Текст книги "Поэзия Африки"

Автор книги: авторов Коллектив

 
В этот вечер море мертво, море немо, море сине,
И сидят, нахохлясь, птицы на уключине весла.
Кто сказал, что эта тягость может жизнью называться?
Кто сказал, что это море – тоже родина моя?
 
 
Вечер. Завтра воскресенье. Грузчики сидят без дела.
Грузчики глазеют с мола на валов голубизну.
Кто сказал им, что прекрасно это зарево заката?
Кто сказал им, что назавтра можно будет отдохнуть?
 
 
На лице моем и вечер, и закатный свет пылает,
и тебя, товарищ, тоже свет заката золотит.
И тебя, товарищ, тоже. Ты сидишь спокойно рядом,
прост, как этот жаркий вечер, и, как море, молчалив.
 
 
Кто сказал тебе, что вечер так прекрасен? Одиноко
смотришь вслед своим мечтаньям… Одиноко мы сидим,
опустив бессильно руки!
Кто сказал нам эти строки из поэмы этой ночи,
 
 
здесь – у моря, здесь – у моря?.. Кто он был?
 

[27]27
  В стихотворении «Поезд-каналья»приводится отрывок из песни на языке кимбунду.


[Закрыть]

 
Этот поезд-каналья
знай себе шпарит,
гудят под колесами рельсы и шпалы:
уэ-уэ-уэ,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм,
шши-шши-шши…
 
 
Поезд-каналья шпарит,
спешит,
В окнах – лица, лица.
До свидания, люди,
доброго вам пути!..
Красавицы зеленщицы
поглядывают из-под красных косынок,
везут тростник в Луанду на рынок.
…шши-шши-шши…
В вагоне с решетками быки-крепыши:
– Му-у, му-у, му-у… —
В другом вагоне
(в таком же, как тот)
едут люди, черные люди,
едут, как скот,
глотают пыль, ко всему готовые,
печальные, как быки, —
люди законтрактованные.
 
 
Быки умирают в дороге,
но черный – он не умрет,
как дитя, одно и то же поет:
–  Мулонда иа Кессуа уадибале,
уадибалé, уадибалé…
 
 
Это поезд по шпалам бежит,
знай себе шпарит,
спешит,
безразлично проносится мимо:
уэ-уэ-уэ,
все вокруг почернело от дыма:
шши-шши-шши,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм…
Поезд-каналья спешит,
изрыгает огонь на траву.
Слышишь, угомонись!
А он поджигает хижину, где живу.
Этот поезд-каналья
сжег мой маис…
 
 
Если буйволы забредут в мой маис —
яму глубокую вырою я!
Кабаны повадятся в посевы мои —
я уложу их из старого своего ружья!
Если поезд-каналья
будет сыпать огненный дождь,
ну что ж!..
Уэ-уэ-уэ,
тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, тэ-кэм-тэм, —
дыми на полном ходу,
я подожду…
 
 
Подожду, когда под поездом лопнет рельс
и белые кликнут черных, живущих окрест.
Я выйду,
но работать буду для виду
(не побоюсь и бича) —
для виду, хоть и буду кричать:
– Взя-а-а-али!..
 
 
Вот и придется каналье
протянуть свои ноги
посреди железной дороги!
 

 
Грохот гром скрежет
ноги руки головы
мужчины женщины дети
черная кость Анголы
кровь кровь хлопок
черный бос и наг
хлопок хлопоты хлопоты
к
о
т
о
кото $ нанг [28]28
  Котонанг(Companhia Geral dos Algodões de Angola) – Объединенная акционерная компания по производству хлопка в Анголе.


[Закрыть]
н
а
н
г
крест христосик на каждой стенке
инженеры спецы директора
белые люди акции деньги
патриотизм ура-ура
кровь деньги кишки наружу
деньги рулетка банки оружие
Пикассо Герника напалм
белые охотники пам-пам
за головами побольше ухлопай
бедность голод сироты хлопок
геройство трусов коварство змей
права человека голод смерть
голод черный чернее сажи
Пикассо Герника
Кассанже [29]29
  Кассанже– хлопководческий район Анголы, где в 1961 году произошло восстание крестьян, жестоко подавленное колонизаторами.


