Текст книги "Голос сердца. Книга вторая"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
– Почему ты не предупредила, что приезжаешь на день раньше, Катарин? – спросил Ким, остановившись в нерешительности посреди застекленной веранды.
– Но тогда бы не получился сюрприз, не правда ли, дорогой? – звонко засмеялась Катарин.
– Думаю, что да, – тихо отозвался Ким, не переставая все же жалеть о том, что она предварительно не позвонила ему. Когда они с отцом и Кристианом вернулись с обеда у Амфера, Катарин уже поджидала его на вилле, и это вывело его из равновесия.
Катарин пристально следила за ним, пытаясь угадать настроение и задаваясь вопросом, не совершила ли она какой-либо faux pas[11]. Может быть, у англичан считается дурным тоном приезжать раньше назначенного времени без предупреждения? Нет, это вздор! Ведь не более часа назад Франческа с восторгом и волнением приветствовала ее.
– Хорошо, разве ты не рад, что мне удалось вырваться сюда сегодня? – проворковала Катарин, соблазняюще и одновременно вызывающе глядя на Кима своими необыкновенными бирюзовыми глазами.
– Рад.
Ким потушил сигарету и, резко выпрямившись, впился в Катарин взглядом. Она сидела на небольшом плетеном диванчике, гигантские листья какого-то экзотического растения, росшего в кадке рядом, слегка затеняли ее лицо. «Какой тоненькой, даже хрупкой выглядит она в этом простом и строгом, лишенном всяких украшений, полотняном темно-синем платье», – подумал Ким. Катарин шевельнулась, и ее лицо, позолоченное лучами заходящего солнца, проникающими через стекла веранды, стало необыкновенно красивым. У него перехватило дыхание от ее изысканной красоты, и Ким застыл, пораженный ее очарованием, не в силах отвести глаз. С огромным трудом он заставил себя перевести взгляд и уставился куда-то в пространство поверх ее темноволосой головки. После минутного замешательства Ким направился к креслу напротив Катарин. Он опустился в него, и его взгляд снова стал сосредоточенным и непримиримым.
– Почему ты лгала мне? – тусклым, лишенным каких-либо эмоций голосом спросил он.
Катарин с изумлением взглянула на него. Она вскинула голову и, казалось, не понимала, о чем он ее спрашивает.
– Почему ты лгала мне? – повторил свой вопрос Ким. – Кэти Мэри О’Рурк?
Катарин в растерянности, как от удара, откинулась назад и сидела так, судорожными, короткими вздохами втягивая в себя воздух. Все ее очарование растаяло, глаза померкли. Казалось, что она парализована и больше не способна вымолвить ни слова.
– Так звучит твое настоящее имя, не правда ли? – тихо, но угрожающе потребовал ответа Ким.
Она промолчала, и он быстро заговорил вновь:
– Твое молчание подтверждает, что я прав. Я хочу знать, почему ты мне лгала?
Он придвинулся к Катарин, и его прозрачные глаза наполнились гневом. Испытывая отвращение к себе, но не в силах справиться со своим возмущением, он решил быть до конца безжалостным. Он обязан знать правду.
– Я жду ответа, я требую от тебя ответа!
Катарин сцепила руки и крепко сжала их, чтобы унять дрожь.
– Я вовсе не лгала тебе, Ким, – прошептала наконец она, – я просто не сообщила тебе своего настоящего имени. Я никому не называю его…
– Я – это не кто-то еще, – перебил ее разгневанный Ким. – Я – твой жених, пусть пока еще и неофициальный. Я сделал тебе предложение, и ты приняла его. Ты согласилась стать моей женой. Или ты забыла об этом? У тебя тогда была прекрасная возможность быть откровенной со мной. Почему ты не воспользовалась этой возможностью?
– Я не подумала, что это так важно для тебя, – растерянно ответила Катарин.
Ким недоверчиво уставился на нее.
– Не так важно! Господи, что за странные взгляды на жизнь у тебя? Мы бы все равно узнали рано или поздно твое настоящее имя… – Он недоуменно покачал головой, не сводя с нее пристального взгляда. – Людям, меняющим имя, обычно есть что скрывать. А что заставило так поступить тебя? Что хотела скрыть ты?
