Текст книги "Поэзия Африки"

Автор книги: авторов Коллектив

Песнь, посвященная негритянке

 
Мне нравится твой диковатый взгляд.
На губах твоих – привкус манго,
О Рама Кам.
Твое тело – как черный перец —
Разжигает во мне желанье,
О Рама Кам.
Ты проходишь —
Завидуют девушки
Бедер твоих горячему ритму,
О Рама Кам.
Ты танцуешь,
И тамтам, Рама Кам,
Тамтам, тугой, как победная сила мужская,
Прерывисто дышит под быстрыми пальцами музыканта.
А если ты любишь,
О Рама Кам, уж если ты любишь,
Ты – словно черная ночь
В отблеске синих зарниц,
Рама Кам!
 

Эме Сезэру [326]326
  Эме Сезэр(род. в 1913 г.) – поэт и политический деятель Мартиники.


[Закрыть]

 
Ты, шагавший с трудом, как потрепанная мечта,
Как мечта, измочаленная всеми ветрами вселенной,
Скажи мне, какими кремнистыми тропами,
Какими оврагами, полными грязи, мученья, смиренья,
Какими, скажи, каравеллами, водружавшими от острова к острову
Негритянской крови знамена, вырванные из почвы Гвинеи, —
Скажи мне, какими путями-дорогами донес ты терновое рубище
До странного кладбища, где небо открылось тебе.
Я вижу в твоих глазах отраженья привалов усталости,
Вижу отсвет рассветов, возвещавших начало нового дня
На плантациях и в рудниках.
Я вижу забытого Сундияту [327]327
  Сундията(1230–1255) – правитель, положивший начало расцвету средневекового государства Мали.


[Закрыть]
И непокорного Чаку [328]328
  Чака(ок. 1787–1828) – прославленный зулусский вождь (инкоси), объединивший племена Южной Африки перед угрозой англо-бурского нашествия.


[Закрыть], который унес на дно океана
Сокровище пламенных и шелковистых легенд.
Вижу эхо военных оркестров,
Звавших к убийству,
Вижу вспоротые животы среди белых снегов.
И страх, затаившийся в провалах улиц.
О старый мой негр, жнец безвестных земель,
Благоуханных земель, где каждый бы счастье нашел!
Что же сталось с зарей, осенившей твой лоб,
И с твоими камнями прозрачными, и с золотыми мечами?
Ты несчастен и гол,
Ты – потухший вулкан, мишень непрестанных насмешек,
Ты отдан на милость чужого богатства
И чужой ненасытной жадности.
Шутники тебе дали кличку «Белянка», —
Ах, это смешно, ах, это прелестно,
И в восторге тряслись эти жирные морды,
Ах, какое забавное слово и, право, не злое,
И вот ему, бедному, грош…
Но я-то, но я – я что сделал в то утро, тебя повстречав,
В то сырое печальное утро,
Утонувшее в пене тумана, где гнили короны, —
Что я сделал? Я витал в облаках
И сносил снисходительно
Ночные тоскливые звуки,
Недвижные раны,
Рубища в лагерях бескрайнего ужаса.
Был кровавым песок,
И я видел, как занимается день, день такой же, как все,
И я пел во все горло какую-то песенку.
О, погребенные травы,
О, развеянные семена!
Прости меня, негр, мой вожатый,
Прости меня, сердце мое,
О, брошенные доспехи, о, победы, пришедшие поздно!
Терпенье, терпенье, карнавал уже умер.
Я оттачиваю ураган для грядущих посевов,
Для тебя, мой негр, мы возродим
Гану и Томбукту [329]329
  Томбукту(Тимбукту) – город в Мали, старинный центр мусульманской культуры.


[Закрыть]
И наполним гитары веселыми плясками,
И удары звенящих пестов, толкущих зерно,
Возвестят
От хижины к хижине
Наступленье лазури.
 

