Текст книги "Книга историй"

Автор книги: Аракел Даврижеци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

А что касается мелика Карабаша и народа, насильственно обращенного шахом в магометанскую религию, то они лишь там, в суде, назвали исповедание свое мусульманским. После этого они оставались в христианской вере и из-за [угрызений] совести, связанных с вероотступничеством, были еще более тверды [в своей вере], /162/ чем прежде. Так, младенцев крестили, умерших хоронили со священниками, и, постоянно посещая церковь, молились, и, исповедуясь, причащались. Магометан вовсе не заботили эти их поступки. После них и дети их ныне все христиане и живут среди христиан.

А совесть мелика Кырхеалана, сильно укоряя, мучила его; по прошествии нескольких лет он взял жену и под каким-то предлогом – мол, отправляюсь в Тавриз, – проехав через него, отправился в Иерусалим и там исполнил все обеты страстей Христовых. Он и жена его остались там, и так как по ремеслу он был каменщиком, то ради святого Иерусалима безвозмездно работал, уповая на вознаграждение господне. И так прожил он остаток жизни своей; там, в городе же Иерусалиме, умерли и были похоронены мелик Кырхеалан и жена его, которым господь наш Христос благодаря своему неиссякаемому милосердию простил и отпустил [грехи], аминь.

/ 163 / ГЛАВА 14
Еще один рассказ о притеснениях, которые претерпел народ армянский от царя шаха Аббаса первого

Случилось как-то в 1059 году нашего летосчисления (1610) великому царю шаху Аббасу первому, выехав из города Исфахана, направиться в страну Пари и в Бурвари, где были поселены армяне.

И так как шах Аббас имел обыкновение иногда, преобразившись, представляться одним из воинов [своих] и идти, куда должен был пойти, по такому же обыкновению он сделал и в тот раз; и так он один со скороходом своим, бегущим впереди него, пришел раньше всего войска в первое селение страны Пари, называемое Дарбни[139]139
  Т.е. «село кузнеца»


[Закрыть]. Там [шах] повстречал какую-то женщину из этого селения, а женщина не знала, что это шах. Заговорил шах с женщиной и сказал: «Если есть у тебя курица на продажу, принеси мне, я куплю». Когда женщина принесла курицу, [шах], испытывая женщину, долго расспрашивал ее о курице, говорил вздор, /164/ накапливая в сердце своем несправедливость. И во время беседы шах сказал: «Даю тебе десять монет за курицу, и ради любви твоей к шаху отдай нам курицу». И женщина сказала: «Какое добро и [какие] милости видели мы от шаха, чтобы ради любви к нему отдать тебе курицу?». И шах сказал: «Какое же еще добро должен был сделать вам шах, ведь он поселил вас в такой хорошей и удобной стране, обезопасил вас от всех бед и со снисходительностью и милосердием правит вашим народом». И женщина сказала: «Дай бог, чтобы он не переселял нас, ибо он сделал нас изгнанниками, выселил из древней страны нашей, с насиженных мест и родных вотчин наших, и, согнав сюда, в чужую страну, поселил как чужбинников».

Эти слова женщины, словно меч обоюдоострый, вонзились в сердце шаха, ибо очень жестокими и горькими показались они ему. Глубоко уязвленный в сердце, [шах] от чрезмерного гнева остался стоять безмолвно и ничего не сказал. В это время пришли и добрались до шаха самые знатные и известные нахарары его: Спандиар-бек и другие; при виде его, исполненного такой буйной ярости, они не сказали ничего и молча стали в отдалении.

В это время мимо них проходил иерей селения того, по имени тэр Аветис, возвращавшийся домой после земледельческих работ. Когда шах увидел его, позвал к себе, спросил, мол, что ты за человек? Иерей ответил: «Я армянин». Шах сказал: «А почему у тебя борода длинная?» Иерей сказал: «Я иерей [этого] селения». Шах сказал: «Так стань мусульманином». Иерей сказал: «Я простой мужик, и, более того, старый, я не смогу исполнять мусульманские обряды». И тем самым, еще более увеличив, усугубил ярость и гнев царя. Так что шах не выдержал и в бешенстве, /165/ выхватив из рук своего скорохода топорик, т. е. наджак, сильным ударом поразил иерея в голову, глубоко рассек ее. Не будучи в состоянии выдержать этой раны и удара, иерей, потеряв чувства и рассудок, упал бездыханный, как мертвец; и в ужасной ярости шах тотчас там же приказал своим приближенным обрезать иерея; его быстро обрезали, хотя лежал он, подобно трупу, без чувств; и, оставив иерея в таком [положении], шах ушел в стан, в шатер свой.

