Текст книги "Поэзия Африки"

Автор книги: авторов Коллектив

[133]133
  В стихотворении «Антистихи о спящей красавице» поэт полемизирует с тенденцией к идеализации жизни, свойственной поэтам Островов Зеленого Мыса предшествующего поколения.


[Закрыть]

 
Пока ты еще не явилась моим глазам,
я знаю – ты не в зачарованном замке,
вокруг которого вьются драконы.
 
 
Чтобы соединиться с тобой,
мне не нужна волшебная палочка,
не нужно плутать по лесу,
опасаться хитрых засад.
 
 
Ты есть в любом уголке мира,
как я – в любом другом уголке.
И жизнь твоя – как жизнь любого из нас.
Ты ходишь по нашим улицам,
под нашим солнцем,
разделяя наши печали, мечты, мятежи.
И мы обязательно встретимся.
 
 
Я перережу последний узел веревки,
которой я связан,
собью ноги о камни дорог
и, встретив тебя,
во весь голос закричу о победе!
 
 
Ты обовьешь меня своими руками,
голоса наши сольются,
твой рот расплывется в улыбке,
и навсегда проснутся глаза —
 
 
и ты без боязни отдашь мне
свою чистоту.
 

 
Твой ясный голос вплыл в морские дали,
улегся шторм, прояснело вокруг,
глаза людей по небесам блуждали,
и падало оружие из рук.
 
 
Над пашнями, над зеленью земною,
над реками, стекающими с круч,
еще луна смертельной желтизною
сочилась – череп среди серых туч.
 
 
Но свет уже царил непобедимо
и падали, в огне и струях дыма,
стальные птицы смерти в бездну вод.
 
 
И вскоре на ожившем небосклоне
твои возникли добрые ладони,
образовав надежды нашей свод.
 

КАМЕРУН

 
Маска Ифе [135]135
  Ифе– город в Западной Нигерии. Мировую известность приобрели найденные в Ифе произведения традиционной пластики XII–XIV веков, – в частности, маски (см. послесловие)


[Закрыть]—
древесный лик сумеречных времен —
следит, ухмыляясь,
за хороводом годов,
проходящим в ритме маятника часового.
 
 
– Что есть год
и что век? —
повторяет она про себя. —
Два пальца,
скучающих на циферблате;
уж не они ль
способны меня состарить?
Фробениус, к тебе я взываю,
к тебе, что меня отыскал
под безжалостным солнцем Бенина;
взгляни:
разве я постарела?
Разве не те же морщины на лбу
и не то же страданье во взоре?
Друг мой, время не старит меня —
год ли, век, —
что мне два пальца,
скучающих на циферблате?
Я,
маска Ифе,
безразлична к векам
и в веках неизменна;
сегодня – такая ж,
как тогда, на свежей земле,
когда изваяла меня
первобытная сила искусства.
 
 
Уже не торгуют рабами – десяток сигар за штуку;
протяжные стоны не рвутся
из трюмов, наполненных смрадом.
У жизни иные заботы,
и она награждает искусство
мещанской медалью за верность текущей минуте.
 
 
– Как хороша эта маска! —
восклицает сноб, не веря себе самому.
– Хороша? – откликается архисноб. —
Но разве не ясно,
что ей не хватает штриха здесь вот, на правом виске. —
И профессорьё затевает бесстыдную болтовню,
выдвигая тысячи соображений о негритянском искусстве.
 
 
Будьте ж неладны – вы, возомнившие, что обрели
тайный смысл,
сокровенное слово маски.
Вчерашняя пошлость
копируется сегодня:
слепые поводыри
заблудились
в негритянском искусстве,
что старо, как мир, и, как мир, первозданно.
Будьте неладны – вы, решившие, что разгадали
неподвластное разуму слово.
Плоские толмачи,
чуждый от века язык
вам ли дано постичь
с вашим бесплодным рассудком?
 