[Закрыть].
 

 
Мафумейра [30]30
  Мафумейра(или муфума) – распространенная в Анголе порода дерева.


[Закрыть]режет ветвями
Сияние солнца,
А в тени на циновке
Матушка Лемба
Кормит сына,
Заблудившись в мечтах об ушедшем муже.
(Сынок ее и Каянги – плачет.)
Каянга ушел на войну. Каянга ушел на войну…
 
 
Заброшенная деревушка.
Свет и тень молчаливо играют между хижин друг с другом.
 
 
Дети спят,
Старики размышляют,
Женщины вспоминают,
Собаки томятся от жажды.
Мухи вьются
В струистом колыхании зноя —
Это все потому, что ушли созидатели жизни – мужчины.
 
 
Солнце
Накаляет вопрос вопросов:
Народ ушел на войну, народ ушел на войну,
А когда он вернется?
Даже птица не режет крылом раскаленное небо.
 
 
Каянга ушел на войну. Каянга ушел на войну,
Вернется ли он, не знаю.
 
 
Народ ушел на войну, народ ушел, на войну.
Я знаю: народ вернется.
 

1

 
Завтра,
когда я умру,
я хочу, чтоб меня погребли
стоящим,
со скрещенными руками,
лицом на восход,
в ожидании Солнца.
 
 
Скажут ли надгробное слово
(на буржуазный манер)
или зароют меня, как собаку —
одного лишь прошу: погребите меня
стоящим,
со скрещенными руками,
лицом на восход,
в ожидании Солнца.
 

2

 
Завтра
спелое Солнце взойдет
над моей крышей —
над мною, сытым ребенком.
 
 
Завтра
спелое Солнце взойдет
над бедной травой,
над голодным ребенком.
Завтра
(в день рождения спелого Солнца,
желтого, как гуява [32]32
  Гуява —плод фруктового дерева.


[Закрыть],
которую хочет изгрызть летучая мышь)
сытый ребенок, живущий во мне,
и все голодные дети,
живущие на земле,
сойдутся – сойдемся – в большом хороводе,
чтобы прыгать,
вспомнив древние наши прыжки.
 

 
Пленник конторы, в бумагах по пояс,
я рвусь к горизонтам всею душой,
когда за окнами проносится поезд,
задыхающийся,
огромный,
большой.
Он несется, крича:
– Я спешу горизонтам навстречу!
Земля эта – чья, чья, чья?
 
 
Что я ему отвечу?..
 
 
Однажды я сяду на поезд, спешащий
через долины, горы и чащи,
мы вместе этот путь совершим.
Я стану, как этот поезд летящий,
задыхающимся,
свободным, большим!
 
 
И однажды крикнет народ,
очнувшись от забытья:
– Эта земля отныне моя!
 

 
Красная земля Лéпи – моя мать.
Мать-земля дает детям больше,
чем жизнь, – дает разум.
Разум орла,
царя небесных просторов
и земных пустошей,
поросших колючкой.
Красная земля Лепи,
спокойные сумерки манговых рощ
на красной земле,
черная скала с железным отливом,
вода, поющая, как поет мать…
Орел
покачивается на скале,
ветер
в лунной ночи
стонет,
кричит,
будоражит долину, рощи,
священные деревья мулембы,
гладит глинистую кожу равнин,
черные тела малышей.
Земля, ничто на тебе не меняется.
Твоя судьба – в руках сыновей.
 

 
Проститутке самой веселой
из квартала самого мрачного
завещаю серьги мои
из хрусталя прозрачного.
 
 
Девственнице, которая строит
воздушные замки, где принц
ее заключает в объятья,
завещаю мое кружевное,
мое подвенечное платье.
 
 
Старые четки мои
завещаю хорошему другу,
отрицавшему существование бога.
 
 
Книги (их, словно четки,
перебирала чья-то тревога)
завещаю скромнейшим из скромных,
не прочитавшим за всю свою жизнь
ни единого слога.
А мои стихи сумасшедшие,
что сотканы все из боли
отчаянной,
неодолимой
и пронизаны жаркой надеждой моей, —
завещаю тебе, любимый!
 
