Текст книги "Голос сердца. Книга вторая"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
Карлотта подозрительно взглянула на него.
– Когда мы только познакомились, ты тоже был посередине работы над книгой, но это не мешало нашим отношениям. И вообще, пока мы живем вместе, ты постоянно что-нибудь пишешь, то роман, то сценарий, но лишь с недавних пор твое отношение ко мне переменилось, – продолжала жалобно, но с раздражением в голосе скулить Карлотта, глядя на него из-под своих пушистых ресниц.
– Господи, Карлотта! Я уже немолод, мне пятьдесят один год, я уже давно не юный студент с постоянно стоящим членом.
Она бросила на него осуждающий взгляд.
– Но это – единственное, что ты когда-либо давал мне. К несчастью, я знаю, что у тебя есть женщина, Ник. Можешь не отпираться. Она названивает сегодня сюда целый день. Какая наглость – врываться в мой дом!
Ник непонимающе уставился на Карлотту.
– Названивает сюда? Кто? Какая женщина? О чем ты там, черт побери, бормочешь?
– Я не бормочу, а просто сообщаю тебе причем со спокойствием, которое меня саму удивляет, что твоя любовница целый день мне надоедает. Звонит и спрашивает тебя, но, естественно, отказывается себя назвать.
Видя, что ей удалось полностью завладеть вниманием Ника, Карлотта добавила с саркастической усмешкой:
– Возможно, она позвонит снова, в любую минуту.
Ник был заинтригован. Он покачал головой и с жаром заявил:
– Не представляю, кто бы это мог быть, честное слово. – Он задумчиво поскреб подбородок. – Правду тебе говорю, Карлотта.
Его недоумение было столь явным и неподдельным, что ей не оставалось ничего иного, как поверить ему. Ее гнев стал потихоньку улетучиваться, и, немного смягчившись, она сказала:
– Ты не должен меня осуждать за то, что я была так раздражена и расстроена. Подумай сам, тебя бы не разозлило, если бы незнакомый мужчина названивал сюда и, не называя себя, просил позвать меня к телефону?
– Я бы несомненно разъярился и стал бы тебя подозревать, – с усмешкой признался Ник. Теперь он все понял. Ее невероятная и, как всегда, беспричинная ревность снова вырвалась наружу. Так вот почему она угрожала ему своим отъездом! Он пожал плечами. – Да, конечно, она еще позвонит, если у нее ко мне важное дело, и тогда эта загадка точно разрешится, не правда ли? А пока – давай забудем об этом. Ты же знаешь, что я не терплю ссор. – Он встал, подошел к Карлотте и поцеловал ее в голову. – Мир, дорогая?
– Но только – пока, Николас, – строго ответила она, но, как он успел заметить, ее бархатные глаза потеплели, да, заметно потеплели.
– И больше никаких разговоров об отъезде в Венесуэлу, о’кэй?
– Да. Ты же понимаешь, что речь не шла об отъезде навсегда. Но мне хотелось бы в скором времени туда съездить. – Она почувствовала, как он весь напрягся, и торопливо добавила: – Пусть даже без ребенка, но мне надо действительно слетать домой. Отец плохо себя чувствует, и мама волнуется из-за него.
– На Рождество он прекрасно выглядел, – мягко сказал Ник и нежно сжал ее плечо. – Не волнуйся, с ним все будет хорошо. Просто он скучает без тебя точно так же, как я буду тосковать, если ты уедешь.
– Правда, Николас?
Она обернулась к нему, и он заметил тень сомнения, пробежавшую по ее лицу.
– Да, конечно, – поспешил заверить ее Ник, сильно сомневаясь в том, что и вправду будет сильно скучать без нее. – Кстати, по какому поводу ты так принарядилась? Я хотел спросить об этом сразу, как пришел, но не успел до того, как ты на меня набросилась.
– О, Николас! – она негодующе взглянула на него. – Надеюсь, ты не забыл о вечеринке у Долорес Орландо?