– Ничего, – энергично запротестовала она. – Когда я поступала учиться в Академию, то отбросила фамилию О’Рурк и назвала себя Темпест. Мне показалось, что это более звучное имя.
Катарин изо всех сил пыталась обрести самообладание, и на ее лице появилось некое подобие улыбки. Она постаралась придать легкость своему тону.
– Для актрисы нет ничего необычного в том, чтобы иметь сценический псевдоним. В Голливуде это обычное дело. Множество кинозвезд там выступают не под своими фамилиями.
– Я в этом не сомневаюсь, но ты упустила из виду один важный нюанс: ты собираешься стать моей женой, виконтессой Инглтон. Настанет день, и ты станешь двенадцатой графиней Лэнгли, а это само по себе налагает на тебя определенную ответственность. Кажется, ты не понимаешь, что вокруг имени женщины на которой я собираюсь жениться, не должно быть никаких тайн или даже легкого намека на нарушение приличий. Поэтому я считаю непростительной безответственностью с твоей стороны не видеть необходимости в том, чтобы быть со мной честной и откровенной. Интересно, ты и дальше собиралась скрывать от меня правду? Или ты намеревалась продолжать обманывать меня в надежде, что я никогда не докопаюсь до истины?
– Ну-ну, продолжай, Ким! – воскликнула Катарин, пристально глядя на пего. Убежденная в том, что всегда сумеет обвести его вокруг пальца, она почувствовала, что сумеет, при должной ловкости, выскользнуть из той западни, в которую ее загнал Ким. – По тому, как ты все это изобразил, можно подумать, что я – убийца, скрывающаяся от правосудия. Конечно, мне следовало бы тебе все рассказать, я даже соби…
– Может быть, ты также намеревалась мне сообщить о том, что ты вовсе не сирота, – перебил ее, сверкнув глазами, Ким, – кем ты представлялась с момента нашего знакомства?
Возмущенно глядя на нее и не дожидаясь ответа, он гневно вскричал:
– Как не пыталась бы ты оправдать свою ложь вокруг своего имени, ты не сможешь, повторяю, не сможешь отрицать, что самым возмутительным образом солгала мне о своем семейном положении! Скажи мне, Катарин, как это можно быть сиротой при живом отце? – Его голос зазвенел от гнева. – Твое поведение по отношению ко мне достойно сожаления, и оно пугает меня. Я потрясен твоей нечестностью! Ты ужасно обидела меня ею. Ты осквернила также самую преданную дружбу моей сестры и доброе расположение к тебе моего отца. Не могу передать, как он возмущен. В нашем кругу, Катарин, презирают лжецов, – закончил он свою речь и дрожащими руками закурил сигарету.
Катарин похолодела, желудок сдавил спазм, будто она проглотила твердый комок. Какое несчастье, что он узнал обо всем столь преждевременно! Теперь она потеряла все свои козыри. Но ей хватило ума и хитрости сообразить, что в ее положении попытки оправдываться, каяться или защищаться только ослабят ее позиции. Поэтому она сразу перешла в атаку. Выпрямившись, с холодным презрением и даже с оттенком превосходства в голосе она заявила:
– За всем этим чувствуется рука Дорис. Шпионить за людьми! Вмешиваться в их частную жизнь! Какая низость! Я очень удивлена, что твой отец не находит достойной порицания эту ее… сомнительную деятельность. Я, по крайней мере, таковой ее считаю. Дорис, а не я, заслуживает осуждения.
Ким почувствовал, как его лицо обдало горячей волной.
– Дорис совершенно определенно не занималась никакими расследованиями, касающимися тебя. Она слишком чиста и порядочна, чтобы быть замешанной в таком грязном деле, как шпионаж. Информация случайно попала ей в руки…
– Ага, я оказалась права! Я была в этом уверена! – с оттенком триумфа и некоторой бравады вскричала Катарин. Но и то, и другое было наигранным, поскольку в глубине души она оставалась глубоко растерянной и еще только-только нащупывала линию своего дальнейшего поведения. – Позволь сказать тебе кое-что еще, Ким. Уверяю тебя – ты ошибаешься. Я глубоко убеждена в том, что Дорис приложила все силы для расследования моего чикагского прошлого, стараясь откопать там какую-нибудь грязь обо мне. Пускай, меня это мало волнует. Ей ничего там не выкопать. Мне нечего скрывать, как я тебе уже говорила. У меня нет никаких «скелетов в шкафу».