 
Чтобы в тихий задумчивый час,
когда в опустевший твой дом
душа моя вдруг прилетит
и коснется ее поцелуй твоих глаз,
ты бы вышел на улицу
и подарил стихи мои детям,
в этот тихий задумчивый час.
 

 
Коснись спокойными пальцами
моих курчавых волос,
разлей непостижимый покой
над моей безбрежной печалью.
 
 
Приди, касимбо.
Я жажду увидеть, как заросли кофе
сгибаются от красных ягод.
Выпрями сутулые стебли бамбука,
надень диадемы на пики Байлунды,
промой запыленные фары
поездам, спешащим в Бенгелу,
выгни радугу на горизонте —
ворота шоферов Анголы.
Приди, касимбо.
На рассвете ласково склонись над посевами,
развей безвольную скорбь сынов моей родины,
открой для них горизонты надежды.
Приди, касимбо.
Пролей неистощимую влагу на мою землю
в этот пропыленный час,
с толкотнею на улицах,
с бензиновой вонью автомобилей,
когда подросток, чей заработок —
пятнадцать жалких эскудо в день,
спит на дорожке бульвара…
 
 
О касимбо,
я хочу пройти по твоим спокойным лугам,
оркестрованным веселым напевом колибри.
 

 
Уже забор стоит на стройплощадке,
но все недавним прошлым дышит здесь:
бедняцкий дом, заплатка на заплатке,
фанера и проржавленная жесть.
 
 
Еще не спилен баобаб – на нем
в Тарзана что ни день играли дети.
Где ступа? Где очаг с его огнем?
Сад замер, ветви опустив, как плети.
 
 
Старуха в черном думает с рассвета
о тех, кто умер здесь – об Анаклето,
Шиминье, о Луанде прошлых лет, —
 
 
пока не зарычит бульдозер ярый
и рухнет мир ее, слепой и старый,
как этот архаический сонет.
 

 
Дорога звезд берет свое начало
За быстрым поворотом шеи газели
И продолжается над облаком
И над волной,
Над разворотом весенних крыльев дружбы…
 
 
Простейший музыкальный звук —
Гармонии незримый атом.
Частица,
Сердцевина
И зародыш
Всего многообразья мира.
Дорога звезд,
Необходимая и неизбежная,
Как неизбежно прошлое,
Что проступает
На совести сегодняшнего дня;
Дорога звезд,
Не отвлеченная, бесцветная,
Среди бессодержательных идей,
Не аритмичная,
Среди абсурдной аритмии,
Не безуханная,
Среди лесов, лишенных аромата,
Среди деревьев без корней —
 
 
Одна —
Единственная,
Точная дорога,
Поросшая лесами,
Омытая дождем,
Наполненная соком и благоуханьем,
Лучами озаренная,
Разбуженная громом…
Ру́ки,
Защищающие прорастанье смеха
На полях надежды,
Свобода взора
И слуха нашего!
Руки жадные на коже барабана,
Все ускоряющие четкий ритм.
И от Зайре до Калахари,
До самых дальних гор,
Пылает красный свет
Пожарищ бесконечных,
Озаряя
Порабощенные саванны…
Священная гармония тамтамов
В железном ритме Африки…
 
 
Итак,
Дорога звезд берет свое начало
За быстрым поворотом шеи газели
И достигает
Гармонии вселенной!
 

 
Звон кандалов на дорогах,
Пенье птиц
В зеленой прохладе леса,
В сладостной музыке пальм…
Пламя…
Пламя на травах…
Пламя над крышами хижин
Каяте…
На дальних дорогах
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Изгнанного отовсюду,
На дальних дорогах,
До самого горизонта…
И снова на дальних дорогах
Шагают люди,
Бессильно руки опустив…
Зарево,
Танцы,
Тамтамы,
Ритмы…
Ритмы в свете,
Ритмы в цвете,
Ритмы в звуке,
Ритмы в движенье,
Ритмы в шагах окровавленных ног,
Ритмы в крови, текущей из-под ногтей,
И все это ритмы…
Ритмы…
О, голоса истерзанной Африки!
 