После этого исчезли из сердца царя жалость и милосердие к армянам; он призвал к себе своего везира, а с ним и шейха, по имени Мир-Авдула, и приказал им вступить с воинами в тот гавар и всех до единого омусульманить и обрезать. И если кто по воле своей и согласию покорится – хорошо, а кто не покорится – [того] следовало обрезать и обратить в религию лжетворца с мучениями, насильно. И, приказав им с угрозами и бранью исполнить все его повеления, [шах], вернувшись из Пари, поехал в город Исфахан.

По этому приказу царя начались великие гонения на армян, которые, оставив дома, семьи и имущество свое и поднявшись, рассеялись куда глаза глядят: в горы и пустыни, в места, где не раздавался голос человеческий. И многие, уйдя в дальние гавары, переменив имя и обличье, жили там, не опознанные никем, а иные из них, голодая и умирая от голоду, много дней бродили в горах и в страхе перед царем и обрезателями /166/ не смели войти в селение или показаться кому-либо [на глаза].

А князья, назначенные обрезателями, вошли в гавар и всех, кого нашли, – как мирян, так и священников – жестоко, угрожая муками, насильно обрезали.

Поступая так, как мы уже рассказали, [персы] дошли до селения Парчиш и, совершив и там свое безбожное дело, вышли оттуда и хотели направиться в селение Пахран. А танутэр селения Пахран, по имени Нуриджан, сказал своим односельчанам: «Давайте вооружимся и, дружно выступив, сразимся с иноплеменными обрезателями и не позволим им войти в наше селение». Но сельчане не согласились и не стали единомышленниками его, а, убежав, рассеялись в горах. Нуриджан же один, опоясав себя мечом и взяв стрелы и лук, пройдя половину пути, поднялся на вершину небольшого округлого холма, мимо подножия которого проходила дорога. Обрезатели же, выйдя из Парчиша, направились в Пахран. Когда они приблизились к подножию холма, Нуриджан неожиданно для них начал с громкими криками стрелять из засады по [врагам] из лука и своей стрельбой помешал им и остановил их. Затем, выйдя из засады, преследовал их и, беспрестанно стреляя, вынудил [персов] вернуться в селение Парчиш, загнал их в деревню, а сам вернулся в селение свое, в Пахран.

Обрезатели, вернувшись в Парчиш, дождались вечера, затем послали лазутчика узнать, где находится Нуриджан. А лазутчик пришел и рассказал, что он у себя дома.

Тогда ночью /167/ персы, вооружившись, выступили и, направившись в Пахран, окружили дом Нуриджана и, схватив, связали его, а утром, когда рассвело, бросили его навзничь я стали бить батогами, и столько били его, что на теле у него вовсе не осталось живого места и сам он стал как труп. Тогда там же [персы] обрезали его и тогда только ушли. Женщины селения унесли его и прятали в погребе в течение трех дней, а Нуриджан, мучаясь от боли, пролежал в постели четыре месяца и не мог встать на ноги.

И так князья-обрезатели разъезжали по гаварам Пари и Бурвари и всех, кого находили, – как мирян, так и духовных – обрезали. И, покончив со всеми, вернулись в город Исфахан и рассказали царю. Шах велел, чтобы каждому из обрезанных иереев дали из государевой казны по 40 баранов, и так и сделали. Шах дал этих баранов священникам, дабы кое-кто из них, жадные к добру, утешились бы этой подачкой и не побуждали бы народ свой к отречению от мусульманства, а другие, проев и промотав, боясь расплаты, оставались бы в мусульманской вере.

Вслед за тем шах, исполненный дьявольских намерений, послал еще раз князей с воинами и приказал им отправиться в эти два гавара, разъезжать по селениям и хватать всех священников, угрожать им и под страхом [пыток] брать с них обещание и ставить им условие: не хранить ни одной из своих книг. И если найдется такой, кто сохранит [книги], и если кто сообщит об этом – голова сохранившего будет /168/ передана царю и все имущество и семья [его] перейдут к указчику. Получив этот приказ, воины отправились разъезжать по обоим гаварам; обнаруженные книги и церковные сосуды насильно отняли у христиан и, отобрав, повезли в город Исфахан и предъявили шаху. А шах велел все спрятать.

