Текст книги "Поэзия Африки"

Автор книги: авторов Коллектив

(Произносится в темноте вороном, чей образ – всего только знак в пространстве, драматическая поэма, площадка для взлета, возможность завершить все действие на едином дыханье. Жесты и декорация – по усмотренью зрителя. Ему предоставляется полная свобода трактовать эту вещь по-своему и даже, если он не желает открыть себя своему собственному внутреннему театру, – устраниться вовсе.)

 
Лишь чужестранца я люблю
Ты говорила
Возлюбленного тайного люблю
Дев непорочных,
Любой супруг законный должен знать
Час своего заката
 
 
Зачем я соблазненная тебе
Я соблазнить не смевшая тебя
Ты говорила
 
 
Лишь чужестранца я люблю
Отшельника почти
И многоженца
Который сдунет нас легко
Одним дыханьем
 
 
В траву забвенья
 
 
И столько рук влечет к себе
Его немилость
 
 
Вот роза
Взятая за горло
Поникшая
Перед своей кончиной
Но как сносить
Ее предсмертные мученья
Ее не помышляя задушить?
 
 
Печальная
Бесплодная
Любовь!
 
 
Пролить такую малость твоей крови
Единственное преступленье
Которого я мог бы быть лишен!
 
 
Излишне откровенен всякий раз
Перед явленьем высоты твоей
Не смог бы я тебя повергнуть ниц
Пролить такую малость твоей крови
Единственное преступленье
Которого я мог бы быть лишен.
 
 
Печальная
Бесплодная
Любовь!
 
 
Безумная
Ушедшая к безумцу
Как любит непорочность обнажиться
Пред негодяем
Мерзким и трусливым
 
 
Но если говорить о птице
Она уже не ощущает крыльев.
Печальная, бесплодная любовь!
 
 
Когда с нее упало покрывало
Мне в ту минуту силы не хватало
Чтобы откинуть волосы ее
 
 
О изваянья
Обнаженность
Тайная!
 
 
Печальная
Бесплодная
Любовь!
 
 
О изваянья
Обнаженность
Тайная
 
 
Единственное чем мы будем живы
Не хлеб
Но алкоголь
 
 
И зыбкость
Равновесья
Наших тел
Здесь на краю бездонного колодца
Чья чистая
Единственная свежесть
Так манит одного из нас к себе!
 

 
Добрый народ!
Ты во власти убийц
И безумцев.
 
 
Добрый народ!
Сильные
Стали добычей
Бесчестных.
 
 
Добрый народ!
Предо мною открылся
Твой свет,
И мои стихи он наполнил.
 
 
Добрый народ!
Только чистые сердцем
Твою древнюю музыку могут услышать,
Услышать голос надежды.
 
 
Добрый народ!
Разве можно сравнить
Твой гнев справедливый
С жестокостью тех,
Кто тебя угнетает?
 
 
Добрый народ!
Отвергаешь ты преступленье,
Потому что тебе ненавистно оно;
И ложь отрицаешь,
Потому что не нужно тебе
Притворяться.
 
 
Добрый народ!
Открытый для солнца
И света познаний!
Когда день настает,
Возрастает величье твое.
 
 
Добрый народ!
Не вступаешь ты в заговор с ночью,
Мрак – тебе не помощник,
Туман – не союзник,
Гроза – вызывает насмешку,
А буря —
Ничто по сравнению с гневом твоим.
 
 
Добрый народ!
Справедливый народ!
Порох
Не затуманил твой взгляд,
И ты видишь ясно контур свободы,
Справедливости видишь дорогу.
 
 
Добрый народ!
Неумолимо твое пробужденье,
И в изумленье оно повергает безумцев,
Которые больше не знают, что думать,
Не понимают,
Откуда исходит презренье твое.
 
 
Добрый народ,
На ногах твоих рваная обувь.
Сильный народ,
Ты приветствуешь разум.
Честный народ,
Поднимается солнце,
Чтобы твой путь озарить,
Мой добрый народ,
Мой свободный народ.
 