 
Маска Ифе прислонила древесный лик сумеречных времен
к столу, где расставлены сувениры,
и говорит их владельцу, туристу, обживающему святые места
– Ты, почтивший меня посещеньем,
послушай, приятель:
хочешь – смотри на меня, не нравится – отвернись,
но не суди обо мне;
и, главное, умоляю,
не пытайся меня разложить
по полочкам глупым
науки чужого мне мира.
 

 
Ангелы бога образовали конвейер,
штампуя кулечки счастья
в розово-голубых покоях
цвета летних закатов.
 
 
Ангелы сатаны образовали конвейер,
штампуя кулечки злосчастья
за серой занавескою капель,
составляющих тучу.
 
 
Прелюбопытное дело…
 
 
Ливень стоит стеною.
Сорок дней и сорок ночей потопа
тянутся до сих пор.
Мелькнуло нечто иное:
радуга осчастливила Ноя,
но скрылась за пеленою
бесчисленных серых капель,
составляющих ливень.
 
 
Нужны нам новые солнца,
сильнее, чем это солнце,
нужны такие лучи,
которые смогут землю
спасти от потоков злосчастья;
нужны нам новые солнца,
сильнее, чем это солнце,
нужны другие лучи,
могущие выпить тучу —
в предотвращенье потопа.
 
 
Возьми же свою сноровку,
уменье
и разуменье
и отправляйся в цех,
где люди и механизмы
фабрикуют счастье для всех.
 
 
Там, в конвейере длинном,
ты найдешь свое место,
будешь затягивать гайки,
клепать, ковать
и слесарить —
множить крупицы счастья.
 
 
Работай, работай, работай
для блага себе подобных,
так же, как те ангелочки,
что выстроились цепочкой,
штампуя кулечки счастья
и детали нового мира.
Работай…
 
 
– Я?
За меня – не волнуйся;
лучше я посмотрю, как работаешь ты,
как усталость и отвращенье
тебя одолеют на склоне лет —
на подступах к дерьмовому счастью.
Я, развалившись в качалке дней,
посмотрю, как раздавит тебя безнадежность,
а быть может, все та же надежда;
и тогда я спрошу у тебя:
– Друг мой, взыскующий неба,
задумался ты хоть раз:
а что, если бог не хочет,
чтоб были счастливы люди?
 

Стихи из книги «Камерун! Камерун!»

 
Спи, мой малыш.
Когда ты спишь,
Мой малыш,
Ты прекрасен,
Как ранний цвет
Апельсиновой рощи.
Спи, мой малыш,
Усни, мой сынок,
Спи,
Как волны прилива,
Убаюканный ласковым бризом,
Который поет нам: «Вуа-вуа»,
Замирая у ног
Обрыва.
 
 
Спи, мой малыш,
Усни, сыночек
Черный,
Черный, как ночи,
Прекрасный,
Как ясные лунные ночи,
Как надежда на близкий рассвет,
Который ты видишь во сне.
Спи, мой малыш.
Когда ты спишь,
Мой малыш,
Как ты прекрасен,
Мой маленький черный сыночек!
 

 
Наседка квохчет:
«Мбока-мбока».
Несется, квохчет:
«Мбока-мбока».
Цыплята вырастут,
Мы их спросим:
Чего она хочет,
Зачем она квохчет:
«Мбока-мбока»?
Цыплята ответят:
«Мбока-мбока, —
Это боль, это вечная мука природы,
Материнская участь – тяжкие роды.
Как вы, так и мы
Рождены из плоти.
Все живое на свете —
Не сталь, не камень.
Рождаются дети,
Все матери стонут,
Как мать наша – квочка,
Которая квохчет:
«Мбока-мбока».
 

