Текст книги "Голос сердца. Книга вторая"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)
– Но Арлин не должна ничего знать про нее, – быстро заметил Ник. – Ведь вы с нею так осторожны!
Тут Ник прикусил губу.
– Надеюсь, что вы действительно были осторожны, Вик? У них не должно быть никаких улик, не правда ли?
– Думаю, что нет. Я был очень осторожен и никогда не появлялся на публике вдвоем с Франческой.
– А как насчет вашей поездки в Кенигзее?
– Туда и обратно мы летели врозь, а там не отходили далеко от дома, не ходили по ресторанам и другим общественным местам. А в Йоркшире на натурных съемках мы почти не виделись. Если и встречались, то всегда были окружены людьми. Я понимаю, на что ты намекаешь, Ник, но если даже у Арлин было один-два, даже три соглядатая, то им не за что было уцепиться, не сомневаюсь в этом. И теперь, когда мы будем на юге Франции, передвигаясь все время в центре большой компании, наши отношения будут надежно прикрыты. Но как это тяжело все время прятаться по углам, особенно для моей маленькой.
– Франческа – умная девушка, и все прекрасно понимает, я уверен, Вик.
– Более или менее.
– Что ты собираешься теперь делать с Арлин?
– Торговаться. В этом заключается вся моя тактика. Слушай, малыш, строго между нами! Я готов добавить ей еще миллион отступного, сохранив за ней алименты. Могу даже пожертвовать домом в Бель-Эйр. Но я не могу отдать ей в лапы «Че-Сара-Сара» или долю в «Беллиссима», это совершенно исключается и не подлежит обсуждению, – закончил Виктор.
Нику послышалось отчаяние в голосе друга.
– Мне Арлин всегда казалась недалекой артисточкой, у которой между шеей и макушкой нет ничего, кроме воздуха. Оказывается, я ошибался, – заявил Ник.
– Я сам ее недооценивал. Купился на смазливое личико и на самые длинные ноги в Голливуде со времен Бетти Грэбл. Думаю, что мне не повредила бы лоботомия, – рассмеялся Виктор. – Что касается Арлин, то сам Майк Лазарус – грудной ребенок по сравнению с нею. О, как бы мне хотелось справиться с нею так же легко, как я разделался с Майком.
– Еще бы! Ладно, забудем на время об актрисах. Но что касается тебя, Вик, я готов на все, чтобы помочь тебе.
– Спасибо, Никки, но сейчас единственное, что нам остается, это – сидеть и ждать следующего хода Арлин. Но я добился главного: очистил воздух вокруг нас с тобой от недомолвок и ввел тебя в курс дела.
Виктор развалился в кресле и, попыхивая сигарой, заметил:
– Кстати, я не рассказывал Франческе о своих проблемах с Арлин. Предпочитаю, чтобы она ничего о них не знала. Это только расстроит ее. В сложившихся обстоятельствах чем меньше ей будет известно, тем лучше для нее.
– Конечно, Вик, я понимаю.
Зазвонил телефон. Ник вскочил, чтобы снять трубку.
– Алло! Приветствую вас, милочка. Да, конечно, он здесь. Минутку.
Ник положил трубку рядом с аппаратом и обратился к Виктору:
– Это вас, маэстро. Ваша леди.
Виктор одним прыжком оказался у телефона.
– Привет, моя дорогая, – сказал он, прижимая трубку к уху. Нежность заволокла его взгляд, светлая улыбка смыла озабоченность с лица, пока он слушал голос Франчески. Внезапно он снова помрачнел. – Я понимаю. Нет, Чес, я ничего не знал об этом! – воскликнул Виктор и напористо заговорил: – Нет! Нет, я не хочу, чтобы ты это делала, детка. Ни при каких условиях. Это слишком трудно для тебя и небезопасно. Да, я считаю, что это может оказаться опасным.
Виктор ненадолго замолчал, слушая возражения, Франчески.
– Послушай, дай мне возможность все это как следует обдумать. Нет, не звони пока Дорис. Еще полно времени, чтобы переговорить с нею. Расслабься, детка, мы все это обсудим сегодня за обедом.
