Текст книги "Голос сердца. Книга вторая"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
О ее будущем заботится Бью. В понедельник вечером он звонил ей, торопясь узнать, как идут ее дела в Нью-Йорке, расспрашивал о ее ближайших планах. Катарин рассказала ему о своей встрече за ленчем с Ником и Франческой, поведала о возможном примирении с ними, и Бью, кажется, остался этим доволен. Но, как она поняла, его особенно волнует предстоящая ей сегодня в пять часов встреча с Майклом Лазарусом, о которой Катарин вскользь упомянула в разговоре. Но ее саму эта встреча не беспокоила. Она чувствовала себя спокойной, целеустремленной, хорошо владеющей собой. И сейчас она вовсе не собирается задумываться о Майкле Лазарусе. Перед ее отъездом из Лондона доктор Мосс посоветовал ей не пытаться начинать решать проблемы до их возникновения и, как он выразился, «не впадать в отчаяние преждевременно». По мнению знаменитого психиатра, именно это служило причиной того подрывающего здоровье Катарин постоянного возбуждения, в котором она прожила большую часть своей жизни. Как замечательно относился к ней Эдвард Мосс все эти годы. Ему одному она обязана своим возвращением к жизни, своим здоровым теперь рассудком.
«Ладно, довольно, я пришла сюда смотреть картины, наслаждаться красотой, а не рассуждать о болезнях», – твердо приказала себе Катарин и прошла в зал, где были выставлены картины Фрагонара. В течение следующего получаса она неторопливо двигалась по кругу от одной картины к другой, восхищаясь ошеломительными портретами и пейзажами, непревзойденными в своей жизненности. «Неудивительно, что Фрагонара считают одним из величайших художников восемнадцатого века», – подумала Катарин, стоя, склонив голову набок перед одной из картин.
– Фрагонар предназначал в свое время это панно для салона мадам Дюбарри, ты знала об этом?
– Ник!
Пораженная тем, что вдруг слышит его голос, Катарин резко обернулась. Он стоял всего в нескольких шагах позади нее и улыбался. Катарин сразу заметила, что его глаза смотрят на нее ласково и дружелюбно. Горевшая в них прежде враждебность куда-то пропала, будто ее и не было. Катарин улыбнулась ему в ответ, а Ник, подойдя к ней, взял ее за руку, наклонился и самым непринужденным образом поцеловал ее в щеку.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Катарин.
– То же, что и ты – смотрю картины. Они превосходны, не находишь?
Катарин снова обернулась к панно.
– Да, подобный талант внушает мне благоговение.
Ник встал рядом.
– Наши представления о собственных способностях в искусстве сильно проигрывают в сравнении.
– Расскажи мне про мадам Дюбарри, – попросила Катарин, внимательно глядя на Ника.
– Ах да, Фрагонар предназначал ей это панно в то время, когда она была фавориткой короля Людовика Пятнадцатого. Но старый король умер, на трон вступил Людовик Шестнадцатый, а мадам Дюбарри сослали в ее поместье. Потом разразилась революция, сломавшая жизнь Фрагонара, бывшего преимущественно придворным живописцем. Он перебрался жить в Грасс, где украсил этим панно дом своих друзей. Это панно называется «Союз любви и юности», и оно превосходно отображает представления того времени о любви и галантности. Я могу часами любоваться им, восхищаясь мельчайшими деталями.
– И я тоже. А что сталось с мадам Дюбарри? Я плохо помню французскую историю.
– В конце концов ее по приказу Революционного Трибунала арестовали, обвинив, конечно, ложно, в государственной измене. Она кончила свои дни на гильотине в возрасте пятидесяти лет. Малоподходящая смерть для такой красавицы, ужасная, отвратительная.
– Да.
Чуть заметная тень грусти пробежала по лицу Катарин. Потом она рассмеялась:
– Ты так много знаешь из истории!
– Если ты помнишь, я все-таки учился в Оксфорде. А потом Бог наградил меня фотографической памятью. Пошли походим, – сказал Ник, беря ее под руку. Он многое еще порассказал ей о Фрагонаре, мадам Дюбарри и Людовике XV, отвечая на ее вопросы тепло и сердечно. Катарин поразило полное отсутствие неловкости между ними. Неожиданно Ник перешел от беседы на общие темы к вопросам, касавшимся их лично.