 
Жерди, обитые жестью,
Вбитые в красную землю, —
Остов убогого дома.
 
 
Жалкие тряпки в лохмотьях —
Как дополненье к пейзажу.
Солнце, сквозь щели пробившись,
Будит хозяина дома.
 
 
Двенадцать часов работы —
Его ежедневное рабство.
Дроби камни!
Таскай камни!
 
 
Дроби камни!
Таскай камни!
Палит солнце,
И жгут ливни.
Дроби камни!
Таскай камни!
 
 
Старость приходит быстро.
Хватит для успокоенья
Рваной одпой циновки.
Ночью он, благодарный,
Умрет голодною смертью…
 

 
На ветру развеваются
бесцветные флаги…
 
 
Пылит грузовик, в нем парни,
они поют – они возвращаются.
 
 
Звонкая песня летит, замирает…
В одиноких лачугах матери ждут…
 
 
На ветру развеваются
флаги-желанья…
 
 
Голоса оставляют на хмурой дороге —
там, позади, где стелется пыль, —
напев отреченья.
 
 
Развеваются, развеваются
бесцветные флаги желаний…
 
 
А в поселках рождаются новые дети!
 

1. Прачка

 
Отполированная скамейка,
ушат,
черные руки на белом белье.
 
 
Прачка неразговорчива.
Бьет поклоны над бесконечной стиркой,
курит – за густым дымом
колеблется мир.
А рядом, над полуоткрытым ртом
ее спящего сына,
кружатся мухи.
 

2. Барак

 
Полутемный проход,
по обе стороны – койки.
 
 
Тишина, полосатые одеяла,
свисающие со стропил,
беспорядок скомканных тканей,
затхлость пещеры.
 
 
И время от времени – вдруг! —
поднимается голова, словно ящерка
из-под опавшей листвы.
 

БЕРЕГ СЛОНОВОЙ КОСТИ

 
Я ношу узорный ошейник,
Ошейник галантной Европы.
Галстука я не люблю.
 
 
Я опоясан цепью,
Цепью военной Европы.
Я не люблю ремня.
 
 
Я ношу железный колпак,
Колпак безумной Европы.
Каски я не люблю.
 
 
Я смерть на руке ношу,
Смерть бредовой Европы.
Я не люблю часов.
 
 
И не люблю я камня, камня,
Тяжкого камня надгробий,
Хитрого камня темниц.
 
 
Не люблю я звона ключей,
Ключей в руках часовых,
Часовых у каменных тюрем,
Тюрем возле кладбищ.
 
 
Не люблю я крик воронья
Над пляшущими городами,
Зов гиены в ночной тишине.
 
 
И не люблю я видеть
Слезы в глазах детей,
Тоску в глазах матерей,
Опущенный на руки лоб,
Исполненный муки взгляд,
Сведенное страхом лицо,
Женщин в лохмотьях,
Мужчин в лохмотьях.
 
 
И не люблю я видеть
Малыша, протянувшего руку.
 
 
Не хочу я видеть,
Как грядущее наше
Подаяния просит.
 
 
Не хочу!..
 

 
Линии наших ладоней,
Линии наших рук —
Это не сеть параллелей,
И не обручи меридианов,
И не дороги в горах,
И не шрамы на коже деревьев,
И не древних сражений рубцы.
 
 
Линии наших ладоней,
Линии наших рук —
Это не змеи траншей,
Не паутина тропинок
В зарослях диких колючек,
Не угрюмые щели окопов
И не рваные раны рвов.
 
 
Линии наших рук —
Не лабиринт переулков,
Где горе пустило корни,
Не тонкие нити каналов,
Впитавшие горечь слез.
Это не цепи злобы
И не веревки для виселиц…
 
 
Линии наших рук —
Желтых, черных и белых —
Это не ленты границ,
Не межи на полях
И не цепкие пальцы пеньки,
Обвившие сноп раздоров.
 
