Текст книги "Поэзия Африки"

Автор книги: авторов Коллектив

 
И был
день,
и была ночь, мерцали звезды
и пели птицы,
была любовь, были Авель и Каип,
дубина
и пятна крови
на белых одеждах Земли.
Был крик среди дня
и вопль в ночи.
И пожар на земле.
И змея,
и две змеи,
и десять змей
на полях,
площадях,
в городах, —
сотни, тысячи змей
и разбойничий посвист
беды.
И были головы турок,
головы мавров,
и головы скалили зубы
на кончиках копий и пик,
И была война,
война всем неграм
Африки, Азии, и Европы,
и Австралии, и обеих Америк,
война всем неграм,
что стыли в грезах,
витали в сказках,
в кровавых венках
и пестрых масках,
война всем неграм,
забитым, темным,
всем неграм бедным,
всем неграм беглым,
война их пляскам,
их песням,
сказкам.
И было то, что вы знаете сами:
голод
и жажда,
ладан
и кляп,
вулкан
и молчанье,
и тучи крови,
молнии крови,
ливни крови,
равнины крови,
потопы,
окопы, костры, стервятники, ямы,
кораблекрушенья в открытом море,
и негры белых,
и негры негров,
и черно-белые негры,
и турбины,
и жабры,
и обитатели жидкого ила,
и опрокинутые пироги,
и утонувшие в луже люди,
и задохнувшиеся
под открытым небом,
И было
великое
пораженье
Разума и Любви.
Тысячелетняя ночь была,
багровая,
черная,
белая ночь.
И была над расцветшей вновь землей
ясная радуга,
и она увенчала
Вас и Меня,
радуга, которая нас замкнула
в круг единый
общей судьбы.
 

 
Ветер
над сонной рекою
тайком подбирает
сны рыбаков.
 
 
Ветер
на скатерти озера,
расшитой кувшинками,
в букет собирает
шутки и смех
девушек-водоносов.
 
 
Ветер
на тропах лесных
и в траве луговой
урожай собирает
песен крестьянских.
 
 
Ветер
с кустов и цветов
дань собирает:
ароматы лесные,
у края деревни
наряжается ветер,
прихорашивается,
и садится
на крыши дремлющих хижин,
и в очагах раздувает
прикорнувшие угли.
 
 
Ветер
на пальцах считает
сновиденья людские.
 
 
Ветер
ветвями деревьев качает,
убаюкивая детей.
 
 
Ветер
свищет в оврагах,
летит над морями, горами
и садится на миг отдохнуть
у двора постоялого.
 
 
Ветер
по древним дорогам земли,
по обочинам времени
тащит
 
 
жатву воспоминаний.
 

ГАМБИЯ

 
Осенняя улица
Катится за окном
Мой зов заглушен
Пыльным дождем
 
 
Деревья острижены
Дремлют в дыму труб
Опускают плечи
Каштан и дуб.
 
 
Их сожженные руки
Тянутся разом
За своею долей
Объятий солнца.
 
 
И только редкие
Золотые слезы
Еще оплакивают
Смерть Лета
 
 
Тряся слабыми кистями
Не пугайте
Слабых птиц —
Все в ожидании.
 
 
На мостовых ослизлых
Переломанные листья
Бывшая пышность Весны
Балдахин Лета
 
 
Дрожа надвигаются
В исступлении смерти
Войска Наполеона
К снежной могиле
 
 
А за ними подобны
Каретам «скорой помощи»
Старухи палками
Тычут в свои гроба
 
 
Ищут шаг последний
В котором явлена
Смерть неизбежная
Как паденье листьев
 
 
А через дорогу
Пылкие юные бедра
Потеют немыты до весны
Запахи новых и тлеющих лет.
 
 
Я усаживаюсь в кресло на колесиках
Вывешиваю легкие сушиться
В табачном дыму
И жду нового года.
 

 
Каждый раз когда запирая ворота
Вывешивают запрет
На табличках стальных
О том что любви предаваться нельзя
После восьми кто-то
Сорвет непременно их.
 
 
Каждый раз как надменно сочтет меньшинство
Что все оно знает
И во всем установит лад
Ленивые толпы спешат
На место поставить его.
 
 
Везде на запрете запрет
Говорят как ты должен быть одет
Предпишут прическу и галстука цвет
Даже учат тебя умирать
И что делать попав на тот свет.
 

