Текст книги "«Номер один»"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

«Поп-школа»: Грэм и Миллисент

Грэм и Миллисент тоже немного нервничали.

Они провели утро, снимаясь в «личных моментах». Сначала их отвезли в небольшое бистро неподалеку, где, несмотря на то что не было еще и десяти утра, посадили за столик, накрытый для ужина, и попросили чокнуться бокалами с вином. Пробыв в бистро меньше десяти минут, они отправились к маковому полю, по которому их заставили ходить, взявшись за руки. Наконец они вернулись в школьный спортивный зал, где сняли у пианино: Грэм играл, а Миллисент пела. Сюжеты снимались быстро, потому что звук не записывали.

– Это немые сюжеты, – объяснила Челси, – их вставят как иллюстрации к вашему интервью. Возможно, прокрутят в замедленной съемке, пока вы будете говорить о своей любви.

– Любви? – спросил Грэм.

– Да, вы ведь любите друг друга, верно?

– Ну, я… – ответил Грэм.

– Разве это не наше личное дело? – добавила Миллисент.

– Девочка, – напомнила ей Челси, – если тебя интересует карьера в поп-культуре, тебе лучше понять, что ничего личного у тебя больше нет.

Дальше последовало само интервью. Группа по поиску натурных съемок нашла на территории школы живописный мостик через бурлящий ручей. Интервью потребовало больше подготовки, чем другие сюжеты, и у Челси ушло полчаса на то, чтобы уговорить молодую парочку сказать именно то, что ей нужно было услышать. Конечно, она заранее очень тщательно спланировала сюжет, поскольку знала, что добросовестная работа на месте съемок экономит много часов при монтаже.

Когда она наконец собрала интервью целиком, все получилось в точности так, как было написано у нее в сценарии.

«Первый кадр. Кили обращается к камере.

КИЛИ. А тем временем нашим молодым влюбленным, Грэму и Миллисент, пришлось преодолеть много трудностей.

Широкий план. Грэм и Миллисент стоят рядом на мосту.

МИЛЛИСЕНТ. Нам это далось нелегко.

Крупный план. Миллисент смотрит на воду.

МИЛЛИСЕНТ. После того, что судьи сказали о моем пении.

Повтор в замедленной съемке (материал из Бирмингема). Лицо Миллисент, когда ей сказали, что она тянет Грэма вниз.

ГОЛОС МИЛЛИСЕНТ (на фоне повтора).Но мы верим в себя, и я очень, очень много работала, чтобы стать лучше.

Кадр второй. Грэм и Миллисент на „поп-школе“ репетируют у пианино. Широкий кадр. Двое на мосту. Говорит Грэм.

ГРЭМ. Это действительно было нелегко.

Кадр второй, замедленная съемка. Грэм и Миллисент на „поп-школе“ репетируют у пианино. Миллисент стоит рядом с пианино, очевидно разочарованная в себе. Грэм на ощупь пробирается к ней и обнимает ее в знак поддержки.

ГОЛОС ГРЭМА. Но мы здесь ради друг друга.

Кадр два с половиной. Снова пара на мосту, но теперь они стоят обнявшись.

МИЛЛИСЕНТ. Одно точно – все это сделало нас сильнее.

ГРЭМ. Это сблизило нас, и нас ничто не разлучит.

Долгий кадр моста. Постепенно тает».

После съемок Грэм и Миллисент вернулись в холл ждать своей очереди на «прослушивание». Их очередь подошла после драматического ухода Шайаны из конкурса.

После обычной дружеской встречи с Кили их проводили к судьям, Миллисент вела Грэма за руку, как ей было велено.

– Привет, Грэм. Привет, Миллисент! – взвизгнула Берилл. – Добро пожаловать на «поп-школу»!

– Что вы собираетесь спеть для нас? – спросил Кельвин.

– Мы собираемся спеть «The First Time I Saw Your Face», – ответил Грэм.

Зная, каков будет ответ, Берилл быстренько дернула себя за волосы в носу, чтобы ее глаза снова наполнились слезами.

– Грэм, я преклоняюсь перед тобой, – ответила она сквозь слезы. – Для молодого человека с проблемным зрением выбрать такую прекрасную и горько ироничную песню – показатель наивысшей храбрости.