 
Воскресенье.
Я боюсь суетливой толпы моих ближних с гранитными
лицами.
Из башни стеклянной, населенной мигренями, нетерпеливыми
предками,
Я созерцаю холмы и кровли в тумане,
В покое, – и хмурые голые трубы.
У подножья домов и холмов мертвые спят, снят мечты мои,
ставшие прахом,
Спят мечты мои – кровь, что пролита даром и вдоль улиц течет
и сливается с кровью из лавок мясных.
И теперь из башни стеклянной моей, как из пригорода,
Я созерцаю мечты, развеянные вдоль улиц, павшие
у подножья холмов,
Как предводители племени моего на берегах Гамбии [331]331
  Гамбия– река и государство в Западной Африке.


[Закрыть],
или Салума,
Или Сены – павшие ныне у подножья холмов.
Не мешайте мне думать о мертвых моих!
Вчера был День всех святых, торжествснный праздник Солнца,
И никто ни на едином кладбище
Не вспомнил о мертвых – о них, отрицавших Смерть.
Мертвые! Вы, посмевшие спорить со Смертью
Повсюду – от Сины [332]332
  Сина– река в Сенегале, на берегах которой существовало независимое государство Син, включенное французами в состав Сенегала лишь в 1925 году (округ Сине-Салум). Род Сенгора тесно связан с правителями и знатью государства Син.


[Закрыть]до Сены, и в моей упрямой крови,
наполняющей хрупкие вены, —
Защитите мечты мои, как вы некогда защищали ваших сынов,
тонконогих кочевников.
О мои мертвые! Оградите от гибели кровли Парижа в воскресном
тумане,
Кровли, охраняющие мертвых моих.
И пусть я спущусь со своей тревожно-спокойной башни на улицу
К братьям моим с голубыми глазами,
С жестким пожатьем руки.
 

 
Женщина, положи мне на лоб твои благовонные руки,
мягче меха, руки твои.
Там, в вышине, качаются пальмы и под пальцами бриза ночного
Шепчутся и умолкают колыбельные песни.
Пусть нас баюкает ритм тишины.
Слушай песню ее, слушай глухое биение крови, слушай,
Как бьется пульс Африки в сонном тумане, в груди деревень,
затерянных в бруссе [333]333
  Брусса– обширные заросли деревьев и кустарника; обычно под бруссой в Западной Африке понимают сельскую местность вообще, в отличие от центров цивилизации.


[Закрыть].
 
 
Лик луны клонится к ложу недвижного моря.
Замирают раскаты далекого смеха, а рассказчики сказок
Мерно качаются, носом клюют, словно малыш за спиною
у матери,
И тяжелеют ноги танцоров, наливается тяжестью горло певца.
 
 
Время звезд настает, Ночь в спокойном раздумье
Облокотилась на холм облаков, бедра в Млечный Путь завернув.
Крыши хижин трепещущим тронуты светом. О, какие секреты
шепчут созвездьям они?
Очаги угасают, погружаются хижины в уютные волны
домашнего запаха.
 
 
Женщина, лампу с прозрачным маслом зажги, и пусть, словно
дети, что спать улеглись, но никак не уснут, – пусть
зашепчутся Предки вокруг.
Голоса прародителей слушай. Они тоже, как мы, вкусили
изгнание.
Но умереть отказались, чтоб не иссякло их семя в песках.
А я – я в продымленной хижине, которую посетило отраженье
благожелательных душ, прислушаюсь чутко.
 
 
Пылает моя голова на твоей горячей груди.
Пусть будет дано мне вдохнуть запах Предков моих, собрать
голоса их живые и вложить их в горло свое.
Пусть мне будет дано научиться
Жить, жить до того последнего мига, когда я нырну
в высокую глубь забвенья.
 

 
Жоаль [334]334
  Жоаль– город и порт в Сенегале, родина Сенгора.


[Закрыть]!
Я вспоминаю.
 