– Я не вполне понял, к чему относится твоя последняя тирада, и не намерен удостаивать ее ответом. – Ким впился в нее взглядом и нахмурил лоб, который пересекла глубокая борозда. – Ты же не можешь отрицать, что у тебя есть отец и он живет в Чикаго?
– Нет, это правда. У меня были свои причины поступать так, как я поступила, и в этот уик-энд я как раз собиралась все тебе объяснить, хотя теперь ты вряд ли этому поверишь. – Катарин равнодушно пожала плечами. Ироническая усмешка скривила ее прелестные губы. – Но, кажется, мне не придется ничего рассказывать. Дорис, эта мастерица шпионажа, избавила меня от лишних хлопот. Пусть она еще немного покопается в грязи и представит тебе полный отчет.
Ким с негодованием воззрился на нее. Его кровь вскипела. Он с большим трудом справился с искушением схватить ее за плечи и как следует встряхнуть. Гневно сжав губы, он запустил руку в карман брюк и достал помятый почтовый конверт.
– Я не позволю тебе переводить огонь на ни в чем не повинную Дорис. Случилось так, что несколько недель назад, когда она ездила за покупками в Монте-Карло, Дорис случайно встретила в магазине свою старую знакомую из Чикаго. В разговоре с нею Дорис ненароком упомянула твое имя и сказала, что мы с тобой встречаемся. Это было ничего не значащее замечание, сделанное ею в одном ряду со многими другими, касающимися ее собственных дел. На другой день она получила от той женщины вот это письмо, в которое была вложена вырезка из местной газеты. В статье говорится о тебе и есть твоя фотография, сделанная на съемках в замке Лэнгли. Вот письмо. Пожалуйста, прочти его.
Катарин с угрюмым выражением лица и вызовом в глазах опустилась обратно на диван и крепко сцепила руки, лежащие на коленях.
– Я не желаю читать его.
– Тогда я сам прочту его тебе, – сердито сказал Ким, которого приводили в ярость надменная поза Катарин, ее показное равнодушие.
Он вынул из конверта письмо. Ким уже знал его наизусть, и ему не составило труда отыскать нужное место.
– Вот что пишет подруга Дорис: «Я обнаружила прилагаемое интервью с Катарин Темпест в воскресном приложении к «Чикаго трибюн» и сразу ее узнала. Нам она была известна под именем Кэти Мэри О’Рурк, и они вместе с Жанетт учились в монастырской школе. Как тесен мир, не правда ли? Нас давно интересовало, что с нею сталось. Она исчезла из Чикаго так неожиданно и внезапно, что ее судьба многие годы была окутана тайной. Мы не знакомы с ее отцом, который, несомненно, ничего не знает о своей дочери. Мы рады узнать, что в конечном счете с нею все в порядке и ее дела идут столь успешно. Пожалуйста, напишите ей про нас». Остальная часть для нас не представляет интереса – обычная дамская болтовня о светской жизни в Чикаго.
Ким спрятал письмо обратно в конверт, который сунул снова в карман, а газетную вырезку положил на столик перед Катарин.
– Возьми ее. Может быть, потом захочешь прочесть. Эстел Морган сделала тебя знаменитой, расписав в восторженных тонах твой талант.
Катарин, переполняемая замешательством и чувством горького разочарования, промолчала. Ее обман случайно раскрылся раньше, чем она успела в нем признаться. Какой же дурой она была! Ей следовало открыться Киму много недель назад, когда она собиралась сама поведать ему всю свою историю, представив ее так, чтобы вызвать у него сочувствие, понимание и поддержку. Выжидая, она только навлекла на себя его гнев.