Еще одна небольшая пауза, после чего Вик решительно заявил:
– Да, я настаиваю, Франческа. Пока, детка.
Ник, слышавший разговор лишь с одной стороны и видя беспокойство, написанное на лице Виктора, быстро поинтересовался:
– Что может быть опасным, Вик?
– Франческа намерена сама перегнать «роллс-ройс» Дорис Астернан на юг Франции. Это неближнее путешествие как тебе известно. Ты сам ездил по этому маршруту со мной. Я не могу позволить, чтобы она одна ехала через долину Луары, где на многие мили вокруг безлюдная, пустынная сельская местность. Ни в коем случае не допущу, чтобы она взялась реализовывать эту безумную затею.
Ник кивнул:
– Полностью согласен с тобой. Но мне казалось, что Катарин собиралась поехать вместе с ней и вести машину по очереди.
– Да, все планировалось именно так, но Катарин только что дала задний ход. Несколько минут назад она позвонила Чес и сказала, что не может выехать с нею и этот уик-энд, как намечалось, так как должна задержаться в Лондоне на пару недель. У нее намечены важные деловые свидания по поводу новой картины. С Хилли Стидом и Бью Стентоном.
– Это правда? – спросил Ник, взглянув на Виктора.
– Впервые об этом слышу, дружище.
Виктор воткнул сигару в губы и сделал несколько энергичных затяжек. Он не понимал, какую игру затеяла на этот раз Катарин, и не подозревал, что его друг, Николас Латимер, безуспешно ищет ответ на тот же вопрос.
32
Дорис Астернан ходила взад и вперед по мраморным плитам террасы виллы Замир, двигаясь легко и изящно, ставя ногу точно в след другой, словно шагая вдоль воображаемой черты, проведенной по полу. Дорис размышляла, и ей, как всегда в такие минуты, требовалось ходить. Ее мозг работал в такт размеренным шагам, анализируя, подобно компьютеру, хранящуюся в нем информацию, выбирая, мгновенно оценивая, принимая или отбрасывая те или иные решения. Дорис была сильно встревожена. Это легко угадывалось по выражению ее лица. Обычно живые зеленые глаза сейчас будто застыли.
Был конец дня, тот особый тихий и спокойный час между уходящим днем и наступающим вечером, когда все живое в природе готовится уйти на покой. Огненный шар заходящего августовского солнца уже почти скрылся за невысокими горами, окружающими Рогбрюн. Его последние лучи раскрасили шафраном и золотом узкую полосу кобальтового неба, уступавшую постепенно место сумеречному рассеянному свету. Дул слабый, чуть заметный бриз, но благоуханный воздух еще хранил дневное тепло.
Большая белая вилла, казалось, была уже погружена в сон, мир и спокойствие царили вокруг. Воздух был пропитан ароматами жимолости, frangipany, роз, гелиотропов и красных гвоздик. Ничто не нарушало тишину, кроме стука подошв золотых сандалий Дорис по мраморным плитам и легкого шелеста длинного бледно-зеленого шелкового халата, обвивавшего ее длинные ноги. Обычные взрывы веселого смеха, оживленные молодые голоса, вырывающиеся из магнитофона звуки популярных мелодий, стук мячей и крики болельщиков на корте – все это пропало куда-то. Вилла, на которой не осталось никого, кроме прислуги, была почти пустынна, и Дорис наслаждалась тишиной и покоем. Ким уехал на автомобиле в Грасс навестить старого школьного приятеля и собирался вернуться только завтра. Франческа в сопровождении Дианы умчалась где-то в середине дня, пробормотав нечто не очень вразумительное насчет пикника с Николасом Латимером, помогавшим ей в работе над книгой. Дэвид прилег вздремнуть, а Кристиан тоже удалился к себе в комнату. Они оба сетовали на усталость после званого обеда в доме их друзей в Монте-Карло, где, на взгляд Дорис, было слишком много шампанского, но маловато закусок.
Отвлеченная от своих мыслей легким шумом позади, Дорис остановилась и оглянулась. Дворецкий Ив, командовавший штатом наемной прислуги на вилле, приоткрыл французскую дверь, соединявшую с террасой парадный зал.
– Бон суар, мадам, – приветствовал он Дорис, вежливо кланяясь.