– Да, – согласился Родни. – «The First Time I Saw Your Face» – это отличная песня, трудная, но отличный выбор.

Грэм и Миллисент взялись за руки и спели свою песню. Как и было предсказано с первых записей, сделанных Эммой после оценки дуэта, Миллисент пела мило, а Грэм плохо, и снова его пальцы отчаянно перебирали струны гитары, которую он так хотел бы держать в руке.

Когда они допели, потрясенные судьи минуту сидели и уважительно молчали. Волос в носу у Берилл совершенно не осталось, и ее лицо было залито крокодильими слезами.

– Мистер, – наконец сказала она, – мистер, я преклоняюсь перед тобой. Ты надрал… мой мир.

– Да, это было невероятное выступление, – вмешался Родни. – Друг мой, ты продашь много записей.

– Ты действительно заставил меня поверить в то, что видел лицо этой девушки, – давила Берилл. – А это, учитывая, что нам всем известно, что ты незрячий, так горько и иронично, что делается страшно. Ты звезда, мистер. Огромная большая сияющая слепая звезда.

– Да, – согласился Кельвин. – Грэм показывает огромный потенциал как рок-вокалист широкого масштаба. С верхней октавой у него по-прежнему проблемы…

– Кельвин! Пожалуйста! – воскликнула в ужасе Берилл. – Мальчик слепой!

– И он заслуживает того, чтобы его не оценивали с оглядкой на это, – твердо ответил Кельвин. – Мы оцениваем его певческий талант, и только его. Тот факт, что он преодолел огромные препятствия, чтобы вообще петь, совершенно не важен. Я вижу в Грэме певца, а не слепого певца, и, если бы он пришел к нам сегодня как певец соло, с моей точки зрения, он бы мигом прошел в следующий тур с серьезной заявкой на победу. Но он пришел не как певец соло. Не так ли, Миллисент?

Камеры, словно ружья расстрельной команды, нацелились на дрожащую девушку.

– Нет, – продолжил Кельвин, – он пришел с тобой.

Миллисент онемела от ужаса, ее рот открылся, нижняя челюсть почти касалась ключиц. Но слов не было. Язык лежал неподвижно, словно большая мертвая рыба, и его кончик касался нижних зубов. Было похоже, что она уже никогда не сможет заговорить.

Грэм постарался изо всех сил:

– Мы пришли вместе, Кельвин. Мы – Грэм и Миллисент.

– И я боюсь, что вы вместе отсюда и уйдете, – сказал Кельвин.

– Нет! – воскликнула Берилл.

– Кельвин, мальчик мог бы продать много записей, – добавил Родни.

– Со старушкой Милли на шее? – спросил Кельвин.

– Нет, конечно нет, – согласился Родни, осознавая свою обязанность судьи. – Она просто пассажир.

– Пассажир! Это все равно что Рой Орбисон взял бы себе в пару кассиршу из «Теско»!

– Вот только я уверена, что некоторые кассирши умеют петь, – добавила Берилл.

Они говорили так, словно ни Грэма, ни Миллисент в зале не было.

– Каково тебе, Миллисент, – спросила Берилл, – быть гирей на ногах Грэма?

Краски, которые еще оставались на бледном лице Миллисент, теперь исчезли совершенно. Даже язык превратился из розового в серый. Двое юных друзей стояли неподвижно, бессильные перед наступлением. Костяшки их сплетенных пальцев побелели от напряжения и дрожали.

– Ладно, вот как обстоят дела, – сказал Кельвин, снова превратившись в хладнокровного профессионала. – Мы попросили тебя стать лучше, Миллисент, и пока что ты позорно провалилась.

– Мы сказали идти и расти, а не идти и съеживаться, – добавил Родни, явно восхищаясь своей репликой.

– Однако, Миллисент, если мы отправим тебя домой, на что у нас есть полное право, то потеряем Грэма. А этого я допустить не могу.

– Мы не можем потерять Грэма! – воскликнула Берилл. – Он душка!

– Так что, по-моему, нужно дать тебе еще один шанс. Один-единственный шанс. Иди, Миллисент, и работай. Работай, учись, учись, работай и расти. Что ты будешь делать, Миллисент? Ты попытаешься подняться выше, чтобы оправдать трогательную веру этого слепого парня?