Ким ждал, что Катарин скажет что-нибудь, сделает какое-то заявление, но, не дождавшись ничего подобного, он встал и подошел к окну. Невидящими глазами он смотрел на море. С самого своего возвращения из Грасса в начале недели и последовавшего за ним разговора с отцом и Дорис он жил под грузом возмущения и других, переполнявших его эмоций. Вести из Чикаго выбили у него почву из-под ног. Но не только. Он был вынужден скрывать обуревавшие его чувства, заставляя себя казаться беззаботным перед Франческой, кузеном и кузиной, перед многочисленными гостями. Столь непривычное для Каннингхэмов притворство подтачивало его душевные силы, и он чувствовал себя опустошенным. Как не покажется это странным, но после встречи с Катарин его гнев стал понемногу таять и спокойствие начало снисходить на него.
Он вернулся в свое кресло и какое-то время сидел молча в глубокой задумчивости. Наконец он снова пристально посмотрел на Катарин.
– Мне хотелось бы кое о чем спросить тебя.
Она сдержанно кивнула.
– Ведь ты – умная женщина. Скажи мне, Бога ради, как ты могла надеяться сохранить в тайне свое происхождение, имея в виду свою будущую карьеру в кино? Ты, несомненно, должна была понимать, что рано или поздно кто-нибудь узнает тебя и правда выйдет наружу.
– Да, конечно, понимала, – согласилась Катарин, – и я давно собиралась все тебе рассказать.
– Так почему же ты не сделала этого?
– Я ждала подходящего момента. Я так была поглощена работой… – Ее голос упал почти до шепота, а потом и вовсе прервался. Она потерла одну руку о другую, откашлялась и немного громче договорила: – Вспомни, в каком напряжении я была тогда на съемках в Йоркшире, а потом, когда мы вернулись в Лондон, ты был вынужден остаться в Лэнгли, поскольку твой отец находился здесь с Дорис. Мы почти не виделись тогда, и мне показалось, что лучше подождать, пока мы не приедем сюда на отдых…
– Если бы ты все мне рассказала раньше, – вздохнул Ким. На какое-то время он ушел в свои мысли, а потом пробормотал: – Помимо самой любви в ней так много всего другого, Катарин. Между влюбленными, особенно если они собираются пожениться, хотят провести вместе всю оставшуюся жизнь, должны быть доверие и дружба. Будучи неоткровенной со мной, ты подорвала мое доверие к тебе, Катарин.
Его слова, сказанные мягко и негромко, будто ножом полоснули ее по сердцу. Все старательно выстроенные ею бастионы разом рухнули, ее огромные глаза на мертвенно-бледном лице превратились в бездонные омуты и подернулись непрошеными слезами.
– Только не плачь, – упрашивал ее Ким, – не плачь, ради Бога. Я не выношу твоих слез.
– Хорошо, я не буду, – ответила Катарин, глотая слезы.
Она протянула руку к шкатулке из белого оникса, достала из нее сигарету и закурила, не дожидаясь, пока Ким поднесет ей огонь. Глубоко несчастная, она молча курила, стараясь не встречаться с ним глазами.
– Как и мой отец, я считаю, что лжецы – ненадежные во всех отношениях люди, – заговорил Ким, придвигаясь к ней. – Смотри мне в глаза, Катарин, – приказал он и, когда она молча исполнила его приказание, продолжил: – В общем, одна ложь влечет за собой другую, та – третью, и так без конца. Ложь незаметно становится образом жизни. В нашей семье нет места тому, кто не способен всегда говорить правду, независимо от того, какие последствия для него может повлечь за собой абсолютная искренность. Когда ты была в Лэнгли, ты видела доспехи па стенах каминного зала и часто спрашивала об истории и традициях нашей семьи. Ты помнишь девиз нашего рода?
– Да, – с усилием ответила Катарин.
Ким больше ничего не сказал и сидел, молча наблюдая за ней. Инстинктивно Катарин поняла, что он ждет, чтобы она произнесла вслух те несколько латинских слов, девиз древнего рода Каннингхэмов. Набрав полную грудь воздуха, она тихо, по отчетливо выговорила:
– Pardessus tout: Honneur.
Ким кивнул. Глаза его просияли.
– И я тогда сказал тебе, что означают эти слова: «Честь превыше всего!» С великих рыцарских времен каждый Каннингхэм из Лэнгли руководствуется в жизни этим девизом, в нем заключен кодекс нашего поведения.
