значение, когда настоящий талант сочетался с отличной историей; это была подлинная находка, его мечта: соединить разбивающую сердце семейную историю с настоящим талантом. Такой сюжет станет во главу целого сезона и навсегда заткнет брюзжащих критиков, утверждающих, что его великое достижение заключается просто в дешевом манипулировании толпой.

Если бы эти дети хорошо пели, им светила бы слава «Righteous Brothers».

– Они хорошо поют? – снова спросил Кельвин.

Трент снова не знал ответа. И снова его знала Челси:

– Да, у них довольно милые голоса, и они симпатичные ребятки.

– Трент?

– Не слишком радуйтесь, босс. Они могут вывести мотив, но звучание, друг мой, слабое, очень слабое.

Казалось, Кельвин на секунду отвлекся, его мысли унеслись вдаль, и, где бы они ни были, там было невесело. Настроен он был по-прежнему мрачно.

– Трент, – сказал Кельвин, – это шоу «Номер один», а не Королевский музыкальный колледж. Если они могут вывести мотив и петь в унисон, пусть даже звучание очень слабое, этот парень и его подружка хорошо поют.

– Боюсь, она не его подружка.

– Они просто друзья, – добавила Челси.

– Она когда-нибудь была его подружкой? – спросил Кельвин.

Трент снова вклинился.

– Возможно, – сказал он. – Они проводят много времени вместе, репетируют. – Трент, – резко бросил Кельвин, – читай по губам. Он – когда-нибудь – ее – трахал?

– Хм, ну, не знаю, – забормотал Трент, начиная жалеть, что отвлек внимание Кельвина от Челси. – Мы обыкновенно не лезем в их сексуальную жизнь, правда, босс?

По какой-то причине сегодня привычное добродушное настроение Кельвина покинуло его и не собиралось возвращаться, потому что в ответ он яростно набросился на Трента.

– Трент, у нас нет ничего обыкновенного! – сказал он, повышая голос, несмотря на мертвую тишину в комнате. – Я думал, что после трех лет работы со мной ты до этого допер. Если бы в этом было что-то ОБЫКНОВЕННОЕ, я мог бы приказать отделу информационных технологий написать программу отбора, и мы бы пропускали конкурсантов через нее. Тогда мне не пришлось бы тратить огромные деньги на то, чтобы платить зарплату толпам таких придурков, как ты, которые приходят на собрания по поводу финального отбора, не имея никакого представления о выбранных кандидатах. Каждый случай уникален, и иногда секс имеет значение. Имеет ли он значение для боевых бабулек, которые поют «Daisy, Daisy»? Нет, я так не думаю. Имеет ли он значение в случае матери-одиночки, которая пытается вырастить трех потрясающих малышек, которые ТАК ею гордятся? Возможно, нет, хотя кто знает. А в случае мужиков-«сморчков», пытающихся петь рэп? Нет. В случае карлика, который поет «Eye Of The Tiger»? Только не в моем шоу. А в случае прикольных мальчишеских групп, которых мы отсеиваем в третьем туре? Нет. Но имеет ли секс значение в случае молодых парней и преданных им симпатичных девчонок, выступающих вместе с ними? Да! Да! ДА, вашу мать! Как мы можем построить сюжет для этой парочки, если мы не знаем, спят они вместе или нет?

– Но… но… – начал Трент.

– А теперь послушайте, ВСЕ вы. – Кельвин окинул взглядом комнату, и все старшие и младшие отборщики, ассистенты видеорежиссера и секретарши изобразили на лицах готовность, чтобы великий человек мог не сомневаться в том, что, по крайней мере, они уделяют ему самое пристальное внимание.

– Чем не является это шоу?

Ответ удивил бы легионы поклонников шоу, но собравшиеся в комнате его знали.

– Шоу поиска талантов, – ответили все в один голос.

– Правильно. Мы не являемся таким шоу. А чем мы являемся?

– Мы развлекательное шоу, – прозвучало в ответ.

– Моя работа, ваша работа, наша работа – это развлекать. Если вышвырнуть лучшего певца – более прикольно, чем оставить его, то мы его отсеем, потому что зрителей не интересует пение. Пение – это неизбежное зло. Зрителей интересуют певцы. Люди, поющие песни. Поп-культура мертва. Люди думают, что я такой умный, потому что победители нашего шоу получат контракт в моей звукозаписывающей компании. Ух ты! Посмотрите на меня! Я такой Свенгали. Большое дело. Я делаю одну-единственную поганую запись Джо Неудачника. Хрена с два! Да я на пяти минутах телефонного голосования заработаю больше, чем на большинстве финалистов этого года. Вот так вот. Подумайте об этом. Он, она или они больше значат для меня до того, как они победят, чем после того. Вы знаете, какие необходимы затраты, чтобы создать в наши дни певца номер один?