 
Я вспоминаю синьяр [335]335
  Синьяра– госпожа (португ.).


[Закрыть]– красавиц в зеленой тени веранд,
И глаза их неправдоподобные, словно сиянье луны
на морском берегу.
 
 
Я вспоминаю роскошь Заката,
Из которого Кумба Н’Дофен [336]336
  Кумба Н'Дофен —один из правителей Син, которого Сенгор в детстве видел в доме своего отца.


[Закрыть]повелел королевскую мантию
выкроить.
 
 
Я вспоминаю поминальные пиршества и запах дымящейся
крови зарезанных стад,
Песни гриотов и шум перебранок.
 
 
Я вспоминаю языческие голоса, распевающие католическую
молитву,
Процессии, пальмы, триумфальные арки.
Я вспоминаю танцы готовых к замужеству девушек,
Пляски – о, боевые пляски! – воинственных юношей, их боевые
песни,
Их устремленные в битву тела,
И женские крики – чистый голос любви: «Кор-Сига [337]337
  Кор-Сига —избранник, «рыцарь» Сига (Сига – имя одной из сестер Сенгора).


[Закрыть]!»
 
 
Я вспоминаю, я вспоминаю…
И качается в такт голова – я устало бреду вдоль бесчисленных
дней Европы, из которых порою
Вынырнет джаз-сирота и рыдает, рыдает, рыдает.
 

 
Обнаженная женщина, черная женщина!
Твой цвет – это жизнь, очертания тела – прекрасны!
Я вырос в тени твоей, твои нежные пальцы касались очей
моих;
И вот в сердце Лета и Юга, с высоты раскаленных высот
я открываю тебя – обетованную землю,
И твоя красота поражает меня орлиной молнией прямо
в сердце.
 
 
Обнаженная женщина, непостижимая женщина!
Спелый тугоналившийся плод, темный хмель черных вин, губы,
одухотворяющие мои губы;
Саванна в прозрачной дали, саванна, трепещущая
от горячих ласк Восточного ветра [338]338
  Восточный ветер(харматтан) – сухой ветер, дующий зимой (с ноября по март) из Сахары.


[Закрыть];
Тамтам изваянный, тамтам напряженный, рокочущий
под пальцами Победителя-воина;
Твой голос, глубокий и низкий, – это пенье возвышенной
Страсти.
 
 
Обнаженная женщина, непостижимая женщина!
Благовонное масло без единой морщинки, масло на теле атлетов
и воинов, принцев древнего Мали [339]339
  … принцев древнего Мали… – У Сенгора речь идет о средневековом государстве в Западном Судане, достигшем расцвета в XIII–XIV веках.


[Закрыть];
Газель на лазурных лугах, и жемчужины-звезды на ночных
небесах твоей кожи;
Игра и утеха ума; отсвет красного золота на шелковой коже
твоей,
И в тени твоих волос светлеет моя тоска в трепетном ожидании
восходящего солнца твоих глаз.
 
 
Обнаженная женщина, черная женщина!
Я пою преходящую красоту твою, чтоб запечатлеть ее
в вечности,
Пока воля ревнивой судьбы не превратит тебя в пепел и прах,
чтоб удобрить ростки бытия.
 

Посвящается Пабло Пикассо

 
Маска спит, она отдыхает на простодушье песка.
Спит Кумба-Там [340]340
  Кумба-Там– богиня красоты в африканском фольклоре.


[Закрыть]. Зеленая пальма скрывает лихорадочный трепет
волос, медные блики бросает на выпуклость лба,
На прикрытые веки, две невесомые чаши, замурованные родники.
Полумесяцем тонким сгустилась у губ чуть заметная чернота,
отблеск женской лукавой улыбки.
Дискосы щек, изгиб подбородка, немой полнозвучный аккорд.
Маска, лик, недоступный для суетных мыслей,
Лик бестелесный, безглазый,
Совершенство бронзовых черт в патине времен,
Лик, не знавший румян и морщин, ни поцелуев не знавший,
ни слез,
О лицо, сотворенное богом еще до того, как забрезжила память
веков,
Лицо на заре мирозданья, —
Не раскрывай предо мной своего нежнейшего устья, не смущай
мою плоть.
Обожаю тебя, Красота, божество моего однострунного глаза!
 