 
Линии наших рук —
Это линии Жизни,
Дружбы и светлой Судьбы,
Линии Сердца и Счастья.
 
 
Линии наших рук —
Это нежные цепи,
Они связали навечно
Живых и погибших —
Друзей со всех континентов.
 
 
Линии наших рук
Не черны,
Не белы,
Не желты.
Линии наших рук
Связали наши мечты
В большую охапку цветов.
 

 
Вытри, Африка, слезы!
Возвращаются дети твои,
сквозь бури и грозы идут
из бесплодных скитаний.
 
 
Под смех прибоя и лепет бриза,
в позолоте восхода,
в багрянце заката
с горделивых вершин,
из затопленных солнцем саванн
идут к тебе,
сквозь бури и грозы идут
из бесплодных скитаний.
 
 
Вытри, Африка, слезы!
Наши души испили
из всех родников
горькой доли
и славы.
Наши души открыты
сверканью твоей красоты,
ароматам твоих лесов,
волшебству твоих вод,
сини твоих небес,
ласке твоих лучей,
чарам зелени в перлах росы.
 
 
Вытри, Африка, слезы!
Возвращаются дети твои.
В их ладонях дары,
в сердце – любовь.
Возвращаются, чтоб тебя облачить
в одеянья мечты и надежд.
 

Нерешительному собрату

 
Чтоб ложилось «по белому черным»,
ни к чему быть искусным писцом,
лишь бы образы жили в глазах,
лишь бы сердце болело.
Шаткий домик, дрожащий от ветра, —
чем не тема? —
без гардин, самый ветхий —
не тема, а клад —
без цветка на окне, без окна —
первоклассная тема.
Но есть и другие.
 
 
Заботы мужей
и горести жен,
тоска матерей
и слезы невест,
пляска мошек под сенью цветущих акаций,
стрекоза в камышах, камыши на ветру.
Звезды. Стадо, бредущее в стойло.
Труд, который не в силах тебя прокормить.
Голод – с ним и садишься за стол, и встаешь.
Укусы шершавой земли – на спине, на плечах, на локтях.
Дом родильный без коек.
Больница с аптечкой пустой.
Неистовство Мартовских ид над планетой.
Белый маленький голубь, которому некуда сесть.
 
 
Вот вам темы. А сколько других…
Но всегда, чтоб ложилось «по белому черным»,
надо было священный испытывать гнев,
видеть все сновиденья людей,
людей угнетенных,
всех неграмотных гениев, не видевших школы,
которых нарочно держали в потемках,
чтоб к земле приковать человека навек,
чтоб не мог он увидеть ни солнца, ни звезд.
Чтоб непрестанно вращались станки
ненасытной Европы,
чтоб трюмы ее кораблей
тяжелели от пряностей, золота, амбры.
Надо было увидеть все это во сне
и достоянье свое завещать
людям,
свет во мраке зажечь.
 
 
Для того чтоб ложилось «по белому черным»,
ни к чему быть искусным писцом,
надо слушать лишь сердце свое,
остальное —
мишура.
 

 
От жестоких насилий
избавь нас, Господь.
От любителей бойни и от нашествий
избавь нас, Господь.
От секретных агентов
избавь нас, Господь.
От Европы, о нашей свободе пекущейся,
избавь нас, Господь.
От ее притязаний
избавь нас, Господь.
От чиновников ревностных также
избавь нас, Господь.
От политики колониальной
и от монополий
избавь нас, Господь.
От знатоков африканской проблемы
избавь нас, Господь.
От ханжей-победителей, от лихоимцев
избавь нас, Господь.
Успокоение дай всем погибшим во имя господ.
Наши песни и наши надежды верни.
Истреби нашу алчность и нашу
доверчивость – все,
что к рабству приводит
народы. Аминь!
 

Ассамале Кутуа, моей нареченной

 
Небо мое, этот вечер – улыбка ребенка,
небо мое, этот вечер – улыбка любимой.
Мирное небо мое,
африканское небо мое.
Это – скрижаль. Мы напишем на ней
эпопею.
Небо мое, этот вечер – напевы пернатых,
небо мое, этот вечер – как ты, мне дарован.
Мирное небо мое,
африканское небо мое.
 