Это знали все, потому что Кельвин часто повторял это своим сотрудникам.

– Иногда необходимо продавать двадцать пять тысяч штук за неделю! Раньше было нужно полмиллиона за неделю. Двадцать пять тысяч дисков или закачек из Интернета, помоги нам Боже, не окупают даже собственную рекламу! Песни ничего не стоят, они ничего не значат, это история. Победитель, человек номер один, нужен нам только для того, чтобы оправдать процесс, наделить шоу подобием смысла. Мы шоу, которое показывает людей, и, если бы я мог найти формат, в котором мы бы обошлись без пения, если бы мне удалось найти способ привлечь восемь миллионов зрителей и два миллиона телефонных звонков в неделю и при этом не слушать, как кучка придурков убивает песню «The Greatest Love Of All» или «Unchained Melody», поверьте, я бы это сделал. Да разве другие не пытались, черт возьми? Была стряпня, танцы, идиотское фигурное катание, ради всего святого, и все вроде бы получалось, но ни один из этих способов не показал себя таким же доступным и простым для привлечения внимания аудитории к нашему зверинцу из клоунов, инвалидов, маньяков и психопатов, как пение!

Мы – шоу, демонстрирующее людей! – повторил Кельвин. – И девяносто девять процентов нашей работы состоит в том, чтобы найти правильных людей. Певцов. «Липучек». «Выскочек» и «сморчков»! И еще, большинство людей ведь неинтересные, верно? Верно. Вы за шесть месяцев прошерстили толпы людей и, готов поспорить, до смерти устали. Я готов поспорить, что вы до смерти устали даже от нескольких сотен, к которым мы свели финальную группу конкурсантов. Я готов поспорить, вы сомневались, можно ли сделать шоу из этой дешевой кучки неадекватных ублюдков. Я прав?

Группе снова не хотелось отвечать, но всеобщее замешательство, с которым более молодые сотрудники уставились на ковер, говорило о том, что Кельвин прав. Команда отборщиков действительно была доведена почти до безумия тоскливым просмотром бесконечно длинного списка похожих кандидатов, и временами все приходили в отчаяние, будучи не в силах собрать достаточно интересную группу конкурсантов, способных держать высокую планку, привычно ожидаемую зрителями шоу «Номер один».

– Конечно, я прав, – сказал Кельвин. – И дело в том, что, несмотря на миф, распространяемый этим шоу, мир вовсе не кишит неоткрытыми Аретами Франклин и Элвисами Пресли, и к тому же обычный человек, считающий себя бешеным, забавным, харизматичным и сексуальным, на деле не является бешеным, забавным, харизматичным и сексуальным. Мы все одинаковые, мать нашу! У всех есть мечта, все хотят всего и сразу, и у каждого мамочка или умерла, или в конце концов умрет. Наша работа состоит в том, чтобы найти хоть что-нибудь, на чем можно построить наши истории, создать наших персонажей. Если какой-нибудь отморозок провел лето, работая трактористом на молочной ферме, то он бывший ковбой, если какая-то девка была статисткой в кино, то она бывшая дублерша. Для нас малейшая угроза заболеть раком – это «борьба между жизнью и смертью», а два штрафа за неправильную парковку – криминальное прошлое, из которого грешник пытается вырваться с помощью песни. А ты, Трент, ты приходишь на собрание по финальному отбору, где принимаются решения и составляются группы для прослушивания, и говоришь мне, что у тебя слепой парень и его симпатичная партнерша, но ты не знаешь, спят ли они друг с другом!

– Я не думаю, что он ей уже засадил, – сказал Трент. – По крайней мере, как я понимаю. Пока что никаких флюидов.

– Почему? – спросил Кельвин. – Ты ведь сказал, что не знаешь.

Взгляд Трента снова скользнул по тщательно подготовленным, аккуратно переписанным заметкам Эммы.

– Они ходят в один и тот же хор.

– Думаешь, люди из хора не занимаются сексом? А зачем они, по-твоему, вообще идут в хор? Затем, что их никто не трахает, вот так.