– Бон суар, Ив.
Дворецкий вышел на террасу, толкая перед собой большой сервировочный столик на колесиках из стекла и бронзы, игравший роль передвижного бара. Столик был уставлен всевозможными аперитивами, ликерами, коктейлями, крепкими напитками и хрустальными бокалами, издававшими тонкий звон, пока Ив катил столик в дальний конец террасы, заставленной летней садовой мебелью. Установив столик так, как ему показалось удобным, дворецкий осведомился у Дорис, желает ли она еще чаю, и, получив отрицательный ответ, он поднял поднос с чайным сервизом со стеклянного столика и удалился.
Дорис взглянула на часы. Скоро уже вернутся Франческа и Диана. Выйдут Дэвид с Кристианом – наступит время коктейлей. Она снова окажется в гуще людей. «У меня остается всего минут пятнадцать, не более, – подумала Дорис, – чтобы продумать все окончательно и выработать свою стратегию». Она прошла через террасу и опустилась на глайдер[7]. откинувшись на обтянутые желтой тканью подушки. Дорис не стала останавливать качнувшийся под ней глайдер. Она вновь погрузилась в раздумья. Тент глайдера отбрасывал тень на усыпанное веснушками, бронзовое от загара лицо, еще сильнее подчеркивая его серьезное, задумчивое выражение. «Лишние амбиции! – думала Дорис. – Как часто они толкают людей к крайностям, заставляют их совершать порой абсолютно бессмысленные поступки».
Дорис сама отличалась амбициозностью, но не настолько, чтобы приносить других в жертву своим амбициям. Она была любящей и самоотверженной женщиной, любовь двигала ею всю жизнь. В свое время она вышла замуж за Эдгара ради него самого, а отнюдь не ради его миллионов, и теперь, когда она готовилась выйти замуж за Дэвида Каннингхэма, одиннадцатого графа Лэнгли, она опять руководствовалась сердцем, а не расчетом. Дорис была достаточно честна перед собой: деньги и титул, конечно, имели для нее определенное значение, но никогда, она была уверена в этом, не играли в ее жизни решающей роли. По правде говоря, все амбиции Дорис были сугубо рассудочными и произрастали из ее желания общаться со значительными, блестящими личностями, с умными людьми, образованными и воспитанными, с людьми, у которых она могла бы чему-то учиться. «Мои амбиции имеют абстрактный характер, – подумала Дорис, – и всегда сдерживаются обстоятельствами и благоразумием». Если же, вопреки своим правилам, она начинала руководствоваться в своих поступках амбициями, то именно тогда ее подстерегала опасность.
Дорис внезапно задрожала, хотя в воздухе еще не было и намека на прохладу, и, оглядевшись по сторонам, с удивлением заметила, как сильно потемнело. Небо утратило последние остатки ярких цветов, его голубизна растворилась в жемчужно-опаловых тонах, и терраса неожиданно погрузилась в сумерки. Дорис поднялась с места, сняла стекло с лампы-молнии и поискала рядом коробку спичек. Она зажгла толстую белую свечу, прикрывая ее фитиль от легкого ветерка, и загасила спичку. Потом Дорис быстро вернулась к глайдеру и села, снова раскачав его своими порывистыми движениями.
Ей вспомнился другой глайдер. Он стоял на веранде белого аккуратного домика ее бабушки в Оклахома-Сити, где она росла, окруженная любовью своей матери и не менее преданных ей бабушки и дедушки. Этот дом был богат не столько деньгами, сколько любовью и добрым юмором, честностью и другими непреходящими ценностями. Дорис закрыла глаза, и веранда бабушкиного дома во всех мельчайших подробностях возникла перед ее мысленным взором, с цветами, росшими в красивых горшках, с плетеной мебелью, со старинной викторолой, с неизменным кувшином лимонада и домашним печеньем на серебряном блюде, стоявшими на белом столе, покрытом клеенкой в бело-голубую клетку. Чудесными летними вечерами здесь собиралась вся семья. Веранда была местом веселья и задушевных бесед, где она училась мудрости и хорошим манерам. Она вспомнила деда, курящего трубку и покачивающегося, подобно ей сейчас, на глайдере, читающего ей, еще совсем маленькой девочке, детскую книжку. Здесь собирались ее школьные приятели, а позднее, уже в более взрослые годы, на веранде всегда находились укромные уголки для перешептывания и поцелуев.