Но серо-розовая кефаль, которая лежала в наполненной слюной нижней челюсти Миллисент, по-прежнему не шевелилась. Слов не было. Даже намека на слова. Только слезы, внезапные и обильные, но молчаливые слезы.

– Миллисент! – ахнула Берилл. – Тебе дали еще один шанс! Тебе дали еще один шанс, хотя ты должна была отправиться домой. Черт возьми, здесь не о чем плакать! Во время своей благотворительной работы я видела детей, которым нечего есть. Вот о чем стоит плакать! Ты должна плакать радостными слезами. А теперь иди работай, учись, соберись в кучу и поднимись выше!

Пробегая через холл в слезах, Миллисент врезалась в принца Уэльского, который был глубоко погружен в беседу с матерью ребенка. Челси незаметно записывала разговор.

– Смотри, блядь, куда идешь! – крикнула Челси, когда Миллисент выбежала из комнаты.

– Да вы что! – воскликнул принц. – Пожалуйста, ну что вы. Здесь маленький ребенок. Такие слова отлично подходят для стадиона регби или курилки, но среди детей им нет места.

– Простите, – сказала Челси.

– Я серьезно. Как можно ожидать от детей приемлемых стандартов цивилизованного поведения, если мы, взрослые, не можем установить эти стандарты?

– Да. Вы правы. Мне очень жаль.

– Я знаю, что я твержу об этом постоянно, и сомневаюсь, что кто-нибудь слушает. Но действительно, все начинается с обычного сквернословия и заканчивается крэком.

– Да. Вы правы. Мне ужасно жаль, сэр, – повторила Челси.

– Хорошо. Не будем больше об этом, ладно? – И принц снова повернулся к молодой матери. – Извините, что нас прервали, – сказал он. – Вы рассказывали мне о своем сынишке?

– Я рассказывала о своем маленьком Сэме, про то, что он ждет операции.

Камеры работали, и в кадр вернулась Кили.

– Простите, сэр, – сказала она, – вы нужны нам для прослушивания.

– О, какая досада, – ответил принц, после чего снова повернулся к молодой матери: – Послушайте, мне нужно идти, чтоб оттянуться по полной программе, как говорят мои мальчики, но я попрошу кого-нибудь выяснить, куда вам следует обратиться за помощью. Скорее всего, в какой-нибудь ужасный комитет или к графоману из Государственной службы здравоохранения. Лично я считаю, что им стоит прекратить пересчитывать чайные ложки и начать нанимать больше медсестер. Но это всего лишь мое мнение, и я не думаю, что какой-нибудь политик прислушается к старому чудаку. Однако я, невзирая ни на что, буду твердить об этом, это единственное, что мне остается. Кому захочется быть принцем, а? А пока что я обязательно попытаюсь найти кого-нибудь, к кому обратиться по поводу малыша Сэмюеля.

– Самсона.

– Правда? Как в Книге судей, в главах с тринадцатой по шестнадцатую?

– Нет, как во Всемирной федерации рестлинга.

– Боже мой! Какая прелесть.

– Снято! – сказала Челси. – Блядь, просто супер. В смысле… превосходно.

«Поп-школа»: Иона

Квазар прошел в следующий тур. Проститутка Сьюки тоже. Прошла и группа «Парень». Стэнли, отец-одиночка, который делал это ради ребенка, прошел. Прошла лесбиянка Табита, после того как снялась под ручку со своей гламурной подружкой на том же маковом поле, которое послужило фоном для романтического свидания Грэма и Миллисент. Прошла и «Четверка-Х», участники которой в полной мере воздали должное Господу Иисусу Христу за важнейшую роль, которую он сыграл в их успехе.

Принц Уэльский тоже прошел, после того как задушевно исполнил «The British Grenadiers», а затем умчался на открытие центра «Вся Земля» в Корнуолле, где произнес речь о важности преподавания истории в университете Эксетера. Новости об участии принца в шоу «Номер один» еще не просочились в народ, поскольку более ранние программы только предстояло пустить в эфир. Конфиденциальность договора, который подписали все участники, при всем желании не позволила бы новостям широко распространиться, но так и так конкурсанты, которые обратили внимание на принца, по-прежнему продолжали верить в то, что он двойник. Даже молодая мать, которой он предложил попытаться помочь, не верила в его обещание.