* * *

 
Несмотря ни на что,
Ненавидеть не можешь ты слепо
Тех, кто тебя убивает.
 
 
На безумцев ты смотришь,
Словно на призраки ночи,
Которые сами не знают,
Что они делают,
Что они делали,
Что они делать
Не смогут уже никогда.
 
 
Их память так же глупа,
Как безответственны все их поступки.
 
 
Отныне
На континенте людском
Нельзя безнаказанно
Угнетать человека.
И в царство шакалов
Изгнан теперь произвол.
 
 
Добрый народ!
Больше нет благодарных рабов,
Доброты угнетателей,
Жалкой похлебки,
Заменяющий плату за труд,
Хитроумных обманов бесполезного голосованья,
Обездоленных женщин,
Запятых грязной работой,
Оскорблений, которые низость
Швыряет слугам в лицо.
 
 
Видишь, добрый народ,
Как ничтожны
Доспехи безумцев?
 
 
Добрый народ!
Угнетенный народ!
Хотели они
Навсегда сохранить твою слабость,
Они принимали ее
За отказ от борьбы,
Но ошиблись они,
Принимая за слабость твою доброту.
 
 
Добрый народ!
Воскресший народ!
После бури
Опять распрямляешь ты спину,
И, хотя над твоими детьми
Кружат коршуны,
Все же не меркнет надежда твоя,
Разгораясь сильней и сильней
После каждого залпа
И каждой невзгоды.
 
 
Добрый народ!
Расцветет под небом свободы
Наша земля,
И твоей будет жатва,
Виноградники будут твоими.
И шахты,
И уголь звенящий.
Который тепло тебе даст
И величье.
 
 
Добрый парод,
Свободный народ,
Народ моего Алжира.
 

Будет день —

в аэропорту Алжира

мы высечем надпись

на белой стене:

«Здравствуйте, пассажиры!

Вы в свободной стране».

Сердце Алжира для всех открыто.

Мы вас ждали

сто тридцать лет.

Посмотрите на небо:

синева и свет —

нашей кровью оно омыто.

 
Слезы…
 
 
Но разве я плачу?
Не склонилась моя голова,
и лицо мое ясно, как снег,
покрывающий братьев моих,
что закрыли глаза навсегда.
– Да, мой Алжир, да!
 
 
Крик…
 
 
Я разве кричу?
Мой голос
слился с твоим,
мой голос
из твоего вырывается горла,
мой голос
звучит в твоем сердце всегда.
– Да, мой Алжир! Да!
 
 
Я разве страдаю?
Изранена плоть моя
в братьях моих,
но их руки
уносят меня под дождем,
и на раны мои
дождевая льется вода.
– Да, мой Алжир! Да!
 
 
Слезы…
 
 
За слезы мои
поклялись отомстить
в Оресе,
в Митидже,
в лачугах убогих,
в селеньях,
где бродит беда.
– Да, мой Алжир! Да!
 
 
Разве я плачу?
Дороги мои дождями размыты,
дороги мои бесконечны,
дороги мои искалечены,
тяжки, туманом покрыты,
и ночь над моими дорогами
длится года.
– Да, мой Алжир! Да!
 
 
Я разве кричу?
Мое ложе – горящие угли,
мое ложе – холодная тина,
кровь,
негашеная известь,
и нет мне покоя на ложе моем
никогда.
– Да, мой Алжир! Да!
 
 
Я разве страдаю?
Ветер, где мои братья?
Где сестры мои?
Раскидал ты по белому свету
плоть,
и разум,
и зерна мои.
Но над жизнью моей
всходит солнце,
и свет его ярче мечты.
– Это ты, мой Алжир! Ты!
 

 
Ребенок сидит у небесных врат,
Ребенок ждет своего отца.
Он ждет – и не знает, это сон или явь.
И на щеке его – злая слеза,
А вокруг – никого,
Пустота.
 