– Ну, может, они и придут к этому, – ответил Трент, стараясь, чтобы его слова звучали веско и убедительно. – Полагаю, пение и есть суррогат, да, точно. Двое девятнадцатилетних молодых людей встречаются в хоре, он слепой, а она… – он прочитал из заметок, – член школьного совета, обладательница награды епископа Эдинбургского, студентка первого курса теологического отделения.

– Теологического? Ни хера себе, – задумчиво проговорил Кельвин. – Это мило. Обычно только черные талдычат насчет Бога. Шоу не повредит немного неэтнической веры.

– Он – это ее проект, – продолжил Трент. – Ей кажется, что она Хелен Келлер. Представляю, чем для этой крошки была школа. Она зубрила, она поет в хоре, она чертова христианка, ради всего святого! Другие девчонки, наверное, ненавидели ее. А потом она встречает слепого парня…

– Его зовут Грэм, – вставила Челси. В конце концов, она работала с Эммой, и ей не терпелось напомнить Кельвину, что теперь, когда Эмма ушла, инициатива отбора этих кандидатов принадлежит ей, а не Тренту. – Грэм и Миллисент.

– Миллисент! – гаркнул Кельвин. – Это великолепно!

– Да, и вообще-то ей девятнадцать лет, а ему только восемнадцать.

– Она старше, просто отлично. Мне нравится.

– Вот и я о том же, – снова вмешался Трент. – Он младше ее. Она его колонизировала. – Трент говорил так, словно с самого начала знал о разнице в возрасте и сам все спланировал. Чтобы оградить себя от дальнейших попыток Челси выпихнуть его из повестки дня, он нажал на воспроизведение, и Грэм с Миллисент ожили на экране.

«– Привет всем, – сказала Миллисент, махнув рукой. – Я Миллисент.

– А я Грэм.

– Привет всем, – сказали они вместе, махая руками перед камерой. – Мы Грэм и Миллисент».

– Декольте отличное, – заметил Кельвин, нажимая на паузу. – Нет никого сексуальнее девочек в очках, которые пытаются выставлять напоказ титьки.

– Да, – сказала Челси, с вызовом глядя на Трента. – Она определенно думает, что у нее красивая грудь, и когда я брала у нее интервью, то поняла, что ей нравится, когда парни их тискают.

Миллисент, одетая в строгие джинсы, блузку и бледно-зеленый кардиган, очевидно, гордилась своей грудью и нарочно решила оставить пресловутую третью пуговицу расстегнутой.

Кельвин нажал на воспроизведение, и из камеры раздался голос уволенной Эммы.

«Привет, ребята, – сказала Эмма. – Что вы собираетесь исполнить для нас?»

Кельвин нахмурился, но промолчал.

«Мы бы хотели спеть „When Will The Good Apples Fall“ группы „Seekers“», – сказала Миллисент, пожалуй, излишне самоуверенно для девушки, которая только недавно была старостой.

«Да, споем», – согласился Грэм, со значительно меньшим апломбом.

– Ну конечно, – пробормотал Кельвин. – «Seekers», мне это нравится!

Эмма была права, они были неплохим дуэтом. Они могли петь на два голоса и одновременно выводить мелодию, но Миллисент определенно была более сильным певцом в паре. Грэм старался изо всех сил, прикрывая отсутствие голоса тяжелыми модуляциями в стиле рок-н-ролла, но неумение брать высокие ноты скрыть было невозможно. К тому же он очень неловко стоял и нервно дергал правой рукой, словно ему хотелось играть на гитаре, а не петь.

Кельвин позволил этой парочке спеть все куплеты и припевы, уделив им пока что больше времени, чем всем предыдущим кандидатам. Когда они закончили, снова раздался голос Эммы, поздравившей их с успехом. Тень раздражения, даже боли скользнула по лицу Кельвина, и он снова оборвал ее голос, нажав на «паузу».

– Какой он за очками? – спросил Кельвин. – Нормально слепой или жутко слепой?

– Челси? – быстро спросил Трент.

– Боюсь, жутко слепой, – ответила Челси, отвечая непосредственно Кельвину. – Я заставила его снять очки, и, если честно, выглядит это непривлекательно. У него вместо глаз очень глубокие провалы, прикрытые веками. Я не особо разбираюсь в слепоте, и мне не хотелось спрашивать, но я не уверена, есть ли у него вообще глазные яблоки. Так сразу и не поймешь.

