Текст книги "«Номер один»"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Проверка реальности

На Уордор-стрит было одиннадцать утра, а в Лос-Анджелесе три ночи. Присцилла находилась в клубе уже около часа, и что бы ни было в таблетках, которые она купила у девчонки в туалете, они не действовали. Она должна была веселиться. На улице стояла очередь в пятьдесят метров длиной из желающих попасть туда, где была она, а она прошла мимо них и без вопросов попала внутрь. В конце концов, она ведь Присцилла Бленхейм, и, придя в этот клуб в прошлый раз, она создала ему хорошую репутацию, приведя с собой съемочную бригаду, которая сняла ее «незапланированную» ночь в клубе, несмотря на то что обе мамочки ужасно отругали ее за первую операцию по увеличению груди.

Она ненавидела те груди. Они были такие неубедительные, хотя, когда во время обсуждения сюжета возникла эта идея, она казалась забавной. Говорилось, что весь эпизод будет о ней, в отличие от остальных, в которых она ноет на втором плане, и она появится в прямом эфире с офигенными, охренительными огромными титьками. Но затем сотрудники студии сказали, что, поскольку она еще подросток, титьки должны быть очень маленькие и аккуратные, иначе они оскорбят родителей и будут поощрять безответственное поведение подростков. Вроде тех жалких символических персиков, которые делали себе молоденькие студенточки втайне от мам и которые вообще не были похожи на груди. Зачем делать операцию, если она не выглядит как операция? Присцилла хотела грудь как у Памелы, две огромные титьки в стиле рок-н-ролла с татуировками «дьяволица» и бабочками, но ее мамы сказали «нет». И несмотря на то, что титьки получились совершенно жалкими и символическими, ей пришлось играть так, словно она действительно боялась, что скажут ее мамочка и мамочка.

Теперь же у нее были два огромных шара, вытягивающие на груди джемпер, и Берилл была в ярости, не в последнюю очередь из-за того, что операция не попала в эфир. Сейчас камер вокруг тоже не было. Не было вообще никого, если начистоту. Друзья, которые при входе упали ей на хвост, войдя в клуб, похватали пропуска в ВИП-зону и исчезли.

Затем Присцилла заметила группу, которой всегда восхищалась, ребята сидели за столиком, пили пиво и смеялись. Это была рок-группа «Индии», не очень популярная, но какой-никакой контракт у них был, они постоянно где-то играли, и их вроде как уважали. Именно такую группу хотелось и Присцилле. Она подошла поговорить с ними. Это было нормально, ведь теперь они были собратьями-знаменитостями, их связывали особые узы.

– Привет, – сказала она. – Я Присцилла.

– Привет, Присцилла, – сказал солист группы.

– Я восхищаюсь вами, ребята. По-моему, вы офигенно поете.

– Спасибо. – Последовала небольшая пауза, после которой парень добавил: – Знаешь, мы очень загонялись по твоей маме, в смысле когда она была твоим папой.

После этого бас-гитарист группы немного подвинулся и пригласил Присциллу присесть.

– Эй, – пьяно сказал он, – если мы пьем с тобой, значит, мы попадем на телевидение? Типа, за тобой ведь везде камеры следят, да? Эй, парни! Может, нам стоит спеть нашу новую песню, и мы попадем на телевидение!

Присцилле показалось, что он говорит серьезно. Но она ошиблась.

– Отличная штука эти камеры, – продолжил он. – Тебе, детка, нужно такую штуку в спальне установить! Вот это будет отпад! Или в толчке! Мы бы все тогда наблюдали, как Бластер Бленхейм отливает, и оценили бы, как идет строительство его норки. Вот это было бы круто! Нам ведь приходится смотреть, как срут ваши вонючие свиньи, так почему бы не посмотреть и на вас тоже?

Лицо бас-гитариста было совсем близко, и его усмешка казалась особенно ехидной.

Присцилла много раз сталкивалась с подобной пренебрежительной агрессивностью, и, к сожалению, она всегда исходила от людей, которые приводили ее в восхищение. Конечно, она все понимала; эти парни были музыкантами и пытались взобраться по скользкому столбу к славе. У них был дешевый контракт без малейшей возможности распространения записей, и показать они себя могли только на концертах, мотаясь каждый вечер из одной полупустой дыры в другую, пока не удавалось уговорить кого-нибудь позволить им выступить. Что касается ее, она была крупной звездой с собственным телешоу и дорогостоящим контрактом.