 
Один-одинешенек в царстве своем,
Ребенок ждет,
И считает звезды,
И пересчитывает горизонты,
И видит: катятся сотни солнц —
Головы казненных по голубой мостовой,
 
 
Головы казненных, как сотни солнц,
Как острый луч сквозь толщу листвы,
Прорезают светлую просеку в завтра
Для детей,
Которые ищут отцов.
 

 
Заря поднимается
над тобой,
и красной кровью
окрашен лес,
и тучи бегут
трусливой толпой —
захватчики,
оккупанты небес.
И руки зари
горло ночей
стиснули,
словно горло врага,
а для земли
потоки лучей
нежнее,
чем девичья рука.
Алжир,
мое сердце и кровь моя,
заря поднимается
над тобой,
и горы трубят,
и плещут моря,
и каждую грудь
сотрясает прибой.
Герои идут.
Дорога звенит.
Поля
протягивают нам цветы,
и солнце,
рвущееся в зенит,
улыбается
нам с высоты.
Алжир!
Сыны неустанны твои.
Алжир!
Гремят барабаны твои.
Бессмертна свобода твоя.
Алжир!
Время врачует
раны твои.
 

 
Ты медленно строки скупые прочла,
качнулась земля под тобой,
а в сердце вошла, как тупая игла,
щемящая, острая боль.
 
 
Ударила молнией черной война,
и рухнул нехитрый уют,
и в комнату хлынула вдруг тишина,
которую мертвой зовут.
 
 
Руками колени свои обхватив,
ты села на низкий порог
и долго шептала: «Неправда! Он жив,
он жив, он погибнуть не мог.
 
 
Пройдя невредимым сквозь тысячу бед,
он встретится снова со мной…»
И вот тебе чудится, будто в ответ
доносится голос родной:
 
 
«Любимая, губ твоих розовый шелк
меня не коснется, скользя.
По горной тропе далеко я ушел —
обратно вернуться нельзя.
 
 
Атласские кедры шумят обо мне,
поет надо мною звезда.
Я – камешек малый на этой земле,
вошедший в нее навсегда.
 
 
Я верю: продлится мое бытие,
продолжится времени ход.
Как семя проросшее, сердце мое
живыми цветами взойдет».
 

 
Друзья мои!
Истинной Франции дети!
Во время вашего праздника
Я возвышаю мой голос,
Потому что мы вместе страдаем
От несправедливости,
От нищеты
И от боли.
Друзья мои!
Истинной Франции дети!
Я возвышаю мой голос,
В то время как падают братья мои,
Потому что вручить я вам должен
Эстафету надежды,
Свирель наших гор,
В которой свобода,
Соединяясь с дыханьем людским,
Поет о грядущей победе.
 
 
Я говорю, чтобы все узнали мой край.
Я говорю, обращаясь к юности мира:
Смотрите все на прекрасную родину нашу,
На расправивший плечи Алжир, истекающий кровью под солнцем.
 

 
Если земля разверзнется вдруг под ногами,
Если тайфуны обрушатся вдруг на родные селенья, —
Весь этот ужас померкнет пред вами, Проконсулы Мрака.
Близ родников умирают дети от жажды;
Перед воротами лагеря
Юноши дерзко бросают в лицо палачам:
– Не прекратится борьба,
Пока на земле такие, как вы, существуют! —
За ними захлопнутся тяжко ворота,
И вот прожекторы, сторожевые собаки, бичи
Их будут стеречь и грызть молодые тела.
 
 
Города, вы слышите наши слова?
Бушуют пожары,
Но лес расцветет и поднимется снова.
Города, над вами трепещут и бьются
Испуганных аистов крылья.
 
 
Погибший мой брат!
Мы клянемся тебе:
Династия смерти
Потомства не будет иметь.
 

 
– Смотри, – сказал командир, —
Яйцо змеиное стало со временем камнем.
– Да, но у Времени было ведь время.
У нас его нет!
 
 
– У нас есть уверенность наша, – сказал командир. —
Мы развеем черный туман,
Мы познаем свойства камней,
Наши дети гордыми и беззаботными будут.
 