– Ах, черт, совершенно вылетело из головы! – с гримасой воскликнул он. – А мне действительно туда необходимо идти? Ты же знаешь, как я не выношу всю эту толпу крутящихся вокруг нее бездельников, порхающих с места на место. Они все – такое хамье, у меня нет с ними ничего общего. Сама Долорес – другое дело, она в порядке, – торопливо поправился Ник, заметив несогласие во взгляде Карлотты. – Слушай, она поймет меня, если я ей позвоню прямо сейчас и извинюсь.
Карлотта была готова вывалить кучу возражений, но потом передумала и промолчала. Если она заставит его пойти с нею, закатив одну из своих знаменитых сцен, то он надуется и испортит ей весь вечер своим ворчанием.
– Ладно, – слегка поколебавшись, согласилась она. – Ты не рассердишься, если я поеду туда одна?
– Нет, конечно. Все равно я собирался вечером немного поработать и буду только доволен, если ты хорошо проведешь время.
Он подошел к своему письменному столу, полистал телефонную книгу и набрал номер Долорес. Рассыпаясь в извинениях, он немного мило поболтал с нею, после чего положил трубку и радостно улыбнулся.
– У нее предполагается ужин а-ля фуршет, так что никаких проблем с размещением гостей. По ее словам, она разочарована, но принимает мои извинения. Ну, как насчет того, чтобы выпить на дорожку?
Карлотта попросила приготовить ей бокал «Lillet» с содовой, и следующие двадцать минут они провели, мирно беседуя на безопасные темы вроде их сына, здоровья матери Ника, предстоящего приема по случаю помолвки его племянницы Николетты. Наконец, отставив недопитый бокал, Карлотта встала.
– Перл думала, что нас сегодня вечером не будет дома, и ничего особенного не готовила на ужин. Но она потушила мясо для себя и мисс Джессики. Ты можешь поесть вместе с ними, или, если хочешь, тебе приготовят стейк.
– Предпочитаю тушеную говядину. Но я сам скажу Перл, можешь не беспокоиться. – Он взглянул на часы. Было уже восемь. – Кажется, я пропустил время рассказывать Виктору сказку на ночь. Я загляну проведать его после твоего отъезда.
– Он уже спит. Не буди его. Иначе он пожелает провести вечер с папочкой, который его только балует.
Дружелюбной улыбкой она постаралась скрасить брошенный упрек, повернулась и вышла из кабинета, шурша тафтой своего вечернего платья. Ник проводил ее вниз, помог надеть норковую шубку и поцеловал на прощание в щеку.
– Я поймаю тебе такси. Не люблю, когда ты одна ходишь по улицам. Пошли, я хочу проследить, что ты благополучно уехала.
Карлотта принялась было возражать, но Ник, не обращая внимания на ее протесты, быстро довел ее до перекрестка семьдесят четвертой улицы и Мэдисон-авеню, где им пришлось довольно долго мерзнуть на ледяном январском ветру. Наконец Ник заметил такси и, остановив его взмахом руки, помог Карлотте забраться в машину.
– Повеселись хорошенько, – напутствовал он ее, захлопывая за ней дверцу, потом повернулся и быстрым шагом направился назад к своему дому, где одним махом взлетел по ступеням к дверям. Нанеся визит на кухню и поболтав там недолго с Перл, совмещавшей у них обязанности кухарки и домоправительницы, Ник поднялся на второй этаж, где находилась комната сына. Он осторожно открыл дверь и вошел, неслышно ступая. В слабом розовом свете ночника он разглядел хорошенькую головку сына, лежавшую на подушке рядом с растрепанным плюшевым мишкой Снупи. Нагнувшись, Ник поправил одеяло, нежно погладил сына по голове с мягкими прямыми волосами и, склонившись еще ниже, поцеловал его в гладкую пухлую щечку.
– Спи спокойно, родной, – прошептал он, – я люблю тебя.