И почему? Потому что она – падчерица бывшей рок-звезды, чья мать продала ее юность СМИ.

– Ну ладно, – сказал бас-гитарист, еще ближе наклоняясь к ней, – как вообще дела?

Присцилла и с этим была знакома. Они все презирали ее, но все хотели трахнуть: Почему бы и нет, она была достаточно симпатичной и к тому же мировой знаменитостью. Почему бы ее не трахнуть?

– Ну, вообще-то, – ответила она, – я кое-что делаю. Вроде как работаю над своими песнями и все такое.

– Песнями? – спросил он.

– Да. Я пишу песни.

– Ты пишешь песни? Не знал.

– Ага!

– Эй, ребята! Эта детка пишет песни! Кто-нибудь знал об этом?

Но остальные члены группы его не слышали. В клубе было шумно, и они предоставили бас-гитаристу общаться с Присциллой.

– Потому что ты ведь певица, да? – сказал бас-гитарист, снова поворачиваясь к Присцилле. – Ты выпустила альбом?

– Ага.

После этого повисла пауза. Альбом с треском провалился, поэтому говорить тут было не о чем.

– Эй! – Бас-гитарист опьянел еще сильнее, чем раньше. – Может, споешь с нами, и тогда мы тоже стали бы знаменитыми! Прикольно?

– У вас уже есть певец.

– Да, но он дерьмо, и к тому же он не детка.

Присцилла не знала, почему позволила ему затащить себя в постель. Поразмыслив об этом позднее, она пришла к выводу, что дело было в тщеславии. Он был надежный. Он был клевый. И знаменитый, а Присцилла ни одним из этих качеств не обладала. Она была не настоящей. Не по-настоящему клевой. Пиздюки и металлисты, возможно, и думали, что она клевая, но клевые люди так не думали, и все же она болталась с одним из них. Она знала, что он презирает ее, но остальные в клубе этого не знали, и, когда она, пьяная, оказалась в его объятиях и их сфотографировали при выходе, частица его надежности прилипла к ней, равно как и частица ее славы к нему. Подобное было очень в стиле Лос-Анджелеса.

Вокруг дивана психоаналитика

Кельвин был слишком зол, чтобы просто сидеть на диване. Вместо этого он ходил по кабинету, по стенам которого стояли книжные шкафы, и пытался не врезаться в многочисленные предметы интерьера. Прошла целая неделя с тех пор, как он уволил, а затем не смог затащить в постель Эмму, и за это время он достиг состояния бешенства, поняв, что увольнение не помогло и он так и не смог избавиться от мыслей о ней.

Он думал о ней. Постоянно.

И ненавидел себя за это.

Это было совершенно не в стиле Кельвина. В его стиле был контроль. Контроль над каждой частью собственной жизни и бизнеса, и именно благодаря контролю ему удавалось управлять своими многочисленными и ужасно популярными проектами и обширными сегментами поп– и телеиндустрии в Европе и США. Он добился этого, контролируя все. Организуя свое время и свои мысли. Как он мог организовывать свое время и свои мысли, когда он тратил время впустую на совершенно непрошеные воспоминания об этой чертовой женщине! Он пытался отгонять их, не заострять на них внимания, он ходил по барам и напивался в обществе гламурных случайных компаньонок, чем спровоцировал бурю интереса СМИ к своему браку, но ничто не помогало. Его мысли возвращались к Эмме, и это сводило его с ума. У него была работа. Считаные дни оставались до съемок прослушивания на шоу «Номер один», которое добавится к его обычной работе с контрактами, управленческим проблемам, судебным делам, раскрутке шоу и выпуску программ со знаменитостями в различных компаниях. И какая-то бывшая сотрудница постоянно тревожила его воображение.

Наконец, отчаявшись, он сделал нечто такое, что никак не пришло бы ему в голову неделю назад. Он записался на прием к психоаналитику. Он ненавидел себя за такой поступок, потому что рассматривал его как признак позорной умственной слабости, но больше ему не к кому было обратиться.