 
Бубенцы его черной тоски растравляли нам душу.
– Не мешай нам, – сказал командир, —
Не думай о склепах.
Пусть стрела твоя к дереву цель пригвоздит,
Пусть привет принесет она братьям в горах,
Пусть она им расскажет,
Что мы – потрошители мрака.
 

 
Эти бойцы не имеют винтовок.
Их оружье – ночные розы.
Они не умеют на шпагах биться,
Но мужеством бьются сердца.
 

* * *

 
Люди, живущие в темноте,
Дайте моему народу свет,
Дайте здоровье народу моему,
И пусть он отныне будет зодчим.
 

* * *

 
Неграмотные,
Они умеют читать —
В глазах своих братьев
Читать письмена.
Они говорят:
Не чахлый кустарник —
Выпустим к солнцу лес молодой.
 
 
Они говорят:
Настала пора
Эту тягучую ночь превозмочь.
Неграмотные,
Безошибочные
Счетоводы мудрости…
В сердце своем они подвели
Точный итог
Дня.
 

* * *

 
Они научились читать
Ради других,
Ради всех.
Строить
Они научились
Ради других,
Ради всех.
Они научились драться
Ради других,
Ради всех.
Не ради кого-то,
А ради всех.
 

* * *

 
Отважный факел рванулся вперед —
Все факелы двинулись вслед за ним.
 

* * *

 
Они об истине не рассуждают, —
Они ее доказывают
Жизнью своей.
 

* * *

 
Когда говорят они о грядущем,
Их мускулы светом зари золотятся,
Гул раннего утра
В их голосе слышен,
Они горды,
Они – полумесяц,
Пронзающий мертвенный сумрак неона.
Взглядом своим
На косматых тучах
Пишут они суровую фреску.
«Прочти! Расскажи!» – говорят нам они.
И мы по крохам
Им открываем
Простую истину:
«Вы герои».
 

 
Птица грозы
впивается в самое сердце.
Птица грозы
долетела до самого солнца.
Птица грозы,
перед тем как на дереве
тихо усесться,
резко и громко смеется.
Ласточка…
ласточка…
гром
и слепящий песок.
Алое небо
крылом
ударяет в висок…
Конь, настоящий,
взлохмаченный конь
вороной,
в море лазоревом
будет купаться со мной!
Будут деревья привычно дремать,
будут спесиво брюзжать корабли.
К берегу моря придет моя мать,
будет на нас любоваться с земли.
 

 
Заросли остались давно позади.
В небе – спокойная луна.
Я промываю рану сам.
Охрипшее радио молчит.
Женщины несут мешочки с крупой…
Неужели настал мир?
 

 
Они входят в легенду,
И легенда им открывает объятья.
 
 
Я разговаривал с ними,
Я пожимал им руку,
У них были дети… и даже были у них недостатки,
Но как умели они улыбаться, когда окружала их ночь!
Покупая газету,
Я снова с ними встречаюсь,
Они были моими друзьями,
Они не были цифрами, именами, словами,
Они – это десять лет и тысяча дней меня самого,
Хлеб, который делили по-братски,
Сигарета в минуту досуга,
Они знали моих малышей,
Моя мать их любила,
Все мои стихи я читал им,
Беседовал с ними.
И вот…
Они входят в легенду,
И легенда им открывает объятья.
 
 
Душой моей родины стали они,
Но я никогда не увижу
Моего отважного друга, шахтера,
Не пожму твою руку, мой старый товарищ, школьный учитель,
И не увижу тебя, мой веселый приятель, мясник.
Я мысленно к вам обращаюсь:
Простите, что я остался в живых.
 
 
Они входят в легенду,
И легенда им открывает объятья.
 

 
Я бы хотел
Быть достойным людей.
А еще —
Просто слушать,
Как дождь шумит.
 

 
За кем пришли – за мной? – в рассветный этот час?
 
 
Чья очередь?
 
 
К доске! Ты выучил урок?
Французскую историю ты знаешь назубок?
И ты идешь в тоске,
И ты шагаешь к черной —
Ох, слишком черной! —
Доске.
 
