Текст книги "Голос сердца. Книга вторая"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
Франческа сжала губы так, что они обратились в тонкую нитку, перерезавшую ее лицо, удивленно уставилась на него.
– Боже мой, Никки, вы капитулируете перед ней с удивительной легкостью, – с трудом, задыхаясь и крепко сжимая руки, сложенные на коленях, проговорила она.
Ник, все еще погруженный в анализ своих нынешних ощущений, недоуменно нахмурился.
– Удивительная вещь, Франки, но я ничего не чувствую. Нет, не совсем так. Я сгораю от любопытства. Мне не терпится узнать, как она живет, послушать, что она хочет нам сказать.
– Любопытство до добра не доводит.
– Не скажите. Должен признаться, мне очень хотелось бы узнать, зачем она тогда продала «Флорабелль», и еще кое-что. А вам разве не интересно было бы выяснить, зачем она придумала все про Виктора?
– Теперь все это не имеет никакого значения. Какая разница, почему. И с чего вы решили, что на этот раз она скажет вам правду?
Франческа хорошо понимала, что Нику хочется подняться в номер Катарин, и очень опасалась, что ей придется составить ему компанию.
– Это поможет нам разрешить все сомнения, вы не находите, Франки? Скажу вам кое-что еще, дорогая. Многие годы Катарин, как наваждение, преследует меня; Мне кажется, что, поговорив с ней, я смог бы раз и навсегда избавиться от ее невидимого присутствия, выбросить ее из своего сердца. Честное слово, я действительно считаю, что обязан наконец разделаться с этой моей «смуглой леди сонетов».
Франческа кивнула. Нежная любовь и дружеские чувства, которые она всегда питала к Николасу Латимеру, с новой силой вспыхнули в ней. Она припомнила все хорошее, что он делал для нее в прошлом, его преданность, его неизменную моральную поддержку, и, немного смягчившись, сказала:
– Мне понятны ваши чувства, Ник. Вы так сильно любили ее, были связаны с ней столь долгими и непростыми отношениями. Наверное, для вас было мучительной пыткой многие годы помнить о ее предательстве и задаваться вопросом, почему она тогда так поступила с вами. – Она взяла руку Ника и легонько пожала. – Но я не могу позволить, чтобы вы шли к ней один. Видите ли, Ник, я по-прежнему ей не доверяю.
– Не уверен, чтобы я сам ей доверял, красавица, – рассмеялся Ник, – но мы с вами теперь – стреляные воробьи. Ей не удастся снова нас одурачить. Ну а сейчас мы можем смело расплатиться и подняться на двадцать второй этаж, чтобы выслушать, что эта особа пожелает нам сказать.
Они трое сидели перед громадным, во всю стену окном в раме без переплетов номера Катарин, выходящим на Мэдисон-авеню. Ник с Франческой вдвоем разместились на диване, а Катарин примостилась напротив на краешке кресла. Атмосфера в номере была перенасыщена скрытым напряжением, но, на посторонний взгляд, все они трое выглядели удивительно непринужденными и хорошо владеющими собой. По правде говоря, больше всех нервничала Франческа. Она то садилась, закинув ногу за ногу, то ставила их ровно, всякий раз старательно одергивая и расправляя юбку. Наконец с напряженным лицом она откинулась на спинку дивана и настороженно уставилась на Катарин.
Хорошо знакомый, проникновенный голос Катарин нарушил тишину, установившуюся после первого обмена приветствиями.
– Спасибо, что вы пришли ко мне. Честно говоря, я вовсе не была уверена в том, что вы на это решитесь. Понимаю, что это было непросто… для всех нас, наоборот, мучительно сложно. Поэтому я не хочу тратить время на пустые разговоры и сразу перехожу к делу.
– Конечно, – ответил Ник. – Почему бы и нет?