Его лицо смягчилось.
– У Ричарда Ловеласа есть стихотворение, которое мне особенно нравится. Там есть такая строка: «Я не могу любить тебя, любимая, больше чести». Думаю, что в этих простых словах выражена вся моя мужская сущность.
Ким надолго замолчал. Потом, грустно покачав головой, произнес:
– Ах, Катарин, Катарин, почему ты не доверилась нашей любви, почему ты не поверила мне настолько, чтобы сказать о себе всю правду? Неужели ты не понимаешь, что ты натворила?
Она безмолвно смотрела на него.
– Ты поставила нас обоих в немыслимое положение перед моим отцом.
Катарин послышалось отчаяние в его словах.
– Да, – прошептала она, – мне кажется, что я понимаю, Ким. Я хочу теперь же все рассказать тебе, и тогда ты, возможно, поймешь меня и не станешь осуждать столь беспощадно.
Ее лицо, юное, нежное и беззащитное, с немой мольбой было обращено к нему. Ким кивнул, и Катарин начала свой рассказ.
– Видишь ли, вся эта история возникла из-за того…
Она неожиданно замолчала и взглянула в сторону стеклянной двери, за которой послышались голоса. Дверь распахнулась, и на веранду влетела, будто подхваченная порывом ветра, Франческа. За ней следом, но на некотором удалении, показались Дорис и граф, оба с бокалами шампанского в руках.
– Вот ты где, Ким! Ты уже нашел Катарин? Это прекрасно, – весело окликнула его Франческа, но на полпути к ним от двери она как вкопанная застыла на месте. – О Боже, что случилось? Вы оба выглядите такими несчастными.
Обескураженные столь неожиданным вторжением, Ким и Катарин молчали. Франческа повнимательнее присмотрелась к ним, и ее внимание привлекла к себе Катарин, тихо сидевшая в кресле с бледным и совершенно расстроенным лицом. Ее руки беспокойно шевелились у нее на коленях. Франческа почувствовала их старательно сдерживаемое волнение и испытала неловкость от своего бесцеремонного вторжения. Повернувшись на своих босых пятках лицом к брату, она гневно спросила его:
– Что тут произошло? Отвечай мне.
Ким не проронил ни слова. Тогда граф, кашлянув, сделал несколько быстрых шагов вперед и встал рядом с Франческой.
– Приветствую вас, Катарин, – произнес он лишенным всякого выражения голосом.
Катарин в ответ молча поклонилась и ничего не ответила.
– Приношу извинение за наше столь бесцеремонное вторжение, – продолжил Дэвид, – но мы не подозревали, что вы здесь с Кимом. Мы сию минуту покидаем вас, чтобы вы могли без помех продолжить свою беседу. – Он крепко взял Франческу за руку. – Идем, дорогая.
Но Франческа не поддалась его нажиму.
– Но в чем дело? – продолжала она настаивать, повышая голос. – Я хочу…
– Нет! Пожалуйста, не уходите! – вдруг воскликнула Катарин. – Мне хотелось бы, чтобы вы, Дэвид, послушали то, что я должна рассказать Киму, то, что я как раз начала ему говорить, когда вы вошли. Я хотела бы, чтобы Франческа послушала тоже.
Она бросила быстрый взгляд в сторону Дорис.
– И вы тоже, Дорис. Возможно, именно вас это заинтересует больше, чем кого бы то ни было.
– Ну что же, если вы того желаете, Катарин, – отозвалась Дорис. Она повернулась, чтобы закрыть дверь на террасу, и присоединилась к ним.
Франческа, вопросительно взглянув на Катарин своими проницательными глазами, села в кресло рядом с братом лицом к подруге. Катарин не ответила на ее взгляд, и тогда Франческа уставилась на брата. Но тот оставался непроницаемым и продолжал сидеть с замкнутым, лишенным всякого выражения лицом.