После этого шах послал многих молл из персов в Пари и Бурвари, [с тем] чтобы они оставались там и обучали армян религии Магомета: собирали их ежедневно в мечеть для молитвы и младенцев христианских заставляли читать по-персидски. И моллы, придя, разбрелись по селениям гаваров – где по двое, а где по трое, и вынуждали христиан посещать мечеть и признать веру лжетворца Магомета. Христиане, тяготившиеся этим, не покорялись, а, сопротивляясь, вступали, в словесные споры, и споры и речи разгорались каждый день, вплоть до того, что были убиты трое или четверо молл.

Увидев это, все другие моллы, испугавшись смерти, убежали и вернулись к себе. А бедные христиане жили два года, гонимые и мучимые, под властью персов.

[Был там] какой-то христианин, по имени Григор, живший прежде в селении Арпа в Вайоцдзоре, который называют также Ехегадзором, ныне же, будучи в гаваре Пари, жил в селении, называемом Нижний Хойикан. Был он сложением богатырь, сердцем мужествен, в суждениях и умом благоразумен, в вере и любви к Христу горяч и тверд. И вот этот Григор собрался и прошел по селениям гавара и, уговорив, подстрекнул весь народ и стал главой и предводителем его. И, взяв с собой семь человек, он поехал /169/ в город Исфахан; приехав туда, он достал заимообразно денег, подкупил шахских вельмож и уговорил всех в удобный час замолвить перед царем доброе слово о них.

Затем сам он написал арза с мольбой и вручил царю, но не раз или два, а пять или шесть [раз]; столько говорил в царском присутствии и диване, пока царь, утомившись, не сказал: «Оставляю вас на усмотрение ваше, идите, поклоняйтесь вере вашей». А Григор [продолжал] просить и умолять, и, пав на колени, со слезами просил шаха и говорил, мол, к повелению своему, что даруешь нам устно, приложись одним перстом на бумаге.

Рассказывали, будто однажды, когда шах, выйдя из дворца своего, направлялся в сад Азараджрип, [Григор] пять раз являлся к шаху и просил все ту же грамоту; шах, которому надоели неутомимые просьбы его, написал грамоту с царской печатью, дал Григору – мол, повелеваю всем христианам, проживающим в гаварах Пари и Бурвари, открыто поклоняться своей христианской вере.

После этого Григор попросил шаха, чтобы государь, разобравшись, сжалился бы над ними, даровал им их книги, расхищенные и привезенные в [Исфахан], и государь даровал им [книги]. А Григор и товарищи его, взяв грамоту и книги свои, радостные, отправились к себе на родину, к своему народу.

По этому поводу царь шах Аббас наложил на христиан взыскание, сказав: «Так как вы не подчинились приказу царя, то /170/ должны уплатить в царский диван тысячу туманов штрафа». И некоего вельможу из именитых князей своих, которого называли Хосров-султаном, назначил попечителем, дабы он, взимая с народа [деньги], вручил их царскому казначею; и Хосров-султан, прибыв с множеством воинов, выполнил приказ царя.

Бедные христиане ради веры христианской вернули и заплатили все – и эту тысячу туманов, и тот долг, что Григор и товарищи его взяли в Исфахане, а также и иные имевшие место расходы, – чрезвычайно обеднели, стали нищими, но радуются и воссылают хвалу господу богу.

А муж этот Григор изо дня в день укреплялся в вере и благих делах и укреплял в вере Христовой и других; и стал он ревнителем христианской религии, из-за чего кровожадные магометане воспылали лютой ненавистью [к нему] и оклеветали, [осудив] Григора на смерть. Сами они убили какого-то магометанина – соплеменника своего, тайно приволокли и бросили его на поле Григора. Пришли судьи и, приведя, представили ложных свидетелей, мол, этот труп – дело рук Григора. И, схватив, увели его к судьям на неправедный суд свой, на котором вынесли решение, мол, ввиду того что это совершено им, либо заставить его отречься [от христианства], либо убить [его]. И, осудив его с помощью клеветы, убили христолюбивого мужа Григора. И многие свидетельствовали, что господь сверху прославил его Знамением – небесным сиянием. Да пожалует ему Христос милосердный обетованное царствие небесное свое и да допустит и нас в общение со своими святыми. Аминь.

/ 171 / ГЛАВА 15
О том, почему не было налога кодав с овец в стране, называвшейся Арагстан [140]140
  Арагстан – Персидский Ирак.


