Текст книги "Мадам"
Автор книги: Антоний Либера
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)
Сурова-Лежье! Женщина, породнившаяся с буржуазной Францией! Вероятнее всего, через мужчину, за которого вышла замуж… То есть несомненно заинтересованная в поездках на Запад. Кроме того, в идеологическом смысле – безукоризненная, во всяком случае – крайне осторожная. Уж она-то проследила, чтобы «освобожденная женщина» пресловутой Симоны оказалась освобожденной «неправильно» или хотя бы «лицемерно»!
– Я не мог бы встретиться с пани доцентом Суровой-Лежье? – спросил я, поднимая голову от папки.
– Пани доцент Лежье, – старшая без видимых усилий пропустила первую часть фамилии научного руководителя Мадам, что показалось мне многозначительным, – уже давно не работает в университете.
– Перешла в Академию наук? – спросил я тоном, выразившим глубочайшее уважение.
– Ее вообще нет в стране, – объяснила вторая секретарша. – Пять лет назад она уехала во Францию. Навсегда.
– Ах, вот как… – вздохнул я, и голова моя загудела от мыслей.
Уехала! Навсегда! Осталась на Западе! Это звучало как зловещее проклятие. Тот, кто уезжал на Запад и не возвращался, становился «предателем» или «ренегатом», в лучшем случае, «безвольным типом», который польстился на мишуру – тряпки и косметику, автомобили и ночные бары, – короче говоря, не смог противостоять позорному космополитизму. Вероятнее всего, доцент Лежье уехала вслед за своим мужем-французом. Но, может быть, она заранее цинично спланировала свой отъезд? Когда Магдалена Сурова выходила замуж за господина Лежье, она делала это по любви? или, по крайней мере, по причине общих профессиональных интересов или исключительно для того, чтобы раньше или позже оказаться на Западе? А впрочем, не все ли равно? Важнее, кем она была, прежде чем улизнула из Польши. Идейной марксисткой, критично настроенной к экзистенциатизму и другим западным веяньям? А может быть, совсем наоборот? Может, именно марксизм вызывал отвращение у госпожи Лежье, а экзистенциализм и другие формы западного «декаданса» возбуждали ее сочувствие и даже религиозный восторг?
Тем, как складывалась ситуация на самом деле, определялось значение окончательной оценки дипломной работы Мадам. Что скрывалось за этой пятеркой? Сокрушительная критика автора «Второго пола» или одобрение ее взглядов и мыслей? А может быть, искусная мимикрия: восторженное одобрение чужих, запрещенных идей под маской показной критики, рассчитанной исключительно на внешний эффект?
Да, но как в этом разобраться?!
– Каким образом я мог бы узнать побольше об этих людях? – кивком головы я указал на открытую страницу.
– Кто конкретно тебя интересует? – в голосе Старшей отчетливо прозвучали нотки раздражения.
Я уже хотел сказать: «Ну, к примеру, пани…» – и назвать фамилию Мадам, но придержал язык и решил действовать по-другому. Я небрежно полистал страницы скоросшивателя, чтобы создалось впечатление, что мне совершенно все равно, на кого падет выбор, а на самом деле опять нацеливаясь на 59-й год, и, остановившись на нем, бросил равнодушно:
– Ну, скажем, эти… за пятьдесят девятый год.
– Пятьдесят девятый, говоришь, – как эхо, повторила за мной вторая секретарша, после чего поднялась с места, подошла ко мне и взглянула на список. – Кто у нас здесь?
Я опять был в шаге от того, чтобы в качестве примера назвать фамилию Мадам, посдержался и во второй раз. Тем временем вторая секретарша водила пальцем по колонке фамилий.
– Вот, пожалуйста! – вдруг воскликнула она радостным голосом, остановившись где-то в середине списка. – Пан доктор Монтень. Он теперь преподает у нас на кафедре литературы XVII века. Просто идеально подходит для решения всех твоих проблем.