 
Оцеплен весь квартал. И каждый молча ждет —
Чья очередь пришла,
Кому настал черед.
В автобусе, в метро – чья очередь теперь?
В домашней тишине – чья содрогнется дверь?
 
 
Чья очередь?
 
 
Того, кто отчий дом припомнил в этот миг?
Кто бога помянул отборнейшим словцом?
Кто в двадцать лет – больной седой старик?
Кто через час уткнется в грязь лицом?
 
 
Кому пришел черед?
 
 
Гитаре с покрасневшими глазами?
Свече, что умирает на рассвете?
Алжирской флейте, замолчавшей флейте?
Последней, незажженной сигарете?
 
 
Кому пришел черед?
 
 
Голубке, что в ладони-крылья хлопает?
Улыбке друга? Я любил его.
Дождю, который туч лохмотья штопает?
Тоске и счастью сердца моего?
 
 
Кому пришел черед?
 
 
Тебе, моей родной, моей любимой?
Твоим большим глазам, твоим слезам?
Всему, что так бывало мило нам?
Всему, что проплывало где-то мимо?
 
 
Кому пришел черед?
 
 
Черед, наверно, мой. По лестнице иду,
Надеждою цепляясь за перила,
И каждая ступенька – как в бреду
Секира палача, и я бреду, бреду,
И боль
дыхание
перехватила.
 
 
Кому пришел черед?
 
 
Черед, быть может, твой.
А мне, как жизнь, нужна твоя улыбка.
И песня, песня мне твоя нужна.
Убив тебя, они самим себе
Свой смертный приговор заранее подпишут.
 
 
Чья очередь?
 
 
Кому пришел черед? Пусть сгинут натюрморты.
Живых цветов для Герники хочу.
Хочу мучительнейшей смерти палачу.
Хочу цветов и радости для нас.
 
 
За кем пришли – за мной? – в рассветный этот час?
 

 
Голубь на крыше,
Голубь не в небе, —
Разве ты птица?..
Но все изменится.
Я должен помечтать.
 
 
Она придет, она к нам обязательно придет.
Весна, которую в минуту казни
Провидел мученик.
Оно придет, то утро,
Когда газеты на пяти колонках
Провозгласят
Талантливость рабочих рук.
Оно придет, придет к нам —
Светлое смущенье
При виде неба чистого над родиной,
И в это небо голуби взлетят.
 
 
Когда пожар войны погаснет,
Мы ночь зальем
Огнями радости,
И мы поверим линиям судьбы
На трудовых ладонях.
Поверим
Счастливым бороздам
На вспаханных феллахами полях.
 
 
И он придет, придет,
Свободы день.
К нам в дом ворвутся песни,
Что сложены в горах солдатами свободы.
И голубь
Снова станет птицей
В огромном небе.
 
 
Пою любовь – любовь к стране, к свободе,
Святое
Политическое чувство.
Любовь пою, которая таится
В опущенных глазах,
Стократно оплетенных
Колючей проволокой недомолвок.
Любовь пою, которую убить
Стремится враг,
Любовь, которая
Как материнский взгляд,
Как поцелуй любимой.
 
 
Любовь и счастье – точные науки.
Вот почему мы правы.
 

 
Мама моя,
ты себя называешь «умми» [14]14
  Умми – мать (арабск.).


[Закрыть], а я говорю «ма мэр» [15]15
  Ма мэр – моя мать (франц.).


[Закрыть].
Нет у меня бурнуса и нет калама [16]16
  Калам (арабск.) – тростниковое перо.


[Закрыть],
я потерял ружье.
В эту ночь
не насвистывать бодрых песен.
Страшно?
Да, страшно мне.
Странный двойник
меня преследует ночью.
Днем смеются друзья.
Чиновник спрашивает:
– Национальность? —
Отвечаю: – Француз.
– Француз?
А может, алжирец?
– Нет, не алжирец…
Чадры не носит сестра… —
Французский,
французский,
французский
французский —
язык моих школьных наград.
Но почему в эту ночь немую
у меня темнеет в глазах?
 