 
Первая Роза
Бела иль красна
Как зародыш в яйце
Свернула она
Лепестки аккуратно
За слоем слой
Под живыми росинками
В безупречном балансе
Того что придет
В полном могуществе
Сдержанного аромата.
 

 
Забытая песня
Под грудой яиц
Где разбился голос
Еще не наученный речи
До того как годы сна
Когтями птиц
Разметали нервы
И память медом пропитана
Сочилась из
Пронзенного мозга.
 
 
Я знаю тебя не смирить
 
 
Когда резкий смех умирает
И долгая ночь
Наполняет легкие
Свежим воздухом
Когда усталый ум
Узнает хилую тишину
Я отделяю желток
Ставший нежным от лет
Безгласно лежащих
С моей забытой песней.
 

ГАНА

 
В городе море чувствует себя как дома —
Врывается прямо в жилища,
Уносит дрова от очагов
И по ночам возвращает их на волнах.
Море пожирает землю у моего дома.
Оно пожрало уже много домов.
Однажды оно ворвалось в непроглядной ночи,
Разрушило глинобитные стены
И прочь унесло всех домашних птиц,
Все миски, горшки и ложки.
Море пожирает землю у моего дома.
Рыдают дома под ударами волн,
Женщины оплакивают погибших
И призывают всех богов на свете
Защитить их от гнева моря.
Аку стоит там, где стоял ее дом,
Ее двое детишек дрожат от холода,
А она прижала руки к груди
И безутешно рыдает.
Ей не пришли на помощь предки,
И боги покинули ее в беде.
Было ненастное воскресное утро,
Буря ярилась,
Козы и куры барахтались среди волн,
Неумолимых волн жестокого моря.
А темные воды бились, бились о берег,
И над глубокими низкими стонами женщин
Стоял вечный рокот живого моря.
Оно унесло у них все пожитки.
У Абины погибли серьги и бусы —
А ведь это было все ее приданое
И единственная радость.
Море пожирает землю у моего дома,
Отнимает всю землю у моего дома.
 

 
В белом саване я усну…
К сыновьям человека пришла война, —
Время в саванах белых уснуть…
В наступленье идут ребята
И вперед прорывается Кпли;
Пусть винтовки белых палят,
Все равно мы сегодня прорвемся
Или в саванах белых уснем.
 
 
В каждый дом ворвалась война,
От войны земля задрожала,
Только трусы домой удирают,
Чтобы дома с бабами спать.
Если мы возвратимся с войны,
Мы проучим бабников этих, —
Только тыквы с плеч полетят.
 
 
Старики говорят, что змея
Не решится напасть на ребенка,
Не прикончив сначала мать.
К нам в дома ворвалась война,
Убивая сынов человеческих,
Нас за горло взяла война.
Пусть винтовки белых палят,
Пусть глаза нам дым застилает,
Мы сражаться насмерть должны.
 
 
Мы погибнем на поле боя,
Мы не примем позорной жизни:
Наши ружья погибнут с нами,
Наши копья погибнут с нами, —
Мы погибнем на поле боя.
 

 
Когда мы полностью сольемся с призывной дробью барабана,
Когда мы полностью сольемся с извечным ритмом наших песен,
Когда, быть может, ты ответишь на зов израненной души?
Твой звездный взгляд мне посылает лучи из-под прикрытья плоти,
По капле собирая мудрость за сумрачной завесой век.
Душа моя несмелым шагом приходит к твоему порогу
В стремленье встретится с надеждой,
В стремлении познать себя.
Мне кажется, что я извечно хранил в душе улыбку эту,
Которая срывает маску, тепло сердечное дарит,
В ночи дорогу освещает.
Мне кажется, до края света идти бы мог я за тобою,
Туда, где призрачные тени блуждают в рощах средь холмов
И зазывают нас домой.
Мне кажется, никто на свете так не умеет улыбаться.
Мне кажется, твоя улыбка сияет только для меня.
Итак, пора! Дорога наша ведет нас в рощи средь холмов
Под дробный рокот барабанов, под стук сердец, под пенье вод.
Скажи скорей, что есть надежда, что ты пойдешь со мною рядом
По трудным каменистым тропам, петляющим среди мимоз.
Быть может, мы одни из первых под мерный рокот барабанов
Достигнем призрачных холмов.
 