 
Слышу стук топоров,
Рушится сталь на стволы,
Рушатся пальмы вдали.
Слышу: «Ух-ух!» —
Лесорубы надсадно дышат,
Сокрушая сердце мое.
В грохоте грозных тамтамов
Слышу я: матери стонут
На темных полянах,
Только вчера озаренных кострами.
Там пляски, любовь и надежда
Вселяли в сердца
Единственное желанье —
Жить
И жизнь продолжать.
Слышу стон матерей:
«Белый пришелец,
Ты отнял у нас сыновей,
С тех пор опустела деревня,
Умер огонь в очагах.
Белый пришелец,
Щедро даришь ты нам голод,
Посеял нужду и погибель.
Жизнь – как отравленный пруд,
Одно здесь спасение – смерть.
О белый пришелец,
Хватит!
Довольно с нас
Пыток и мук!
Сердца наши в ранах
Рваных.
Эти раны наносит стук топоров,
Которому вторят вздохи наших сынов,
Ваших рабов,
Лесорубов.
Дни нарождаются,
Дни умирают.
Проходят,
Минет и нынешний день,
Но молодые побеги —
Дети,
Рожденные нами,
Яд ваш змеиный впитают
С нашим грудным молоком
И научатся вскоре,
Жизнь свою обороняя,
Хищника рвать зубами.
Чтоб не было каторжных лагерей,
Чтоб вырвать право на жизнь
Из пасти диких свиней,
Чтоб счастье вернуть человеку».
 

 
Как буйвол
Томится в зной без воды,
Томится
Сердце мое без тебя.
Имя твое
Рассыпал я
В каждой строке
Этих скорбных стихов.
Любовь моя,
Слышишь мой зов?
 

 
Мама! Мама!
Одна ты была у меня.
Все, что было моим на земле, —
Это ты.
И они убили тебя.
Мама! Мама!
Кто теперь меня защитит
От пальцев,
Которыми тычут в меня.
От злых языков,
От мальчишек,
Которые вслед мне кричат
С издевкой:
«Вот идет гулящая девка,
Как сорочки, меняющая парней!»
Мама! Мама!
Почему же именно ты?..
Куда же теперь мне пойти?
Почему же они —
Эти белые —
Черных всегда убивают?
Ведь черные
Для себя
Требуют только свободы.
Пусть меня обзывают
Гулящей девкой,
Клянусь твоей смертью,
Мама,
Клянусь
Родной нашей хижиной,
Нашей деревней выжженной,
Дымом ее,
Гарью ее клянусь,
Что отныне и навсегда
Я буду в воинственном стане
Тех, кто поднял восстанье
За свободу родной земли.
Слышишь голос мой,
Мама, мама?
 

 
Воображает моя жена,
Что я – старый скряга.
Когда на рынок уходит она,
Я ей взять разрешаю
Только треть урожая.
А она заявляет такое:
«Наверное, чирей под мышкой
Тебе не дает покоя,
Трудно тебе шевельнуть рукою,
Чтобы добыть деньгу».
 
 
В чем же моя вина,
Жена?
В том, что тщетно пытаюсь добиться чего-то?
Что нелегка работа?
Что на ногах устоять не могу,
Когда шквал меня валит,
Когда бессонница, как на гóре,
Мучит ночами?
Ладно, жена,
Я с тобою не спорю:
Быть может, я скуповат.
Станешь скупым, когда нет деньги́!
Ты хоть мне помоги!
Достаток – он как подушка:
Можно спокойно спать,
Не страшась пробужденья.
 

 
Ступаешь ты тихо-тихо,
Медленно, словно птица,
Зачарованная взглядом змеи.
Выступаешь ты тихо-тихо,
Напряглись все мышцы твои.
Тяжко дышишь ты перед боем,
И не слышишь ты над собою
Глас толпы: «Эсса! Эсса!»
Он твердит тебе всякий раз:
«Не своди с противника глаз,
В схватку бросайся смело!»
 
 
Могучий черный атлет,
Эластичная черная кожа твоя
Напряженные мышцы одела.
Противник перед тобою.
Эсса!
Гляди – не зевай!
Эсса! Эсса!
 
 
Каждая мышца напряжена,
Кровь твоя зажжена
Пламенем боя.
Опьяненный борьбою,
Ты наступаешь.
Эсса! Эсса!
 