– Наша встреча здесь – не случайность. Немного раньше я говорил о тебе с Эстел. Я позвонил ей потому, что разыскивал тебя, и она мне сказала, что ты направилась сюда.
– Ох!
– Сегодня тебе также пыталась дозвониться Франческа, но твой телефон был занят, а ей надо было бежать из дома, чтобы успеть приобрести картину Лауренсин, а потом лететь в Виргинию. Она думает созвониться с тобой в начале следующей недели, когда вернется.
– Рада это слышать. – Слегка поколебавшись, Катарин промолвила: – Все эти годы меня угнетало чудовищное чувство вины перед Франки. Она бросила мне тогда тяжелое обвинение, сказав, что я сломала ее жизнь. Теперь у нее все хорошо, не так ли? Она счастлива?
Ник криво усмехнулся.
– Не люблю этого слова. Оно – совершенно бессмысленно. Что такое счастье? – Он пожал плечами. – Но я убежден, что она живет счастливее большинства людей на этом свете. У нее прекрасная семья, Гаррисон – отличный малый. Но порой она сожалеет о прошлом. Франки считает, что у нее осталось с тобой незаконченное дело.
– Боюсь, что я не совсем тебя понимаю…
– Она убеждена, что несправедливо обвинила тебя под влиянием минутного порыва, заставив тебя много страдать, франки сказала мне сегодня, что, по ее мнению, никто не способен сломать чужую жизнь, что каждый человек сам, и только он один, отвечает за собственную судьбу. Она еще сказала, что только она сама виновата в том, что не доверяла человеку, которого любила, оттолкнула его от себя, не выслушав. Франческа принимает на себя ответственность за то, как сложилась ее жизнь, и мне кажется, она хочет, чтобы ты это знала, Катарин. Как я понял, ее тревожит, что она не сумела все это тебе высказать, объяснить. Она просила меня постараться убедить тебя в этом, если мы встретимся, передать, что она не таит зла на тебя. Теперь ты поняла, не так ли?
– Да. – Снова немного поколебавшись, Катарин спросила: – А ты сам? Я хотела спросить, держишь на меня зло?
– Возможно, что нет. – Глубокая морщина, перерезавшая лоб Ника между бровями, стала еще глубже. – Прошлой ночью я понял, что больше не ненавижу тебя. – Он тяжело вздохнул. – Ненависть – отвратительное чувство, такое же, как жажда мести. Она разъедает душу и мысли. Любые человеческие отношения всегда основываются на некой негласном договоре, на соглашении между людьми. Никогда не бывает виновной только одна сторона. Как это ни печально признавать, ни один из нас не без изъяна, у каждого свои недостатки, которые он, как клеймо, несет на себе всю свою жизнь.
– Да, у всех свои слабости. Но именно несовершенство делает нас человечнее. Всю прошлую ночь я думала о тебе, гадала, действительно ли ты простил меня. Простил искренне, от всего сердца, а не сказал просто так…
Ее голос оборвался.
– Разве у тебя есть примеры того, чтобы я говорил одно, а думал другое?
Теперь они больше не смотрели на картины. Они не отрывали глаз друг от друга.
Ник, глядя на обращенное к нему тонкое бледное лицо Катарин, думал о том, что время почти не тронуло его. И все же ее лицо стало иным, безмятежным, каким-то неземным. И совершенно другими, ясными и мудрыми, стали ее глаза. «Они и впрямь у нее бирюзовые, – думал Ник, – не синие и не зеленые, а какая-то невероятная смесь этих двух цветов». Эти глаза ослепляли, и Ник, к немалому своему удивлению, вдруг почувствовал знакомое возбуждение в крови, постепенно перераставшее в столь же знакомое ему затрудненное дыхание, ожидание и нетерпение. Он буквально приник к ней глазами.