– Когда в декабре я решила, образно говоря, припасть к своим корням, вернуться домой и постоянно жить в Штатах, мне сразу стало ясным, что я не смогу жить с вами под одним небом, в одном городе, не объяснившись с вами. Не в моих силах повернуть время вспять и исправить то, что я сделала в прошлом, но мне бы хотелось теперь, много лет спустя, поведать вам всю правду. Я не прошу у вас снисхождения. В конце концов это я сама глубоко оскорбила и обидела вас обоих. Но все же я питаю робкую надежду, что вы сами сумеете отыскать в ваших сердцах немного снисхождения ко мне и простите меня за все.
Бывшие ее друзья не произнесли ни слова в ответ, и Катарин тихо продолжила:
– Франки, первой я хочу обратиться к тебе. – Взгляд Катарин, обращенный к Франческе, был так же спокоен, как ее голос. – Я не была тогда беременна от Виктора Мейсона, более того, у нас никогда не было с ним связи. Виктор никогда не интересовался мною как женщиной. Я всегда привлекала его только как актриса.
Катарин откинулась в кресле, и облегчение, испытываемое ею от того, что с частью долгов прошлого уже было покончено, бальзамом пролилось на ее сердце. Лицо Франчески оставалось совершенно бесстрастным, ничем не выражавшим той бури чувств и эмоций, клокотавших в ее душе. Она взглянула на сидевшего с угрюмым лицом Ника, а потом снова перевела взгляд на Катарин и тихим голосом холодно спросила:
– Тогда зачем, скажи ради Бога, тебе понадобилась тогда эта низкая ложь?
– Даю честное слово, что в тот момент у меня не было намерения лгать и сваливать вину на Виктора. Его имя случайно всплыло у меня в голове, и я назвала его прежде, чем сумела сообразить. Поначалу я сама была ошеломлена этим.
– А ты вообще-то была тогда беременной от кого-то или это тоже выдумала? – потребовала ответа Франческа.
– Нет, я действительно была беременна. И тем утром на вилле Замир, когда я исповедовалась перед тобой, мне было необходимо с кем-либо откровенно поговорить и облегчить душу, поскольку я сходила с ума от обрушившегося на меня несчастья. Когда мы говорили с тобой, у меня стало, складываться впечатление, что я начинаю утрачивать твое доверие так же, как доверие Кима. Я не собиралась открывать, кто отец ребенка, но ты так настойчиво меня расспрашивала, задавала столько вопросов. Я подорвалась на мине, заложенной мною собственными руками. Я попробовала взглянуть на вещи твоими глазами и увидала все совсем в ином свете. Неожиданно мне стало ясно, что я не смогу назвать тебе имя истинного отца моего ребенка. Я видела тебя перед собой, такую юную, не испорченную жизнью, такую невинную, и подумала, как, наверное, ты станешь презирать меня. Не только за то, что я переспала с кем-то, но и потому, что я предпочла другого мужчину твоему брату и собираюсь порвать с ним из-за этого. Я решила, что ты не сумеешь понять меня и примешь сторону Кима. – Катарин заколебалась и еще пристальнее посмотрела на Франческу. – Видишь ли, Франки, для меня всегда очень многое значило, как я выгляжу в глазах других, а твое мнение обо мне – в особенности.
– Как же плохо ты все-таки меня знаешь! – укоризненно заметила Франческа. – Я не имею привычки никого осуждать и тогда не имела. Во всяком случае, независимо от моих чувств к Киму, я бы не стала порицать тебя. Боюсь, что ты неверно оценивала меня.
Катарин кивнула.
– Да, наверное. Но, обращаясь снова к тому злосчастному утру, я должна, сказать, что тревожилась тогда из-за отца ребенка. Он любил меня, но сам был давным-давно женат, и я не рассчитывала, что ему удастся получить развод. Впрочем, я и сама не собиралась выходить за него замуж. С другой стороны, я знала его как человека тонко чувствующего и не представляла, как он поведет себя, если узнает про ребенка. Я была убеждена, что он попытается воспрепятствовать аборту, и это смущало меня. Если помнишь, Франки, я начала было говорить тогда об этом. Припоминаешь?
– О да, я помню то необыкновенное утро в мельчайших подробностях.
Катарин уловила оттенок злого сарказма в интонациях Франчески, но у нее не было желания как-то реагировать на него. Она видела перед собой одну цель – объясниться с Франческой безо всяких лишних эмоций. Это единственное, что она была обязана сделать.