 
Как ты прекрасен,
Мой черный борец,
Когда выпрямляешься в полный рост
И противник превосходящего веса
От земли оторван и наконец
Повержен на спину.
Эсса! Эсса!
 
 
Народ мой – могучий атлет!
Ты должен
Уничтожить извилистый след
Смертоносного гада;
Не скроют его ни трава, ни чащи,
Ударит в глаза ему свет слепящий,
Свет свободы,
Свет возрожденной
земли.
 

 
– Отпусти меня,
Черный солдат,
Не забирай
В тюрьму.
Послушай,
Годишься ты мне
В сыновья.
 
 
– Белый мне приказал
Забрать
И отца
И мать.
Не отпущу.
 
 
– Отпусти меня,
Черный солдат,
Послушай,
Ведь ты —
Мой брат.
Маленького
Мне надо кормить,
Он вырастет —
Будет большой,
Как ты.
Отпусти!
 
 
– Я тебя заберу.
Мне белый велел:
«Брата,
Сына,
Родного отца
Забери!»
Белый
Лычку мне обещал
На погон.
Я тебя заберу.
 
 
– Отпусти меня,
Черный солдат,
Ты мог бы
Моим возлюбленным
Стать.
Бедра мои
Стройны,
Нежны,
Ты радость жизни
Познаешь со мной.
Какая власть
Сильнее, чем страсть?
 
 
– Не отпущу.
Мне белый сказал:
«Насилуй,
как я,
Грабь,
как я,
Бей хлыстом,
Убивай,
как я.
Это нравится неграм».
Не отпущу.
 
 
– Ты можешь забрать меня,
Черный солдат,
Раз белый тебе велел
Негров сажать в тюрьму.
А если прикажет он
Забрать
Наши мысли в тюрьму,
Наш гнев,
Быть может,
Саму
Жизнь?!
 

 
Слова выстроенные в ряд
будничны и бесцветны
но порой они разворачиваются радугой
в грозовом сверкании молний
нанизанные как монисто из ракушек
на нитку радостей и невзгод
подхваченные стремительными волнами
и тогда они становятся поэзией
 

Леопольду Седару Сенгору

 
О склонить курчавую голову над гладью беспредельного моря
Черное тело прими крещенье в белопенной купели
пронесись по немой каменистой пустыне книг
замурованной в вечном глухом молчании
растопить снега всего мира в своей ладони
и припав пить и пить большими жадными глотками
а горло стиснуто жгучей жаждой а в сердце
истерзанном взлетающей стаею сожалений
властный призыв царственных пальм моей родины
неумолчные раскаты гулкого тамтама
слова тотемы везде под любыми широтами
в них шепот тайн доступных ушам посвященных
ястребы в поднебесье рисуют иероглифы
родники поют журча колдовские песни
в долинах не орошенных моими потом и кровью
я участник празднества мне дано отведать плодов
чуждого дерева глубоки ли корни его я не знаю
чьи кости чей прах питают его живительным соком
не может дерево устремиться ввысь к небу и солнцу
не ухватившись прочно корнями за материнскую землю
не смочив своих стоп в подземной влаге могил
о эта жажда что стиснула мне пересохшее горло
в сердце истерзанном взлетающей стаею сожалений
о этот властный призыв пальм моей родины
и немолчные раскаты гулкого тамтама
ко мне мои тотемы ко мне тотемы моего детства
все вы спящие в потайных углах моей памяти
в красных тельцах моей крови и темных клеточках моей кожи
вы залог святого союза между мной и мертвыми предками
вы свет закатного часа и вы обещанье зари
снова у меня в руках ключи от волшебных снов
слова тотемы везде под всеми широтами
да будет утолена моя жажда прозрачностью ваших знаков
 

 
Маска колдовской лик хранитель моей деревни
я приветствую тебя как петух встречает песней зарю
и как блудный сын исповедуюсь в моей измене
Мне говорили о маска в мои ребяческие года
будто в извечном взгляде твоем таится адский огонь
будто древняя улыбка твоя гримаса проклятья
будто ты воплощенье обмана смятенья хаоса
 