– Послушай, – сказал он, обходя вокруг дивана, на который его пригласили присесть. – Это очень серьезно. Мне нужно сосредоточиться, мне нужно собраться. Ты понятия не имеешь, каково это – создавать настолько успешное шоу, как мое. Я не хочу думать об этой девушке, я почти ее не знаю, и все же она постоянно лезет мне в голову. Что, черт возьми, со мной происходит?

Ответ был так прост, что даже подготовленный психоаналитик смог до него додуматься.

– Вы влюбились, – немного поразмыслив, ответил он.

– Исключено.

– Вы совершенно очевидно влюбились, – заявил психоаналитик.

– Но я никогда в жизни не влюблялся.

– Мне показалось, вы недавно женились?

– А это тут при чем? Я никогда в жизни не влюблялся.

– Ну, тогда, полагаю, все бывает в первый раз.

– Я не знаю эту девушку!

– Вам не нужно знать ее. Любовь не поддается логике.

– Я мог бы переспать с любым количеством самых красивых женщин на земле. Почему я хочу спать только с одной? Она даже не самая красивая! В прямом смысле слова.

– Я же сказал. Вы влюблены. Такова природа любви.

Кельвин присел было на диван, но через секунду снова вскочил на ноги.

– Я совершенно убежден, что если бы я смог переспать с ней, то все было бы кончено. Невозможность обладать ею убивает меня.

– Ну, может быть, вы правы.

– Ну и что мне делать?

– Думаю, стоит попытаться переспать с ней.

– Ха! Это понятно. Но я не могу. Она не отвечает на мои звонки. Знаешь, я вроде как глупость сделал. И это тоже сводит меня с ума. Я ненавижу делать глупости. Это так на меня непохоже.

– И что же вы сделали?

– Я уволил ее, безжалостно, внезапно, унизительно и без причины. Думаю, это была ошибка.

– Хмм. Определенно необычное поведение для влюбленного мужчины.

– Да, но тогда я ведь не знал, что я в нее влюблен, верно? Я просто подумал, что она… отвлекает меня. Я заметил, что смотрю на нее, думаю о ней, она мешает мне сосредоточиться. С этим нужно было покончить, поэтому я ее и уволил. Я не люблю отвлекаться. Что мне еще оставалось? Со мной такое впервые.

– Вы могли бы перевести отвлечение в социальный контекст.

– В смысле?

– Пригласить ее на чашечку кофе.

– У меня нет времени на это дерьмо! Я не занимаюсь ничем подобным. Мои программы выходят в дюжине стран! Я звезда огромной величины. Я управляю огромным концерном звукозаписи, и это только побочная деятельность. Я не могу приглашать дурацких девчонок выпить кофе!! Ты что, сдурел? Ты хоть представляешь себе, сколько стоит мое время?

– И вы уволили ее, чтобы убрать с пути и изгнать из своих мыслей?

– Да. Я действовал решительно. Именно так я и поступаю. Действую решительно.

– Но на этот раз не сработало?

– Нет. К обеду, в середине, могу заметить, очень важного совещания по развитию персонажей, я понял, что эта девушка больше не стоит на моем пути, но по-прежнему живет в моих мыслях. Я думал о ней, и особенно о том, как она выглядит обнаженной. Поэтому я пригласил ее на ужин и попросил переспать со мной.

– Прямо вот так сразу?

– Ну, мы сначала поужинали.

– Но потом вы попросили ее переспать с вами?

– Да, я сказал, что я о ней думаю и что мне нужно переспать с ней, чтобы о ней забыть.

– Хмм. Вы новичок в этом деле?

– Слушай, я знаю, о чем ты думаешь, – что я полный баран…

– Нет, нет, нет, нет… нет.

– Но это серьезно. Моей вины тут нет, но я не смогу нормально работать, пока не вскрою этот нарыв.

– Нарыв?

– Да… я помешался, твою мать.

– Понятно. – Психоаналитик сложил перед собой руки, словно для молитвы. – Сомнений нет, вы страдаете от сильного умственного дисбаланса, который в народе называют любовью. Эта молодая женщина, Эмма, влияет на вашу работу, и я согласен, что вам нужно разработать личную стратегию защиты, чтобы… хм… вскрыть этот нарыв. Мое профессиональное мнение таково: уволив ее и сказав затем, что она получит назад свою работу, только если переспит с вами, вы потеряли ее доверие.