Как только Дорис и Дэвид разместились па другом диванчике, Катарин тихим, напряженным от сдерживаемых эмоций голосом обратилась к Франческе:
– Я совершила нечто ужасное, Франки, нечто столь чудовищное, чему, возможно, нет прощения. Я солгала Киму, я обманывала тебя тоже и всех остальных. Это было моей ошибкой, теперь я вижу…
Она выдержала драматическую паузу, сжала губы и отчаянно заморгала, борясь с навернувшимися на глаза слезами. Опустив голову и разглядывая собственные руки, Катарин тихо вздохнула и наконец снова подняла глаза на Франческу.
– Дорис узнала все о моем обмане. Конечно, это произошло совершенно случайно, но я даже рада этому, – пряча тонкий намек за этой дипломатической формулировкой, продолжила Катарин. – Вполне естественно, что Дорис сочла необходимым сообщить обо всем Киму и твоему отцу. Ким только что упрекал меня за это.
Выражение ужаса возникло на лице Франчески.
– В чем же заключалась твоя ложь, Кэт? – мягко спросила она, хорошо понимая все неудобство и отчаяние, испытываемые подругой, и стараясь помочь той немного расслабиться. Но, несмотря на свой дружеский тон, Франческа была сильно встревожена подобным обескураживающим заявлением Катарин, поскольку ложь в их семье, всегда придерживавшейся самых высоких стандартов в вопросах чести и порядочности, считалась тягчайшим преступлением. Атмосфера на веранде оставалась тягостной, воздух в ней буквально дрожал от разлитого в нем напряжения.
Торопливо, захлебываясь словами, Катарин поведала о том, как появилась се теперешняя фамилия, Темпест, и о причинах, заставивших ее сменить имя. Рассказывая, она по-прежнему обращалась к Франческе, бросая время от времени испытующие взгляды в сторону Дорис и графа. Когда Катарин закончила свой короткий рассказ, Франческа, как обычно, ринулась защищать подругу, пытаясь сгладить сказанное ею и прояснить ситуацию.
– В самом деле, папочка, нет ничего особенного в том, что Катарин сменила фамилию и взяла себе псевдоним, – с победным видом обратилась она, улыбаясь, к графу. – Например, я знаю, что настоящее имя Виктора – Витторио Маззонетти, а прапрадедушка Ника тоже сменил фамилию, когда эмигрировал в Америку. Он у него был немецким евреем с какой-то совершенно невыговариваемой фамилией.
– А откуда ты все это знаешь, Франки? – осведомился граф и, узнав, что они сами рассказали об этом, пробормотал: – Очень мило.
Его тон заставил Катарин вздрогнуть, и, желая поскорее покончить со всем, она сказала:
– И еще, Франки, я вовсе не сирота. Мой отец жив, его зовут Патрик Микаэль Сип О’Рурк. Он потомок первых ирландцев, эмигрировавших в Америку, и сейчас живет в Чикаго. У меня также есть брат, Райан, ему сейчас девятнадцать лет.
Катарин выпрямилась, сидя на диване, ее сине-зеленые глаза обрели живость и глубину, когда она взглянула на Дорис.
– Уверена, что вы, Дорис, слышали о моем отце. Он – председатель правления «Тейрамар лэнд дивелоупмент корпорейшн», крупнейшей строительной компании на Среднем Западе. Он также владеет гигантской недвижимостью. Подозреваю, что половина Чикаго принадлежит ему. Он сильно увлекается политикой и является большой шишкой в чикагском отделении Демократической партии. Вы, конечно, должны были слышать это имя, не так ли, Дорис?
– Несомненно, – не смогла скрыть своего удивления Дорис. – Но я не имела удовольствия быть знакомой с ним лично, – добавила она после секундного размышления, искренне недоумевая, что могло заставить Катарин скрывать свое имя, учитывая богатство и общественное положение ее отца.
Еще менее того понимал это Ким, который медленно проговорил:
– Насколько я понимаю, твой отец – состоятельный и достойный уважения человек, один из выдающихся членов общества. Тебе явно нечего стыдиться его и скрываться. Зачем ты выдумала эту глупую историю о своем сиротстве? Это не укладывается в моей голове.
– Единственная причина, по которой я назвалась сиротой, в том, что именно таковой я себя ощущаю. Я действительно считаю себя сиротой.