 
Маска я оставил тебя на краю дороги
так усталый путник сбрасывает с плеч громоздкого идола
вот молитва моя голос тревоги в преддверии ночи
Великие Повелители Книги Властители Закона
да будет царствие ваше наградой за мои скитания
 
 
Усталые ноги мои разбиты от долгого странствия
я прихожу к тебе как из бесплодной окаменелой пустыни
в поисках тени жаждущий прохлады живых родников
я возвращаюсь к тебе маска с высоко поднятой головой
раскаты моего смеха гремят среди праздничного веселья
я вновь обрел тебя священная пуповина моего существа
ты прекрасна ты пронзаешь мне сердце своей человеческой правдой
в глубине твоих глаз горят солнца изначальных времен
и губы твои возвещают шепотом позабытые тайны
я знаю ты не конец ты начало и обновленье
о маска ты это я взирающий на меня
я приветствую тебя как петух встречает песней зарю
 

Эль Хаджу Амаду Ахиджа [139]139
  Эль Хадж Амаду Ахиджо —президент Республики Камерун.


[Закрыть]

 
С глаз моих в полночь после первых петухов
не срывало паутину сна козье молоко
в ту раннюю пору жизни когда мотылек
вылетает из кокона не перекатывал я во рту
не пережевывал сотни раз орехов кола и мбонголо
и вкуса пальмового вина на рассвете
вина приобщенных не знают мои уста
кто освятит мой язык для торжественных песен
будь я гриотом кудесником былых времен
я поведал бы миру о твоем высоком родстве
я возвестил бы что ты из рода кокосовой пальмы
я пел бы гремел как труба Луи Армстронга
о том как бурлит твоя кровь в жилах моего народа
ты укротивший тигра и приручивший попугая
сочетающий в себе стройность пальмы и величавость баобаба
горделивый как пик Камерун что грудью встречает бурю
исполненный тишины как Амадауа [140]140
  Амадауа– горное плато на юге Камеруна.


[Закрыть]среди ночи
ты повелитель слова и кузнец народных восстаний
будь я гриотом кудесником стародавних времен
я воспел бы твою сильную молодую плоть порожденье
плодородной почвы тучного ила ленивой Вури [141]141
  Вури(ныне – Дуала), Бенуэ, Вьонг, Санага– реки в Камеруне.


[Закрыть]
своевольной Бенуэ таинственного Вьонга и быстрой Санага
ты вскормленный щедрым Дождем с сияющим Солнцем
ты знаешь пряную мужественность напитка старинных чаш
и сладость меда собранного пчелами в сумерках
я поведал бы миру тайну твоей алхимии
ты сплотивший в рассветный час воедино саванну и лес
я рассказал бы всем о твоем высоком родстве
я возвестил бы что ты из рода кокосовой пальмы
я пел бы пел бы подобно трубе Луи Армстронга
о том как бурлит твоя кровь в жилах моего народа
 

Луи Армстронгу

 
Труби Армстронг труби
волны твоего дыханья бьются
в твоей трубе взвиваются на дыбы
в них память о предсмертных хрипах
в трюме о насилиях в полночный час
о щелканье бичей и стонах линчуемых
о клыках ищеек вонзающихся в живую плоть
 
 
Труби Армстронг твоя труба
ведет счет пролитой негритянской крови
пóтом негров утучнены в Америке
хлебные тростниковые хлопковые поля
ценой негритянских слез воздвигнуты небоскребы
набиты золотом бриллиантами жемчугом
доверху сокровищницы Нового Света
 
 
Труби Армстронг труби
пусть твоя труба изрыгает ураган
на истерзанный изъеденный язвами Гарлем
разбуди его бешеной скачкой своей крови
влей бодрящий сок в его тепловатые жилы
оживи засохшие ветви его дерева
в твоей трубе храпит и рвется с узды весна
 
 
Труби Армстронг труби
сокруши могучим рыком тимпаны мира
замурованного в лицемерном молчании
рычанье твоей трубы – отзвук мужественного тамтама
воскресшей Африки
труби Армстронг и пусть от грома твоей трубы
рассыплются стены Иерихона
 

Маска. Народность дан (Берег Слоновой Кости). Полированное дерево. Высота 30 см. Частная коллекция, Париж

 
Они отыскали меня в моей первозданной
и сумрачной бамбуковой хижине.
 