Со своей стороны Катарин сразу отметила морщины, избороздившие его худое умное лицо и лучиками собравшиеся в углах глаз, придавая им усталое выражение. Глубокие складки, обрамлявшие его рот, делали лицо строгим и неуступчивым, многочисленные серебряные нити подернули его светлые волосы. Все мальчишеское в его лице исчезло, уступив место строгости и властности, но в этом лице не было одного – жестокости, в этом Катарин была убеждена. И хотя прожитые годы наложили на него свой отпечаток, ему никак нельзя было дать его пятидесяти одного года. Катарин неотрывно глядела на Ника точно так же, как он на нее, внимательно изучая его лицо и стараясь угадать его к себе отношение. Она ощутила, как теплая волна окатила ее, и душа ее устремилась к нему навстречу.
От Ника не укрылся чуть заметный, такой знакомый блеск в ее сияющих глазах. К нему снова вернулось прежнее инстинктивное понимание ее психологии, ее душевного состояния. Он шагнул к ней и схватил ее руку, подивившись ее ледяной холодности.
– Ты хочешь, чтобы я повторил это снова, Кэт? – пробормотал он, впервые называя ее уменьшительным именем.
Она молча кивнула.
– Я прощаю тебя, говорю это тебе искренне и от всего сердца.
– Спасибо, Никки.
Они, словно зачарованные, стояли посреди зала, не обращая внимания на обтекавший их людской поток, отгородившись стеной переполнявших их чувств от всего остального мира. Это краткое мгновение показалось Катарин вечностью. Наконец Ник отпустил ее руку и увлек за собой к выходу.
– Пошли отсюда, – сказал он, и, не обменявшись больше ни единым словом, они покинули галерею Фрика. Ник повел Катарин вниз по Пятой авеню. В полном молчании они прошли семь кварталов. Внезапно Ник остановился, взглянул с высоты своего роста вниз на Катарин и рассмеялся.
– Куда мы идем?
– Я не знаю, думала, что ты ведешь меня.
Они стояли на углу Пятой авеню и Шестьдесят третьей улицы. Ник огляделся по сторонам и заметил в отдалении зеленоватую стеклянную башню отеля «Плаза».
– Ты, бывало, любила пить чай вон в той норке, – пошутил Ник. – Может, зайдем?
– С удовольствием, Никки.
Пока они шли по Пятой авеню в сторону Пятьдесят седьмой улицы, Ник задавался вопросом, зачем ему это нужно? Чтобы нажить себе новые неприятности? Будто ему не хватало старых. Его личная жизнь и так уже – сплошные огорчения, без Катарин Темпест, а эта встреча наедине только добавит осложнений. Но, с другой стороны. Ник, подобно Франческе, ощущал какую-то недоговоренность, недосказанность между собой и Катарин. У него к ней имелось множество вопросов, мучивших его многие годы, и лишь одна Катарин могла дать на них ответ. И в ней было нечто, глубоко тронувшее Ника, когда они были еще у Фрика, привлекавшее его к ней. Когда они с Франческой в понедельник распрощались с нею в отеле «Карлайл», они оба отметили необычное спокойствие Катарин, рационалистичность ее поведения. Обрела ли она действительно психическую устойчивость? А если – да, то как ей это удалось? Что с ней произошло, что заставило ее так перемениться? Ему страстно хотелось докопаться до истинных причин перемен в Катарин и получить тем самым ответы на некоторые, касающиеся его самого, вопросы.
Через несколько минут они миновали вращающуюся дверь отеля, и метрдотель проводил их к столику в Палмкорт. Ник помог Катарин снять шубку из черной норки, повесил ее на свободный стул и бросил поверх свой плащ.
– Слушай, мне надо сделать один звонок. Няне, – пояснил он – Я сказал ей, что отлучусь на часок, а потом приду, чтобы вывести мальчика на послеобеденную прогулку. У меня есть сын, ты зна…
– Да, знаю, – перебила его Катарин. – Эстел мне говорила. Но мне ужасно неловко, что я похитила тебя у него. Пойдем, пожалуйста, мы сможем выпить чая в другой раз.
– Нет, все в порядке. Садись и закажи мне водку с мартини. Обычно в это время я не пью, но, какого черта, почему бы и нет?
Он улыбнулся ей, и вся его строгость, замеченная раньше Катарин, мгновенно улетучилась с его лица.
– Хочешь бокал вина или шампанского? – спросил Ник, шаря по карманам в поисках десятицентовика для автомата.