– Я пришла в ужас от того неожиданного сложного положения, в котором очутилась. Я вбила себе в голову, что буду внушать тебе отвращение, и не знала, как объяснить тебе, почему связалась с каким-то неизвестным тебе мужчиной. Вынуждена повторить: я была убеждена, что ты не поймешь меня. Тогда мне вдруг пришло в голову, что ты не только сумеешь меня понять, но и отнесешься ко мне с сочувствием, если этот мужчина будет заведомо неотразимым, таким, которым не стыдно быть очарованной. В голове у меня тут же возник Виктор Мейсон, и я назвала это имя.
«Не могу поверить собственным ушам!» – подумал Ник, все внимание которого было сосредоточено на рассказе Катарин.
– Так кто же все-таки был отцом? – спросил он. – От кого ты была беременна?
– Оззи Эдвардс.
– Каким же бестолковым сукиным сыном я был все это время! – невольно вырвалось у Ника, много лет ломавшего голову над первой беременностью Катарин. Теперь он был в смятении.
– Кто такой Оззи Эдвардс? – недоуменно спросила Франческа.
– Оператор, снимавший «Грозовой перевал», – пояснил ей Ник. Он достал из кармана сигареты и чиркнул спичкой.
– Конечно, я его вспомнила, – сказала Франческа, – очень милый мужчина.
– И очень талантливый притом, – добавил Ник, не отрывая проницательного взгляда своих синих глаз от Катарин. – Он действительно снял тебя тогда так, как только можно было мечтать.
– Послушай, но ведь это не только потому, что у нас с ним была связь! – впервые повысила голос Катарин. – Я вовсе не «использовала» Оззи.
Ник воздержался от комментариев, но в глазах его промелькнула ирония.
– Мне не хотелось отвлекаться от главного, но я должна кое-что уточнить насчет Оззи. Не возражаете?
– Валяй, – лаконично разрешил ей Ник.
– Чтобы лучше понять мои взаимоотношения с Оззи, вам обоим следует мысленно перенестись назад, в тысяча девятьсот пятьдесят шестой год, и вспомнить, кем я была тогда. Мне только-только исполнился двадцать один год, я впервые снималась в кино, причем сразу в главной роли, а моим партнером был великий артист, уже тогда всемирно известный, как одна из величайших кинозвезд всех времен. Может быть, вам было незаметно, но меня терзали сомнения и неуверенность в себе, в своем таланте, киногеничности, в способности справиться с ролью. Я была единственным новичком среди множества прожженных профессионалов. А чего стоила одна обстановка на съемках! – Катарин покачала головой и обратилась к Нику: – По большей части тебя там не было, ты в основном жил здесь, в Штатах, но тебе наверняка потом рассказывали, что там творилось. На съемках в павильоне и на натуре обстановка была крайне напряженной и взрывчатой. Эмоции кипели, часто перехлестывая через край, всевозможные интриги были в порядке вещей, каждый боролся за свое место под солнцем. Можешь верить мне или нет, но я чувствовала себя неопытным пловцом, заплывшим слишком далеко от берега.
Катарин повернулась в кресле и отсутствующим, устремленным в прошлое взглядом уставилась в окно.
– Виктор и Марк Пирсон неизменно поддерживали меня, но они были слишком поглощены картиной, их волновал только конечный результат, а вовсе не я как личность. Порой они просто тиранили меня. – Она бросила взгляд на Франческу. – Ты, Франки, безусловно можешь это подтвердить.
– Да, – призналась Франческа.
– У Виктора и Марка хватало своих забот. И каким бы милым ни казался Виктор, он всегда очень жестко отслеживал генеральную линию, бюджет, расписание съемок – он очень требователен в этом плане. Да, они с Марком помогали мне, но только в том, что касалось моей роли. Я часто барахталась в бессилии и чувствовала себя ужасно одинокой. Единственным моим настоящим другом был тогда Оззи Эдвардс.
– Я все внимательно выслушал и, кажется начинаю понимать твою главную мысль. Но почему все-таки ты вступила с ним в связь? – поинтересовался Ник.