Пан доктор Монтень… Монтень!.. Но ведь так звали моего cicerone, с которым я ходил в Татры, – того альпиниста старой формации, довоенного приятеля моих родителей.
Неужели этот Монтень, на котором остановился сейчас указательный палец второй секретарши, выпускник кафедры романистики Варшавского университета за 1959 год, с редким сочетанием имен Ежи Бонавентура, имел с тем что-то общее? Являлся его родственником или даже – сыном?
Я знал, что у Альпиниста был сын, но как звали этого сына, сколько ему лет, чем он занимается, не имел ни малейшего понятия. Разговор о нем почему-то не заходил, и встречать его мне не доводилось. Теперь, взволнованный перспективами столь счастливого совпадения обстоятельств, что в моей ситуации нельзя было переоценить, я начал лихорадочно анализировать, насколько такая удача вообще возможна.
Возможна, и вполне! Моему почтенному опекуну, когда он взял меня в Татры, было около шестидесяти, следовательно, у него несомненно мог быть сын в возрасте тридцати двух лет. Мне не оставалось ничего иного, как искать подтверждения своим догадкам.
– Сын пана профессора Константы Монтеня? – я откровенно плутовал, ведь у моего татранского проводника не было никакого ученого звания.
– Профессора Монтеня? – удивилась Старшая. – Я ничего об этом не слышала.
– Ну, как же? – я смело пробивался к намеченной цели. – Известного геолога и к тому же знаменитого альпиниста.
– Мне об этом ничего не известно. – Старшая пожала плечами и взглянула на вторую секретаршу, которая, в свою очередь, сделала большие глаза, подтвердив, что и она ничего не знает.
– Ну, не столь важно, – продолжал я свою партию с каменным лицом игрока в покер. – Хотя это можно легко проверить.
– Достаточно просто спросить, – сказала вторая секретарша, интонацией давая мне понять, что если по каким-то причинам для меня это так важно, то я должен обратиться непосредственно к пану доктору.
– Зачем же сразу надоедать вопросами… – я скромно улыбнулся. – Это было бы невежливо. Можно проверить имя, и все.
– Какое имя? – Старшей стоило все больших усилий сдерживать раздражение.
– Отцадоктора Монтеня, – мягко пояснил я. – Если его зовут Константы, то наверняка он тот самый профессор. Такое имя не часто встречается.
– Но где мы сможем это проверить? – вторая секретарша не скрывала раздражения.
– Неужели нет никакой документации на этот счет? – выразил я глубокое удивление. – Ведь имя отца необходимо у нас указывать в самой простой анкете.
– Нужно позвонить в кадры, – сказала вторая секретарша, обращаясь то ли к самой себе, то ли к Старшей.
– Ну конечно! – подхватил я, подчеркнув интонацией всю легкость предстоящего задания.
– Хорошо, только о чем речь-то идет? – Старшая разозлилась не на шутку. – Какая разница, сын какого-то профессора доктор Монтень или нет?
– О, разница есть! И огромная! – вздохнул я, состроив загадочную мину. – Вы даже не представляете, как много от этого зависит.
Старшая с раздражением покачала головой в знак того, что нужно иметь ангельское терпение, чтобы меня выдержать, после чего энергичным жестом подняла телефонную трубку и набрала несколько цифр.
– Это снова я, из деканата, – представилась она, когда кто-то взял трубку. – Вы не могли бы уточнить имя доктора Монтеня.
– Отца доктора Монтеня! – в отчаянии зашептал я.
– То есть, я хотела сказать, отца доктора Монтеня, – от злости она забарабанила пальцами по столу, после чего наступило молчание, а я зажмурил глаза и сжал кулаки. – Спасибо, вы очень любезны, – опять услышал я ее голос и треск брошенной трубки. – Да, его имя Константы. И это последнее, что я могу для тебя сегодня сделать. Мы здесь работаем, между прочим.