– Знаю. Знаю, – ответил Кельвин, в отчаянии заламывая руки.

– Эта молодая дама начала относиться к вам с подозрением.

– А это так несправедливо, если учесть, что я был предельно с ней откровенен.

– Ну, боюсь, для женщин это типично, – вздохнул психоаналитик. – Однако теперь вам нужно найти способ заставить ее увидеть вас другим. Не законченным аморальным сексуальным хищником и тираном, каким она считает вас сейчас. Она, видимо, очень принципиальная дама. Когда вы сделали ей предложение, она даже на секунду не задумалась над ним, но, с другой стороны, решила не мстить вам и никак не воспользовалась вашей к ней слабостью.

– Да, это правда. Я всю неделю ожидал обвинения в дискриминации по половому признаку.

– И разумеется, это было бы совершенно оправданно.

– Знаю. Не усугубляй.

– Но, по какой-то причине эта женщина решила покинуть сцену с достоинством и не пытаться наказать вас, на что у нее были все юридические и моральные…

– Да, да, я понял. Я же сказал, не усугубляй.

– Вы влюблены в принципиальную женщину, которая считает вас абсолютно беспринципным мужчиной. Вам нужно изменить такое положение дел.

– В смысле заставить ее отказаться от своих принципов?

– Нет, это вы уже пробовали. Я подумал бы на вашем месте скорее о том, чтобы обзавестись некоторыми принципами или хотя бы притвориться, что они у вас появились. Вам нужно завоевать ее доверие. Если она не будет вам доверять, она никогда не станет спать с вами. Она будет нарывом, который так и останется невскрытым.

Кельвин тщательно взвесил полученный совет, и чем больше он о нем думал, тем больше он его раздражал.

– У меня нет на это времени!

Семейная поездка

Берилл, Присцилла и ее сестра-близнец Лиза Мари сидели на заднем сиденье «хаммера». Они снова стояли в пробке по дороге в аэропорт Лос-Анджелеса.

Берилл возвращалась в Британию, чтобы начать записывать новый сезон шоу «Номер один», а Присцилла – чтобы переговорить с производителем фаллоимитаторов о выпуске ряда сексуальных игрушек под ее фамилией. Лиза Мари просто ехала развлечься.

– Может, съезжу в Европу и посмотрю Берлин, – сказала она. – Я слышала, у них там потрясающие металлисты, у них из инструментов только бензопилы и пневматические буры. Если принять подходящую дурь, то можно поверить, что ты на строительной площадке.

– Это все было еще в середине восьмидесятых, дурочка, – ухмыльнувшись, сказала Берилл.

– Эй, если «Green Day» может получить «Грэмми» за панковский рок, то ничто не умерло.

– Кроме моего альбома, – мрачно сказала Присцилла. В то утро она узнала, что его остатки начали официально распродавать по сниженной цене и теперь его можно найти только в специальном контейнере вместе со сборниками кантри и альбомами финалистов прошлогоднего шоу «Номер один».

– Ой, хватит уже, – пробурчала Берилл. – Ну, сдох диск и сдох. Смирись с этим.

– Диск сдох, – повторила Лиза Мари. – Даже в первые сорок не вошел.

– Заткнись, тупица. Я, по крайней мере, выпустила альбом. А что хорошего сделала ты? Только жрать горазда! – рявкнула в ответ Присцилла.

– По крайней мере, у меня хорошо получается то, что я делаю, – парировала Лиза Мари. – Я ем, я толстею, все получается. А ты выпустила альбом, и ничего с этого не получила.

– Тихо! – крикнула Берилл. – Девочки, я не переживу, если вы следующие четырнадцать часов будете препираться.

– Эй, папа, наши препирательства сделали нас знаменитыми.

– Мама! Стерва чертова. Я не твой папа, я твоя вторая мама!

– Какая разница. Мы с сестрой препираемся. Мы препираемся. Вонючая студия «Фокс» платит нам за то, чтобы мы препирались. Это одна из самых популярных тем нашего шоу.

– Почти такая же популярная, как срущие на ковер свиньи и то, как мамины губы застревают в дверях, – добавила Лиза Мари.