 
Мне снились призрачные корабли
и город, где на улицах стрельба,
где похоронный звон моей земли
предсмертным потом катится со лба.
 
 
Мне снилось: задыхается Алжир
и судорожно корчится во тьме.
Он, словно в качке палуба, дрожит,
и это в сердце, в памяти, во мне.
 
 
Я от рожденья узник, я привык
искать везде особый коридор.
Я к снегу чужеземному приник,
чтоб белизна припудрила позор.
 
 
Ты, сердце, – странник по дорогам сна,
по закоулкам памяти, по злым
отелям, где тоска погружена
в бессонницу, по гаваням пустым.
 
 
Подслушиваю реку под мостом
и с ней веду безмолвный диалог.
В ее ворчанье хмуром и простом
я различаю зов моих дорог.
 
 
Унижу день: веселья карусель
на родине и солнца желтизну.
Шумливый бриз домчится на Джебель [17]17
  Джебель (арабск.) – гора, здесь – название одной из гор в отрогах Атласа.


[Закрыть],
разгонит боль и принесет весну.
 

 
Родившись, плачет ребенок.
Родившись, плачет весеннее утро.
Слезы ребенка…
Роса на траве…
Это жизнь, пробуждаясь,
Лицо умывает свое;
Перед тем как светло улыбнуться,
Совершает она омовенье.
 
 
Слезы,
Которые матери льют,
Предвещают
Рождение нового мира.
 

 
Дождь, воспетый тобою, Верлен, [19]19
  Дождь, воспетый тобою, Верлен… – Имеется в виду известное стихотворение П. Верлена «Осенние скрипки».


[Закрыть]
Пахнет пеплом
И пахнет увядшим цветком,
Опозоренным, мертвым цветком,
Забытым между страниц.
 
 
Над моею страною, Верлен,
Дождь неистов, как наши страданья.
Словно ненависть в наших сердцах,
Он бурлит по склонам холмов,
Наполняет речные потоки.
Подобно тому как любовь
Наполняет наши сердца.
 
 
Столетьями падает он
На алжирские скалы,
На деревни в долинах,
На рваные крыши лачуг,
На увядшие женские лица,
На впалые щеки детей,
На поблекший жасмин
Девичьих щек.
 
 
Верлен! Я знаю теперь,
Почему наше солнце сожгло
Слезы алжирского неба,
Почему зажигаются звезды на скалах,
Почему появились белые голуби
В наших долинах,
И высохли слезы детей,
И не льются слезы из глаз матерей,
И опять расцветает жасмин
На девичьих щеках.
 
 
Верлен! Ты вспоил мою грусть
Изгнанника, грусть сироты,
У которого отняли родину.
 
 
Знаешь ли ты, о Верлен,
Что сердца наши
Полны любви,
Полны гнева и ярости,
Ибо так много было пролито слез,
Что лопнуло наше терпенье,
И так долго лились дожди,
Что они обнажили скалу.
 

Голова. Культура сао (Камерун). Терракота. Высота 6,5 см. Исторический музей, Ла-Рошель, Франция.

 
Клянусь рыданьями девушки,
Потрясенной воздушным налетом,
Клянусь отчаяньем матери,
Потерявшей ребенка в сумятице бегства,
Клянусь добротою Али Буменджеля [21]21
  Али Буменджель, Морис Оден —алжирские патриоты, погибшие в тюремных застенках колонизаторов.


[Закрыть]
И разумом ясным Мориса Одена
(О братья мои! О надежды,
Убитые в самом расцвете!),
Клянусь молчаньем захваченных наших селений,
Клянусь горизонтом, который, как рана, раскрылся,
Клянусь терпеливою мудростью,
Что притаилась во мраке,
Клянусь неизбежностью дня,
Что из сумрака должен родиться,
Клянусь бушующим морем страданий
И гневом клянусь,
От которого женщины наши стали прекрасней,
Клянусь перасцветшей любовью,
Немеркнущей дружбой,
И верой глубокой,
И пламенем негодованья.
Клянусь, что к народу французскому мы не питаем вражды.
 