– Уж не знаю, как мне вас благодарить! – я сорвался с места и поцеловал ей руку. – И вас тоже, – бросился я ко второй секретарше. – А теперь не буду вам больше мешать, меня уже нет здесь, уже нет! – Чтобы добраться до двери, хватило одного прыжка.
Когда я, оказавшись в коридоре, отпустил дверную ручку, то еще смог услышать приглушенный голос Старшей:
– Боже, что за идиот! Какого черта его сюда занесло?!
Я ЗВОНЮ ВАМ СЕГОДНЯ ПО НЕОБЫЧНОМУ ДЕЛУ
Заняв свой любимый уголок у задних дверей автобуса и встав там, как обычно, спиной по направлению движения (чтобы перед глазами не толпились пассажиры, а просматривалась – через заднее стекло – перспектива улицы), я начал мысленно перебирать и сортировать добытые сокровища.
Факт, который обнаружился в конце моего визита в деканат, что некий студент, учившийся вместе с ней и одного с ней года выпуска, почти наверняка является сыном моего Альпиниста, по своей значимости превосходил остальные трофеи, – например, дату ее рождения или название дипломной работы. Разве можно сравнивать эти сухие, официальные данные с колоритной, сочной, почерпнутой непосредственно из жизни информацией, какой несомненно располагал пан Ежи Бонавентура, дорогу к которому открыла мне благосклонная судьба? В лучшем случае, они могли сойти только за суррогаты.
Да, конечно, но открытая дорога к богатейшему источнику информации – это только предоставленный мне шанс. Трудно поручиться, что сын пана Константы от одной только моей фамилии или моего вида начнет, как заведенный, рассказывать все, что он знает, о Мадам. Его необходимо как-то к этому подвести. Но как, собственно? Ведь впрямую не спросишь! – Совершенно ясно, что опять приходилось разыгрывать спектакль. Однако в голове даже не затеплилась ни одна мысль о сюжете новой комедии. Очевидным было только одно: начинать пьесу нужно с Альпиниста.
Вечером, после ужина, когда родители слушали в столовой «Свободную Европу», я унес оттуда телефон (мол, чтобы не мешать им), включил его в моей комнате и, закрыв все двери и окна, набрал знакомый номер пана Константы.
– Я звоню вам сегодня по необычному делу, – начал я свою игру после обмена приветствиями.
– Я слушаю, чем могу тебе помочь?
Даже в эту минуту я не имел понятия, какой «пролог» мне выбрать. Рассудок подсказывал, что с самого начала следует окончательно убедиться, что драгоценный доктор с кафедры романистики действительно сын моего собеседника. Однако я выбрал более смелый вариант.
– Пан Ежи продолжает работать в университете… – спросил я, но с интонациями изъявительного наклонения, как бы для подтверждения того, что мне и так хорошо известно.
– Пан Ежи? – с удивлением переспросил он.
Меня охватил страх. Ничего не получилось! Какая катастрофа!
– Ну, сын ваш, – пробормотал я, с трудом справившись с голосом.
– А, ты имеешь в виду Ежика! – Я вздохнул с облегчением, а он продолжал: – Ты так серьезно его представил, что я сразу не понял, о ком идет речь. Конечно, он все еще учит детишек в этом садике.
– В садике? – я опять почувствовал беспокойство.
– А во что же превратился сегодня весь этот университет, как не в детский садик! Это даже не гимназия! Университетомон был до войны. А теперь… эх, да что тут говорить!
– Неужели настолько низкий уровень? – подхватил я его унылый тон.
– Говорю тебе, нет слов.
– Хорошо, что вы мне об этом сказали, потому что звоню вам как раз по этому поводу. Как вы, вероятно, помните, я скоро заканчиваю школу, и пришло время подумать о дальнейшем образовании. Я склоняюсь к романской филологии, но у меня есть некоторые сомнения. Короче говоря, я пребываю в нерешительности. Вот мне и пришло в голову, что пан Ежик, – я использовал его уменьшительное имя, которое узнал лишь минуту назад, – как преподаватель и тем более как выпускник столь знаменитой кафедры мог бы помочь мне советом. Как вы думаете, это возможно?