– Да, дорогуши, и наше шоу позволяет вам вести первоклассный образ жизни. Не забывайте об этом.

– Ой, да ладно тебе, мама, – ухмыльнулась Присцилла. – У тебя и так был хренлион баксов от придурков металлистов, которые до сих пор покупают твои альбомы.

– Какая разница, – сказала Берилл, собирая бумаги. – Следующие несколько месяцев я буду очень, очень занята на шоу «Номер один», поэтому вам нужно вести себя хорошо, понятно? Никаких арестов за наркотики, и, пожалуйста, держитесь подальше от мерзких рок-ублюдков, с которыми встречаетесь в клубах…

– Ты видела, что они поднялись на тридцать второе место? – ухмыльнулась Лиза Мари. – Поздравляю, Присцилла, сама ты в рейтинг попасть не можешь, зато смог парень, который тебя трахнул!

– Сука!

Присцилла занесла кулак над Лизой Мари и попала ей в ухо, которое и без того болело, так как недавно было проколото прямо через хрящ. Лиза Мари заорала от боли и шлепнула Присциллу зажатым в руке журналом. Присцилла лягнула сестру, та лягнула Присциллу в ответ, и через несколько секунд они уже катались по полу «хаммера».

– Прекратите, дуры проклятые, – орала Берилл. – Мы ведь работаем.

Когда порядок был восстановлен и Лизу Мари выгнали на другой конец сиденья смотреть телевизор, Присцилла и Берилл сравнили записи в ежедневниках.

– Итак, мы наконец получили отсрочку на одну неделю с «Бленхеймами», – сказала Берилл. – Первый эпизод с газонокосилкой будет отснят в Лос-Анджелесе через неделю после финала шоу «Номер один» в Лондоне.

– Да, мама, сроки жесткие.

– Ну, мне ведь нужна только небольшая подтяжка вокруг глаз и несколько швов на клиторе.

– Пожалуйста, я не хочу этого знать. Это так глупо.

– Присцилла, я теперь женщина и имею право чувствовать то, что чувствует женщина. В любом случае процедура займет всего одно утро. То есть у меня останется шесть дней на поправку. Все должно получиться. Кажется, ты говорила, что парень хороший.

– Точно, все девчонки к нему ходят.

– Это он сделал тебе титьки? – крикнула Лиза Мари с другого конца «хаммера». – Ты говорила о глупостях, так вот они глупые. Они такие тупые! Выглядят как две дебильные летающие тарелки.

– Знаешь, а ведь она права, – сказала Берилл более мягким тоном. – Такое увеличение груди не годится для подростка, Присцилла. Тебе нужно их уменьшить.

– Ни за что, – упрямо ответила Присцилла. – Они помогают мне почувствовать себя женщиной.

– Ой, да ладно тебе, – ухмыльнулась Лиза Мари.

– Заткнись, сука! Тебя никто не спрашивает. Мне нравятся огромные титьки. Больше места для татуировок. Если хочешь поговорить об уменьшении, мама, то как насчет жирного пуза этой дуры Лизы Мари!

– Мне нравится быть толстой! – крикнула Лиза Мари, упрямо запихивая в рот одно печенье за другим.

– Не делай этого! – рявкнула Берилл. – Немного щенячьего жирка – это хорошо, но…

– Щенячьего жирка! – взорвалась Присцилла. – Да она размером с кита! С поганого лося!

Берилл критически оглядела свою вторую падчерицу.

– Знаешь, дорогая, вообще-то живот у тебя и правда толстоват. Тебе не нужно бросать есть, просто сделай операцию.

– Мама! Мне семнадцать лет.

– Ну и не затягивай, как я в свое время. Нужно уже сейчас вырезать аппендикс.

– Мама, мне нравится быть жирной.

– Ты знаменитость. Твоя обязанность – быть худой. Ты не всегда будешь подростком.

– Мама, она всегда будет подростком, – сказала Присцилла. – Точнее, мы обе всегда ими будем, и ты об этом позаботилась. Мы застряли во времени «Бленхеймов». Мне будет восемьдесят, а люди по-прежнему будут помнить, какой я была в четырнадцать лет.