[Закрыть]

Царь шах Аббас первый очень полюбил город Фахрабад, поэтому собрал со всех стран людей и переселил туда, чтобы расширить город. И сам, когда не опасался нападения врагов, уезжал [туда] и проводил там зимнее время. Однажды, когда шах Аббас по обычной привычке своей направлялся в Фахрабад, достигнув границ города Казбина, остановился он в селении, называемом Хоромапат, гавара Тарим, и расположил там станом царское войско.

У шаха Аббаса была привычка, преобразившись, представляться кем-нибудь из воинов своих и идти к людям и народу узнать и выведать что-либо; сделал так он и на этот раз. [В одежде] воина-конника он со скороходом своим до прихода всего войска пришел в селение Хоромапат. /172/ [Здесь] он увидел старейшин селения. Стоя на площади вместе с князьями – сборщиками налогов, они пеклись о нуждах царя и других князей; шах заговорил с ними и сказал: «Нас немного: я, да конь, да скороход мой; мы не утрудим вас. Прошу вас, из любви к шаху приютите нас на эту ночь». А мужчины селения не проявили никакого усердия к словам его, ибо всей душой были заняты подготовкой [к приему] царя.

Тогда какая-то женщина из этого же селения, древняя старуха, сказала шаху: «Иди, сынок, пойдем к нам домой, будь нашим гостем». И женщина повела [его] к себе домой. Шах остался там до вечера. Вся семья старухи вымерла, и был у нее лишь сын, по имени Лала, и тот из-за крайней бедности своей нанялся пастухом в то селение. Когда наступил вечер, Лала привел стадо в селение и стал, по обыкновению, собирать по одному хлебу с каждого дома и, собрав пятнадцать хлебов, держа в руках, принес домой. Увидев дома гостя, он все принесенные хлебы положил перед гостем, которым был сам шах. Старуха, открыв тонир, достала [оттуда] горшок крупяной похлебки, которую иные называют врошем и шах пообедал с тем хлебом и, заговорив [с ними], долго расспрашивал их. А вечером, когда стемнело, встал и ушел к себе.

Покинув [селение], шах направился в Фахрабад. А по возвращении из Фахрабада, добравшись до /173/ того селения, [шах] снова переоделся и попросился на ночлег к поселянам, но [те] не впустили его. А старуха, явившись снова к нему, сказала: «Ты, сынок, наш знакомый и гость, ступай и нынче к нам домой». И пошел шах к старухе, и старуха накормила его точно так, как мы выше рассказали. Шах пробыл там до вечера и расспросил их о многом, что было у него на уме.

Затем шах сказал им: «Хочу кое-что спросить у вас, и, если вы любите шаха, отвечайте мне правду. Вот дом ваш, где мы сидим, и покои его – широкие, просторные и роскошные; все это говорит, и видно это и из слов, речей и поведения вашего, [что когда-то были вы] зажиточными; однако я вижу, что [сейчас] вы очень бедны, а дом ваш совершенно пуст. Откройте же мне истинную причину этого».

Старуха, глубоко вздохнув, начала со стоном рассказывать: «Видишь ли, сынок, все, что ты сказал, верно: и дом и покои [наши] точно кажутся роскошными, были мы зажиточны и богаты, так что множество неимущих и чужбинников жили, покровительствуемые этим домом, бедняки и нищие благодаря ему становились обладателями имущества и скарба; у нас было тысяча пятьсот голов отборных овец и табун кобыл, и множество скота – упряжного и дойного, поля и сады, водяная мельница, золото и серебро, и множество домашней утвари и скарба; все это отобрали у нас, все исчезло, и не осталось ничего. Ибо, /174/ продав часть, мы уплатили казенный налог, продав другую, отдали заимодавцам, а часть [продали] для удовлетворения своих нужд и вконец обнищали. Впоследствии муж мой, братья его и другие члены семьи и сыновья их – все умерли, и остались теперь я и сын мой, которому скоро исполнится тридцать лет, а я из-за нищеты [даже] женить его не могу. Негде нам [искать] средств к жизни, поэтому сына своего я сделала пастухом нашего селения, он ежевечерне собирает плату свою – хлеб, приносит [домой], чем, как ты видел, мы и питаемся. Так проходят дни мои в ожидании смерти; может, она избавит меня от мучений».

Великое изумление овладело шахом при словах, сказанных старухой, и молвил он: «То, что ты сказала о муже своем и всей семье вашей, мол, умерли – это в руках Божьих, ибо он хранит и умерщвляет, но что касается имущества вашего, что ты сказала, мол, ушло из рук наших, и стали нищими, что же причиной этому?»