 
Свил ворон надо мной свое гнездо,
Пока в пустынном зале ожидания
Я тщетно ждал, что кто-нибудь придет, —
Придет разгладить ранние морщины.
Потом в ночи истошный детский крик
Прервал мой сон, потом я вновь забылся
И видел, как на реках вавилонских,
Где боль врачует мертвый барабанщик,
Кружатся девушки под барабанный бой.
О, дай мне посох, я пойду туда,
Я принесу израненную душу,
Я в дом войду к пирующим в ночи,
Где на пороге остывает сердце,
Разбитое по приговору жизни.
 

 
Стояла ты в тени своей души
И улыбалась изредка прохожим…
Я был среди толпы, и ты кивнула мне.
Я прочитал в глазах твоих призыв
И бросился к тебе, но ты исчезла.
Ты в дом ушла к своим.
С тех пор я у твоих дверей
И жду, перебирая струны,
Что ты придешь и будешь слушать песни —
Заветный дар отцов, —
Придешь и будешь танцевать
Под музыку моей печали.
Придешь ли ты, когда взойдет луна
И детский смех уснет,
Иль в час ночной,
Иль в час, когда к утру
Раскинет крылья радуга над крышей
И рыбаки с уловом возвратятся, —
Когда ты ни придешь, я жду тебя.
 

 
Когда паши слезы падают на песок,
и несут рыбаки свои сети домой,
и возвращаются чайки на острова,
и детский смех стихает в ночи,
остаются друзья, что ты выбрал когда-то,
тризна дружбы, чьи ритуалы ты совершаешь.
И еще тот бессменный сторож,
который запирает ворота кладбища,
торопя последних плакальщиков.
И ты этой ночью не музыку слышишь,
звучащую под сводами памяти,
а хор позабытых товарищей
и аллилуйю твоей души.
 

 
Терзаемся на материнских коленях времени,
на костре неисполнившихся желаний,
цели достигнутые не достигнуты,
ибо радости умирают,
боль возвращается в сердце,
чувствующее, что оно позабыло,
но не забыло навечно,
и в сон погружается медленно,
скользя по угасающим надеждам,
но каждый день возрождается к мукам
позабытых восторгов,
испытанных давно на давних берегах,
странствуя по детским воспоминаниям:
птицы, охота, и дедушкина ферма,
и белки – все сжато серпом времени.
 

 
Вон проходит Эфуа,
Мальчишки свистят и пляшут,
И проплывает над головами
Нагретая солнцем корзина
С золотыми, как луны, плодами.
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
Неважно, что синее платье
Выгорело на солнце,
Что девчонки кричат ей проклятья, —
Все равно вдогонку за нею,
Заглушая любые часы,
Будут тикать мужские сердца.
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
Ровно в восемь каждое утро
Можно голос ее услышать —
Он спускается словно с неба,
Он эхом скользит по крышам,
А улыбки – смертельные стрелы —
Останавливают дыханье.
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
О, слепящая молния взгляда
И величавая поступь!
А девчонки злословить рады,
Недаром-де каждое утро
Все мужчины торчат у окон,
Чтобы песню ее услышать:
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
После дождливой ночи,
Предвещающей скучную зиму,
Эфуа выходит на площадь,
И плывет над нею корзина
С золотыми, как луны, плодами,
А за нею выходит солнце!
А ну, покупай бананы!
Возьмешь одну
Молодую луну —
И сразу попросишь другую!
Надкусишь одну золотую луну —
И в зубы возьмешь улыбку!
Доешь до конца золотую луну —
И в сердце веселье хлынет!
 

 
Когда я был совсем еще малыш,
А Джо и Фреду было лет по шесть,
Мы помогали нашему отцу
Навоз месить с землею во дворе.
Три пальмочки тогда мы посадили,
Своими именами их назвав.
Они росли куда быстрей, чем мы,
И много раньше, чем я стал большим,
Они, цветя, своей достигли цели.
Подобные серьгам сестер, на них
Цветочки золотые закачались.
Их золото потом позеленело,
И выросли огромные орехи,
Величиною с голову отца,
И я мечтал о молоке их сладком.
Я слушал шепот листьев наших пальм,
Я слушал шорох, шелест, шепот листьев,
Оживших от ночного ветерка.
 