Все ради любви

Эмма наконец согласилась встретиться с Кельвином.

Она сказала друзьям, что или она с ним встретится, или ей придется менять номер сотового телефона, а она скорее умрет, чем сделает это, потому что терпеть не может, когда так поступают другие. Все ее друзья решили, что она просто сошла с ума, отказываясь с ним встретиться, в конце концов, он ведь сказочно богатый мужчина, о котором она и сама мечтала, и он фактически преследует ее, а она его избегает.

– Да, он тебя уволил. Ну и что? Теперь он хочет, чтобы ты вернулась, и ты будешь у руля, – убеждали ее Мэл и Том.

– Вы не понимаете, – отвечала Эмма.

Она знала, что именно потому, что она мечтала о нем, ей следует раз и навсегда выкинуть его из головы. Кельвин очень доходчиво продемонстрировал ей, насколько опасно испытывать к нему чувства, и каждая ее клеточка настаивала на том, чтобы она избегала его любой ценой.

– Он мерзавец, – напоминала она себе и своим друзьям снова и снова. – Мне не нужно приглашать мерзавца в свою жизнь. Он ведь признался, что хочет переспать со мной только ради того, чтобы забыть меня. Словно поставить зарубку на столбике кровати! Мне не нравятся мужчины, которые разменивают свои чувства ради выгоды.

– А, ну да, – говорили ее друзья, кивая с видом знатоков. – Конечно.

И Эмма знала, что они вспоминали ее отца, и была, разумеется, права. Просто ужасно иметь отца, которого ты любишь и ненавидишь одновременно и который ушел от вас с матерью, ведь после этого постоянно думаешь, что с того момента все в твоей жизни, что хоть как-то связано с мужчинами, напоминает поведение отца. Хотя, разумеется, отчасти так оно и есть.

В конце концов, выдержав мощную, длившуюся почти неделю атаку в виде текстовых сообщений, цветов и записок, доставленных на дом, Эмма, чья привязанность к Кельвину нисколько не ослабла, набралась храбрости и просто ответила текстовым сообщением: «Ладно. Где? Когда? Э.». Подумав, она добавила постскриптум: «Только днем».

Встреча произошла за утренним кофе в отеле «Клариджес», и Кельвин сразу же приступил к делу с присущей ему обезоруживающей откровенностью.

– Я не могу перестать думать о тебе, – сказал он. – Это мешает мне работать. Я очень, очень занятой человек. Мне нужно с этим разобраться.

– Это не моя проблема, – твердо ответила Эмма, пытаясь не выдать того, что ей это приятно.

– Это твоя проблема. Ты часть команды.

– Ты меня уволил.

– И предложил тебе твою должность снова. Даже с повышением. Я продвину тебя.

– Если я пересплю с тобой.

– Да. Если ты переспишь со мной. Я это признал. Ты постоянно напоминаешь мне об этом, как будто я совершил какое-то ужасное преступление против морали.

– Так оно и есть.

– Слушай, мы ходим по кругу. Речь не только о твоей работе. Жизнь и достаток множества людей зависит от того, насколько я в ладу с собой.

– Ты хочешь сказать, что я должна трахнуться с тобой на благо команды?

– Да! Именно так! Что в этом плохого? Я ничего не понимаю. Я не могу перестать думать о тебе. Это правда, и она меня очень раздражает… это очень неудобно. Очень… больно.

Эмма покраснела. Она всегда так легко и сильно краснела при малейшем намеке на чувство. Она ощущала, что у нее горит лицо, и надеялась, что оно не пойдет пятнами.

– Но ты ведь все испортил, верно? Потому что, если хочешь знать, я все это время тоже думала о тебе, и мне тоже было больно.

Кельвин почуял брешь в Эмминой броне и ринулся в бой.

– Но это замечательно, – сказал он, очень обрадовавшись. – Я понятия не имел! Вот видишь, между нами столько недопонимания. Мы просто обязаны получше узнать друг друга. Мы могли бы снова поужинать и…

– Кельвин, я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь меня трахнуть.

– Да, да, разумеется. Конечно, хочу. Ты не можешь наказывать меня за мою честность. Ты очень привлекательная, не в моем вкусе, так уж получилось, но очень привлекательная. Почему я не должен хотеть тебя трахнуть? Хотеть трахнуть тебя – не преступление. Уверен, многие мужчины хотят этого. Ты что, всех их за это ненавидишь?