 
Может быть, снова ее, долгожданную,
встречу,
может быть, снова его, долгожданного,
встретишь.
– Денег не надо, – скажи, – чтоб вернуться
в селенье,
месяц небесный, – скажи, – колесницею
быстрой
сквозь синеву и созвездья
доставит к порогу.
Мирное небо мое,
африканское небо мое,
небо моей любви.
 
 
Небо мое, этот вечер как матери ласка,
небо мое, этот вечер как взор беззаботный.
Это – скрижаль. Мы напишем на ней
эпопею.
Небо мое, в этом вечере блеск твой
и запах,
небо мое, в нем твоя красота колдовская,
небо мое, он, как наша любовь, безграничен.
Мирное небо мое,
африканское небо мое,
небо моей мечты.
 

 
Прыгай,
прыгай,
чаровница.
Слышишь? Рокотом тамтама
вечер в круг тебя зовет.
Куба,
юная царица,
для тебя
все эти такты,
ритм салумский, [41]41
  …ритм салумский. —Салум – река в Сенегале; название государства (в конце XIX в. стало французской колонией).


[Закрыть]
ритм баульский. [42]42
  …ритм баульский. – Бауле – народность, живущая на территории Берега Слоновой Кости.


[Закрыть]
Почему луна
так ярко светит?
Озаряет круг
яростного танца.
Что же это? Песнь,
праздничная песнь тамтама.
Прыгай,
прыгай,
танцовщица.
Слышишь? Рокотом тамтама
вечер в круг тебя зовет.
 

 
Я бы хотел подарить
к празднику
матери старой – платок,
другу – набедренную повязку.
 
 
Я бы хотел хоть разок,
маленькая моя,
к празднику тебе принести
кулек пралине [43]43
  Пралине (франц.) – конфета в сахарной пудре.


[Закрыть]и нуги
в сказочных пестрых обертках,
кулек французских конфет.
Я бы хотел!..
 
 
День пробегает за днем,
год за годом…
Я бы хотел!..
Чувствую: что ни день – я старею,
все белей голова,
все меньше зубов,
а болезней все больше.
Я бы хотел!..
 
 
Что ни час, что ни шаг – все ближе к могиле.
Так и умру, как будто
не жил никогда, и не будет
улыбки,
улыбки Забвенья,
улыбки Мира, улыбки Жизни
на губах человека…
Я бы хотел… Я бы хотел…
Жизнь моя!
 

 
Руки – свободные,
живые руки,
умеющие обнимать,
а не душить,
дарить,
а не отнимать.
Руки, созданные,
чтобы выстукивать ритм,
чтобы очистить от злобы мир.
Руки – разлапистые, корявые,
заскорузлые руки
каменотеса,
лесоруба,
землекопа,
рыбака,
поденщика на плантациях кофе,
хлопка
и сахарного тростника,
изможденные трудом,
закаленные на ветру,
обожженные дочерна!
Руки говорят
откровенно и до конца,
докапываются до корней,
взметаются ввысь,
встречаются,
соприкасаются,
сжимаются в братском пожатье.
Кулаки, словно набухшие почки,
символ жизни, символ единства.
Рука ребенка, не творившая зла,
ладонь старика, отяжеленная мудростью,
пальцы женщины, излучающие состраданье…
 
 
Руки смывают усталость и пыль,
руки указывают путь,
руки рассеивают мрак,
руки – украшенье твое, человек!
 
 
Черные руки
хранят любовь,
наживают мозоли,
сметают зло,
снимают горький осадок дней,
срывают маски с фальшивых богов.
Руки, я надеваю на вас
браслеты радости и надежд!
 
 
Черные руки,
возьмите
молоток и гвозди!
Вселенная – глухая стена.
Прибейте к ней
старую надпись:
«Охота на людей запрещена!»
Руки нищих и угнетенных,
руки – от Конго до Миссисипи,
в ущельях меж небоскребов,
на дорогах, ведущих к сердцу!
Руки строителя и человека —
на земле и в небе,
при свете дня,
под звездами ночи,
в утренних росах,
в мягкости сумерек,
сегодня, вчера и завтра, —
во всем, что живет, и поет,
и кружится в танце!
Черные руки —
руки брата,
я протянул к тебе
над океанами и горами,
чтобы слились воедино
цвета наших рук,
чтобы тебя найти
и приветствовать,
Друг!
 