– Я бы сказал, даже желательно, – иронично отозвался он.
– Прекрасно, заранее благодарю пана. Только еще одно… – понизил я голос.
– Да?
– Я просил бы вас сохранить это в тайне. Особенно от родителей. Мои гуманитарные фантазии их безумно раздражают. Они предпочли бы, чтобы я поступил на какой-нибудь факультет «точных» наук.
– По-моему, они правы.
– Я знаю, что вы придерживаетесь их мнения, но тем не менее просил бы пана…
– Хорошо, я им ничего не скажу. Однако честно предупреждаю, что сделаю все возможное, чтобы Ежик тебя отговорил. Впрочем, мне не придется особенно напрягаться. Он это и так сделает, без меня. Ежик не слишком высокого мнения о такого рода занятиях.
– Я с особым вниманием выслушаю его советы и постараюсь им последовать. Думаю, важную роль в том решении, которое мне придется принять, могут сыграть его воспоминания о времени учебы в университете. Это имеет для меня очень важное значение, возможно, даже решающее. Итак, когда и где?
– В следующее воскресенье Ежик придет ко мне на обед. Часам к пяти приходи и ты. Я предоставлю его в полное твое распоряжение.
– Благодарю вас. До свидания. – Я положил трубку и в изнеможении повалился на кровать.
В течение последующих дней я, будто шахматист, готовящийся к решающему матчу, мысленно обыгрывал предстоящий разговор, отыскивал все новые ходы и целые комбинации, чтобы найти выход в любой ситуации… Мне было совершенно ясно, что интересующая меня тема рано или поздно всплывет в процессе разговора. Он не мог не задать вопрос, кто мне преподает французский. Более того, вполне возможно, что он сразу задаст этот вопрос, уже в начале разговора. А если даже не задаст, то все равно не беда, ведь его можно как-то спровоцировать.
Ну, хорошо, а что дальше? Что делать, если пан Ежик по каким-то причинам вообще не среагирует на фамилию Мадам? Если просто пропустит ее мимо ушей? Конечно, всегда можно нанести упреждающий удар, задав, как бы между прочим, такой, к примеру, вопрос: «А вы с ней, случайно, не знакомы?» Но это уже крайняя мера. Прежде всего необходима осторожность, чтобы ненароком не подставиться и не пробудить в нем даже тени подозрения, что я иду совсем по другому следу. Сама мысль, что кто-то сможет догадаться о моих истинных намерениях и сделать вывод, что я оказался в рабстве у Мадам, повергала меня в настоящую панику и лишала сил.
Стыд – вот тиран моей души, враг искренности, заставляющий скрывать свою деятельность под псевдонимом и переодеваться в камуфляж.
Ах, если бы пан Ежик лишь при звуке ее имени, без малейшего принуждения с моей стороны смог бы настолько увлечься воспоминаниями, что с ним случился бы приступ словоохотливости и он начал кормить меня историей за историей из жизни молодой Мадам, – как это было бы чудесно! Я бы слушал все это с притворным равнодушием, лишь время от времени поощрительно бросая: «Да, да, понимаю…» – и даже решаясь на более смелые реплики: «Действительно? Просто потрясающе!» Увы, рассчитывать на это – значит предаваться пустым фантазиям.
ПЕСНЬ ДЕВЫ И ВОДОЛЕЯ
Время, отделяющее меня от визита к пану Константы и встречи с Ежиком, проходило, кроме того, под знаком искушения (а также борьбы с ним) каким-то образом использовать те сведения, которыми я уже располагал.
На очередном уроке французского вместо рутинного устного опроса Мадам предложила нам вслух прокомментировать научно-популярную статью на тему космологии в каком-то ярко разукрашенном журнале. Она записывала на доске ключевые понятия, такие, как «Солнечная система», «Большая Медведица», «Млечный путь», а мы должны были переписывать их в тетради. В сумме набиралось таким образом десятка два новых слов и выражений. Затем она задала работу на дом. Нужно было сочинить что-нибудь на произвольную тему, связанную с космосом или сводом небесным, чтобы еще более расширить словарный запас по этой теме.