Катарин дала слушателям переварить сказанное, а потом, энергично помотав головой из стороны в сторону, добавила:
– Вы, кажется, сомневаетесь в моих словах, но это правда.
В ответ никто не сумел вымолвить ни слова. Они все молча смотрели на нее со смешанным чувством недоверия и замешательства, ясно читавшимися на их лицах. Но четыре пары глаз, вопрошающе устремленных на нее, отнюдь не смутили Катарин. Она оставалась совершенно невозмутимой, пока они изучали ее. Профессия приучила ее к пристальному вниманию публики. Грустная тень упала на лицо Катарин. Она отвела задумчивый взгляд от своих слушателей и сосредоточенно уставилась на противоположную стену. В призрачном ореоле перед ее мысленным взором возник неизбывно прелестный образ матери. Голос Катарин, задумчивый и необыкновенно музыкальный, ее неповторимый голос, так выделявший ее, чисто и ясно прозвучал в тишине веранды:
– Моя мать была необыкновенной красавицей и настоящей гранд-дамой. Она очень любила меня. Возможно, ни одного ребенка не любили так сильно, и мы были с нею близки настолько, что я не берусь это выразить словами. Она не меньше меня самой желала, чтобы я стала актрисой, и всем сердцем и душой верила в меня. Я боготворила ее. Когда мне было лет десять, она тяжело заболела. Ее не стало, когда мне исполнилось тринадцать.
Рыдание перехватило горло Катарин, и слезы хлынули из ее глаз. Она вытерла глаза рукой и продолжила:
– Я была безутешна. Мой отец ненавидел меня из-за брата. Райан хотел стать художником, а я поддерживала его в этом стремлении точно так же, как мама поощряла мой талант к сцене. Отец ужасно злился на меня за это. Он решил сделать из Райана политического деятеля и всячески старался вбить клин между нами, считая, что я слишком сильно влияю на своего младшего брата. Он разлучил нас именно в тот момент, когда мы сильнее всего нуждались друг в друге. Он отослал Райана в частную школу на Востоке, а я сама стала пансионеркой в монастырской школе. Когда мне исполнилось шестнадцать, отец под давлением моей тетки согласился отправить меня в Англию для завершения среднего образования. Мне не терпелось вырваться из Чикаго, где больше ничего меня не удерживало. Мама умерла, а Райан был далеко. Я также была уверена в том, что отец тоже хотел навсегда от меня избавиться. Итак, я уехала из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться. У меня действительно нет больше семьи.
Беспрерывный поток ее слов наконец иссяк, и Катарин застыла в ожидании. На веранде воцарилась мертвая тишина. Никто из слушателей не шелохнулся, пока Катарин вела свой рассказ, и теперь, когда она закончила его, все по-прежнему оставались неподвижными. Ким и Франческа, глубоко тронутые откровениями Катарин, обменялись быстрыми сочувственными взглядами, но ни он, ни она не осмелились нарушить тишину, и оба выжидающе поглядывали на своего отца. Лицо графа оставалось непроницаемым, и они ничего не смогли прочесть на нем. Когда же он наконец заговорил, его голос прозвучал добросердечно и мягко:
– Ненависть – слишком сильное и жестокое слово, Катарин. Может быть, вы неверно оцениваете отношение к вам вашего отца. В то время вы были так юны, почти ребенком, и я уверен, что вы усмотрели с его стороны ненависть к себе там, где ее не было вовсе. Трудно себе представить, чтобы хоть один отец мог ненавидеть собственную дочь…
– Он – мог! Да, он – мог! – перебила его Катарин, побледнев сильнее прежнего. – Он до сих пор продолжает ненавидеть меня. Ненавидеть, вы слышите! – взволнованно кричала она. Слишком часто испытывала она на себе проявления его ненависти, чтобы усомниться в ней. При воспоминании об отце она задрожала всем телом.
– Ну-ну, дорогая, не надо так волноваться.
Графа испугала столь эмоциональная вспышка со стороны Катарин, и он всерьез стал опасаться за ее здоровье. Волнение се было слишком очевидным и неподдельным, и ему пришло в голову, что нервы Катарин натянуты намного сильнее, чем он предполагал. Он украдкой взглянул на Дорис, умоляя ее глазами о поддержке. Дорис теснее придвинулась к нему и ласково накрыла рукой его руку. Граф не сводил глаз с Катарин.