 
Сегодня, господь, в день рождения вашего, вы посетили Париж,
Потому что он мелочным стал и дурным.
Вы от скверны его неподкупным очистили холодом,
Белой смертью.
Нынешним утром даже трубы заводов согласно поют,
Провозглашая на белых полотнищах:
«Мир для людей доброй воли!»
И сегодня, господь, вы предлагаете снег вашего Мира планете
разодранной, Европе разодранной,
Испании, горем истерзанной,
А мятежник – еврей и католик [341]341
  А мятежник – еврей и католик… – Здесь намек на генерала Франко, о котором говорили, что он по национальности еврей.


[Закрыть]– направляет против горных
твердынь вашего Мира все свои тысячу четыреста
пушек.
Господь, я принял ваш белый холод, обжигающий злее, чем соль.
Тает сердце мое, как снег под лучами солнца.
Я забываю
Белые руки, которые стреляли из ружей и сокрушали империи,
Руки, которые бичевали рабов, вас бичевали, господь,
Белые запыленные руки, по щекам хлеставшие вас, господь,
руки, напудренные, хлеставшие меня по щекам,
Руки, которые, дрожи не ведая, вручили меня
Ненависти и одиночеству,
Белые руки, валившие царственный лес, что возвышался
над Африкой, в сердце Африки,
Валившие стройных и крепких юношей племени сара,
прекрасных, как первые люди, что вышли, господь,
из ваших коричневых рук.
Эти белые руки свалили черного леса стволы, чтобы шпалы
сработать для железных дорог,
Свалили леса африканские, чтобы спасти Цивилизацию: стало
у них туговато с человечьим сырьем.
 
 
Но мне жалко, господь, свою ненависть тратить на улыбчивых
дипломатов, что сегодня скалят клыки,
А завтра начнут торговаться, скупая черное мясо.
Мое сердце растаяло, словно снег на парижских крышах,
Под солнцем кротости вашей.
Сердце мое незлобиво к врагам, моим братьям, в чьих белых
руках нет белого снега,
Сердце мое незлобиво, потому что моих пылающих щек
касаются вечером руки росы.
 

 
Маски, о Маски.
Черные, красные, бело-черные Маски —
Четыре точки лица, откуда доносится мне дуновение Духа,
Маски, в молчанье приветствую Вас,
И не последним тебя, мой предок с обликом Льва.
Вы охраняете это священное место от бренного женского
смеха, от гаснущих быстро улыбок.
В этом чистом воздухе вечности я вдыхаю дыханье Отцов.
Маски с лицом обнаженным, с которого спали морщины,
Это Вами, в подобие Ваше, создан мой облик, склонившийся
пред алтарем чистой бумаги.
К Вам я взываю.
Ныне, когда уходит навек Африка древних Империй, —
царица в агонии жалкой,
Когда погибает Европа – а мы связаны с ней пуповиной, —
Опустите взгляд неподвижный на Ваших детей, подвластных
жестоким приказам,
На Ваших детей, отдающих жизни свои, как нищий —
последнее рубище.
Пусть мы ответим: «Здесь!» – когда нас призовет Возрождение
мира.
Пусть мы станем дрожжами, – без них не взойти былому тесту,
Ибо кто внесет оживляющий ритм в этот мертвенный мир
машин и орудий,
Кто издаст ликующий возглас, пробуждая сирот и погибших
к новой заре,
И вернет память о жизни тем, в ком штыками пронзили
надежду?
Нас называют они людьми хлопка, масла и кофе,
Нас называют они людьми безропотной смерти.
Мы же – люди радостной пляски, чьи ноги обретают мощь,
ударяя о твердую землю.
 