– Нет, благодарю, ты же знаешь, что я никогда не питала особой любви к спиртному. Лучше я выпью чая.
– О’кэй, я через минуту вернусь, – весело сказал Ник, повернулся и пружинистым шагом поспешил к телефону. «Он выглядит сегодня намного лучше, чем в понедельник», – подумала Катарин и нахмурилась, стараясь определить, что в нем изменилось. Тут ей пришло в голову, что в Нике снова неожиданно появилась та веселость, которая так когда-то ей нравилась. Неужели она все-таки любит его? «Не смей думать о подобных вещах, – тут же предостерегла себя Катарин. – Не стоит будить старые чувства, старые желания. Слишком поздно!»
К столику подошел официант, и Катарин, сделав заказ, достала сигареты и закурила, поджидая Ника. Она взглянула на часы. Половина четвертого. У нее еще уйма времени до назначенной встречи с Майклом Лазарусом. Буквально через минуту появился Ник.
– Я пообещал ему вместо гуляния прочитать две сказки на ночь вместо одной. Думаю, это называется взяткой.
– О, Никки, мне, честное слово, кажется, что ты…
– Тише, миледи. А теперь выкладывай, что еще наговорила тебе Эстел по поводу моей личной жизни? Она обожает все преувеличивать и добавлять от себя колоритные детали для пущей занимательности. Очень впечатлительная особа, эта наша Эстел.
– Знаю, что Франки никогда не любила ее. Эстел, конечно, немного странная женщина, но она была все это время очень мне предана, Никки.
В словах Катарин ему послышался легкий упрек.
– Да, ты права, что защищаешь ее. С ней все в порядке, я просто пошутил.
Катарин улыбнулась, слегка пожав плечами.
– Так или иначе, но она немногое мне рассказала. Просто отметила, что ты живешь с некой венесуэльской красоткой и что у тебя есть сын от нее. О твоей общественной жизни, я имею в виду твои книги и сценарии, мне было известно и без нее.
Она бросила окурок в пепельницу и, перегнувшись через стол, подалась к нему, широко улыбаясь.
– Как зовут твоего маленького? Ох! – отпрянула назад Катарин и быстро проговорила: – Я пыталась связаться с Виктором-старшим по телефону, когда была в Бель-Эйр, но его дворецкий сказал, что он сейчас в Мексике.
Ник недоверчиво взглянул на нее, но его лицо осталось спокойным.
– Ты собираешься объясниться и с Виктором тоже?
– Мне кажется, что я обязана это сделать.
– Он приезжает на следующей неделе, Кэт.
– Тогда я ему и позвоню. Как ты считаешь, это будет правильным?
– Без сомнения. Отлично, вот твой чай и мой мартини.
Наступило недолгое молчание. Катарин налила в чашку чай, положила в нее дольку лимона и добавила сахар. Ник закурил и сидел, помешивая мартини. Наконец он поднял бокал.
– За тебя – до дна!
Катарин приподняла в ответ свою чашку с чаем.
– Синее всегда тебе шло, – сказал Ник, придирчиво оглядывая ее.
– Тебе тоже, – ответила она, указывая на его бледно-голубую рубашку от Тернбулла и Асера, более темный голубой галстук и темно-синий кашемировый блейзер. – Мы с тобой предпочитаем, как ты знаешь, синее, чтобы подчеркнуть цвет наших глаз, – развеселилась Катарин. – Не могу забыть, как пару лет назад на одной вечеринке в Лондоне я случайно подслушала разговор между двумя гостьями. Одна из них говорила про меня: «Вы знаете, она всегда носит сапфиры, потому что они идут к ее глазам, но все ее драгоценности – поддельные». А вторая старая ведьма ей отвечает: «Неужели, моя дорогая, как это удивительно! А глаза у нее – тоже искусственные?» – Катарин удачно спародировала преувеличенно «английский» выговор. – Это рассмешило меня на весь оставшийся вечер.
– В твоей красоте никогда не было ничего искусственного, моя доро… – произнес Ник и осекся на полуслове.
Катарин отвернулась, а потом, снова оборачиваясь к Нику, спросила:
– Можно задать тебе один вопрос, Ник?
– Меняю один твой на два моих.