Следующие минут сорок или около того Николас Латимер провел за письменным столом в своем кабинете, тщательно правя и редактируя написанные за последние несколько дней страницы нового романа. Покончив с ними, Ник потянулся, снял очки в роговой оправе и устало протер глаза. Страницы сами по себе были хороши, но глава в целом все еще не получалась такой, как ему хотелось, и будь он проклят, если знал – почему. Ник всегда умел замечать слабые места в своих рукописях, считая эту свою способность особым даром. Гораздо важнее для писателя самому видеть свои недостатки и устранять их, чем замечать одни только удачи. Сейчас же Нику стало казаться, что он утратил эту способность к самокритике, и это его встревожило. Начало книги получилось превосходным, и работа над ней, продвигавшаяся на удивление гладко, без запинок, в последние месяцы неожиданно застопорилась, и он совершенно перестал двигаться вперед.
– Почему? – громко и требовательно спросил сам себя Ник и вскочил, охваченный нарастающим волнением. Он налил себе еще выпить, плюхнулся на диван, закурил сигарету и, растянувшись на спине, уставился в пространство. Его взгляд сам собой упал на книжные полки напротив, где написанные им романы выстроились в длинный ряд. Все они были мировыми бестселлерами, но каждый из них потребовал от него чудовищных усилий, стоил ему больших душевных страданий и огорчений. Ник нахмурился. Может быть, вот в чем дело: он ожидал, что все теперь пойдет намного легче. Но писать никогда не бывает легко. Если наступит такой день, когда его работа перестанет волновать его, то он должен немедленно отложить перо в сторону и навсегда покончить с писательским трудом. Вздохнув, Ник вытянулся на диване и задумался о своем житье-бытье.
Почему все-таки работа над книгой не спорится? Почему он чувствует себя таким усталым, неспокойным, раздраженным, даже опустошенным? Ведь он – один из самых удачливых современных романистов. Он заработал больше денег, чем он мог придумать, на что их потратить. У него прекрасное здоровье, тьфу-тьфу, надо постучать по дереву. Для своего возраста он вполне прилично выглядит – совсем немного седины в волосах, совсем нет морщин и складок обвисшей кожи. И, что важнее всего, у него есть сын, которого он обожает. Здоровый, красивый, умный мальчик с такой несравненной улыбкой, такой милый и любимый. Правда, некоторым критикам, когда-то превозносившим его, он перестал теперь нравиться. Но какое ему до них дело, до этих придир. Они – всего лишь узкая группка снобов, осуждающих его за то, что он, по их мнению, продался в погоне за коммерческим успехом. Может быть, их злит именно то, что его книги хорошо раскупаются? Вероятно, именно в этом все дело. Но неужели писатель трудится до изнеможения, растрачивая лучшие годы жизни, не надеясь на то, что его книги станут покупать? В любом случае его критики не правы. Он отнюдь не выдохся и не растратил свой талант, как они считают. Он продолжает писать о том, о чем хочет, и так, как находит нужным, отдавая своей работе все лучшее, что есть в нем. Более того, он вкладывает в каждую новую книгу частицу своей души. Читатели любят его произведения. К счастью! Вот если чье-либо мнение действительно что-то значит, так это мнение его читателей, благослови их Господь. Они, выкладывающие добытые нелегким трудом деньги за его книги, пишут ему чудесные теплые письма, вдохновляют его своими трогательными словами, скрашивают вечное писательское одиночество. А те литературные снобы, обвиняющие его в том, что он принес свой талант в жертву богу книготорговли, могут взять свои литературные премии и заткнуть ими свои глотки. Ник широко улыбнулся, представив себе, как много найдется таких глоток. А может быть, это вовсе не глотки, а нечто совсем противоположное? Надо будет обсудить это с отцом. И Ник громко расхохотался.