– Может быть, потому, что он олицетворял собой для меня отца, которого по-настоящему у меня никогда не было. Оззи был так добр и внимателен ко мне, Ник, причем он видел во мне женщину, а не только актрису. Он был со мной очень нежен, внушал мне уверенность в своих силах, как никто иной. Он научил меня смотреть на себя со стороны. Он называл это – смотреть на себя через объектив. Я никогда не переоценивала собственной внешности, но Оззи, не пробуждая во мне тщеславия, сумел мне раскрыть глаза на себя, на свою красоту. Он научил меня правильно держать себя перед камерой, наилучшим образом использовать ее возможности, чтобы передать на пленку и потом на экран свои мысли и чувства. При всем моем уважении и благодарности, которые я испытываю к Виктору и Марку, я не могу отрицать того, что Оззи Эдвардс, и никто иной, сделал из меня кинозвезду. Помимо всего прочего, этот человек во время тех трудных съемок был для меня всем – опорой, прикрытием, убежищем, называйте это как хотите. Как я уже сказала, я чувствовала свою беззащитность, была полна неуверенности в себе, крайне неустойчива эмоционально, испытывала массу сомнений в своих силах, в своей сексуальности… – Катарин неожиданно замолчала и, потупившись, принялась крутить на пальце бриллиантовое кольцо. – Ты знаешь о моих проблемах в этой сфере, Ник. А в те дни эти проблемы были еще острее, я ведь тогда была девушкой… – Поколебавшись немного, она продолжила свой рассказ. – Я постоянно отталкивала от себя Кима, и мне уже начинало казаться, что со мной не все в порядке по этой части. Оззи сумел очень нежно и деликатно просветить меня. Наверное, потому, что он был намного старше и опытнее Кима, ему удалось преуспеть там, где тот потерпел неудачу. Он не отпугнул меня, подобно Киму, от секса, но и не сумел, уверяю тебя, разрешить моих интимных проблем. – Она прямым и немигающим взглядом посмотрела Нику в глаза. – Только тебе удалось совершить этот подвиг.
Впервые в этот день и против собственной воли Ник ощутил в себе нечто, напоминающее сочувствие к Катарин. «Я всегда считал, что хорошо изучил ее и полностью понимаю. Но эта удивительная женщина так многолика!» – подумал он.
– Не могу сказать, что я хочу упрекнуть тебя за Оззи, – недовольно буркнул он. – Все это так непросто.
Но тут он вспомнил про Майкла Лазаруса, и его сердце ожесточилось против нее снова, а Франческа, слушавшая Катарин с неменьшим вниманием, спросила:
– Но как ты могла взять имя отца ребенка просто так, из воздуха? Какая безответственность!
– Думаю, что это можно назвать именно так. Но я только что пыталась объяснить, чем я руководствовалась в своих поступках тогда, Франки. Мне представлялось, что тебе мое поведение покажется более приличным, если мужчина, с которым я вступила в связь, окажется особенно неотразимым.
– Почему ты не сказала мне тогда правду, не рассказала про Оззи! Я бы поняла тебя.
– Поняла бы?
Катарин встала, подошла к буфету, налила себе в бокал минеральной воды «Перрье», добавив в нее льда и ломтик лимона.
– Ах, простите меня! Я не предложила вам чего-нибудь выпить. Не желаете ли?
Ник и Франческа дружно отказались от выпивки, и Катарин вернулась обратно в свое кресло. Посмотрев поверх края бокала на Франческу, она, сверкнув глазами, в свою очередь задала вопрос:
– А почему ты сама ничего не рассказывала тогда мне, про Виктора, Франческа? Если бы я все знала с самого начала, то ничего бы и не произошло. – Она подалась вперед и еще пристальнее впилась взглядом во Франческу. – Я не собиралась тебя обижать и действовала непредумышленно. Я просто не подозревала о вашем романе с Виктором. По правде говоря, если отбросить все остальное в сторону, то тебе все же следовало больше мне доверять.