– Он так долго играет эту роль, – уверила она Кили, – что, думаю, он уверен, что и правда чертов принц.

Разумеется, временной код этого комментария был надлежащим образом отмечен для включения в окончательный монтаж.

Когда принц поспешил удалиться вместе со своими детективами и помощником, Иону наконец пригласили на прослушивание.

Она выглядела очень мило и пела очень хорошо. Как опытный полупрофессионал, который прошел весь процесс прослушивания годом раньше, она исполняла песню в лучших традициях шоу.

– Я бы хотела спеть «A Woman's Heart», – объяснила она.

– Это хорошая песня, – сказал Родни почти инстинктивно. – «A Woman's Heart» – это отличный выбор.

Иона повернулась и какое-то время смотрела на Родни, но ничего не сказала. Вместо этого она отвернулась от него и спела свою песню приятным, чистым голосом и, как казалось, искренне и с чувством.

Когда она допела, у Берилл на глазах снова показались слезы. Она не плакала, поскольку истратила все волосы из носа на Грэма, но была определенно тронута.

– Иона, – сказала она, – ты сделала эту песню.

– Спасибо, Берилл, – мило ответила Иона. – Услышать это из твоих уст много значит, потому что я знаю, что в прошлом ты во мне сомневалась.

– Только не сегодня, Иона. Только не сегодня, – твердо ответила Берилл. – Я женщина и мать, и я знаю все о боли женского сердца, особенно потому, что, насколько тебе известно, довольно долго мое женское сердце билось в мужском теле, а большей боли, чём эта, просто не бывает, и позволь сказать тебе, что ты была так эмоциональна, что делается страшно.

– Да, Иона, – согласился Кельвин, – мне показалось, что это было на самом деле очень хорошее выступление. Очевидно, как женщина, ты понимаешь боль сердца. Ты прошла через разрыв и разочарование и использовала их, чтобы расти. Ты согласен, Родни?

Кельвин, Берилл и Иона как один повернулись к несчастному Родни. Последовала долгая пауза, прежде чем Родни повернулся к Кельвину и прошептал sotto voce: [7]7
  Вполголоса (ит.).


[Закрыть]

– Пожалуйста, Кельвин…

– Как ты считаешь, Родни? – твердо ответил Кельвин.

На лице Родни появилось выражение покорности. Казалось, он знал свои обязанности и готов был исполнить их, несмотря на мучительное смущение.

– Иона, я… я… не думаю, что ты выросла по сравнению с прошлым годом. – После этих слов у него на лбу появились капельки пота. – Ты знаешь, что в прошлом году ты И твоя группа мне очень нравились, и я на многое пошел, чтобы заявить об этом, но мне придется быть честным. Я не думаю, что ты выросла.

– Правда, Родни? – ответила Иона по-прежнему спокойно, хотя ее глаза метали молнии. – Это очень странно, учитывая, сколько «наставлений» я получила от тебя после окончания прошлого сезона. Насколько я помню, тогда ты очень ценил то, что я могла тебе предложить.

Кельвин широко улыбнулся, даже не пытаясь скрыть своей радости оттого, что Родни оказался в затруднительном положении.

– Иона, я говорю с точки зрения профессионала, – громко ответил Родни. – Ты мне нравишься, ты это знаешь, и я очень старался поддержать тебя после провала в прошлом году…

– «Поддержать», Родни? Так вот как это называется? Вообще-то, насколько я помню, это тебе требовалась поддержка, особенно после того, как ты перебрал лишнего и не смог оказаться, так сказать, на высоте положения.

У Родни отвалилась челюсть, Берилл жестоко захохотала, а Кельвин решил, что на этот раз хватит.

– Итак, – сказал он, – я говорю «да». Берилл?

– О, определенно. Я говорю «да».

– Родни?

Родни скорчился сильнее прежнего, сжавшись под яростным, твердым взглядом женщины, которую он использовал и теперь должен был предать.

– Пожалуйста, Кельвин, – проскулил он, – она и так прошла на ваших двух голосах.

– Родни, люди хотят знать твое мнение. Мне нужен ответ, и я думаю, что ты его знаешь.