На этот раз задание отвечало моим целям. Основные идеи сочинения я обдумал уже в школе, так что дома мне оставалось только оформить работу стилистически. И вот что я написал (для удобства чтения привожу перевод текста):
«Когда мы говорим о небе, о планетах и звездах, возникает также мысль об астрологии – родной и старшей сестре науки о космосе, – на протяжении многих веков именовавшейся Королевой наук. Астрология утверждает, что небесные тела, звезды и планеты, а также их расположение оказывают влияние на земной шар и особенно на человека, на его характер и судьбу.
Основные понятия, характерные для астрологии, – Зодиак и гороскоп. Зодиак – это звездная дуга на ночном небосводе, двенадцать созвездий, вдоль которых наше Солнце движется в течение года. У этих созвездий есть свои названия и изображения, значение и происхождение которых скрыты во тьме веков, в мифах и прекрасных легендах древнего мира.
В свете современной науки эта обширная область знаний представляется скорее поэтическим вымыслом, а не наукой, чем-то вроде детских фантазий. Однако еще остались люди, которые доверяют астрологии. И это не какие-то там невежды. Астрология бросает своеобразный вызов современной науке, превратившись в синоним тайны и иного пути познания.
Проблему сомнения в Науке и восхищения перед Магией непревзойденным образом отразил в своем шедевре „Фауст“ И. В. Гете. Вот что в самом начале трагедии говорит его герой, который, овладев тайнами почти всех наук, признает, что не сдвинулся с места:
С особой убедительностью он повторяет эту мысль минутой позже, когда берет в руки книгу предсказаний Мишеля де Нострадама, врача, жившего в шестнадцатом веке, который считается величайшим астрологом Нового времени (кстати сказать, француза):
Что касается меня, то я долгое время относился к астрологии и к гороскопам с большим скептицизмом. Пока – подобно Фаусту – не взял в руки „таинственное творенье Нострадамуса“, то есть его „Centuries austrologiques“ 1555 года. Я начал читать и изучать эту книгу, и особенно меня интересовало, насколько подтверждается мой гороскоп. Результат привел меня в изумление. Все совпало.
Я родился в сентябре, точнее, десятого числа, значит, под знаком Девы.
Дева – это стихия Земли, а Земля символизирует постоянство и твердость. У людей, родившихся под знаком Девы, ясная цель в жизни, и они постоянно стремятся к ее достижению. Их отличает логика и рациональное мышление. Они упорны и трудолюбивы. Никогда не отступят, пока не решат поставленную перед собой задачу. Для них характерен рациональный и методический подход. Эта склонность к порядку и методичности иногда бывает чрезмерной и даже приобретает болезненные формы. Тогда Дева становится пленницей собственных принципов. И наконец, люди под знаком Девы могут похвастаться отличной памятью, они разбираются в музыке и хорошо играют в шахматы.
Разве этот образ не отражает характерные черты моей личности? Каждый, кто знает меня уже не первый год, может это только подтвердить.
Да-да… Я уже слышу возражения! Мол, портреты такого рода можно толковать как угодно. Хорошо, но что вы скажете, если совпадают не только проступающие на портрете расплывчатые черты, а нечто большее? Если я нашел следы намного более глубинных совпадений?
И я хотел бы рассказать об одном из них, которое, когда открылось мне, то просто потрясло».
(Если до этого момента мое сочинение, хотя бы в общих чертах, опиралось на факты, то теперь начиналось откровенное вранье.)
«Начать нужно с мифа о Водолее и Деве.
Наверняка каждый из нас задавал себе вопрос, почему знаки Зодиака представляют в большинстве своем животных; и почему именно таких животных; почему среди животных оказались Весы и, что особенно интересно, двое людей; и, наконец, почему эти двое Водолей и Дева, а не просто мужчина и женщина.