Дорис ясно увидела на веранде Эдгара Астернана в день их самой первой встречи и услышала, как он, сидя на глайдере, разговаривает с ее дедом, называя его по имени, будто знаком с ним целую вечность. Эти двое мужчин, таких разных, были тем не менее во многом очень схожи. Один – прекрасный специалист в области практической медицины, другой – не менее хорошо разбирающийся в своем деле крупный бизнесмен. Между ними сразу установилось взаимопонимание, причем касавшееся самых важных вещей.
«Какая все-таки удивительная штука – жизнь!» – подумала Дорис, до которой внезапно дошло, что она могла бы никогда не повстречаться с Эдгаром Астернаном, если бы не пошла в тот день пешком в даун-таун покупать себе платье и не сошла бы с тротуара на мостовую в тот самый миг, когда Эдгар проезжал мимо и зацепил ее своим автомобилем. Расстроенный случившимся, рассыпающийся в извинениях, хотя в том не было никакой его вины, он настоял на том, чтобы отвезти ее домой. «Бьюик» с откидным верхом принадлежал управляющему его мясоперерабатывающего завода в Оклахома-Сити. И одолжил он у него автомобиль на время пребывания в этом городке.
Стоял знойный субботний летний день. Было душно. Эдгара заставили войти в дом освежиться стаканом холодного лимонада. В это время вернулся домой дедушка и, покачав головой, заменил лимонад доброй порцией неразбавленного виски, приговаривая, что только виски – настоящее питье для серьезного мужчины. Время пролетело незаметно. Наступило время ужинать, и дедушка, успев выяснить, что у Эдгара нет на вечер никаких неотложных дел или приглашений, не позволил тому уйти. Впрочем, Эдгар и не очень рвался покинуть их. Бабушка достала из комода одну из своих лучших льняных скатертей и поставила на стол их парадный китайский сервиз. На ужин были поданы жареные цыплята с запеченными в тесте яблоками, за которыми последовали домашнее мороженое и свежеиспеченный яблочный пай. Ужинали весело, много смеялись. Эдгар оставался у них до полуночи, чувствуя себя легко и свободно, наслаждаясь компанией своих новых знакомых, живо интересуясь всеми подробностями их жизни. Этот вечер запал Дорис в память. Она видела его сейчас, будто одну из тех миниатюрных жанровых сценок, что продавали во времена ее детства, запаянными внутри стеклянных шаров: двое мужчин, сидящих рядом на глайдере, ее мать, склонившая голову с гладко зачесанными назад каштановыми волосами над гобеленом, который она тогда вышивала, и, наконец, сама Дорис, свернувшаяся в плетеном кресле и, подперев подбородок ладонями, восхищенно слушающая Эдгара и деда. Дым от сигар кольцами поднимается вверх. Слышно тихое позвякивание кофейных чашек в их руках. Молодой проникновенный голос Фрэнка Синатры, выводящего «Все или ничего», льется из радиоприемника, смешивается с гулом низких звучных мужских голосов, обсуждающих все на свете, но прежде всего – войну в Европе. И никто из них еще не знает, что пройдет всего несколько коротких месяцев, и Америка, после нападения японцев на Пёрл-Харбор, тоже окажется втянутой в общую свалку.
Ей, хорошенькой воспитательнице детского сада, в сентябре того года должен был исполниться двадцать один год. Она была свежей, наивной и, конечно, немного провинциальной девушкой, а Эдгару было уже пятьдесят семь. Он был бездетным вдовцом, умным динамичным мультимиллионером из Чикаго, уставшим делать деньги, которые ему некому было оставить и которые он был не в состоянии истратить сам, типичный одинокий деловой человек. Эдгар сразу влюбился в нее, покоренный ее типичной внешностью выпускницы американского колледжа, ее быстрым проницательным умом, ее интеллигентностью и многообещающим внутренним потенциалом, который он сумел в ней разглядеть. Тремя месяцами позже, солнечным декабрьским днем, несколько дней спустя после того, как президент Рузвельт и Конгресс объявили войну Японии, Дорис Холлидей стала второй миссис Эдгар Астернан, и ее жизнь с этого мгновения круто переменилась.