Выбора у Родни не было. Кельвин был боссом. Должность в шоу «Номер один» полностью изменила жизнь Родни, превратив его из безвестного середнячка в знаменитую телевизионную персону, человека, который регулярно получал приглашения на корпоративные поездки для игры в гольф. Он не мог отказаться от этого. Просто не мог. К тому же разве Иона могла унизить его еще сильнее?

– Прости, Иона. Я не думаю, что у тебя получится сыграть вживую.

Иона некоторое время стояла неподвижно, пристально глядя на Родни.

– Ну что ж, – сказала она, – значит, мне придется еще постараться, чтобы произвести на тебя впечатление. Верно, Родни?

«Все ко мне домой»: Грэм и Миллисент

Кельвин положил конец страданиям Миллисент во время последнего тура перед финалом. В части шоу под названием «все ко мне домой» каждый судья якобы забирал группу полуфиналистов в собственный дом на период интенсивной подготовки и «наставления». В реальности участники проводили в домах судей ровно столько времени, сколько требовалось им для того, чтобы спеть свою песню и услышать, прошли они в финал или нет.

Говоря по совести, изначально планировалось, что на этой стадии конкурса будет идти настоящая подготовка, но, когда в головах у судей прояснилось и они начали понимать, что придется на самом деле общаться с двенадцатью отчаявшимися, испытывающими благоговение перед знаменитостями незнакомцами у себя дома, они быстро передумали и решили не вносить столь большого вклада в создание шоу.

– Ты правда думаешь, – ахнула Берилл, говоря за всех троих (включая Кельвина, которому принадлежала эта идея), – что я позволю двенадцати отчаявшимся поганым ничтожествам, которые вылезли из-под какого-то замшелого английского пня, расхаживать по моему прекрасному дому и пользоваться моими унитазами? Я всю свою жизнь работала ради того, чтобы оставить этих людей в прошлом! Из-за них у моих ворот стоят охранники, прогоняющие их вон! Это те ублюдки, которые просят у меня автографы, пока я пытаюсь проскользнуть на прием к своему хирургу. Я ненавижу этих людей. Я поздороваюсь с ними у двери, но внутрь они не войдут. Можете провести их за домом, чтобы они спели у бассейна. Если им нужен туалет, пусть воспользуются туалетом для садовников. Они ни за что не войдут в дом, вы меня слышите?

Домом, в двери которого будет разрешено постучать группе конкурсантов, был особняк Берилл в Лос-Анджелесе. Кельвин не был готов пойти даже на это; он не согласился использовать ни один из домов, где он действительно жил. Его «группе обучающихся» было позволено поглазеть, застыв в завистливом ошеломлении, на его ранчо в Марокко, которое было куплено для вложения денег. Как и у Берилл, в дом никого не пускали.

– Они могут выступить на веранде, – сказал Кельвин, – а переоденутся пусть в тренажерном зале.

– А можно им быстренько окунуться в бассейн? – спросил Трент, отчаянно желавший снять достаточно кадров, чтобы поддержать легенду, будто судьи до определенной степени проявляют гостеприимство. – Берилл не разрешает.

– Хорошо, но пусть сначала обязательно примут душ. И пусть, мать твою, обязательно сдадут фотоаппараты и сотовые за милю до ворот.

Родни с радостью разместил бы свою группу у себя дома, но это не решало проблему Трента, потому что, увы, домом Родни являлась всего лишь ничем не примечательная квартира в Баттерси. Кили изо всех сил нахваливала его дом в своих сюжетах.

– А группа, которую будет обучать Родни, – в восторге кричала она, – сейчас отправится в его роскошный пентхаус в старом добром Лондоне с видом на романтичную Темзу!

Но, что бы она ни говорила, домом Родни не был ни голливудский особняк, ни ранчо в Марокко. Он был всего лишь квартирой в Баттерси.

На этой стадии конкурса самым сложным моментом для технологического отдела всегда были вопросы переезда и размещения. Отобранных конкурсантов следовало отвезти в один из домов, расселить поблизости в самом дешевом мотеле и снять на фоне различных достопримечательностей, чтобы доказать, что они туда прибыли («Я не могу в это поверить, я из Лидса, а стою на Сансет-бульваре!»), а потом как они бродят по роскошной территории вокруг домов Кельвина и Берилл, но не по квартире Родни («Я всегда верила в свою мечту, но после того, как я все это увидела, мне захотелось мечтать еще сильнее»).