В древних легендах содержится ключ к разгадке этого мистического шифра и излагается история Космической классификации.
В начале был Монос, гомогенное существо, замкнутое на самом себе и бесконечное, подобно поверхности шара. Однако такой способ существования оказался нежизнеспособным: Монос в своей мономании все глубже погружался сам в себя и искал самоуничтожения. Наконец, когда настал критический момент, он – как бы инстинктивным усилием гибнущей воли – обрел в себе голос. Монос сказал „я“, „я есмь“ и это услышал, а так как услышал, то перестал быть единым: стал Голосом и Слухом. И вот он разделился, раздвоился. То есть посредством речи превратился в Гетероса.
Этот новый принцип существования до настоящего времени остается фундаментом мира и бытия.
Зодиак символически указывает нам на этот дуализм. Все, что существует в мире, носит двойственный характер, имеет свой „тезис“ и „антитезис“, которые в вековечном конфликте раскачивают мир. Такое характерное свойство присуще любым формам бытия. Вот почему сначала мы проходим созвездие двухРыб, а потом – парыБлизнецов. Своеобразная двоичность наблюдается также почти у всех животных Зодиака: у Овна, Тельца и Козерога есть двойные рога; у Скорпиона и Рака – двойные передние клешни.
Наиболее совершенной формой, какую двуединая система бытия сумела обрести в природе, является пара двух людей: тех самых Девы и Водолея. Каждый из них, отдельно от другого, остается существом неполным и несовершенным, лишь вместе, в сочетании, они образуют единое органичное целое. Насколько пара Лев – Стрелец пребывает во вражде и конфликте (человек борется с постоянно грызущим его изнутри зверем и стремится уничтожить его в себе), настолько Дева и Водолей составляют пару, связанную узами любви: это „плюс“ и „минус“ Космоса, два полюса взаимного притяжения, подобно двум устремляющимся друг к другу магнитам.
Эхо этой великой и прекрасной идеи слышится в поэме божественного флорентийца – еще в XIV веке! Вспомним последнюю строку „Божественной комедии“ Данте. Вот как он заканчивает свою поэму:
Любовь, что движет Солнце и другие звезды.
Но это еще не все, что в древних мифах можно узнать о Водолее и Деве. Их царственная пара, которая, устремляясь навстречу друг другу, приводит в движение весь мир, обладает, как оказалось, свойством внутренней противоречивости и взаимозаменяемости. С одной стороны, по внешнему виду – это молодая женщина и взрослый мужчина. Но, с другой стороны, если вспомнить, чем эти персонажи занимаются, то окажется, что каждый из них символизирует стихию, противоречащую их собственной сути.
Водолей пребывает в пустоте и поит водой измученных жаждой рыб. Он бережно льет воду из вечно полного кувшина. А Дева сидит или стоит на коленях и с гусиным пером в руке задумчиво смотрит вдаль.
Что означают эти действия, эти предметы и эти позы?
Сначала обратим внимание на основные различия: насколько занят Водолей (он льет воду из кувшина), настолько же Дева вообще – практически – ничего не делает. Мечтает… наблюдает… готовится что-то написать? – однако это не работа.
Затем вспомним, символом чего является вода. Вода в самых разных культурах остается символом источника или первоначала. Это materia prima, первоматерия. Например, согласно индуистской традиции, Космическое яйцо покоится в воде, а в древнееврейском Genezis'e [43]43
Священное Писание (англ.).
[Закрыть]в начале всего именно над водами проносился Дух Божий. Поэтому вода всегда отождествляется с женским началом, с плодоношением, с темной глубиной, с животворной силой.
И действительно, разве не в воде зародилась жизнь? Разве не из темного лона морского выползла она на сушу?
Вот почему звездный Водолей, хотя внешне остается мужчиной, по сути, несет в себе женское начало. Поит водой, чтобы дать жизнь. Заботится о продолжении жизни. И при этом – плеском воды – манит, искушает и соблазняет.