 
Я и поныне слышу эти листья,
Их шепот, доносящийся сквозь щели
В стенах хибарки, где мечтал я в детстве
О будущем…
 

 
Запах супа,
который варят три матери
под деревьями в сумерки,
плывет по лесному воздуху,
разжигая голод их двадцати детей
и расслабляя усталые мускулы,
полные воспоминаний
о прошлых трудах
и мыслей
о будущих.
Глаза пронзают чашу небес,
опрокинутую высоко
над башнями деревьев.
Молодая луна —
тоже чаша,
обращенная к востоку, —
предвещает удачу всему племени.
Люди смотрят с надеждой,
но не видят, а только слышат
последнюю птицу,
спешащую в горы
на небесную веточку
священного дерева óдум.
Вечерние сумерки
окутывают неутомимые ноги
и беспокойные руки
трех матерей, которые варят суп,
единственный на день,
в то время как усталые мускулы
отца и его товарищей по труду
и собратьев по охоте
дрожат
от бесконечных воспоминаний
о пахоте, о рубке леса,
о криках антилопы,
что тонут в жутком пении ночи,
а пенье это, замирая,
глохнет
в далеких джунглях.
Где-то
ревет неистовая река
и шумные воды
устремляются к морю.
 

 
В королевстве пальм
Немало королей,
В королевстве пальм
Немало королев.
 
 
Скромно величавы
Пальмы-королевы,
Стройно горделивы
Пальмы-короли.
 
 
А король-кокос
Небо распахал,
Отгоняя солнце
Сотней опахал.
 
 
Под зелеными зонтами
Бусы золотые,
А на шее ожерелья
С нежными цветами,
Из которых вызревают
Бусы золотые.
 

 
На пустынной дороге
Старая мать
Идет и смеется одна
И сама с собой говорит,
На пустынной дороге одна
Сама с собой говорит.
Разве ты знаешь, дитя,
Почему человек
Один с собой говорит?
Если долгий путь позади,
А попутчиков нет, —
Человек с собой говорит.
Если горе хлынуло ливнем
И беды, как стрелы, ложатся вокруг,
Одинокий путник
Идет и с собой говорит.
Так и старая мать
На пустынной дороге
Идет и смеется
И бормочет что-то себе,
Чтобы слезы свои удержать.
Мать, велика твоя скорбь!
Но разве не то же со мной?
 

Посвящается г-же Леони Арматту

 
Девушка лицом темна,
одиноко у обочины грустит она.
Я спросил у нее – отчего она
одинока так и грустным-грустна?
 
 
– Сэр, мне чужд одинокой печали гнет,
но среди глухих и бесстыжих людей
я безжалостно жду их смерти – и вот
охладело сердце в груди моей!
 

 
Пускай остаются одни,
Что делать нам с ними вместе?
Царьки-лакеи они,
Народ без стыда и чести!
Прислужники-короли,
Отребье худшего сброда,
Готовые обратить
Оружье против народа.
Над ними смеется враг
И их за людей не считает, —
Орудует ими враг,
Он ими хитро помыкает.
Бесчестные все они,
Бессовестные людишки,
Царьки-лакеи они,
Прислужники-королишки!
 

 
Как сердца ваши в юности радостям вторили:
О любви и о славе мечталось тогда!
А потом оказалось: в житейской истории
Только блеклых да горестных дней череда.
 
 
Сколько счастья веселого ждали смолоду,
По садам наслаждений беспечно бродя;
А теперь вы плететесь, понурив голову,
Как измокшие путники после дождя.
 

 
В забвенье канет ночь забот,
Устав к утру от тишины,
И, обесцвечивая сны,
В победном блеске день взойдет.
 
 
И расцветут в садах цветы
Без терний и шипов забот,
И, сбросив тяжкий груз невзгод,
Свободным сделаешься ты.
И свет благословенных дней
Разгонит хор ночных теней.
 
 
Но если станет вновь тсмно,
Не повторяй: «Надежды нет!» —
А продержись, пока рассвет
Не постучит в твое окно.
 

 
Когда померкнет светлый Май
И хлынут беды через край,
Под карканье вороньих стай, —
Мой друг, судьбе не уступай
И тень улыбки сохрани!
 
 
Когда, погибелью грозя,
Ведет над пропастью стезя,
И повернуть назад нельзя,
И отступаются друзья,
Ты тень улыбки сохрани!
 
 
Да, тень улыбки сохрани,
Когда волна встает стеной
Над неподвижной глубиной
И, застилая свет дневной,
Иной сменяется волной.
 
 
О, тень улыбки сохрани
И ветру двери распахни
В глухие пасмурные дни,
Пока в их сумрачной тени
Надежда не зажжет огни!
 