 
«Повелитель», – мне так сказала она!
Выбрать я должен… И, четвертованный сладостно
между ладонями дружелюбными,
«Сокейна, ты меня поцелуй!» – между двумя мирами
враждебными,
Четвертованный горестно – ах, я уже не знаю и сам, кто из них
родная моя сестра, кто молочная,
Ведь обе они убаюкивали ночи мои своей удивительной
нежностью, своими руками сплетенными, —
Четвертованный горестно: «Поцелуй меня ты, Изабелла!» —
Как я хотел в своей жаркой руке снова их слить!
 
 
Но если в час испытания предстоит мне свершить свой выбор,
Я свершил его.
Я выбрал псалмы наших рек, ветров и лесов,
Ассонансы долин, ритмы гудящей крови и тела, с которого
содрана кожа,
Я выбрал трепетный гул балафонгов, струение струн и медленной
меди биенье,
Я выбрал качанье суинга, да, суинга, суинга!
И приглушенную песню трубы, эту жалобу дальней туманности,
кочующей где-то в ночи,
Этот голос, зовущий на Страшный суд, эту вспышку фанфар
над полями Европы, где под снегом лежат миллионы
убитых.
Я выбрал мой черный народ, чей вековечный удел – работа
до сотого пота, выбрал крестьянский народ мой,
выбрал крестьянскую расу всех континентов.
«И братья твои от тебя отвернулись, [342]342
  «И братья твои от тебя отвернулись…»– Поэт здесь имитирует библейский текст (см. Книгу Бытия, III, 16–19).


[Закрыть]и тебя осудили,
мой черный народ, землю пахать во веки веков…»
Народ мой, я выбрал тебя, чтобы стать твоею трубою!
 

Шато-Гонтье,

октябрь – декабрь 1939 г.

Маска. Народность дуала (Камерун). Раскрашенное дерево. Высота 83 см. Частная коллегия, Париж

Жаку Магилену Сенгору,

моему племяннику

I

 
И опять мое сердце на каменной лестнице, у высоких почетных
дверей;
И содрогается пепел, еще не успевший остыть, – прах человека
с глазами, метавшими молнии… О, мой отец!
Мой голод пропитан пылью шестнадцатилетних скитаний,
и тревогою всех дорог Европы,
И гулом больших городов, и прибоем тысяч страстей, бьющих
в стены кварталов и не умолкающих в моей голове.
Но сердце мое по-прежнему чисто, как в марте Восточный
ветер.
 

III

 
Пуст и просторен двор, пропитанный запахом тлена!
Двор дрожит в пустоте, как равнина в пору сухого сезона.
Где же дерево, какой ураган-дровосек смог свалить этот ствол
вековой?
А когда-то целый народ кормился живительной тенью, лежавшей
на круглой террасе.
Кормился весь дом, конюхи, слуги, ремесленники и пастухи,
И стены красной террасы в великие дни огня и крови охраняли
ревущее море скота.
Пуст и просторен двор… Или, быть может, это руины квартала,
пораженного пламенем четырехмоторных орлов
И хищными прыжками фугасных львов?
 

IV

 
И опять мое сердце на ступенях высокого дома.
Я припадаю к вашим стопам, в пыли моего уваженья,
К вашим стопам, мои бессмертные предки; ваши маски
здесь, в этом зале, смеются с презреньем в лицо
бездушному Времени.
Верная служанка моего детства, омой мои ноги, покрытые
грязью Цивилизации,
И пусть по циновкам молчанья белые подошвы пройдут.
Мир, мои предки, мир и еще раз мир нисходит к блудному
сыну.
 

VI

 
Слон Мбисселя [343]343
  Мбиссель– святилище в окрестностях Жоаля, в котором находятся гробницы первых правителей народа серер.