Затем шли сами «прослушивания», что означало съемки двенадцати разных номеров в каждом из трех различных и проблематичных мест, где специалистам приходилось снимать обувь и применять «правило кляпа», прежде чем спросить разрешения поискать розетку. После чего все ехали обратно домой. Возвращения осложнялись к тому же необходимостью снимать отсеянных конкурсантов, которые с заплаканными лицами смотрят из окна самолета и размышляют о том, как сообщить своим погрязшим в нищете семьям, что им не видать мучительно вымечтанных славы и состояния.

Многочисленные издевательства, через которые Кельвин провел Грэма и Миллисент, наконец закончились у бассейна Кельвина. Они только что спели «Don't Go Breaking My Heart», старый хит Элтона Джона и Кики Ди. Как и раньше, Миллисент успешно выводила мелодию, а Грэм придерживался рок-приемов и сипел, чтобы скрыть свои недостатки. Как и раньше, Кельвин сделал черное белым без малейшего стыда.

– Миллисент, – сказал он, – то, как ты спела эту песню, разбило мое сердце.

Эта фраза висела в воздухе достаточно долго, и у Миллисент снова отвалилась челюсть, показав ее толстый, бледный, уже знакомый всем язык.

– Боюсь, игра окончена. Грэм больше не может тащить тебя, я больше не могу тащить тебя. Я дал тебе отличную возможность работать, учиться и расти…

– Но я работала, – выдавила Миллисент, на секунду обретая голос.

– Но ты не научилась и не выросла.

– Люди говорят, что я хорошо пою!

– Какие люди, Миллисент? Которые выпускают записи? Которые делают поп-шоу? Я так не думаю, дорогая. Правда в том, что ты ужасно поешь, и ты совершенно не должна была дойти до такой высокой ступени в таком серьезном шоу. Мы все знаем, почему ты здесь. Ты здесь благодаря своему партнеру, святому и безгранично терпеливому Грэму. Мы хотели оставить его, поэтому оставили и тебя, но дальше это продолжаться не может. Повторяю, это серьезное шоу… Я очень серьезно отношусь к музыке. Музыка – это самое важное. Мне безразличны личности и пустые надежды и мечты людей. Меня интересует пение, не больше и не меньше, а ты, дорогая, не умеешь петь. Прости, но это факт. И поэтому я отправляю вас обоих домой. Грэм, Миллисент. До свидания.

Миллисент взяла Грэма за руку, и они вместе вышли, чтобы дать свое слезливое интервью после отсева.

Тем временем Кельвин велел Тренту снять, как он ходит у бассейна, раздираемый противоречиями и вконец запутавшийся.

– Раздираемый противоречиями и запутавшийся, босс? – повторил Трент.

– Да. Установи камеру с другой стороны бассейна, убери всех из кадра и сделай мой крупный план – меня раздирают противоречия, я запутался и растерялся под неподъемной ношей будущего поп-культуры.

– Понял, босс, – сказал Трент. – Это отлично.

Камеру установили, и Кельвин (который взъерошил себе волосы в приступе мучительных раздумий) бродил по кадру, одинокий и романтический. Он вскидывал руки к небесам, словно призывая Господа подать ему знак, он сидел на лежаке, сжав голову руками, словно глубоко уйдя в мучительные раздумья. Он взял телефон и, даже не потрудившись набрать номер, разыграл душераздирающую беседу с таинственным советчиком.

– Я просто не знаю, – сказал он в молчащий телефон. – Я не могу отпустить мальчика, он слишком хорош! Но мы не можем дать ей еще один шанс. Девочка просто не сможет сыграть вживую… Она сама свила себе веревку… Думаю, у меня нет выбора.

Кельвин убрал телефон и крикнул:

– Снято!

Затем распорядился привести ему Грэма без Миллисент.

– Возьми бригаду, – добавил он. – Убедись, что снимут момент, когда ты скажешь, что я хочу увидеть одного Грэма.

– Я возьму две бригады, – с энтузиазмом предложила Челси. – Оставлю вторую снимать Миллисент, пока она будет ждать.

– Умница.