Заметив, что забытая им сигарета чадит, догорев до самого фильтра, Ник сел и загасил ее в пепельнице, морщась от противного запаха. Он потянулся было к серебряной шкатулке за новой сигаретой, но тут же отдернул руку. «Я же собираюсь в скором времени покончить с курением», – пробормотал он и отхлебнул глоток водки. Карлотта считает, что он слишком много пьет. Это не так, но, впрочем, пусть себе думает, что хочет. Его взгляд задержался на фотографии Карлотты, стоявшей на старинном столике рядом с диваном. Она была снята верхом на лошади на ранчо ее отца в Венесуэле, занимавшем площадь в четыре тысячи акров, и выглядела на снимке очень гордой, даже величественной и экзотически красивой. Карлотта Мария Калдекотт-Мендес-Энрайт. Фамилию Калдекотт она унаследовала от матери, элегантной и величавой Джиллиан, происходившей из семьи, принадлежащей к высшему обществу Филадельфии. Мендес – фамилия ее отца, дона Алехандро, отпрыска одного из самых богатых и могущественных семейств в его стране, а фамилия Энрайт осталась ей в наследство от увлечения юности, Джимми, недолго бывшего ее мужем, одного из тех калифорнийских Энрайтов, о которых никто не мог точно сказать, откуда они взялись. Она выскочила замуж за бедного недалекого Джимми, когда ей было двадцать три года, но очень скоро развелась с ним. Годом позже она познакомилась с Ником, и с тех пор они живут вместе.
Ник взял фотографию, поднес ее к глазам и стал пристально разглядывать ее ангельское личико с горячими карими глазами, обрамленное водопадом белокурых волос. Нет слов, она, несомненно, красавица и порой бывает очень мила, но, по большей части, ведет себя, как злая дикая кошка. «Странная смесь, – подумал Ник, – холодная независимость янки с их пуританским упрямством и твердостью в сочетании с горячей латиноамериканской кровью и бешеным темпераментом. В результате – молодая женщина с непредсказуемым характером, с постоянно меняющимся настроением. Тебе надо расстаться с нею, Николас Латимер. Ты несчастлив, и это чертовски отравляет тебе существование, в этом причина всех твоих нынешних проблем».
Поставив фотографию на место, Ник вскочил на ноги, подошел к окну и с угрюмым видом выглянул во двор. Выпавший несколько дней назад снег успел осесть и посереть, пропитавшись городской гарью. Лишенное листьев одинокое дерево казалось безжизненным скелетом на фоне серого, подсвеченного огнями Манхэттена неба, и выглядело сиротой. «Ты похоже на нас двоих, дерево», – сказал сам себе Ник. Он стоял у окна, опустив плечи, подавленный и несчастный, и безуспешно старался направить свои мысли по иному руслу, но они упрямо вновь и вновь возвращались к Карлотте. Он хотел жениться на ней, и она сама стремилась выйти за него замуж, но им никак не удавалось довести свои намерения до свадьбы. К сожалению, их устремления никогда не совпадали по времени, и они так и оставались официально неженатыми. В последнее время они ощущали давление, оказываемое на них со всех сторон, включая Виктора Мейсона. Две пары невероятно богатых бабушек и дедушек были очень расстроены той неопределенностью, в которой рос обожаемый ими внук, но ничего не могли поделать.
– Если говорить коротко, то всему виной твои холостяцкие привычки, Ник, мой мальчик, – заявил ему его отец на прошлой неделе. – Прошу тебя, женись на Карлотте, ради твоей матери, ради собственного сына. Венесуэла далеко, и Бог его знает, какие там законы. Ты можешь навсегда потерять своего ребенка, если его упрячут от тебя за такими крепкими стенами, как громадное богатство и влияние Мендесов. Дон Алехандро способен стать твоим врагом. Я не успокоюсь в своей могиле, если ты не решишься жениться до моей кончины.
Ник ответил тогда отцу, что тому ещё рано думать о смерти. Но, как ни крути, отцу уже стукнуло восемьдесят пять, и ему, хотя об этом никогда не заходила речь между ними, но они оба прекрасно понимали, недолго осталось жить на этом свете. Ник поморщился. Он обещал отцу серьезно подумать о своей женитьбе и переговорить об этом с Карлоттой. Но он все же не был уверен в том, что сумеет узаконить их отношения. Ее стремление к постоянному вращению в свете, во что она пыталась вовлечь Ника, ее постоянные претензии на его время, темпераментные взрывы эмоций, безумная ревнивость возводили чудовищные препятствия между ними, внося в дом дисгармонию, пагубно влиявшую на ребенка, не говоря уже о том, что постоянно нарушали мир и покой в душе Ника.