[Закрыть], пусть твоими ушами, невидимыми для глаз,
слушают предки меня, мою почтительную молитву.
Благословенны будьте, мои отцы, будьте благословенны!
Купцы и банкиры, властители золота и предместий, где лесом
вздымаются трубы, —
Они благородство свое купили за деньги, и черной была
белая кость их матерей, —
Купцы и банкиры вычеркнули меня из Нации.
На гордом моем гербе они написали: «Наемник». Хотя они знали:
я не требую платы,
Разве только десять грошей, чтоб укачать свои грезы в табачном
дыму и смыть глотком молока синюю горечь.
Я снова посеял зерно своей верности на полях пораженья —
в тот час, когда бог обрушил на Францию свинцовый
кулак.
Благословенны будьте, мои отцы, будьте благословенны!
Вы разрешили, чтоб ваших детей терзали насмешки, презренье,
вежливые плевки, скромненькие намеки,
Запреты и сегрегации.
Вы оборвали нити, которыми было связано сердце мое с сердцем
целого мира.
Будьте благословенны за то, что не позволили ненависти занести
песком мое человечье сердце.
Знаете вы: я связал себя узами дружбы с изгнанными князьями духа, князьями прекрасной формы,
Знаете вы: я вкусил от скудного хлеба, имя которому – голод,
терзающий великую армию рабочих и безработных.
Знаете вы: я мечтал о солнечном мире, где мы побратаемся
с синеглазыми нашими братьями.
 

VIII

 
Слон Мбисселя, слушай мою почтительную молитву.
Вдохни в меня пламя знаний великих ученых Томбукту,
Дай мне волю, какой обладал Великий Али [344]344
  Великий Али(Сонни Али, ок. 1462–1492) – правитель средневековой империи Чао в Западном Судане.


[Закрыть], рожденный от
ярости Льва, – эту волю, что рвется приливом на штурм
континента.
Вложи в меня мудрость Кейтов.
Дай мне храбрость Гельваров [345]345
  Гельвар(геловар) – знатный человек, воин в государстве Син, который вел свою родословную от древних завоевателей малинке.


[Закрыть], крепость гибкого стана
мятежных борцов.
Дай мне умереть в битве за свой народ, и если должно так
случиться, пусть я вдохну перед смертью запах
порохового дыма.
Сохрани и укрепи в моем освобожденном сердце извечную
любовь к моему народу.
Сделай меня Повелителем Слова. Или нет! Другое прошу: дай
мне стать полномочным послом народа.
 

IX

 
Благословенны будьте, мои отцы, благословляющие блудного
сына!
Я снова хочу увидать женскую половину дома, там, направо,
где я когда-то играл с голубями и с моими братьями,
сыновьями Дьогуйе [346]346
  Дьогуйе– имя отца Сенгора, которое на языке серер означает «лев».


[Закрыть]-Льва.
О! Снова заснуть в прохладной постели детства!
0! Снова мой сон берегут эти добрые черные руки!
И снова белеет улыбка на черном лице моей матери.
Завтра опять я пойду по дорогам Европы,
Посол, тоскующий о покинутой Черной стране.
 

 
Сенегальские стрелки, мои черные братья с ладонями,
сохранившими жар во льду и в смерти,
Кто прославит вас, если не брат по оружию, не брат ваш
по крови?
 
 
Я лишаю слова министров и генералов,
Нет! Не позволю с презрительным одобрением зарыть вас
в безымянной могиле.
Вы – не просящие подаяния, не лишенные чести.
Я сдеру со стен Франции рекламную вашу улыбку!
 
 
Потому что другие поэты воспевали неживые цветы
монпарнасских ночей,
Воспевали неподвижность шаланд в сером шелке широких
каналов,
Воспевали изысканную безнадежность чахоточных
стихотворцев.
Сны бродят под ажурным пролетом белых мостов,
Потому что другие поэты воспевали героев, – ваш смех был
для них несерьезен, а черная кожа далека от канонов.
 