– Да, наверное, – слегка смутилась и порозовела Франческа. Она потупилась и принялась внимательно разглядывать носки своих туфель. – Только Диана и Никки были тогда в курсе дела.
– Той кошмарной ночью в Коннектикуте, когда мы виделись в последний раз, ты обвинила меня в том, что я сломала тебе жизнь. Но тебе никогда не приходило в голову, что твои скрытность и недоверие ко мне сыграли во всем этом деле существенную роль? – тихо спросила Катарин. – Но я отнюдь не хочу перекладывать собственную вину на других. То, что я сделала, само по себе достаточно отвратительно.
Франческа оставила упрек Катарин без внимания.
– Еще мне всегда было любопытно узнать… о том моем персиковом платье. Ты тогда нарочно плеснула на него красным вином?
– Нет, то был правда несчастный случай. Я была издергана, нервничала из-за ребенка и действительно оступилась.
– А в случае с Райаном? Ты вмешивалась тогда в наши отношения?
– Я говорила о тебе с ним, это правда. Слушала его сомнения, кое с чем из того, что его беспокоило, – соглашалась. Если это можно назвать вмешательством, то – да, я вмешивалась. Но я никогда не отговаривала его от женитьбы на тебе и уж тем более не утверждала, что он будет с тобой несчастен. Все это вдолбил Райану в голову наш отец. Если ты мне не веришь, то можешь позвонить ему прямо сейчас. Райан сейчас в Нью-Йорке и живет в этом же отеле. Мы вчера обедали вместе и выясняли наши с ним собственные обиды и недоразумения. Видишь ли, Франки, одной из причин того, что мы столько лет не встречались с ним, послужил именно его разрыв с тобой. Пожалуйста, давай с этим покончим. Сними трубку и вызови его номер. Он живет в тысяча двести восьмом.
– В этом нет необходимости, – сжала губы Франческа. – Так ты утверждаешь, что ваш отец настраивал его против меня?
– Да. Райан не решился тебе этого сказать, когда порвал отношения с тобой. Он боялся отца и в то же время странным образом старался скрывать свою зависимость от него. Должна признаться, я рада, что ты так и не вышла за него, Франки. Он мало подходил тебе, по крайней мере в то время. Но теперь он стал совсем другим. Уже много лет прошло, как он вычеркнул отца из своей жизни и прогнал всех помощников и советчиков, которыми тот окружил его, всех этих шпионов Патрика О’Рурка. Райан наконец разобрался во всем, не в последнюю очередь благодаря мне, благодаря тому, что я ему в свое время высказала. В тысяча девятьсот шестьдесят девятом году мы с ним ненадолго помирились, и я успела на многое открыть ему глаза. С тех пор мы больше с ним не разговаривали. Лишь пару дней назад я снова встретилась с ним и убедилась, что он сумел избавиться от влияния отца и стать самостоятельным человеком.
– Понятно, – устало вздохнула Франческа и прикрыла глаза. В голове у нее шумело от оживших воспоминаний. Ник нетерпеливо вскочил, подошел к окну, посмотрел вниз на Мэдисон-авеню и наконец повернулся к Катарин. Вопросы буквально распирали его, и он воскликнул:
– Зачем ты тогда продала «Флорабелль» Лазарусу?
– Поначалу я не собиралась этого делать, – ответила Катарин и отпила глоток «Перрье». – Тот фильм, в котором я снялась в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году на «Монархе», оказался удачным и делал большие сборы. Впрочем, ты и сам это знаешь. Майкл всеми способами обхаживал меня, упрашивая сделать еще одну картину с ними, постоянно приставал ко мне с этим. Время от времени мы с ним встречались – ведь в конце концов мы с ним были старыми приятелями, и он не отставал от меня с этим предложением. В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году он снова стал надоедать мне с этой идеей, и как-то раз в шутку, а также – в надежде, что он наконец от меня отвяжется, я сказала ему, что согласна сниматься только при одном условии – что этим фильмом будет «Флорабелль». К моему изумлению, он сразу согласился. – Катарин грустно улыбнулась. – Господи, Никки, ты всегда считал, что я люблю манипулировать людьми. Так вот кто мастер этого дела, это – Майкл. Я не успела глазом моргнуть, как он приобрел экземпляр твоего романа, прочитал его и сделал предложение моему агенту продать ему все права на книгу, принадлежавшие «Корту», а также – мое участие в картине по ней в главной роли. Совершенно неожиданно вся машина пришла в движение – рассылались контракты, был заказан сценарий Чарли Робертсу, был нанят режиссер, одним словом, все колесики завертелись. Можно сказать, что я сама была затянута в этот водоворот.