Он подумал о том, что несправедливо во всем винить Карлотту. Совместная жизнь с писателем, который большую часть времени погружен в себя, прикован к своим рукописям и не обращает на жену должного внимания, несомненно, нелегка для красивой молодой женщины, обожающей развлечения, которой всего-навсего двадцать девять лет. Нет сомнения в том, что Карлотта, при ее внешности и столь бесспорном преимуществе – быть единственной обожаемой дочерью отца-мультимиллионера, – легко и быстро найдет себе другого мужчину и, вполне возможна нового мужа.
Где, спрашивается, были его мозги? Если у него осталась хоть крупица разума, то ему надо бежать, как можно быстрее и не оглядываясь. Но как решиться на это? Ведь здесь его ребенок, его обожаемый сын. Но тогда, может быть, ему следует прислушаться к совету отца и без проволочек жениться на Карлотте? Защитить таким путем свое будущее и будущее своего сына. Ник застонал. Вот уже несколько месяцев он ходит вокруг да около, не решаясь взглянуть правде в глаза. Теперь истина открылась ему. Все дело в Карлотте, вот что ему мешает работать. Неожиданная, неприятная правда ошеломила его. Ник взволнованно запустил руку в свою шевелюру. Как же, ради всего святого, ему распутать этот узел!
41
Неожиданное озарение, когда человеку открывается неприятная, неприемлемая для него правда, прятавшаяся до того в дальнем уголке его сознания, всегда способно вызвать депрессию. Николас Латимер пребывал именно в подобном угнетенном состоянии духа, когда, сидя в гостиной после ужина, он принялся за вторую по счету сегодня вечером чашку кофе.
Он был неудовлетворен своей теперешней жизнью, это ясно. Но признание этого неприятного факта само по себе не способно устранить причины неудовлетворенности. Он столкнулся с несколькими серьезными проблемами, каждая из которых, по крайней мере в данный момент, представлялась ему неразрешимой. Ясно одно: если он хочет продолжать писать, то ему следует сначала навести порядок в личной жизни. Заниматься обоими этими делами с равным успехом – выше человеческих сил.
Так или иначе, но открывшаяся Нику правда нанесла ему сокрушительный удар, и он только-только начинал приходить в себя после пережитого им потрясения. Постепенно до него стало доходить, что его работа всегда была и остается на первом месте и он обязан отмести в сторону все личные невзгоды, чтобы закончить свой роман. Самые незначительные помехи или препятствия отвлекают его, засоряют ему голову. Кроме того, ему всегда была свойственна способность излишне переживать и волноваться по пустякам. С годами она не только не ослабла, но даже усилилась, а всякое волнение всегда отрицательно сказывалось на его творчестве.
Прокрутив все это в голове еще раз, объективно оценив все обстоятельства, Ник решил приложить максимум усилий к тому, чтобы изолироваться от всех домашних дел и проблем, в первую очередь от Карлотты, и в спокойной обстановке довести работу над романом до конца. Его прошлый опыт подсказывал, что выполнить это решение будет весьма и весьма непросто. При необходимости он может даже согласиться на ее отъезд в Венесуэлу, но, конечно, при условии, что она поедет туда одна, без сына. Возможно также, что ему следует уехать из дома самому. Куда бы ему податься? «Че-Сара-Сара» – вот единственное место на свете, которое располагает к работе, где ему, и это проверено, хорошо писалось прежде. Но Виктор скоро собирается приехать в одну из своих нечастых деловых поездок в Нью-Йорк и думает остановиться у него, по крайней мере на месяц. Поэтому нет никакого смысла ехать сейчас к нему на ранчо и вообще уезжать куда бы то ни было. Ник не испытывал ни малейшего желания пропустить приезд Вика и пожертвовать тем временем, которое они могли бы провести вместе. Виктор Мейсон – один из немногих постоянных в его жизни людей. И теперь, почти после тридцати лет дружбы, они с ним оставались так же близки, как прежде если еще не ближе.