 
Как тяжелы, тяжелы эти цепи,
Которые негр
Надевает на шею негру,
Чтобы хозяевам угодить.
 
 
Не преграждайте дорогу народу!
Цепи долой,
Прочь заслоны, рогатки, плотины!
 
 
Пусть чистые воды землю затопят
И грязь беззаконий сметут!
 
 
Как тяжелы, тяжелы эти цепи,
Которыми негр
Ноги негра опутал,
Чтобы хозяевам угодить.
 
 
Тяжкие, тяжкие, тяжкие цепи,
Которыми скованы мои руки!
 
 
Пусть все оковы падут!
 

Пьеру Сегерсу [44]44
  Пьер Сегерс(род. в 1906 г.) – современный французский поэт и издатель поэзии.


[Закрыть]

 
Я выхожу из забрызганных кровью ночей.
 
 
Вот глядите – бока мои
Перепаханы голодом и огнем.
Я пахотной был землею.
Посмотрите – в мозолях рука моя
Черная,
Я месил ею мир.
Вот глаза мои, опаленные
Жаром любви.
Был я здесь, на земле, когда ангел
гнал предков моих из рая,
Был я здесь, когда воды потопа
лизали вершины горных цепей,
Был я здесь, когда Иисус
примирить попытался небо и землю
И когда, над бездной витая, улыбка Христова
Нас к общей судьбе приковала.
 
 
Люди всех континентов!
По-прежнему пули
На волшебной заре
Сбивают головы роз.
 
 
Выйдя из ночи, пропитанной дымом потешных огней,
Я хочу вас воспеть,
Люди, вас —
Вас, кто небо в ладонях несет,
Кто ищет себя
В призрачном свете уличных фонарей.
 
 
Мне тоже узнать довелось
Холод, пронзающий кости, голод, терзающий чрево,
И внезапное пробужденье от звука взводимых курков,
Но всегда – ночами пожаров, часами, от пороха пьяными, —
Мне, как другу, мигала звезда.
 
 
Люди всех континентов!
Вы, кто небо в ладонях несет,
Вы, кто с нежностью слушает девичий смех,
Вы, кто с нежностью смотрит на детские игры,
Вы, кто руки сплетает с руками в живом хороводе, —
Знайте:
По-прежнему пули
На волшебной заре
Сбивают головы роз.
 

 
Маски…
Белые, черные маски!
Маски любых расцветок!
Я не приду ни с какой молитвой
К вам, маски смерти,
голода,
жажды!
 
 
Маски без плоти и без сновидений,
О, хороводы бездумных масок
Во дворцах, посеребрённых слезами!
Маски на рубеже времен,
Я обнажу ваши лица,
Чтобы вышла на волю радость.
Маски бронзовые и железные,
серебряные и медные,
деревянные и золотые,
 
 
Покрытые масками маски,
Разве видели вы, как рождаются воды,
струятся звезды,
созидаются континенты,
как птенец отправляется
в первый полет
на первой, вытканной солнцем
заре?
 
 
Маски масок!
До вас на земле было слово.
И поэты. Вот из глины какой
Был господом мир сотворен.
Тусклые маски, не светит над вами звезда.
А мы несем на плечах
Корзины, полные звезд,
и вплетаем мы звезды в одежду свою,
и дорогу мы устилаем звездами,
и звезды бросаем горстями
в тусклую ночь, в ночь вашего цвета,
маски…
 
 
Маски!
 
 
Маски во мгле усыпальниц,
маски на перекрестках, маски
на пьедесталах,
маски в гробах.
 
 
Мы будем всегда загадкой для вас,
ибо мы – дети Солнца.
 

Голова Они – верховного правителя Ифе (Нигерия). Бронза. Высота 29 см. Нигерийский музей