 
Встань, юность Африки, в порыве смелом,
Сжимая стяг в израненных руках!
Не сникнет наше знамя под обстрелом,
Нас не согнет бессилие и страх.
Мы боремся не за свои доходы
И не за власть: наш путь ведет вперед,
Над Африкой пылает стяг свободы,
И вспять никто из нас не повернет.
Грозятся нам, но мы не из пугливых —
Оружие уймет врагов крикливых.
 

 
Достиг порога долгожданный топот,
На ветви Гамелли лопнули почки,
И прорицатель, раковины бросив в пыль,
Прочел по узору судьбу ребенка —
Ребенок явится у грома на плечах,
Он факел молний пронесет над головой,
Он озарит в ночи дорогу дням грядущим.
 
 
Мечтал Гамелли по ночам в сезон дождей,
Что лопнет почка и покажется росток,
И, оплетая ветвь руки отцовской,
Начнет карабкаться по склону вверх и вверх.
 
 
И вот грядущее ступило на порог —
Откройте дверь, ему пора войти!
 

 
Оставь его, любезный враг,
Ведь матери всего живого
Ему свободу даровали:
И, принимая мир бесценный,
Скользит он в зыбкой благодати,
Пришелец с вечных берегов.
Согретый заревом отваги,
С копьем надежды,
Со щитом традиций
Он вышел цепи разорвать.
А там вдали, на горизонте,
Закаты алые сгорают,
Рассветы бледные сгорают
И звезды черные восходят
У изголовья новых дней.
И оживают наши руки,
Дремавшие на барабанах,
И, ободренный мерной дробью,
Проходит одинокий путник
По склонам золотых холмов.
 

 
Мы подходили к перекрестку,
Где поджидала нас разлука…
 
 
Я медлил с выбором дороги.
Вдруг в сумраке моих сомнений
Зажегся свет твоей любви, —
 
 
И ярко осветил мне путь
Единственный…
 

 
О мать-земля,
Мы в храм к тебе пришли,
Мы сыновья земли.
Босой пастух,
Пригнав домой коров,
Стоит безмолвно с дудкой тростниковой,
Не стряхивая капель дождевых, —
Так ждут рассвета для неспетых песен
Росою окропленные птенцы.
Толпятся у реки ночные тени
И ласково склоняются к земле…
У очагов усталые крестьяне
Рассказывают небылицы
О давних-давних днях…
Зачем мы просим милости покорно,
Мы, сыновья земли?
Кого мы молим робко и смиренно,
Когда сердца поют, а губы плачут,
Костер пылает, как земное солнце,
Взлетают искры,
Затмевая звезды,
И в гулких тыквах плещется вода,
Вода могущей Вольты.
А мы, босые нищие в лохмотьях,
К хозяину приходим за подачкой.
 

 
Заходите, ребята.
Ровно в семь.
Посидим, поболтаем за рюмкой вина,
Вспомним старые времена.
 
 
И вот
Ровно в семь
Вваливаемся толпою к Сэму.
«То-то, думаем, будет веселье,
Ведь он у нас заводной».
 
 
Заходите, дорогие, все заходите:
Коротышка Ди, и Кобина,
И Джон со своею женой,
И Офори вместе с женой.
А это моя половина—
Лу.
Познакомились с ней в Колумбийском колледже,
Когда я был в США.
Правда же, хороша?
 
 
И верно, женщина – первый класс.
Ослепительна, как певица.
Ноги —
хоть выставляй на витрине.
Изумительный бюст.
А волосы —
не оторвешь глаз.
 
 
Располагайтесь, ребята, как дома.
 
 
Уселись.
Лу взболтала коктейль
темно-алый —
Такие пьют на восточном побережье, —
Сэм
разносил бокалы.
 
 
Приятный был вечерок.
Болтали мы, пили вино,
Наворачивали котлеты
И лихо отплясывали рок
Под магнитофонные ленты.
 
 
Тем временем Лу изводила нас
своею заботой.
 
 
Хотите еще вина?
Бурбонского виски с содовой?
Угощайтесь.
Пейте в свое удовольствие.
Спасибо друзьям из посольства:
Напитки
у нас
в избытке.
 
 
Сэм сидел у окна
И, устало
глядя в ночную мглу,
Осушал бокал за бокалом.
Ни слова.
Ни взгляда на Лy.
 
 
Его жена
между тем
блистала.
 
 
Мы лихо отплясывали рок
И ели
все, что она
подавала,
До отвала.
 