«Мне не остается ничего иного, как быть здесь и постараться превозмочь все трудности», – решил Ник и поднялся, чтобы подбросить полено в камин. Выпрямившись, он обратил внимание на то, что Таурелл над камином висит немного криво, и слегка поправил картину. Отступив на шаг, Ник склонил голову к плечу, чтобы проверить результаты своих усилий, и, удовлетворенный ими, вернулся в свое кресло. Его взгляд скользнул по полотну одного из самых любимых им современных художников, написанному в манере нового импрессионизма. На картине была изображена прелестная юная девушка, стоявшая посреди залитого солнцем сада в океане цветов, прикрывающих своими бутонами и листьями ее наготу. Утонченным колоритом, замечательной игрой света на теле девушки, своей пасторальностью она напоминала работы позднего Ренуара. Ник влюбился в эту картину с первого мгновения, как ее увидел. Воздушные пастельные тона, создаваемое ею приподнятое, солнечное настроение как нельзя лучше гармонировали с отделкой и обстановкой его гостиной. Ее стены Ник обтянул тканью с преобладанием кремовых, белых и песочных тонов, кое-где оживляемых легкими абрикосовыми, бледно-зелеными и голубыми мазками. Потемневшее от времени дерево старинной мебели и антиков, которые Ник собирал во время своих поездок в Европу, хорошо сочеталось со светлыми стенами, придавая гостиной традиционный вид. Но все же обстановка этой комнаты оставалась очень интимной, выдававшей его личный вкус, его собственные представления о комфорте и элегантности. Каждый, кто попадал сюда, сразу подмечал спокойную красоту гостиной.
Оторвав взгляд от картины, Ник приподнял серебряный георгианский кофейник, но тут же поставил его на место. Одолеваемый волнением, с новой силой охватившим его, Ник вскочил и, подчиняясь минутному порыву, решил пойти прогуляться. «Долгая прогулка прочистит мне мозги, – убеждал он сам себя, – и потом, у меня сейчас не то настроение, чтобы работать». Торопливо спустившись в прихожую, Ник достал из стенного шкафа кашемировое пальто верблюжьего цвета и шарф, оделся и просунул голову в дверь кухни. Перл и мисс Джессика, очень милая шотландка, служившая у них няней, сидели там, обложившись поваренными книгами, и увлеченно обсуждали кулинарные рецепты. Ник сказал им, что уходит на часок прогуляться, и вышел из дома. Он свернул на Мэдисон-авеню, но, прошагав всего два квартала до отеля «Карлайл», уже сожалел о своем опрометчивом решении. На улице стало еще холоднее, поднялся порывистый ледяной ветер. Налетая на Ника, порывы ветра развевали его волосы, обжигали лицо и заставляли слезиться глаза. Нырнув под козырек отеля, он взглянул на часы, раздумывая, стоит ли ему забежать выпить в бар «Бимелманс» или зайти в кафе «Карлайл» послушать Бобби Смита. Но Бобби сейчас уже, наверное, добрался до середины своего выступления, а потом, Ник забыл повязать галстук. Остановив подвернувшееся такси, он сказал водителю адрес ресторана «Илейн» на Второй авеню и уселся, глубоко засунув руки в карманы, чтобы согреться.
Когда пятью минутами позже Ник толкнул дверь ресторана, он с удовлетворением заметил, что бар не забит, как обычно, посетителями под завязку, и, бросив пальто на вешалку, проскользнул к стойке. Он заказал коньяк «Реми Мартин» и закурил сигарету. Илейн сразу заметила его и, помахав издали рукой, подошла поприветствовать Ника с обычными для нее теплотой и дружелюбием. Он поболтал с нею несколько минут, пока Илейн не позвали разбираться с каким-то делом в ресторане. Мягкий коньяк, аромат которого был особенно хорош в сочетании с душистым дымом сигареты, сразу согрел его, и Ник обрадовался тому, что вышел из дома и зашел сюда. Постепенно напряжение стало отпускать его, и он расслабился, наслаждаясь ощущениями живой жизни и своей связи с остальными людьми, которые давали ему шум и суета в ресторане.