– Нет, потому что они мне не начальники, которые пользуются своим положением, чтобы несправедливо меня уволить, и сразу же после этого требуют секса в обмен на восстановление в должности.

– Ой, ну перестань повторять это. Я сглупил, я это признаю, но мы должны двигаться дальше. Да, я хочу переспать с тобой, да и кто бы этого не захотел, но ты мне к тому же нравишься, и в этом вся проблема. Это настолько не в моем стиле – так о ком-то беспокоиться, но… Я думаю, ты замечательная.

– Ты меня не знаешь.

– Знаю, но совсем немного, и я бы хотел получить возможность узнать тебя получше…

Эмма допила кофе и начала собирать вещи. Она ужасно хотела дать ему второй шанс, но, с другой стороны, ей было слишком много известно о мужчинах и вторых шансах. После разрыва родителей она наблюдала за тем, как ее мать давала отцу второй шанс почти каждую неделю. Мужчины не меняются, это она усвоила. Если принимаешь их обратно, то за то, какие они есть, а не за то, какими их хочешь видеть. А ей не нравилось то, каким был Кельвин.

– Извини, Кельвин, но ты все испортил. Правда, и мне очень жаль, потому что ты мне действительно нравился. Но дело в том, что я знаю тебя намного лучше, чем ты смог бы узнать меня когда-либо. Я на тебя работала. Я знаю, что ты делаешь. Ты манипулятор; ты думаешь, что пишешь истории, и теперь хочешь написать мою. Ты используешь людей. Это не твоя вина; ты таким родился. Ты заработал на этом кучу денег, и я признаю, что это все очень привлекательно. Но ни одной девушке даже близко нельзя к тебе подходить.

– Это только одна моя сторона. Ты должна доверять мне.

– Кельвин, после того что случилось, я боюсь, это совершенно невозможно.

– Слушай, у меня был плохой день, я совершил глупость…

– Ой, Кельвин, прекрати, пожалуйста.

– Ладно, как тебе такая мысль?

Последовала долгая пауза. Эмма ждала.

– Ты возвращаешься на работу, – наконец сказал Кельвин. – Никаких условий. А потом, может быть позднее, если захочешь, может быть…

– Я с тобой пересплю.

– Да.

– Это вроде как небольшая отсрочка, да?

– Ну да.

Казалось, Эмма снова собралась подняться.

Кельвин быстро добавил:

– Но твое пребывание в должности не будет от этого зависеть.

Эмма начала крутить в руке кофейную ложечку.

Кельвин надавил сильнее:

– Я попытаюсь… я попытаюсь завоевать тебя. В перерывах. А решение ты примешь сама. Мы начнем сначала. Ну же, это справедливо.

Эмма покрутила ложечку некоторое время, прежде чем посмотреть Кельвину прямо в глаза.

– Я не хочу возвращаться на старую должность.

– Я же сказал. Никаких условий. Я обещаю оставить тебя в покое.

– Нет, я серьезно. Дело не в тебе. Я просто не хочу возвращаться. Независимо от тебя и твоих хищнических наклонностей.

– Но почему?

– Когда ты меня уволил, у меня появилась возможность посмотреть на все по-другому. И теперь, после того как у меня была неделя, чтобы все обдумать, я поняла, что работа на шоу «Номер один» превращала меня в человека, которым я не хотела быть.

– Ты чертовски хорошо справлялась, ты была нашим самым молодым старшим отборщиком.

– Вот именно. И с каждым днем у меня получалось все лучше. Я привыкла смотреть на людей как хищник, думая, как их можно использовать, что с ними можно сделать. А самое смешное, чем больше я это делала, тем сильнее верила, что это нормально. Кельвин, я знаю, что ты не злой, я просто думаю, что тебе удалось убедить себя, что принципы не имеют значения. Что цель оправдывает средства. У тебя есть власть, влияние, талант, и что ты с ними делаешь? Ты создаешь самое безвкусное и незапоминающееся развлекательное шоу в истории.

– Что плохого в безвкусном и незапоминающемся развлечении?