– Принято. Многие годы меня занимало, почему ты никогда ничего не рассказывал про Виктора и Франческу?
– Все очень просто. Франки заставила меня дать слово никому и ничего не говорить об этом, включая тебя.
– Понятно.
– Тогда – мой первый вопрос. Чем ты занималась все это время, пока жила в Лондоне? Ты не снялась ни в одной картине.
Без колебаний Катарин отвечала:
– Приводила свой рассудок в порядок. Почти девять лет я находилась под жестким психиатрическим наблюдением и лечилась от шизофрении. Доктор Эдвард Мосс, которого ставят вровень с Р. Д. Лайингом, больше года назад заявил, что я полностью излечилась, и я этим очень горжусь.
Ник сидел молча, до глубины души потрясенный мыслью о тех испытаниях, через которые ей пришлось пройти.
– Наверное, это было чертовски мучительно, но я рад, Кэт, что ты всерьез занялась своим здоровьем, – наконец сказал он, а потом, подумав немного, добавил: – Мне еще не приходилось видеть тебя такой спокойной и безмятежной.
– Да, теперь я чувствую себя хорошо. Но у тебя, кажется, был второй вопрос?
Ник отхлебнул глоток мартини, чтобы выиграть время. Ему очень хотелось спросить ее об отношениях с Лазарусом, но он не набрался храбрости и поэтому сказал:
– Ты говорила, что Райан порвал с отцом. А как у тебя с ним? Были у вас с отцом какие-либо контакты за эти годы?
Катарин отрицательно покачала головой, и глаза ее сразу помрачнели.
– Нет. Приехав в Штаты, я позвонила ему в Чикаго, думала поехать навестить его. – Она криво усмехнулась. – Мой отец не пожелал меня видеть, и я тогда решила, что пусть все остается, как было. Внезапно мне пришло в голову, что, вероятно, я зря тратила время и силы на отца и Райана. Когда человек сталкивается с такими испытаниями, через которые выпало пройти мне, причем – в одиночестве, у него вырабатывается совсем новый взгляд на жизнь. Но Райан был всегда очень дорог мне, и поэтому я не вытерпела и написала ему в конце концов письмо. Он сразу ответил и согласился встретиться со мной в любое время, как только я соберусь приехать в Нью-Йорк. – Она отпила немного чая и продолжила: – Когда наконец мы встретились и Райан сказал мне, что порвал с отцом, я чуть было не расхохоталась. Когда-то раньше я жаждала мести, мечтала, как я рассчитаюсь с отцом за все то зло, что он причинил нам с Райаном, и вот вдруг оказалось… – Она сцепила руки, переплетая пальцы. – …Что больше в этом нет нужды. Райан сам сделал то, чего я добивалась от него с детских лет. Он стал самостоятельным мужчиной, сильным, независимым и неподкупным.
– Рад за Райана, что он сумел найти в себе силы стать самим собой. А еще больше меня радует то, что ты наконец избавилась от того наваждения, которое зовется твоим отцом. Это – самое разумное из того, что ты когда-либо совершила.
Катарин тепло улыбнулась.
– Я тоже так считаю.
Она взглянула на часы.
– Через несколько минут мне пора идти. У меня назначена встреча… с Майклом.
У Ника вытянулось лицо.
– Ты ничего не говорила об этом. Я сейчас попрошу счет. Можно будет мне подвезти тебя до места?
– Ты можешь пройтись со мной туда пешком. Его офис совсем рядом, на Парк-авеню.
– О, я хорошо знаю этот дом. Кому в Нью-Йорке не известна контора «Глобал-Центурион»!
Катарин не обратила внимания на его мрачный сарказм и мягко произнесла:
– Надеюсь, он позволит мне повидаться с дочерью, с моей Ванессой. Прошло уже девять лет с того мгновения, когда я в последний раз ее видела, Никки!
«О Боже!» – подумал Ник, преисполненный сострадания к ней, и, слегка нахмурившись, сказал:
– Конечно же, позволит. Никто не способен быть настолько жестоким.
– У меня есть хорошие аргументы, чтобы убедить его, Никки. Уверена, что он не станет возражать.