Старуха сказала: «Кодав с овец. Царские сборщики налогов взимают кодав с овец, и, чем дальше, тем с каждым годом все тяжелее становится кодав; и так он возрос, что [даже], продав всех тех овец, не смогли мы уплатить кодав и тем избавиться; взяли денег в долг, уплатили кодав, а потом, изо дня в день продавали скарб свой и имущество и выплачивали: часть [в качестве] кодава, а часть – заимодавцам, и [у нас] не осталось ничего, так как кодав – очень тяжелый налог. Государь и его нахарары не знают всего этого, а пишут [лишь] сумму /175/ кодава и дают в руки воинов, а те приходят и, хотят [крестьяне] или не хотят, силой взыскивают, говоря: «В грамоте дивана так написано, то же и нам приказали, поэтому мы взыскиваем столько [именно], и не меньше, ибо, если мы взыщем меньше, с нас взыщут недостающее, скажут, вы, мол, украли». И по этой причине, как ты увидел, мы обнищали, да и не только мы: так случилось и со многими зажиточными домами, часть коих – из нашего селения, а другие – из иных деревень нашего гавара». И старуха начала называть всех их по именам.

Шах спросил: «Почему же сведущие и красноречивые люди из вашей страны не поедут сообщить [об этом] шаху? Я знаю, если шах узнает об этом, он отменит тяжесть сего налога, ибо шах – миросозидающий государь и не хочет причинять никому лишения». Старуха сказала: «Много раз ходили и шумели, но не смогли вывести из реестров дивана сумму кодава».

Шах остался в доме старухи до утра, а утром в темноте встал и ушел к себе в шатер.

Спустя несколько дней, он послал расследователей в тот край, чтобы они точно выяснили состояние страны. Те поехали, посмотрели и, вернувшись, рассказали шаху, что население той страны по разным причинам, и особенно из-за кодава, находится в чрезвычайно тяжелом [положении]. Тем самым [шаху] стало ясно, что рассказанное старухой – истинная правда. И это стало причиной того, что жалость и милосердие запали в душу царя шаха Аббаса, поэтому он отменил кодав не только в области Казбина, но и во всей стране Арагстан; и ныне по /176/ всей стране, называемой Арагстан, не существует кодава. И еще [шах] послал князей в селение Хоромапат убить людей, не приютивших его, и привести к нему старуху и сына ее Лалу. Князья, отправившись, сделали, как шах приказал: убили трех мужчин из селения и, взяв Лалу и мать его, привезли к шаху. Шах воздал им почести и славу, [пожаловал] государственную власть Лале и назначил его высокочтимым и верным нахараром при дворе своем, и отныне он стал именоваться Лала-беком. Впоследствии и сыновья его были преданными и знатными [вельможами] при дворе царей персидских; а одному из сыновей его, по имени Мамад-Кули-бек, шах пожаловал ханскую власть, назвал его Мамад-Кули-ханом и послал в город Ереван, и тот, поехав туда, несколько лет правил страной.

История этого Лала-бека повествует, как некоторые из вельмож шаха Аббаса из зависти оклеветали Лала-бека перед шахом и шах вознамерился разорить его и низвести к прежней бедности. [Как-то] придя домой к Лала-беку, шах начал сам описывать все имущество, чтобы отобрать его. При описи он увидел закрытый сундук, на котором висел золотой замок; Лала-беку велели открыть [сундук], но он не открыл, а молвил шаху: «Все, что ты описал и что еще должен описать, – все твое, а не мое, и лишь это – мое, ибо я принес это из дома своего. Так прошу, когда возьмешь свое – мое подари мне». Тогда заставили его насильно отпереть сундук и увидели, что там нет ничего, кроме одной лишь пары /177/ изношенных и рассохшихся трехов, то есть чарухов, и старых, разодранных веревок. Все были удивлены и спросили, что это значит. И Лала-бек сказал: «Это те трехи, что носил я в отчем доме, и теперь я положил их сюда, все прихожу сюда, смотрю, вспоминаю и говорю себе: «Ты тот, кто имел лишь это, а шах тебя из такой бедности поднял к такому величию; так будь осторожен, как бы ни закралось в сердце твое коварство по отношению к шаху, не уподобляйся другим клеветникам и не забывай благодеяний его, чтобы все это не обернулось в проклятие против тебя и не опозорился ты перед богом и людьми»». Услышав и увидев это, шах понял, что из зависти оклеветали его; он [не только] не отнял всего его имущества, а еще пожаловал ему из своего и, облагодетельствовав еще большим почетом, возвеличил его и держал во все дни жизни своей превыше всех при дворе как главного своего наперсника.