– С вами все в порядке, дорогая?
– Да, я прекрасно себя чувствую, – более спокойным тоном ответила Катарин, пытаясь восстановить хладнокровие и самообладание.
Убедившись, что она немного успокоилась, по крайней мере внешне, Дэвид продолжил:
– Боюсь, что я по-прежнему пребываю в некотором недоумении, несмотря на все поведанное вами о своей ранней юности. Как уже заметил раньше Ким, нелегко попять, зачем вам потребовалось представляться сиротой. Столько ненужных осложнений! Насколько бы легче и правдоподобнее было бы все, если бы вы просто разорвали всякие отношения со своим отцом из-за ссоры между вами, и делу конец. Никто из ваших знакомых не стал бы глубоко вникать во все детали ваших семейных обстоятельств. Хорошо известно, насколько англичане нелюбопытны в определенных вопросах и как не склонны они осуждать других. А уж мы, вне всякого сомнения, удовлетворились бы вашим сообщением на эту тему и только бы прониклись к вам большими симпатиями и сочувствием.
– Возможно, что вы правы, Дэвид, – нехотя призналась Катарин, – но я была такой жалкой и несчастной тогда, когда поступала в Академию. Еще будучи в пансионе в Суссексе, я испытала чудовищные унижения. Вы не можете себе вообразить, насколько несчастной я была там. – Ее губы снова задрожали. – Я там была совершенно заброшенным ребенком, единственной, кто на все каникулы и праздники оставалась в пансионе с хозяйкой. Мне некуда было податься, – срывающимся голосом прошептала она. – Отец не хотел, чтобы я приезжала в Чикаго, а тетя Люси была слаба здоровьем и тоже не могла забирать меня к себе. Никто ни разу не навестил меня в школе по родительским дням, никто не приходил на школьные спектакли и на другие мероприятия. Неужели вы не понимаете, насколько я была унижена тем, что у меня не было семьи, которая любила бы меня, ни единого человека, который бы заботился обо мне. Я была очень одинока. То был чудовищный период моей жизни, и я решила никогда больше не повторять столь печальный опыт. Поэтому, когда я поступала в Академию, то придумала себе новое имя и назвалась сиротой, чтобы никогда больше мне не потребовалось придумывать отговорки, объясняющие, почему ни мой отец, ни мой брат не интересуются мною. Я была вынуждена так поступить, я должна была защитить себя сама.
Слезы ручьем хлынули из глаз Катарин, и она зарыдала, прикрыв дрожащими руками мокрое от слез лицо. Ким вскочил со своего места и подсел к ней на диван. Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
– Успокойся, любимая, – нежно сказал он, баюкая ее в объятиях и прижимая одной рукой се голову к своей груди, другой гладя ее волосы. Он совершенно забыл о том, какое неблагоприятное впечатление может произвести на его отца столь бурное проявление чувств с его стороны. В данный момент он думал только о Катарин. Последние сомнения растаяли в его душе, гнев улетучился. Он знал только одно, что по-прежнему любит ее и не может без нее жить.
Франческа тоже сидела, глотая слезы. Добросердечная и чувствительная к чужим страданиям, она искренне переживала за свою подругу. Ей всегда казалось, что в прошлом Катарин пришлось испытать много горя, и теперь ее подозрения подтвердились. Ей было совершенно ясно, что Катарин нуждается в любви и понимании с их стороны, а вовсе не в осуждении ее проступков. В конце концов, ее обман был совсем не таким серьезным. Франческа застыла в своем кресле, подумав, что уж она сама меньше, чем кто-либо другой, имеет право осуждать Катарин Темпест. Тревожная мысль, мелькнувшая в ее голове во время рассказа Катарин, теперь дошла до нее во всей своей очевидности. «Я сама – не меньшая обманщица, чем она. Мне не приходится лгать по поводу своих отношений с Виктором лишь потому, что меня о них никто не расспрашивает. Я не лгу только по недоразумению, а это еще бесчестнее», – терзалась она нахлынувшими угрызениями совести.