 
А Сэм сидел у окна —
И ни слова.
 
 
Странно было смотреть на него —
Такого прилизанного и лощеного,
Охолощенного
Ангелом
с платиновым мечом.
 
 
Мы простились с ними под утро.
Они стояли, держась за руки,
У открытой двери,
в подъезде;
Сэм не сводил взгляда
С бледнеющих созвездий.
 
 
Сейчас он войдет в дом
И, закатав рукава,
Примется устранять беспорядок,
Оставленный нами,
духами,
Которых вызвал из прошлого
Опрометчивым приглашеньем.
Что поделаешь?
Жизнь такова.
 
 
Потом они улягутся спать.
Назавтра
После привычных объятий —
Пятнадцать лет
их жизни брачной —
Сэм проснется
такой же мрачный,
Сделает две-три затяжки
И выпьет свое молоко с медом
Из тончайшей
фарфоровой
чашки.
 
 
Потом —
Благо отпуск еще не кончен —
Свернется клубком на кушетке
И будет читать заметки
В журнале «Тайм»
(Свежий номер, только что из Штатов).
Даже не взглянет на снимки
Черных девушек – своих землячек.
Только со старческим вздохом
Уронит:
«Вот потаскухи!»
 
 
Скажи нам, милый Сэм
(Хоть шепотком) —
Куда подевался твой огонек?
Твой огонек былой?
Отчего ты все время не в духе?
А может, спросить у нее,
Какая в душе у тебя
рана?
Может, спросить у нее, Сэм,
У платиновой Лу
Из Нью-Орлеана?
 

 
По косматой траве я сошел к очертаньям Нептуна
И вошел в оживленные струи, ища покоя,
Охлаждал свое сердце в объятиях моря,
Ибо тяжесть ненастья, свинцом давившая плечи,
Отступала у легких стежков прибоя.
 
 
Я видел
Бело-зеленую голубизну Атланта,
Охранителя неба и знатока глубин,
Который дыханьем колышет легчайшие руна раздумий
И возвышает мысль.
 
 
Но в этом ли только твое волшебство, о море?
Твоя необъятная красота
Отступает от скудных прибрежий далеких стран,
Где безутешная Афродита склонилась над прахом Адониса.
Плещется, хлещет, плачет море,
Стонут, ревут и бормочут его голоса;
Вздохи и песне подобные жалобы,
Посвисты, стоны, протяжные крики,
Необъяснимые грохоты, громы и гулы
В сладчайших песнях, лишенных мелодии,
Сливаются в рокоты-вздохи и шепоты-громы,
Сплетаются, глохнут, уносятся,
И замирают,
И замирают,
И мягкая тишина обнимает море.
Но вот носовые звуки
Полных бегущих октав
Бряцают тяжелыми струнами.
Сверкают под пальцами клавиши:
Многоголосая, многоголосая
Неуверенная мелодия
Начинается вновь —
Гром, шипенье и плеск,
Высокогорные ноты несутся лавиной,
А вдалеке – прохладные, спелые, как плоды,
Мирно дремлют округлые волны.
 
 
Шорох, шорох, поспешный шорох:
Небо вступает в борение звуков.
Острые рыбки стучат по дробящейся глади —
Дождь над Атлантом,
Дождь над Атлантом.
 
 
Но вслушайся,
Только внимательно вслушайся:
Сквозь хаос внезапный и четкий порыв,
Подобный мысли, порвавшей оковы,
Волны катятся вечно,
Волны катятся вечно.
 
 
В острых ритмах, лишенных мелодии,
Разве чайка нам не приносит вести с соленого неба?
Разве гром не выносит жемчужин со дна океана?
Разве на своде небесном бессмысленны туч письмена?
Но этого нам не услышать.
Но этого нам не увидеть.
Но этого нам не узнать.
 
 
Разве смертный греческий бог,
Превращающий наши земные созвучья
В высокие песни,
Не свидетельство нашей земной высоты,
Не слушатель наших жалоб,
Не наш сосед по жилищу?
А может быть, боги, принявшие образ людской,
Нисходят сюда ослеплять нас, смертных,
И вечно бряцать на немолчных струнах?
 
 
Разве бесчисленные чудотворцы,
Чтецы и отгадчики тайн природы,
Мы, сыновья большелобых муз,
Частицы бескрайней души человечества,
Не вбираем в себя ужасную силу играющих звуков,
Когда под нависшим небом
Пляшут атомы моря?