Теперь очередь Девы. Как я уже отметил, она ничего не делает – только демонстративно держит в руке гусиное перо и задумчиво смотрит вдаль.
Гусиное перо – это символ творчества, точнее, художественной литературы, то есть изначально мужской сферы деятельности. „Поэзия“, само слово „поэзия“ происходит от греческого poiein, что значит „творить, создавать, действовать“. Творение – особенно из ничего, из пустоты – это божественный атрибут, а у Бога как созидательной силы всегда мужская природа. (Женщина не создает из пустоты, женщина преобразует то, что уже существует.) Таким образом, поэт по сути своей мужчина, носитель духа мужского, даже если физически принадлежит к прекрасному полу. Примером служит хотя бы Сафо. Ее история всем известна.
Итак, звездная Дева, хотя по внешнему виду она девушка, в сущности, представляет мужскую природу.
Суть Девы подтверждает также само ее имя. Девственность, чистота, невинность… Эти свойства только на первый взгляд присущи женщине. В сфере идей девственность – мужской атрибут. Женское начало по природе своей никогда не бывает девственным – оно всегда многоопытно: за ним акт инициаций. В свою очередь, мужской элемент, освобожденный от крови – менструаций, дефлорации, родов, – не только девственен, но иным и быть-то не может.Мужское начало по природе своей всегда непорочно, всегда в ожиданииинициаций.
То, что девственность непосредственно связана с мужским началом, видно невооруженным взглядом. Это находит свое выражение даже в некоторых языках, ведущих свое происхождение от латыни, особенно во французском: virginité, virginal [44]44
Девственность, девственный (фр.).
[Закрыть]происходят от слова vir, что значит „муж“, „мужчина“. Какие доказательства могут еще потребоваться?
Таким образом, Дева и Водолей – царственная любовная пара – это только с виду девушка и мужчина старше ее возрастом. В сущности, это юноша и зрелая женщина.Он, вглядывающийся вдаль, неискушенный, невинный, мечтает и сочиняет стихи. Она же, искушенная, опытная, понимающая смысл жизни, привлекает его плеском струящейся воды. „Иди, здесь родник, – без слов призывает она его, – приди ко мне, я напою тебя, утолю твою жажду“.
Сойдем теперь с этих высот – с небосвода на землю.
С того момента, как я познакомился с этим мифом и познал глубокое значение, скрытое в знаках Зодиака, я начал изучать и проверять, находит ли это подтверждение в жизни и стремятся ли в действительности люди, рожденные под знаком Девы, к соединению с людьми под знаком Водолея? Свои исследования я начал, разумеется, с самого себя. Есть ли кто-нибудь на белом свете, о ком бы я мог сказать, что он волшебным образом влечет меня, искушает, околдовывает, как Король эльфов? Да, такой человек есть: величайший гений всех времен, чудесное дитя – Моцарт. Его музыка приводит меня в состояние неземного блаженства. Я могу ее слушать до бесконечности, до беспамятства. Это любовь всей моей жизни.
А под каким же знаком родился этот величайший волшебник? Какого месяца и какого числа появился он на свет?
Дата его рождения запечатлелась в моей памяти, будто священные письмена. Моя учительница музыки вбила мне в голову эту дату с первого же урока:
Двадцать седьмое января.
Вот мой алтарь и молитва, талисман и судьба. Солнце того дня в первой декаде Водолея.
Но если бы мой случай был единственным, исключительным. Нет, это типичный случай, можно даже сказать, классический.
В качестве образцового примера приведем Гете – величайшего из Дев (позволю напомнить: дата его рождения – двадцать восьмое августа).
Как известно, жизнь у Гете была богата и многообразна. Он знал сотни, тысячи людей, со многими из которых его связывала тесная дружба. Начинают этот список три достойных имени: Моцарта, Мендельсона и Франца Шуберта.