Итак, пантомима была создана. Грэм и Миллисент тихо сидели рядышком в автобусе, которому после последнего «прослушивания» предстояло отвезти всех участников в аэропорт. У автобуса разыгрывались сцены с рыданиями и воплями, более шумные отсеянные личности оплакивали свою участь. Правда, слышались смех и пение, те, кто прошел в следующий тур, шлепали друг друга по ладоням вытянутых вверх рук и трясли кулаками в воздухе. Только Грэм и Миллисент молчали. Они сидели рядом и не видели никого вокруг.

– Я счастлив, – сказал Грэм, наконец нарушив молчание. – Не думаю, что я смог бы пережить еще один тур и такое отношение судей к тебе.

– Да уж, они вели себя просто ужасно, – согласилась Миллисент.

– Но ведь причина очевидна, верно? Драма и все такое. Я не дурак, Милли, я изучаю музыку, я знаю, кто из нас лучший певец. Единственный певец, если уж на то пошло, – это ты. Мы оба это знаем. Я – инструменталист.

– Ты правда так думаешь? – умоляюще спросила Миллисент. – В смысле, я всегда думала, что хорошо пою, но, если честно, из-за них я потеряла веру в себя. В конце концов, это ведь сам Кельвин Симмс.

– Милли, да ты что. Ты знаешь, что я не умею петь.

– Но у тебя настоящий музыкальный талант. Может быть, они заметили это. Может быть, они говорили именно об этом.

– Ну, этого нам никогда не узнать, верно? Потому что все кончено, и я рад, потому что на самом деле я хотел сказать тебе, Милли, и я ждал момента, когда нас отсеют, прежде чем сказать, что…

В этот момент в автобус ворвалась Челси со съемочной бригадой.

– Грэм, – сказала она, – Кельвин хочет видеть тебя… одного.

Грэм сжал руку Миллисент. Всем было понятно, что означало это приглашение, других вариантов здесь не было.

– Зачем? – спросил Грэм. – Он нас отсеял. Все кончено, верно?

– Он хочет видеть тебя.

Миллисент тоже сжала руку Грэма.

– Иди, – сказала она. – Узнай, чего он хочет.

Грэма вывели из автобуса и снова привели к Кельвину.

– Дружище, – сказал Кельвин, – дело вот в чем. Твое путешествие не должно заканчиваться здесь. Оно должно только начинаться.

– Что вы хотите сказать? Я думал, оно уже закончилось.

– Грэм, я могу изменять правила в любое время, и я готов сделать это сейчас. Я пропущу тебя в финал, но только если ты будешь один. Ты должен бросить Миллисент.

– Но она поет гораздо лучше меня, – запротестовал Грэм. – Вы можете этого не знать, но для меня это очевидно.

– Грэм, поет она, может быть, и лучше, но это не делает ее великой певицей, и победитель шоу «Номер один» из нее тоже не получится. У тебя же настоящий музыкальный талант. Ты пишешь песни, я слышал, что ты хороший инструменталист. В финале ты сможешь сыграть. Нельзя упускать такую возможность.

Грэм боролся со своей совестью, а камеры тем временем подобрались еще ближе, впитывая его страдания.

– Она сказала, что, если бы вы решили разделить нас, она бы на это не пошла и что она никогда не оставит меня.

– А зачем ей оставлять тебя, Грэм? Ты талантлив.

Грэм явно не знал, что сказать.

– Знаешь, я ведь наблюдал за вами, – сказал Кельвин. – Вы очень нравитесь друг другу, верно?

– Да, да, очень.

– Тогда, дружище, я полагаю, она знает, насколько ты талантлив. И что будет просто преступлением, если такой талант никогда не увидит зритель. Ты действительно думаешь, что она захочет встать у тебя на пути?

Конечно, в конце концов Грэм согласился продолжать участие в конкурсе один, после чего вместе с Челси и съемочной бригадой снова отправился в автобус, чтобы сообщить эту новость Миллисент.

Кельвин воспользовался краткой передышкой в работе, чтобы позвонить Эмме и рассказать ей последние новости.

– Как ты собираешься скрыть тот факт, что Миллисент пела лучше? – спросила она.

– Куча танцоров и часть фонограммы, все как обычно. Но я не думаю, что он надолго задержится в финале. После того как мы избавились от Миллисент, сюжета как такового у него нет. Ты права: если бы он хорошо пел, все было бы по-другому.