– Не знаю. Нет, конечно, ничего. В смысле, сюжет отличный, не спорю. Но с другой стороны… Твое шоу такое жестокое, верно? Оно подрывает стандарты. Я хочу сказать, раньше было можно создавать отличное развлечение и не быть при этом дерьмом, вспомни «Beatles».

– Эмма, они были гении. Я никогда не утверждал, что я гений, и не искал гениев. Если подходить ко всем с этой меркой, то ничего не добьешься.

– Да, но в шестидесятых было множество отличных групп, всех не сосчитаешь. Такое ощущение, словно «Beatles» подали пример и их пример всех оживил. А теперь самый популярный ты. Теперь ты – пример. Люди следует за тобой. Твой талант наделил тебя властью. Я думаю, это налагает ответственность.

– Ну и что, по-твоему, мне нужно делать?

– Не знаю. Это ты у нас умный. Мне просто кажется… тебе знаком термин «упрощенный до абсурда»?

– Конечно. Постоянно его слышу. Снобизм чертов.

– Ну да, наверное, зачастую это снобизм, но каждый раз, когда начинаются разговоры о том, насколько больше молодежи голосует в твоих шоу, чем на выборах, нельзя не задуматься, нет ли тут правды. В смысле, ничто больше не имеет значения, ничто больше не важно. Все для смеха, все одноразовое. Ты – самый богатый, самый умный человек на телевидении, но все, что ты создаешь, исчезает словно дым.

– Хорошее суфле исчезает сразу после того, как его съешь, но разве это делает его менее ценным?

– Кельвин, не все в жизни должно напоминать суфле. Например, как насчет королевской семьи? Как насчет принца Уэльского?

– Эмма, не говори так громко, – тихо сказал Кельвин. – Общественное место и все такое.

– Ты выставишь его дураком.

– Мы можем позволить ему выставить себя дураком.

– Ой, Кельвин, да ладно тебе, я на это не попадусь. Не забывай, я была в команде. Я профессионал. Ты выставишь его дураком. Он думает, что сможет найти с твоей помощью свою аудиторию. Бедолага, я поверить не могу, что он настолько наивен, что надеется использовать тебя. Мы-то знаем, что случится. Ты заманишь его в ловушку, выберешь кадры, в которых он будет выглядеть полным идиотом, разжуешь его и выплюнешь. Вот что ты сделаешь.

– Слушай, я пришел сюда не затем, чтобы разговаривать о принце Уэльском или о шоу. Я пришел поговорить о тебе. О нас с тобой. Мой психоаналитик говорит, что я влюбился в тебя…

– Твой психоаналитик?

– Да. У меня его никогда не было. Видишь, до чего ты меня довела? Вот насколько сильны мои чувства.

– Как романтично.

– Да, и позволь уверить тебя, что лично я чувствую себя дураком, даже просто произнося слово «психоаналитик», но куда деваться. Так обстоят дела, и, так или иначе, я должен пережить это. Я не знаю, куда меня это заведет, но мне нужно избавиться от тяжести в животе и сумбура в голове… И если ты не переспишь со мной…

– Нет.

– И не вернешься ко мне работать?

– Нет.

– Тогда скажи, что я могу сделать, чтобы, по крайней мере, видеть тебя. Не спать с тобой, забудь об этом, а просто… видеть.

– Ты имеешь в виду, что готов «встречаться» со мной, хочешь, чтобы я была твоей подружкой?

– Да. Думаю, именно это я и хотел сказать. Я хочу начать все сначала. Забыть все, что случилось, и просто… видеться с тобой. Ну, не знаю. Посмотреть, к чему это приведет. Кажется, именно так люди и поступают, верно?

– Да, Кельвин, ты прав. Но мы не можем забыть того, что случилось. По крайней мере, я не могу. Я просто не доверяю тебе.

– Ну, так или иначе, тебе придется найти способ поверить мне. Подумай. Сосредоточься. Скажи мне, что нужно. Скажи, что я могу сделать, чтобы ты мне поверила.

Эмма посидела немного в молчании. Затем ей в голову пришла мысль. Раньше она не думала об этом, но внезапно ответ стал очевиден.

– Я скажу, что ты можешь сделать, – сказала она, – если действительно хочешь что-то мне доказать.