 
Они отыскали меня,
одетого в смрадные шкуры,
меня, говорившего не на их языке,
и хохотавшего, как струя водопада,
и полюбившего черных богов,
тамтамы
и амулеты…
– Первобытный! Бедняга! – сказали они
и принялись за работу.
 
 
И вот мне на голову хлынул холодный душ
болтовни и книжных сентенций.
 
 
А потом меня втиснули
в узкий костюм
с чужого плеча.
 
 
А потом мне впрыснули в кровь,
в мою чистую, светлую кровь,
коварство, и алчность,
и алкоголь, и блудливость,
и готовность продаться за грош
и братьев продать…
 
 
Ур-р-ра! Смотрите, какой я красивый —
цивилизованный человек!
 

КЕНИЯ

 
Каньярири, Селенье Труда,
Селенье вечной работы.
Непересыхающим потоком
Текут старухи с мотыгами,
Темные, согбенные,
Полоть маис.
Юные жены, как ослицы,
Погоняемые нуждой,
Вверх, вниз по волнистым холмам
Идут вереницами,
Их тела изогнуты наподобие луков —
На спине поклажа,
У груди младенец;
Руками и копалками
Весь день они роются в земле,
Как куры в поисках червей.
Движенье всюду.
И даже у сельской церкви многолюдно,
Как у колодца,
Куда «обновленные» с их мегафонами
Не устают сзывать паству
На исповедь, испить живой воды.
Мужчины на заре уходят, оставив женам
Костлявых коз и плачущих детей.
 

 
Сна больше нет.
И не звенят туго натянутые барабаны.
Их сбили с ритма
Пулеметные очереди, жалобы раненых.
А завтра…
Если оно настанет, это завтра.
Сна больше нет.
 
 
Порывистый ветер, дующий с севера,
Поднял их. Распрямил наперекор насмешкам судьбы.
Насмерть стоят они. Ради того, чтобы так же,
Распрямившись,
Радовались жизни их дети.
 
 
Они не одиноки.
Гнев закипает от стонов их по всей нашей истерзанной Африке.
И никогда угнетатель не сможет больше жадно
Касаться ее неисчерпаемых, жарких, сгустками крови обезображенных глубин.
Бессонным будет он отныне
На нашей земле.
 

 
Полночный час обнаружил собравшихся женщин,
Перебиравших имя за именем.
«Пусть назовут, как моего племянника», —
Сказала одна. «Нет, как брата моей сестры. Кираиу
Пусть будет имя, а может быть, Мванги?»
Потом я услышал, как заплакал младенец.
(Ему от рождения был всего час.)
Почти вся деревня мгновенно проснулась.
Что заставило их проснуться?
Запыхавшийся старик появился в дверях.
«Не плачь, Кариуки», – так он шептал
Тому, кто пришел в этот мир, еще глухому.
Так имя «Кариуки» начало свой нескончаемый путь.
Оно передавалось из уст в уста —
«Мальчик?» – «Кариуки родился!»
Славный воин родился снова.
 

 
Желтый, рассеянный свет заходящего солнца
Поглощала мглистая пелена,
Обволакивавшая его, как подсвеченный воск;
И когда день кончался чахлыми лучами,
Дымные трубы Нью-Йорка заходились кашлем
И, глядя в стекла согбенных башен,
Плакали горькими слезами черного дыма.
 

КОНГО

 
Мать
Вытирает слезы.
Жена
Прибирает в доме.
Ребенок
Моет лицо.
 
 
Мать
Открывает пальмовое вино.
Жена
Напевает тихую песню.
Ребенок
Перебирает гитарные струны.
 