Стук распахнувшейся и ударившейся при этом о стену деревянной ставни возвратил Дорис к действительности. Она посмотрела в противоположный конец террасы. Яркий свет струился из окон библиотеки, которую Дорис приспособила в качестве жилой комнаты для Кристиана. Он заиграл на скрипке, и в тишине сумерек до нее донеслись звуки, красивые и волнующие. «Моцарт, – узнала Дорис, – он всегда играет Моцарта». Глубокая печаль охватила ее. Как болела ее душа за Кристиана и, конечно, за Диану. Они оба еще слишком молоды, чтобы вынести чудовищный груз всех несчастий, обрушившихся на их юные плечи. Она приглашала сестру Дэвида провести это лето с ними. Арабелла охотно приняла ее приглашение, но Дорис точно так же, как Диана, была абсолютно уверена в том, что она не приедет. Ни одна из них не решилась довести их согласное мнение до Дэвида, который не оставлял мысли о возвращении своей сестры к нормальной жизни. Но Дорис своим женским умом хорошо сознавала, что движет Арабеллой. Время остановилось для княгини фон Виттенген. Она не могла заставить себя на сколь бы то ни было продолжительное время уехать из Западного Берлина, всякую минуту ожидая, что ее муж вернется с того света.
Вздохнув, Дорис закурила сигарету, и, подобно синему пламени, в свете, отбрасываемом зажженной спичкой, сверкнуло ее кольцо с сапфиром и бриллиантами. Какое-то время Дорис внимательно разглядывала это обручальное кольцо, подаренное ей Дэвидом. В прошлый уик-энд, когда они с Кимом перегнали ее «роллс-ройс», он привез кольцо сюда, во Францию. Это кольцо было частью неделимого состояния графов Лэнгли, и обычно Дэвид избегал, опасаясь потери или кражи, вывозить подобные сокровища за пределы Англии. Но на этот раз он заявил, что хочет, чтобы Дорис немедленно стала носить кольцо. «Это придаст нашей помолвке официальный характер, а также послужит сигналом «Руки прочь» для всей этой волчьей стаи поклонников, что вьется здесь вокруг тебя», – со смехом добавил Дэвид, вручая кольцо Дорис.
Она несколько раз в задумчивости повернула кольцо на пальце. Это кольцо носила еще бабушка Дэвида, потом – его мать и первая жена, Марго, мать Кима и Франчески. Дорис полюбила кольцо, хорошо сознавая, как много оно значит для семьи Каннингхэм, ставшей теперь ее семьей. Ей вообще нравились сапфиры. Дорис подняла руку и тронула пальцем изящное ожерелье из сапфиров и бриллиантов, украшавшее ее шею, красивое и скромное, хорошо гармонировавшее с браслетом на запястье и с серьгами в ушах. Все эти сапфиры ей подарил Эдгар за два дня до своей кончины четыре года назад. Время немного сгладило остроту постигшего ее тогда горя, но тем не менее Дорис знала, что до конца жизни не сумеет забыть тот ужасный день, когда она узнала о неожиданной смерти Эдгара. Внезапный сердечный приступ настиг его в чикагском офисе. Долгое время она оставалась безутешной, чувство постигшей ее утраты было столь сильным, что Дорис утратила способность здраво действовать и размышлять.
Эдгар как живой предстал сейчас у нее перед глазами. Он стоял перед ней на террасе и выглядел точь-в-точь таким же, как в то утро, когда он навсегда покинул их дом на Астор-стрит. Высокий и прямой, с шапкой густых волнистых серебряных волос над темными глазами, блестящими на его загорелом, таком приветливом и благородном лице. Красивый мужественный человек, полный жизни мужчина в расцвете сил, несмотря на свои шестьдесят шесть лет. Эдгар Астернан был для нее всем – мужем, любовником, отцом, наставником, другом, поверенным ее тайн, и его смерть подкосила Дорис.