Пока они неторопливо шли в сторону Парк-авеню, Катарин рассказала Нику о причинах своего развода с Лазарусом, об изматывающей, беспощадной войне, которую они с ним вели за ребенка, о том, как она страдала и мучилась из-за разлуки с дочерью в то время, как она сама отчаянно боролась за то, чтобы снова обрести свой повредившийся рассудок. Точно так же, как Бью Стентон, Ник был возмущен бездушием Лазаруса и глубоко тронут решимостью, с которой Катарин сражалась за свое выздоровление не только ради себя самой, но и ради своей дочери. По ее словам, именно мысль о Ванессе поддерживала ее, давала ей силы бороться за свой разум. В то же время Ника не могли не радовать обретенные Катарин самообладание и спокойное достоинство, с которыми она рассказывала о мельчайших деталях прожитых ею трудных лет.
– Мне бы хотелось узнать, как у тебя все пройдет с Ванессой, – сказал Ник, когда они подошли к небоскребу «Глобал-Центурион». – Ты позвонишь мне потом?
– Я не знаю твой номер.
– Он все тот же, если ты его не забыла или не потеряла.
– О нет, Никки, я по-прежнему храню его в своей записной книжке.
– Тогда – до вечера? – он наклонился и поцеловал ее в щеку. – Беги.
Катарин молча улыбнулась в ответ, повернулась и ушла.
Майкл Лазарус сердечно приветствовал ее у дверей и проводил в свой гомерических размеров кабинет, красиво обставленный французской антикварной мебелью в стиле ампир и украшенный бесценными произведениями искусства.
– Проходи и присаживайся, Катарин, моя дорогая, – приговаривал Лазарус, ведя ее к месту для отдыха с диванами и креслами, обитыми ярко-зеленым вельветом. На стене над ними висела картина Рубенса, стоимость которой нельзя было оценить. Катарин скользнула по картине взглядом и, почему-то сразу возненавидев ее, постаралась расположиться на диване так, чтобы она не мозолила ей глаза.
– Спасибо, что согласился встретиться, Майкл, – произнесла она.
– Я это сделал с огромным удовольствием.
Он разлил по бокалам шампанское и подал его на маленьком серебряном подносе на кофейный столик.
– Особенно если учесть, как хорошо ты выглядишь, дорогая.
Он сел напротив и быстро оглядел Катарин с головы до ног. Он не смог и даже не старался скрыть своего изумления.
– Ты поразительно красива, Катарин, и это – замечательно с учетом всех обстоятельств.
– Благодарю. Должна заметить, что ты тоже хорошо выглядишь, Майкл.
Сказав это, Катарин не погрешила против истины. В свои шестьдесят восемь лет Лазарус сохранил сильную, мускулистую фигуру и, кажется, по-прежнему обладал несокрушимым здоровьем. Но все же он заметно постарел. Она бесстрастно наблюдала за ним, поражаясь невероятной твердости этого человека, нисколько не ослабшей с годами, явственно ощущая могущество, мрачным ореолом окружавшее его.
Он следил за ней своими светлыми, холодными, цепкими глазами. Большинство смертных трепетало в его присутствии, но, кажется, она вовсе не боялась его.
– Ты получил письмо и отчет от доктора Мосса? – спросила Катарин, решив не терять времени даром и сразу приступить к делу.
– Разумеется, дорогая, и я счастлив был узнать о твоем волшебном исцелении.
Она самодовольно улыбнулась.
– Вряд ли его можно назвать волшебным, Майкл. Мне потребовался для этого не один год.
– Да-да. – Он поднял свой бокал. – За твое здоровье, дорогая, пусть оно сохранится как можно дольше!
– И – за твое.
Катарин отпила крошечный глоток шампанского и поставила бокал на столик черного дерева.
– Мне бы хотелось повидаться с Ванессой. Ты всегда обещал, что я смогу это сделать, как только выздоровлю. Так вот, я – здорова.
Лазарус, ломая пальцы, закивал головой с крайне озабоченным видом.
– Я не знаю… Мне кажется, что тебе лучше сначала устроиться, подобрать себе квартиру, обставить ее. Мне ненавистна сама мысль о том, что не успеем мы как-то наладить отношения между нами двумя, как они тут же начнут разрушаться. Для девочки станет слишком большим потрясением, если она полюбит тебя, а потом у тебя будет…
– Рецидив, хочешь ты сказать, – мягко перебила его Катарин, приподняв одну из своих темных, безупречно очерченных бровей. – Так вот, значит, на что ты рассчитываешь.