Гете встречался с Моцартом только раз в жизни. Ему тогда было четырнадцать лет, а Моцарту – всего лишь семь. Это случилось на концерте во Франкфурте-на-Майне. Семилетний гений сыграл самые сложные пьесы на рояле и скрипке, после чего бесподобно подражал бою часов и звону колоколов. На Гете личность Моцарта произвела столь сильное впечатление, что он не смог забыть о нем до конца своих дней. Даже на смертном ложе он что-то говорил о нем. „Я вижу его, отчетливо вижу… – шептал он бледными увядшими губами. – Маленький мужчина со шпагой… не покидай меня!.. Больше света!“ А раньше, в зрелом возрасте, он постоянно и с наслаждением слушал его музыку. Когда Гете стал директором театра в Веймаре, там ставили почти исключительно оперы Моцарта. Очарованный красотой „Волшебной флейты“, Гете многие годы работал над второй ее частью. Он никак не мог смириться, что Моцарт не написал музыки для его „Фауста“. „Только он мог это сделать, – сказал Гете в старости. – Мог и должен был! Музыка для этого произведения по характеру своему должна быть подобна его „Дон Жуану““.
Перейдем ко второй истории: Гете и Мендельсона.
Мендельсон в жизни Гете появился довольно поздно, когда божественному Олимпийцу было уже семьдесят два года. А музыканту – только одиннадцать, немногим больше, чем Моцарту в момент его встречи с Гете. И вот что происходит. Маленький наглый кобальд за какой-то час покоряет сердце Юпитера. Гете просто с ума сходит, его зрение и слух прикованы к этому мальчику, он тает от восторга.
Но в чем, собственно, заключается роль юного Феликса? Что он, в сущности, делает, выступая перед Гете, перед великим Гением? Да, да! Он его учит! Открывает ему глаза, просвещает и учит: играет Бетховена и Баха, которых тот никогда не слышал. Демонстрирует ему различную технику игры, раскрывает секреты гармонии. Словом, дает ему урок, наставляет его, делится опытом.
Ребенок учит Старца! Потрясающе! Немыслимо!
Немыслимо? Только в том случае, если бы он не был Водолеем. А великолепный Феликс, подобно божественному Моцарту, именно Водолей (третьего февраля), то есть женское начало, которое старше Девы по сути своей.
И, наконец, последнее сочетание: Гете – Шуберт. Соотношения несколько иные, но не менее многозначительные. На этот раз инициатива оказалась на стороне поэта, восторг испытывает другая сторона. Чеканные строфы Гете ошеломляют композитора. Он их повторяет, декламирует и не может избавиться от наваждения. А один из отрывков из „Фауста“ настолько поразил его в самое сердце, что он не в силах сдержать слез… Да, разумеется, это монолог Маргариты – в ее светелке, за прялкой. Четыре незабвенные начальные строчки пульсируют в его голове, стучат, не дают заснуть:
И Шуберт, в конце концов, понимает, что ему не избавиться от них, не обрести покоя, пока не напишет музыки к этим словам.
Вот таким образом и появляется одна из самых известных его песен – „Гретхен за прялкой“ – и одновременно открывается новая глава… да что там, глава! – новая эпоха в истории классической песни. Блистательная „Гретхен“ породила настоящую лавину шедевров – в общей сложности около шестидесяти произведений на слова Гете.
Стоит ли говорить, когда родился Шуберт? Разве мог этот вдохновенный поклонник поэзии Девы родиться не под знаком Водолея? Риторический вопрос. День его появления на свет – тридцать первое января.
Последний из приведенных примеров наиболее, пожалуй, красноречив. Это нечто вроде архетипа.
Гете, величайший из Дев, сочиняет необычные стихи: песенку влюбленной девицы. В этой песне он предоставляет слово для выражения своей глубинной сути: тому, кем он является по воле звезд. „Маргарита – это я“, – мог бы он спокойно сказать (на много лет опередив Флобера, который именно так выразился о своей мадам Бовари).