«Порадуйся за меня, Эдгар. Скажи мне: «Будь счастлива, милая», – беззвучно прошептала Дорис, как часто она делала, мысленно разговаривая с ним. – Дэвид – хороший человек, добрый и любящий, такой же славный, каким был ты. Я буду счастлива с ним, как была счастлива с тобой, но, конечно, совсем по-другому. Ничто не повторяется. Но у нас с ним есть многое, что мы можем подарить друг другу. Спасибо тебе, Эдгар, за то, что ты помог мне стать тем, что я есть теперь. Если бы не ты, то мне бы никогда в жизни не выпало счастье сидеть здесь вот так…»
Дорис почудилось, что она слышит доносящийся откуда-то издалека голос Эдгара, отвечающего ей: «Я рад за тебя, Дорис. Иди навстречу своей любви, ибо любовь – единственное, имеющее настоящую цену в этой жизни. Смело вперед, золотко мое, будь счастливой, сильной и смелой. Живи так, как я учил тебя».
Его голос, глубокий и звучный, растаял в воздухе, и Дорис поняла, что слышала его только в своем воображении, что он звучал в тайниках ее души. Но его слова были как раз теми, что он непременно сказал бы ей.
«Прощай, Эдгар, прощай, мой самый дорогой, мой самый любимый», – прошептала она ему в ответ, сознавая, что пришло время навсегда проститься с покойным мужем, отпустить на покой его душу. Она стоит на пороге новой жизни с мужчиной, который нуждается в ней точно так же, как она сама нуждается в нем, и тени прошлого не должны стоять между ними. Дорис откинулась на подушки и с облегчением вздохнула.
Бой часов окончательно оторвал ее от воспоминаний. Она затушила остаток сигареты в хрустальной пепельнице и встала, разгладив шелковые полы халата. «Довольно на сегодня», – приказала она себе, медленно проходя через террасу к парадному салону виллы. На минуту она задержалась у стола эбенового дерева с украшениями из золоченой бронзы в стиле Директории и перелистала наваленные на нем журналы Ее мысли снова закрутились вокруг волновавшей Дорис проблемы. «Если бы только можно было отложить это, – с тоской подумала она. – Потом, позднее, со всем этим было бы намного проще справиться. Сейчас – самое неподходящее время. Ничего, кроме огорчения и разочарования, это не даст. Это коснется всех, и остаток лета будет неминуемо испорчен. О Боже, я просто не знаю, как мне лучше поступить!»
Мысли метались в ее голове. «Но, как ни крути, – решила вдруг и навсегда Дорис, – придется вернуться к первоначальному решению. Дэвид должен знать все – альтернативы быть не может». Дорис сразу же ощутила облегчение. Сомнения и нерешительность ей были не менее ненавистны, нежели ложь. Утвердившись, в принятом решении, она пересекла круглый мраморный холл и поднялась по широкой лестнице наверх в покои Дэвида, формулируя на ходу в голове те фразы, которые ей предстояло произнести через несколько мгновений. Ситуация была деликатной и вместе с тем взрывоопасной. Дорис сейчас следовало употребить все свои дипломатические способности.
Виктор открыл глаза и заморгал, ослепленный ярким солнечным светом, проникавшим через закрытые ставни. Он взял с тумбочки часы и, взглянув на них, почувствовал, как чудовищно у него болит голова. «Слишком много бургундского было за обедом», – подумал он, опуская часы обратно на тумбочку. Он потянулся всем телом, подогнул длинные ноги и повернулся на бок, нащупав рукой Франческу. Виктор обнял ее распростертое рядом тело и поцеловал в макушку. Франческа пробормотала что-то сонно и открыла глаза. Он наклонился к ней, поцеловал ее в губы и вновь откинулся назад, глядя ей в лицо.
– Пора вставать, детка, иначе ты опоздаешь. Если ты останешься здесь, мы опять нарвемся на неприятности.
Франческа томно улыбнулась в ответ.
– Ну, так давай нарвемся, – игриво сказала она, придвигаясь к Виктору и проводя пальцами по его плечу. – Я – целиком и полностью – за!
Смех застрял у него в горле.
– Я тоже не прочь, – ответил он, садясь в постели, – но до Кэп-Мартина – неблизкий путь, и я не хочу, чтобы ты…
– …опять устраивала гонки на дорогах, – договорила за него Франческа.