– Нет, конечно же, нет.
Катарин с почти благодушным видом откинулась на диване, заложив ногу за ногу, и обхватила колено руками. Не моргнув глазом, она выдержала его холодный взгляд.
– Я собираюсь кое-что рассказать тебе, Майкл, и когда я закончу, то очень надеюсь на то, что ты больше не станешь прятать от меня Ванессу. Но если ты все же станешь упорствовать, то у меня не останется, боюсь, иного выхода, как начать против тебя судебный процесс, обратиться за защитой к закону о правах родителей на общение с детьми. Я понимаю, что в течение довольно длительного времени тебе на законных основаниях удастся держать мои руки связанными. Однако выиграю я процесс или проиграю его, большого значения не имеет. Как только все документы окажутся в суде, они, и это тебе прекрасно известно, станут достоянием гласности, будут доступны всем желающим, а прессе – в первую очередь.
Медленная улыбка появилась на лице Катарин, когда он сделал паузу, чтобы закурить.
– Ну и что? – коротко бросил он.
Улыбка Катарин стала угрожающей.
– Думаю, что мне не составит особого труда устроить грандиозный скандал, если я созову пресс-конференцию. Благодаря своему загадочному исчезновению с глаз широкой публики, я обрела за эти годы еще большую популярность. Так всегда бывает, не так ли? Достаточно вспомнить Джеймса Дина, Мэрилин Монро, не говоря уже о Грете Гарбо. Моя недоступность, стремление к полной изоляции превратили меня в живую легенду. Мои фильмы постоянно идут по телевидению, а здесь, в Нью-Йорке, готовятся устроить в Карнеги-холл «неделю классических фильмов Катарин Темпест».
– Переходи к сути дела, – неприветливо буркнул Майкл.
– Представь себе, какое впечатление произведет на всех этих симпатичных репортеров мой рассказ о том, как я тоскую по своему единственному ребенку, к которому ты меня не допускаешь. Это может…
– Не смеши меня. Я выиграл право опеки над Ванессой не где-нибудь, а в суде. Я сделал только то, что на моем месте сделал бы любой отец. Я думал тогда только о ребенке. Ты была не в состоянии не только воспитывать, но даже навещать ее. Неужели ты не понимаешь, что тебе придется рассказать о себе все, объяснить, где ты пропадала все эти годы? Ты будешь вынуждена поведать прессе о своем умственном расстройстве.
– О да, я это прекрасно понимаю, – заявила Катарин без тени смущения. – Я также рассчитываю доверить им то, что тебе сейчас предстоит услышать. Когда я кончу свой рассказ, твоя репутация будет безнадежно погублена, а широкая публика станет питать к тебе отвращение и будет презирать тебя. Мне хотелось бы посмотреть, как все это отразится на курсе акций «Глобал-Центурион».
– Угрозами ты тут ничего не добьешься! – сердито воскликнул Лазарус. – Я принял тебя самым любезным образом, а ты злоупотребляешь…
– Можно мне рассказать тебе то, что я собиралась?
Майкл твердо сжал губы.
– Пожалуйста, если хочешь.
– Да, я хочу.
Двадцать пять минут спустя Майкл Лазарус поднялся с места, подошел к письменному столу и приказал секретарю соединить его с его апартаментами, после чего положил трубку, ошеломленно глядя на Катарин. В розовом свете ламп его лицо казалось серого цвета, а тело – будто съежилось. Эта красивая, хрупкая женщина, сидевшая на диване в его кабинете, настолько потрясла его своим рассказом, что он не сразу поднял трубку, когда зазвонил телефон.
– Хэлло, Брукс. Где мисс Ванесса? Пожалуйста, позовите ее, я хочу с ней поговорить. Благодарю вас. – Он прикрыл микрофон ладонью и прошипел: – Если только это… Привет, Ванесса. Нет, сегодня я не работаю допоздна и буду обедать дома. Я звоню потому, что у меня для тебя есть замечательный сюрприз. Ты помнишь, на той неделе я тебе говорил, что получил весточку от маминого доктора, который сообщил, что мама чувствует себя намного лучше?