 
Радио
Вдруг замолчало.
Пушки
Внезапно смолкли.
Партизан
Изумленно замер.
 
 
Радио
Вдруг замолчало.
Пушки
Огнем не плюются.
Партизан
Стоит среди тихого леса.
 
 
Неужели твоя заря наступила?
Неужели мы выкупили землю?
Неужели народ овладел победой?
 
 
Мать
Плетет гирлянды.
Жена
Поправляет косы.
Ребенок
Перебирает струны.
 
 
Мать
Последние слезы роняет.
Жена
Обнимает ее и плачет.
Ребенок
Твердит какое-то слово.
 
 
Радио
Вместе с ребенком плачет.
Партизан
Перевязывает раны.
Конго
Опять поет у Порогов.
 
 
Радио —
Вибрирует голос.
Партизан
Вдыхает свободный воздух.
Конго
Опять поет у Порогов.
 
 
Мать
Широко раскрывает объятья.
Жена
Надевает мягкие туфли.
Ребенок
Выбегает навстречу.
 
 
Мать
Широко раскрывает объятья.
Жена
Удерживает дыханье.
Ребенок
Ведет отца-партизана.
 
 
Радио —
Голос звучит сильнее.
Пушки
Молчат, охвачены скукой.
Партизан
Простирает культи к небу.
 
 
Радио:
Лумумба проснулся.
Пушки
Лежат в лесу, как телята,
Партизан:
Народ обрел свое право…
 
 
Конго,
Верю в твое возрожденье.
– Оно неизбежно,
Ибо гриоты поют Лумумбу,
Гриоты поют надежду…
 

 
Работорговец —
Это неисцелимая рана
На запястье твоем,
Африка.
Воздух давит и душит.
Душит меня
Запах зеленого ила,
Запах болот гниющих,
Запах гнилой древесины,
Запах веревки на шее.
И неистово бьется
Волна моих мыслей.
 
 
Жалобы, слезы и песни мои
Неси в своем сердце, тамтам!
 
 
Я слышу —
Шепчутся скалы,
И волны кричат
На сотни ладов —
О рабстве кричат,
О дедах моих,
Проданных в рабство.
И волны неистовых мыслей моих
Прибоем, прибоем, прибоем
Ложатся к моим ногам.
 
 
Жалобы, слезы и песни мои
Выскажи миру, тамтам!
 
 
Воздух давит и душит…
Рабство пахнет!
Этот запах повис над Конго,
Над черным гранитом скал,
Смазанных жиром зелени.
Волны мыслей моих
Прибоем, прибоем, прибоем
Ложатся к ногам
И опять умирают.
 
 
Жалобы, слезы и песни мои
Выскажи миру, тамтам!
 
 
Воздух душит.
Работорговец —
Это неисцелимая язва
На запястье твоем,
Африка.
Вспомни, тамтам, вспомни скорей
Наш голос, что был когда-то свободным,
Наш голос, который задушен повсюду —
От берегов африканских
До Мартиники,
До Гвианы,
До Гваделупы,
До островов Антильских.
Отвратительный запах веревки
На человеческой шее. Хха!
 
 
Жалобы, слезы и песни мои
Выскажи миру, тамтам!
 
 
Расскажи, что бывают часы
мечтаний и грез.
Расскажи, что бывают часы свинцового сна.
Расскажи, что бывают часы страданий,
Расскажи, что бывают часы сомнений,
Когда надо кричать и рыдать,
Чтобы рассеять
Ужасы ночи…
 
 
Жалобы, слезы и песни мои
Выскажи миру, тамтам!
 
 
Расскажи, что бывают часы
оцепененья немого,
Расскажи, что бывают часы и дни,
Когда мы кричим,
Когда мы совсем не боимся хозяев.
Расскажи, что бывают часы исступленья,
Когда мы рычим,
Когда мы, хмелея от гнева,
Грозим.
Да, пока мы только грозим.
Но потом?..