Неожиданно она одним прыжком вскочила с постели и встала перед ним, покачивая головой из стороны в сторону. Глаза ее смеялись.
– Ты сейчас у меня заработаешь по попке, детка. Делай, что тебе сказано – оденься и поторапливайся. Я сейчас позвоню Нику.
Франческа немного помедлила и понимающе улыбнулась. Бывали моменты, когда она выглядела столь неотразимо, как сейчас, что Виктору требовалось призывать на помощь все свое самообладание, чтобы сдержать себя. Ему нестерпимо захотелось схватить ее, снова и снова обладать ею, никогда не отпускать ее от себя. Но она должна была ехать домой. Отец и Дорис ждали с минуты на минуту ее возвращения, и Виктору не хотелось наводить их на подозрения. Еще менее того он желал, чтобы Франческа, возвращаясь домой, газовала по своему обыкновению. Поэтому повелительным тоном он приказал:
– Даю вам на сборы пятнадцать минут, леди. И еще. Послушай, пусть машину лучше ведет Диана. Бог мой, ты ездишь так, что, можно подумать, будто ты готовишься принимать участие в гонках «Формула-1».
– Знаете что, Витторио Маззонетти, вы мне напоминаете нечто среднее между Наполеоном Бонапартом и герцогом Веллингтоном. Вечно командуете мною, словно полками, приказываете – иди туда, иди сюда. Есть то, есть се. Сесть-встать, одеться-раздеться.
– Давай-давай, Чес, пошевеливайся, – бросил в ответ Виктор, с трудом сдерживая смех.
– Есть, сэр! Сию минуту, сэр, – шутливо вытянулась Франческа и, послав ему воздушный поцелуй, пробежала через номер, напевая: «Правь, Британия, правь на водах. И твои женщины никогда не будут рабынями…»
Улыбка тронула губы Виктора. Она удивительно умела рассмешить и заинтриговать его. Он обожал ее неизменное чувство юмора, ее жизнерадостность, отточенные манеры и ребяческую независимость. Интересно, какой она станет, когда у нее будет побольше прожитых лет за плечами? Неужели такой же, как все остальные женщины? Он с обожанием и нежностью проводил глазами удаляющуюся фигурку. Ее юное гибкое тело покрывал ровный золотистый загар, волосы выгорели до цвета спелой кукурузы. За десять дней, что она провела на юге Франции, Франческа буквально расцвела, купаясь в лучах его любви и жаркого солнца.
В дверях ванной комнаты она обернулась, послала ему еще один поцелуй и вызывающе подмигнула. Виктор смотрел на закрывшуюся за ней дверь и, улыбаясь сам себе, думал о том, как здорово все устроилось. Им с Франческой удавалось большую часть времени проводить вместе, причем открыто и почти не таясь. В немалой степени они были обязаны этим Дорис, которая, пусть и невольно, не подозревая об истинных отношениях, собственными руками подтолкнула их друг к другу. Она с избытком оправдала восторженные отзывы о себе Франчески, оказавшись действительно очень общительной и добросердечной, щедрой хозяйкой, любящей принимать гостей. Дорис предоставила ему и Нику «открытое приглашение» к себе на виллу, выразив уверенность в том, что Виктору будет приятна возможность спрятаться в ее уединении от назойливости почитателей. И они с Ником почти каждый день проводили в чудесном доме Дорис в Кэп-Мартине, расположенном на мысе, выдающемся далеко в море, играли в теннис, купались и загорали на закрытом для посторонних пляже, гуляли по берегу моря, развлекались игрой в покер или джин, а порой – в крокет на лужайке, который доставлял Виктору неизменное удовольствие. Время от времени они устраивали обеды на террасе или очаровательные ужины при свечах в саду, предпринимали вылазки в Белью-сюр-Мер или в казино в Монте-Карло. В ответ на гостеприимство Дорис Виктор устроил изысканные обеды в «Ла Резерв» и в «Шато-Мадрид». Со своей стороны Ник вывозил их всех в Шевре-де-Ор-ин-Изе, живописную деревушку высоко в горах, и в «Ла Пират», симпатичный ресторан на открытом воздухе. Прибывший три дня назад Джейк немедленно присоединился к их компании и чувствовал себя в ней уже в полном смысле своим человеком. Вчера Джейк нанял в маленьком порту Белью быстроходный катер, и они совершили на нем морскую прогулку вдоль побережья, высаживаясь по дороге на берег для пикника, а на обратном пути зашли в Канн, чтобы выпить шампанского на веранде отеля «Карлтон» и побродить по сувенирным лавкам.