Ник обхватил бокал с коньяком ладонями и впился в него взглядом. Много лет прошло с той поры, как он отчаялся обрести свое счастье. Впрочем, кто, черт побери, мог назвать себя счастливым в этом проклятом мире? Хорошо когда-то написала по этому поводу Колетт: «Счастье в том, что одна неприятность сменила другую». Но он все же надеялся, что теперь наконец он сумеет найти спокойствие и довольство жизнью. Боже, через несколько месяцев ему исполнится уже пятьдесят два. Как летит время! Оно протекло у него между пальцами, унеся с собой романтический идеализм молодости со всеми его мечтами и надеждами, оставив ему черепки разбитых вдребезги иллюзий и ожиданий, опустошение и неизбывную печаль. Да, годы прошли в погоне за недостижимыми звездами, каждый раз ускользавшими от него прежде, чем он успевал дотянуться до них.
– Никак, это Николас Латимер, мой единственный и неповторимый Никки?
Он быстро обернулся и увидел перед собой смеющееся лицо Эстел Морган. Соскользнув с высокого табурета, Ник пожал протянутую ему руку и, наклонившись, поцеловал Эстел в подставленную ею ему щеку.
– Привет, Эстел, – дружелюбно поздоровался с нею Ник. – Как поживаешь? Куда ты запропастилась?
– Живу ужасно. Ношусь по своему обыкновению туда-сюда в надежде подцепить что-нибудь интересное на кончик своего старого пера, – ответила Эстел, глядя на него со своим обычным обожанием, ничуть не ослабевшим за прошедшие годы. – А ты превосходно выглядишь, такой же красивый и очаровательный, как прежде, мой дорогой Никки.
– Сколько лет мы не виделись? – усмехнулся Ник. – Года два?
– Ты прав, мы не встречались с тех пор, как я брала у тебя интервью для «Сегодня». Я по-прежнему работаю в этом журнале. От твоей последней книги я в восторге и знаю, что сейчас ты где-то посередине работы над следующей.
– Так точно. Тяну свою лямку. Послушай, Эстел, могу я предложить тебе выпить со мной?
– Нет, благодарю, я подошла всего на минутку поболтать. Мы ужинаем вон там с приятелями.
Она кивнула в сторону столика прямо перед баром. Ник взглянул туда и заметил несколько знакомых лиц, чьих имен он не помнил: одного известного актера, французского режиссера, чьи фильмы вызывали споры в обществе, и бродвейского литературного агента, с которым был близко знаком. Ник поклоном приветствовал его и снова повернулся к Эстел.
– Жаль. Может быть, по одной?
– Нет, спасибо.
Эстел придвинулась к нему и робко коснулась его руки.
– Удивительно, что я случайно столкнулась с тобой здесь, когда целый день безуспешно пыталась до тебя дозвониться.
Ник навострил уши и бросил на нее проницательный взгляд.
– Так это ты названивала мне домой? – спросил он, сообразив, что, по-видимому, Эстел была причиной его сегодняшней ссоры с Карлоттой.
– Да, я, несколько раз.
– Тебе следовало назвать себя, – укорил ее Ник, стараясь говорить безразличным тоном, но в глубине души готовый придушить Эстел за неприятности, которые она сегодня ему доставила.
– Я целый день носилась по городу и звонила тебе из автоматов. Поэтому не было смысла называться, поскольку ты все равно не смог бы связаться со мной, – пояснила Эстел.
– Понятно. Ты хотела сообщить мне нечто важное? – с любопытством спросил Ник, придавая своему лицу насмешливое выражение.
– Что-то вроде того. У меня к тебе поручение от… старого друга.
– И кто же он?
– Катарин.
Это имя на какое-то время лишило Ника дара речи. Он почувствовал, что тело его окаменело. Эстел неотрывно сверлила его своими маленькими блестящими, как две бусины, глазками. Единственное, что он сумел, так только повторить:
– Катарин…
– Да, Катарин Темпест.