 
Нет! Не говорите, что Францию я не люблю – пусть сам я не
Франция, я знаю, что значит Франция, —
Знаю, пламенный ее народ, каждый раз, когда руки его
становились свободны,
Писал слово «Братство» на пьедесталах своих монументов
И одарял жаждой разума и жаждой свободы
Все народы земли, всех гостей на всеобщем, торжественном
празднестве.
Так разве все это мне чуждо? Но зачем тогда бомба в саду,
что возделан так бережно среди зарослей бруссы?
Зачем тогда бомба, упавшая в дом, что построен так тщательно
камень за камнем?
 
 
Прости меня, Сира Бадраль, прости южную звезду моей крови!
Прости своего потомка за то, что сменил он копье
на шестнадцать звуков соронга [347]347
  Соронг– слово народа фульбе, означающее вид ко́ры.


[Закрыть]!
Наша новая доблесть не в том, чтобы властвовать, а в том, чтобы
стать ритмом и сердцем народа,
Не в том, чтобы лелеять землю, а в том, чтобы в ней умереть,
а потом прорасти, словно зернышко проса,
Быть не главою народа, но устами его и трубой.
 
 
Кто прославит вас, если не брат по оружию, не брат ваш
по крови,
Сенегальские стрелки, мои черные братья с жаркими ладонями,
распростертые подо льдом и смертью?
 

Париж,

апрель 1940г.

 
Вот оно, солнце.
Под его лучами наполняется нежностью девичья грудь,
Улыбаются старики на зеленых скамейках
И готовы проснуться в материнской земле мертвецы.
 
 
Слышу гул канонады… Может быть, это снова пушки Ируна?
Люди несут на могилы цветы, зажигают вечный огонь —
пусть погреется Неизвестный Солдат…
Мои чернокожие братья, разве кто-нибудь вспомнил о вас?
Полмиллиона ваших детей обрекли на закланье во славу
войны, и авансом льется елей похвал на будущих
мертвецов.
Die schwarze Schande! [348]348
  Черный позор! (нем.).


[Закрыть]
Слушайте меня, сенегальские стрелки, в одиночестве
смерти и черной земли,
В одиночестве вашем без глаз и ушей, в одиночестве кожи моей
черней,
 
 
В ночи́, не согретой даже теплом товарищей ваших, с вами
бок о бок лежащих, как прежде лежали они бок о бок
в окопах, как прежде сидели рядом на деревенских
сходках, —
Слушайте меня, стрелки с черной кожей, слушайте, хоть и нет
у вас глаз и ушей, лишь тройная ограда мрака.
 
 
Здесь не будет ни плакальщиц, ни даже слез ваших вдов.
Вдовам помнятся только приступы вашего гнева, вдовам
нравятся только ласки живых.
Вопли плакальщиц слишком светлы.
Слишком быстро высохли слезы на щеках ваших жен —
так в жару высыхают потоки, бегущие с Фута-Джаллона [349]349
  Фута-Джаллон —горный массив и плато в западной части Гвинеи.


[Закрыть].
Даже самые горькие слезы слишком светлы и выпиты слишком
поспешно уголками забывчивых губ.
 
 
Мы вам приносим… Слушайте нас – нас, по склада́м
повторявших имена ваши в долгие месяцы, когда вы
умирали…
Мы вам приносим, в эти дни безмерного страха, мы приносим
вам дружбу… Мы – ровесники ваши…
О, если б сумел я воспеть голосом, докрасна раскаленным,
Дружбу, словно чрево, жаркую, крепкую, как сухожилье!
Слушайте нас, мертвецы, в болотах среди бесконечных равнин
Севера и Востока.
Примите горсть этой красной земли, пропитанной кровью
ваших белых собратьев,
Примите привет от ваших черных товарищей,
Сенегальские стрелки, павшие за республику!
 

Тур,

1938