– Втянута – ты? Ну, ну, рассказывай! – Ник недоверчиво посмотрел на нее.
– Понимаю, что в подобное трудно поверить, но тем не менее я говорю чистую правду, – вздохнув, ответила ему Катарин. – Естественно, меня все это беспокоило, но я всячески старалась убедить себя в том, что в конечном счете ты будешь приятно удивлен и останешься доволен. Ты всегда мечтал увидеть экранизацию своего романа, но также знал, что ни один продюсер не проявил пока к нему интереса. Внезапно мне показалось, что я смогу сделать тебе грандиозный подарок. Возможно, это было добросовестным заблуждением с моей стороны, но я решила хранить все в тайне от тебя до тех пор, пока не смогу показать тебе сценарий, написанный Чарли. Я была уверена, что он получится замечательным, ведь Чарли – один из лучших мастеров своего дела. Мне казалось, что я смогу сделать из сценария чудесный сюрприз для тебя. Но все сорвалось. Ты узнал обо всем раньше, чем я успела тебе рассказать.
Неудовлетворенный ее объяснениями, Ник нахмурился. Неужели Катарин осталась неисправимой лгуньей?
– Но ты просто пересказала мне ту же историю, что и в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом, – поспешил заявить он.
– Но я не собираюсь искажать факты тебе в угоду, только ради того, чтобы подтвердить твои подозрения на мой счет. Я рассказываю все так, как было. Допускаю, что в те дни я повела себя нелепо. Теперь я хорошо понимаю, что могла тогда спокойно оправдаться во всем, объяснить тебе, что действовала из самых лучших побуждений.
– Приятно это слышать, – иронически буркнул Ник, падая в кресло. – Ты тогда вообще имела обыкновение давать самые нелепые объяснения своим внезапным исчезновениям. Куда все-таки ты ходила тогда?
– Я просто болталась, как потерянная, по улицам, страдая от головной боли, переполняемая самыми странными ощущениями и чувствами. У меня тогда бывали не настоящие мигрени, а какая-то невероятная тяжесть в голове, которая никак не желала оставлять меня.
Она встретилась глазами с Ником и подумала: «Они у него будто синие озера».
– Может показаться неправдоподобным, но я сама была в те дни немного не в себе. Часто я действительно заходила в церковь или в кино, смотрела там один и тот же фильм по три-четыре раза подряд. Несколько раз по вечерам я заезжала к Майклу и вела с ним бесконечные разговоры о кино и живописи, слушала рассказы о его бизнесе. Повторяю, мы с ним были старыми друзьями, Никки. Не забывай, что я знакома с ним еще с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
– Итак, у тебя была с ним связь! – убежденно заявил Ник.
– Да нет, не было у нас с ним никакой связи! – вскричала, повысив голос, Катарин. – Конечно, Майкл многие годы ухаживал за мной, преследовал меня как безумный еще в то время, как я была замужем за Бью, – более спокойным тоном добавила она. – Не хочу скрывать, он привлекал меня, полагаю, своим могуществом, силой своей личности, своим огромным состоянием всем тем, что он называл своей вотчиной. Всего этого у него не отнять. Майкл боготворил меня с самой первой нашей встречи, даже еще раньше. Он признался, что как-то видел меня с Виктором в «Амбассадоре» и, по его словам, был сразу покорен мною. Он возносил меня на пьедестал, как бесценное произведение искусства, поклонялся моей красоте, и я становилась для него тем более желанной, чем менее доступна я была для него. Неужели ты этого не понимаешь?
Ник молча кивнул.