[22]22
  5 июля 1830 годабыл подписан так называемый мирный договор между Францией и Алжиром, по которому признавалась независимость Алжира, однако в том же месяце Франция нарушила договор и начала завоевание страны. Борьба алжирцев за независимость длилась сто тридцать два года.


[Закрыть]

 
Оттого, что они захватили ключи городов,
оттого, что они расточили богатства земли,
оттого, что они испоганили наши дома,
расположились в старинных дворцах
под певучими арками,
словно в хлеву,
оттого, что они посягнули на наши цветы,
на багряную свежесть садов,
на стада белоснежных газелей,
на солнечный луч в роднике, —
возомнили они
себя
господами нашей земли.
Вот, ритмично стуча,
открываются окна в домах,
по извилистым улицам
тени живые скользят —
и тотчас
просыпаются в страхе
и дрожат, как сухая трава,
иноземцы,
чужие всему,
вооруженные,
в касках,
с собаками на поводках.
 

АНГОЛА

 
В тот день
солнце светило…
Солнце
сверкало на крышах,
играло на стенах лачуг,
зажигало глаза
золотыми лучами своими
солнце.
 
 
И прыгали дети
на красном песке,
дети бегали взапуски,
дети
лепили из глины
смешных человечков,
лепили под солнцем
этого дня,
бесконечного дня,
при свете которого
ты, мой брат,
наконец-то увидел
в глазах у подруги своей
надежду на лучшую долю.
 
 
В тот день
солнце светило
и сохло белье,
на веревке качаясь,
и боль утихала,
тайная боль,
что в душе притаилась твоей.
 
 
В саду
куры копались в мусорной куче,
на улице
звонко смеялись
увядшие девушки,
что отдают себя
мраку ночному за хлеб,
эти девушки солнцу смеялись,
которое ярко светило
в тот день бесконечный…
Солнце
сверкало на крышах,
играло на стенах лачуг,
зажигало глаза это солнце,
о брат мой,
то самое солнце,
которое ты
хотел бы
потрогать руками.
 

 
На площади Мутамба [25]25
  Мутамба– одна из центральных площадей Луанды.


[Закрыть]в полседьмого —
машины вправо, машины влево,
народ проходит, народ теснится —
я подожду.
 
 
В молчанье глядя на перекресток,
куда под вечер приходит утро
с тобою вместе, —
я подожду.
 
 
Пойду к развилке четвертой линии
вслед за тобою. (Зачем же имя?)
Вслед за тобою. Тебе ни слова
я не скажу.
 
 
(А люд рабочий проходит мимо:
усталым шагом, в глазах – мечтанье…
Рабочий люд.
 
 
Так каждый вечер к четвертой линии
идет Домингас. За нею – Зито.
Как мы, случайно.
 
 
В рабочий поезд четвертой линии
садятся вместе. Рука в руке,
мечтают молча.)
 
 
Рабочий поезд четвертой линии
мои мечтанья тебе расскажет.
Слова скрываю и тку молчанье,
и так мы ближе.
 
 
Скрываю тайны и пораженья;
и так же Зито. Туманным взглядом
ты, как Домингас,
мне отвечаешь!
 
 
Рабочий поезд четвертой линии
нас мчит все дальше. И так же в жизни.
И так же в жизни – вверх по дороге…
И так же в жизни.
 
 
Люблю я молча – ведь жизнь такая!
Люблю я молча – ведь ты со мною;
мы вместе, вместе – зачем мечтанья?
Зачем слова?
 
 
Рабочий поезд четвертой линии…
В нем я и Зито. Ты и Домингас.
Те, кто страдает, кто не сдается.
Мы не одни.
 
 
Мы не одни здесь. Ни я, ни Зито.
И так же в жизни. Те, кто страдает —
мечты немые, мечты глубоко, —
мы не одни.
 
 
И так же в жизни! И так же в жизни!