– Это не важно, пусть остается в очках. «Большой О» никогда их не снимает, – ответил Кельвин. – Это выглядит очень, очень заманчиво, здесь столько потенциала для размаха, от ботаников до секс-символов, от друзей до любовников, от целомудренности до разврата, от скучных церковных хористов до шлюх рок-н-ролла! К ТОМУ ЖЕ парень слепой! Чего еще хотеть? Прелестная парочка. Следующий!

Трент нажал кнопку перемотки на пульте.

Появилась мальчишеская группа.

«Мы „Четверо вольных“, и мы победим».

– Нет, не победите. Пошли на хрен. Следующий, – сказал Кельвин.

Толстая шепелявая домохозяйка с сильным дорсетским акцентом.

«Меня сафут Фуфан, и я фабираюфь фпеть „Thomething“ Джорджа Харрифона».

– Определенно пойдет. Прелестный «сморчок» на пару кадров.

Две сестры-ботанички в очках и с огромными кольцами в ушах.

– Хорошо, – сказал Кельвин, прежде чем они успели открыть рты. – В коллаж со «сморчками». Следующий.

Заурядного вида мужчина среднего возраста.

«Привет. Меня зовут Стенли».

– Почему он здесь? – спросил Кельвин.

– Он хорошо поет, и он отец-одиночка, – пискнул отборщик из заднего ряда.

– Все так, шеф, – непонятно зачем повторил Трент. – Он хорошо поет, и он отец-одиночка.

– У него есть работа?

– Нет, он растит детей на пособие.

– Хорошо, берем его. Следующий!

– Милая бабуля.

– Недостаточно милая. Следующий!

Симпатичный, не по годам развитый пятилетний малыш.

– Недостаточно симпатичный и недостаточно развитый. Следующий.

Неприметная девушка с прической-ежиком.

– Хм, неплохо, – сказал Кельвин. – Расскажи мне о ней.

– Ее зовут Табита, – сказал Трент.

– Лесбиянка? – спросил Кельвин.

– Да, – ответила Челси. – У нее есть роскошная, совершенно роскошная подружка, настоящая, классическая лесбиянка, и в придачу стриптизерша. Профессиональная танцовщица с шестом, разве не здорово? Парни хотят ее трахнуть, но у нее уже есть подружка.

– Подружка, не она? – сказал Кельвин, указывая на довольно бесцветную девушку на экране.

– Нет.

– Так почему ж ее чертова подружка не проходила прослушивание?

– Ну, она не…

– Подружка сможет выступить?

– Конечно, она была с Табитой на прослушивании.

– Хорошо. Убедитесь, что она придет. Следующий.

Следующей на экране появилась Шайана. Взглянув на заметки Эммы, Трент увидел, что она отметила ее как очень перспективную. На ее фотографии зелеными чернилами аккуратным женским почерком Эммы было написано: «ОТМЕННАЯ „ЛИПУЧКА“».

– Думаю, босс, это действительно сильный персонаж, – сказал Трент. – Отменная «липучка».

Кельвин изучил застывшее на экране лицо молодой женщины.

– Да, выглядит ужасно напряженной, верно?

Густой макияж и строгая челка Шайаны делали ее лицо похожим на маску, которая в любой момент может разбиться вдребезги.

– Мне совсем не хотелось бы встретиться с ней в темном переулке, – сказал Кельвин. – Отлично, берем ее. Следующий.

Работа продолжалась. Они проделали трудный путь, выбирая финалистов и посредственности, которые предстанут перед тремя судьями, особую группу, состоящую из главных персонажей шоу «Номер один», а также тех, кто после многочисленных «прослушиваний» пройдет или не пройдет в финал. Конечно, существовала возможность, что в ходе работы Кельвин изменит свое мнение; но все равно решения, которые он принимал сегодня в этой комнате, в целом задавали курс всему сезону.

Возможно, это было самое важное совещание в ходе всего процесса отбора, и все же казалось, что Кельвину было все труднее и труднее сосредоточиться. Он без повода рявкал на людей, задавал один и тот же вопрос дважды, даже внезапно сбивался с мысли посреди фразы, что приводило его в ярость. Никто и никогда не видел, чтобы Кельвин терял нить рассуждения. Никто и никогда не видел, чтобы Кельвина что-то отвлекало. Что-то беспокоило его, но, разумеется, никто не осмелился спросить, что именно.