– Чего стоила одна библиотека в его апартаментах! Он превратил ее буквально в музей Катарин Темпест, увешал и уставил ее всю дюжинами моих фотографий в золотых рамках. – Она выразительно подняла свои темные брови. – Безумие, несомненно. Бью часто говорил, что Майкл помешался на мне. Естественно, увидав это, я была смущена, выведена из равновесия, ну и, не стану скрывать, невероятно польщена. Еще бы, видеть, как один из самых богатых и могущественных людей на свете, образно говоря, ползает у твоих ног! Это невольно кружит голову, действует как наркотик на любую женщину, а тем более – на такую неуравновешенную, какой я была тогда.
– Все-таки когда у вас с ним начались интимные отношения? Еще в те дни, когда ты жила со мной?
– Да, – тихо ответила Катарин. – Я всегда флиртовала с ним, заигрывала, если хочешь, но я никогда с ним не спала. Клянусь, никогда прежде, вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Это произошло сразу после того, как я купила дом в Коннектикуте.
Ник изо всех сил старался сохранять спокойствие. Он напрягся всем телом, но продолжал крепко держать себя в руках.
– Почему? Зачем? Ты же любила меня!
– Но я действительно была больше не в состоянии удерживать тебя, Ник. Видишь ли…
– Что?! – перебил он ее, широко раскрыв глаза от возмущения.
– Видишь ли, Ник, ты слишком хорошо знал меня, слишком многое тебе было известно обо мне, о моих проблемах и недостатках, о моем сумасшествии. Мне казалось, что я теряю тебя. Вот – единственное объяснение. Не знаю, насколько убедительно оно звучит.
Ник грустно покачал головой.
– Если любишь по-настоящему, то не боишься видеть недостатки и проблемы любимого тобой человека. Любовь не становится от этого меньше, Катарин.
– Теперь я сама это понимаю. А еще теперь я поняла, что в тот период моей жизни для меня была непереносима сама мысль о возможности новой потери. Я и так уже потеряла мать, которая умерла, потеряла отца и Райана, которых сама отстранила от себя. Я не могла смириться с возможной, нет, с казавшейся мне тогда вероятной потерей еще и тебя, Никки.
Ник, неотрывно смотревший на нее, не в силах отвести взгляд, решил копнуть еще глубже.
– Почему ты вышла замуж за Лазаруса?
– Я была беременна от него.
Лицо Катарин заметно напряглось, ее громадные глаза еще более расширились от непереносимой боли, которую она сейчас испытывала. Неожиданная догадка сверкнула в голове Ника, и он чуть слышно спросил:
– Ты забеременела от него еще тогда, когда жила со мной?
– Да. Прости меня, Никки.
– Почему ты была уверена, что это был его ребенок?
– У меня были на то основания. Если помнишь, то мы тогда не спали с тобой почти два месяца. А когда я выходила замуж за Майкла, у меня был меньший срок беременности.
– Ты могла бы тогда сделать аборт, – начал было Ник и тут же закрыл рот, проклиная себя за то, что он мог такое сказать, вспомнив о собственном сыне.
– Только не второй раз! – прошептала она.
– Нет, прости меня, – угрюмо сказал Ник, – я не думаю, что тебе следовало это делать.
– Мне очень жаль, Никки, что мне снова пришлось оскорбить тебя, но я твердо решила говорить вам обоим только правду сегодня. Я знаю, что в прошлом причинила вам много горя, но, поверьте мне, я сполна уже расплатилась за это и продолжаю ежедневно расплачиваться.
Франческа подняла голову и посмотрела Катарин прямо в лицо. «Сама не знаю почему, но я все же верю в то, что она страдала», – промелькнуло у нее в голове.
– Да, я убеждена, что тебе пришлось испить свою чашу страданий, Катарин, – сказала она. Потом Франческа взглянула на Ника, увидела его бледное, напряженное лицо, на котором ясно читались испытываемые им переживания. Она подошла к нему и обняла его за плечи.
– Катарин права, мой дорогой Никки, по крайней мере в одном. Гораздо лучше знать правду, как бы горька она ни была. Теперь, может быть, мы наконец сумеем разрешить все свои сомнения.