С самого первого дня, как они с Ником попали под опеку Дорис, Виктор понял, что ему требуется выработать иную линию поведения по отношению к Франческе и отбросить очевидно раздражавшую ее роль «доброго дядюшки». Более подходящим ему показалось чисто отеческое отношение, которое он разыгрывал легко и непринужденно. Франческа не стала возражать против этого, но со своей стороны повела себя так, будто явно наслаждалась представившейся возможностью быть с ним неуклюжей, капризной и непочтительной, чем немало забавляла его. В целом Дорис сумела создать в своем доме такую непринужденную и веселую обстановку, что Виктор с самого первого дня расслабился и не мог не признать, что прекрасно проводит время, испытывая полное внутреннее согласие с самим собой.
Возможность встречаться с Франческой наедине также не составила особой проблемы, причем главную роль здесь взял на себя Ник. Испытывая вполне искренний интерес к писательскому дару Франчески, он добровольно консультировал ее в работе над книгой, разыгрывая роль маститого наставника при начинающем писателе. В результате Франческа получила возможность относительно легко курсировать между виллой и отелем ,Да Резерв», таская за собой свою рукопись, и никто не находил предосудительными эти поездки, тем более что обычно они совершались в сопровождении Дианы. Впрочем, жизнь на вилле кипела вовсю, а граф и Дорис были так поглощены друг другом, своими планами на будущее, приготовлениями к балу и грядущей свадьбе, что на девушек вовсе не обращали внимания. По убеждению Виктора, они были абсолютно глухи к неопределенным намекам и досужим разговорам, откровенно не обращая внимания на растущее взаимное увлечение Дианы и Ника друг другом.
Вспомнив о времени, Виктор вскочил, натянул белый шелковый халат и вышел в гостиную. Налив себе стакан виши[8], он сделал большой жадный глоток воды и, присев к столу, снял телефонную трубку и вызвал номер Ника.
– Привет, малыш! Уже около десяти. Пора сматываться, – сказал он в принятой в общении между ними лаконичной манере.
– Заметано, старина. Пожуем чего-нибудь?
– Да, в обычное время.
– Отлично.
– Ариведерчи.
Виктор с довольной улыбкой положил трубку и, нацепив на нос очки в роговой оправе, принялся рассеянно просматривать список приглашенных на большой прием, который он давал в субботу в ресторане «Ла Пират».
– Вот и я, мой генерал. Готова к смотру. Как я выгляжу? Достаточно скромно? – спросила Франческа.
Виктор повернулся к ней, не вставая с кресла.
– Определенно нескромно! Я сказал бы даже, чрезвычайно сексапильно. Твоему отцу следовало бы держать тебя под замком, детка.
Он пошутил, но секунду спустя Виктор сообразил, что его шутливое замечание не слишком далеко от истины. Он оглядел ее оценивающим взглядом, стараясь представить, как она выглядит в глазах других мужчин. На Франческе была одета белая хлопковая рубашка, полы которой она завязала узлом под грудью, оставив обнаженной узкую полоску живота над очень короткими белыми шортами. Ярко-синий шейный платок и такого же цвета высокие сандалии на высокой танкетке завершали ее туалет. Этот простой наряд придавал ей особую соблазнительность, подчеркивая прелестную фигуру и привлекая внимание к ее длинным, безупречной формы ногам. Но помимо одежды, Виктор заметил в ней нечто такое, что заставило его затаить дыхание. Это «нечто» таилось в непривычной чувственности, написанной на ее лице, в отблеске опытности, читавшейся в ее глазах цвета топаза, которых он не замечал в ней раньше. Она выглядела, как глубоко и по-настоящему влюбленная женщина, которой отвечают взаимностью.