– Я сам понял, о какой Катарин идет речь, – резко отозвался Ник и разразился неестественно громким смехом. Стараясь скрыть страшное волнение, обуявшее его, Ник заставил себя посмеяться подольше, мотая головой из стороны в сторону.
– Ты ведешь себя, как ребенок, Эстел. Поручение ко мне? От нее?
– Не понимаю, чему ты так поразился? И говоришь таким удивленным тоном, Никки. Ведь ты же был большой ее любовью когда-то.
Он промолчал. Его сердце несколько раз тревожно повернулось в груди, и он подумал: «Через столько лет!», а потом тихо спросил:
– Что за поручение она тебе дала, Эстел?
– Катарин хочет с тобой встретиться, Никки. Через десять дней она приезжает в Нью-Йорк.
Николас Латимер замер на месте, будто пораженный ударом молнии. Сообщение Эстел было для него самым ошеломительным известием за многие годы. Он отказывался поверить собственным ушам. Его светлые брови изумленно поползли на лоб.
– Убирайся ко всем чертям, Эстел. Если ты надумала подшутить надо мной, то это – дурная шутка. Ты сама чертовски хорошо знаешь, при каких ужасных обстоятельствах мы разорвали с нею всякие отношения. С тех пор мы не просто не встречались, но я даже ни звука не слыхал о ней. Господи, прошло уже десять лет, нет, двенадцать.
– Я вовсе не собиралась шутить такими вещами, зная, как ты к ней относишься, как вы относитесь друг к другу, – запротестовала Эстел и, понизив голос, добавила: – Она действительно хочет тебя видеть, честное слово. В любое удобное для тебя время.
– Зачем? Интересно, чего ради она возжелала меня повидать?
Волнение Ника стало особенно заметным, когда дрожащей рукой он поднял рюмку и отпил глоток коньяка. Потом, поставив бокал обратно на стойку, он впился глазами в Эстел.
– Она не назвала тебе причину?
Эстел отрицательно покачала головой:
– Нет, но я догадываюсь. Мне кажется, что она намерена восстановить дружеские отношения с тобой и еще с несколькими людьми, с которыми она поручила мне встретиться.
– С кем, например? – спросил Ник.
– Со своим братом, в частности.
– А, с сенатором от Иллинойса, с этой большой светлой надеждой демократов, которого они, как о том шепчутся на всех углах, намерены выставить одним из кандидатов на президентских выборах тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Черт побери! Это действительно интересно. Ведь они с Катарин были много лет на ножах. Должно было произойти действительно нечто чрезвычайное, если она ищет пути к примирению.
Эстел закивала головой в знак согласия. Тут Нику пришла в голову еще одна мысль, и он, сжав губы, строго взглянул на Эстел.
– Ты осталась довольно близка с Катарин после того, как все стало рушиться вокруг нее. Вероятно, ваша с ней дружба не прерывалась и потом. Ты встречаешься с нею?
Обуреваемый любопытством, Ник не мог с собой справиться – ему очень интересно было узнать, как выглядит Катарин теперь, когда ей перевалило за сорок.
– Я уже давно не виделась с нею. Время от времени она звонит мне, ну, вот как в этот раз, когда она попросила меня постараться связаться с тобой.
– Откуда она звонила? Она все еще живет в Европе?
– Не совсем…
Эстел заколебалась, не вполне уверенная в том, что ей следует раскрывать место пребывания Катарин, сообщать Нику о том, что она живет сейчас в отеле «Бель-Эйр». Решив ограничиться полуправдой, Эстел загадочно заявила:
– Она сейчас в Штатах, но не могу тебе точно сказать, где она находится в данный момент. – Не желая больше испытывать чувства Ника, она сочла нужным добавить: – Катарин вроде как путешествует, переезжает с места на место. Франческа Каннингхэм, я хотела сказать – Эвери. Держу пари, что Катарин пытается восстановить отношения и с нею, и я…
– Это совершенно невозможно, – перебил ее Ник и мрачно усмехнулся.