– Да, – пробормотал он.
Катарин переводила беспокойный взгляд с одного из них на другого. Она глубоко вздохнула, откинулась в кресле и расслабила затекшие от напряжения мышцы. После продолжительной паузы она сказала:
– От всей души прошу вас, Никки, Франческа, простить меня. Я умоляю вас об этом.
Франческа первой нарушила тишину, установившуюся после слов Катарин.
– Я уже давно простила тебя, Катарин. Просто я помню обо всем, вот и все.
– Пожалуйста, скажи это по-настоящему, – тихо попросила Катарин.
– Я прощаю тебя, – в тон ей отозвалась Франческа.
– Спасибо, Франки, это так много для меня значит. Намного больше, чем ты можешь себе представить.
Катарин ожидающе взглянула на Ника, и их глаза встретились.
– В отличие от Франчески я никогда прежде не прощал тебя, Катарин, но сейчас я тебя прощаю. Как может быть иначе? Ты сегодня проявила невероятное мужество, рассказав нам все.
– Спасибо, Никки, большое-пребольшое.
Катарин отошла к окну и немного постояла там, отвернувшись, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Наконец она взяла себя в руки и обернулась.
– Могу я надеяться на то, что мы опять сможем стать друзьями? – спросила она, но что-то в их лицах подсказало ей, что не стоит форсировать события. – Ладно, возможно, что еще слишком рано. Нельзя ожидать слишком многого немедленно, – пробормотала она.
50
Катарин вышла из отеля «Карлайл» через подъезд на Семьдесят шестой улице, кивнула швейцару и быстрым шагом двинулась в сторону Мэдисон-авеню, пересекла ее и пошла дальше к Пятой авеню. Она направлялась в картинную галерею Фрика, располагавшуюся в нескольких кварталах от отеля. За ленчем она приглашала Эстел Морган пойти с нею посмотреть ее любимую коллекцию живописи, но у той сегодня был последний срок сдачи материалов в редакцию, и Эстел пришлось возвращаться к себе в офис.
Был ясный день, прохладный, но бодрящий и солнечный. Безоблачное небо сияло незамутненной синевой, воздух был будто пропитан электричеством. «Энергия Манхэттена! – подумала Катарин. – Нет, наверное, во всем мире не найти города, равного этому. Какое счастье, что я вернулась сюда. Нью-Йорк вдохнул в меня новую жизнь». На ее взгляд, в Лондоне преобладало мужское начало, ассоциирующееся у нее с комфортом, запахом хорошей кожи, твида и горящих в камине дров, а Париж представлялся ей немного женственным, обманчивым, шелестящим шелками и атласом, благоухающим тонкими духами и сияющим свечами в канделябрах. Но Манхэттен соединял в себе оба эти начала, мужское и женское. Катарин взглянула вверх, потом оглянулась по сторонам. Глубокие каньоны со стенами из стекла и стали, по которым текут реки «кадиллаков» и желтых такси. Нью-Йорк ассоциировался у Катарин с блеском бриллиантов, кипением шампанского, пузырящегося в бокалах, с мягкостью соболей и норок. Этот город – уникален, он волнует, бросает вызов, у него свой особый пульс, свой неповторимый ритм. «Мой самый любимый из всех городов, где мне приходилось бывать», – добавила про себя Катарин.
Она шла, озираясь по сторонам, поражаясь тому, какими живым и волнующим кажется ей все вокруг, но потом ей пришло в голову, что весь мир переменился для нее в последние дни, она смотрит на все более ясными, лучше видящими глазами. Катарин подумала о Нике и Франческе. Интересно, дадут ли они снова знать о себе? Она очень на это надеялась. Но если – нет, то будет весьма печально, хотя возобновление их дружбы теперь от нее не зависело. Поэтому не стоит задумываться об этом и строить планы. С недавних пор Катарин приучила себя жить только сегодняшним днем, сосредоточиваться только на текущих делах и не заглядывать в будущее. Будущее для нее теперь – нечто невесомое, неосязаемое. Она улыбнулась сама себе и вошла в дом, где располагалась коллекция Фрика.