Кивая головой, он выслушал ответ дочери.
– Так вот, любовь моя, ей стало настолько лучше, что она смогла приехать в Нью-Йорк и сейчас сидит у меня в офисе. Она собирается заехать повидаться с тобой.
Улыбаясь, он послушал еще немного.
– Нет, сейчас. Немедленно. Симпсон сию минуту доставит ее к тебе.
Последовала еще одна пауза.
– Да, хорошо. Увидимся за обедом.
Майкл положил трубку и, не снимая руки с телефона, обратился к Катарин:
– Она желает поменять платье. Мы обязаны дать ей несколько минут.
– Разумеется, Майкл, – улыбнулась Катарин.
– Но если это одна из твоих штучек…
Взмахом руки она остановила его. Выражение ее лица как нельзя лучше выражало возмущение.
– Неужели ты можешь всерьез думать, что я способна… – Она недоговорила.
– Нет-нет, извини меня за мои слова. Прошу прощения.
Катарин так изумили его извинения, что она растерянно заморгала. Майкл Лазарус никогда и ни перед кем не извинялся. Но она пришла в еще большее замешательство, когда он подошел к дивану, сел с нею рядом и, взяв ее за руку, произнес:
– На самом деле я очень сожалею о многом из того, что произошло между нами, Катарин.
Через секунду Катарин мягко высвободила руку.
– Надеюсь, ты понимаешь сам, и мне нет нужды повторять, что все сказанное должно остаться строго между нами. В конце концов мы же не желаем никого огорчать, причинять другим лишние страдания, особенно детям.
– Ванесса! Она не должна ничего узнать, ни в коем случае.
– Я не собираюсь посвящать ее. – Катарин встала. – Теперь пора идти повидаться с нею.
У дверей трехэтажных апартаментов Лазаруса на Пятой авеню Катарин встретил дворецкий – англичанин Брукс, который уже двадцать лет командовал штатом прислуги в доме Майкла.
– Приветствую вас, мадам. Очень приятно снова видеть вас, – произнес Брукс, принимая у нее шубу.
– Я тоже рада вас видеть, Брукс.
– Спасибо, мадам. Мисс Ванесса ждет вас в гостиной. Желаете, чтобы я проводил вас, миссис Лазарус?
– Нет, благодарю вас, Брукс. Думаю, что я сумею найти туда дорогу сама.
– Хорошо, миссис Лазарус. Не желаете чего-либо прохладительного?
Катарин отрицательно покачала головой.
– Нет, спасибо, Брукс, не сейчас.
Дворецкий поклонился, и Катарин медленно прошла через прихожую. Впервые после своего приезда в Нью-Йорк она разволновалась. Ноги ее дрожали, сердце тревожно билось в груди. Катарин уже почти подошла к громадным двойным дверям гостиной, когда одна из их створок приоткрылась и навстречу ей выпорхнула миниатюрная девочка. Ее огромные зеленые глаза широко распахнулись, пухлые губки округлились в виде правильной буквы «О», но она не произнесла ни звука. Катарин ускорила шаг и улыбнулась.
– Привет, Ванесса, – сказала она, застыв перед дочерью.
– Привет!
Глаза Ванессы раскрылись еще шире, и она распахнула двери перед матерью.
– Не угодно ли вам пройти, прошу вас, – важно заявила она.
Катарин прошла в гостиную и остановилась, глядя сверху вниз на свою дочь. Сердце ее трепетало, глаза сияли от радости. Ванесса присела перед ней в малом реверансе и протянула руку.
– Рада познакомиться с вами… мама.
– Да, – прошептала Катарин, – но знаешь ли, мы с тобой были знакомы раньше, когда ты была совсем маленькой.
Она крепко сжала протянутую ей крошечную ручку.
– Я помню. Я давно тебя жду.
– Твой отец сказал мне, что ты должна переодеться.
– О, я не имела в виду – сейчас! Я хотела сказать, что давно, еще с тех пор как была маленькой, жду твоего возвращения. Тебя не было так долго!
К глазам Катарин подступили слезы, и она отвернулась, чтобы прогнать их. Потом она снова взглянула на Ванессу.
