Текст книги "Товарищ Анна"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
41
– Вот, когда мы введём горизонт грохочения, – это сразу даст возможность ускорить работы здесь, – сказала Анна, подходя к Уварову. – Видишь, как задерживает бурильщиков плохой выпуск руды. А ведь мы могли бы предусмотреть это, если бы не поспешили...
– Вы сожалеете, что мы ввели новую систему отработки? – спросил Ветлугин.
– Никогда! Но эту систему нужно усовершенствовать, а не губить легкомысленно.
Лицо Ветлугина в тусклом сквозь пыль освещении потемнело от бросившейся к щекам крови:
– Вы это о чём?
– О вашем проекте, – отрезала Анна.
– Это нужно доказать.
– Хорошо. Я буду доказывать. Мы для того сюда и пришли, чтобы «представить на практике»... – Анна подошла к неровной, ямисто выбитой стене целика, провела по ней ладонью. – Вот опора для того, что наверху, а наверху нависла каменная порода – пласт в его тридцать пять метров толщиной. Сделанные нами пустоты только усиливают давление, разрушив целостность этой породы. На сто восемьдесят пятом горизонте, для которого составлен ваш проект, давление ещё усилится. А высота камер рассчитана в пятьдесят метров. Представьте себе, что это высота двадцатиэтажного дома. – Резкая складочка легла между бровями Анны, но она продолжала спокойно: – Целики, по вашему проекту, будут между выработками-камерами, как каменные стены в метр толщиной. Но вывести их на всю высоту невозможно. Ведь это же не воск резать: каждый шаг в породе мы пробиваем взрывами, от которых целики тоже трескаются. Вообразите, что местами толщина поневоле разбуренных целиков будет сохранена только в полметра или ещё меньше... Они осядут и сами уйдут в выпускные воронки. Их попросту выжмет своим весом спускающаяся отбитая руда. Допустим, что удалось бы отработать так, как вам хочется. Но при страшном давлении сверху наши узкие да ещё растрескавшиеся целики-столбики не поддержат кровли: их раздавит верхней породой, как спички. Это загубило бы всю систему работ без крепления. – Анна взглянула бегло в глаза Ветлугина и сказала: – Если вы не возражаете, я попробую познакомить Чернова с вашей... идеей.
Бурильщик Чернов выслушал Анну очень внимательно. Серое от пыли лицо его стало как будто ещё серее:
– А где будут проложены ходы сообщения? – спросил он.
– Через камеры, – серьёзно пояснил Уваров, позволив себе вмешаться пока на правах слушателя, – через целики в следующие камеры.
Чернов заметно смутился.
– Как же это получится? – заговорил он с запинкой. А в случае... обвал... куда же мы денемся?
– В другую камеру, – с заметной издёвкой сказала Анна.
– Так разве все камеры сразу пойдут в отработку? – Чернов в своей деловитой заинтересованности не заметил ни тона, ни. выражения Анны. – Так же, как теперь? Тогда же не выйдет никаких ходов, товарищи дорогие! Я же тогда в любом месте буду натыкаться на полный магазин, и случись что – прямо, как в мешке, прихлопнет.
– Почему обязательно прихлопнет? – спросила Анна, не глядя на Ветлугина.
– Да очень просто. Возьмите вы такое дело: какая ни наесть пичуга и та гнездо прямо в траве не построит, а обязательно под прикрытием: либо под кочкой либо ямку выроет. Для неё трава – целый лес, а пришёл бы, примеру, медведь, лёг на траву, и осталось бы от гнезда мокренько...
– Вот уж загнул нивесть что! – не выдержав, возмутился Ветлугин. – Причём тут трава?
– А при том... Конечно, я человек без образования, выражаться технически неспособен... Но, по моему предоставлению, против той тяжести, что над нами висит, целики в метр толщиной – та же трава против медведя, – сомнёт их. И скажу прямо: меня заранее озноб продирает от такого представления. Я вот работаю здесь без всякого крепления, а душа у меня спокойна потому, что рядом кочка – несокрушимая стена-целик в шесть метров толщиной со всеми ходами-выходами.
– Ну, вот видишь? – сказала Анна Уварову, когда они отошли в сторону.
Большие брови Уварова дрогнули и поползли к переносью.
– Да-а... – промолвил он.
– Надо придумать что-то другое. Не медля, не тратя зря ни одного часа, – настойчиво, страстно продолжала Анна. – Положение у нас сейчас просто трагическое. Нельзя впадать в панику, но не надо и обманывать себя. Надо найти что-нибудь другое, а для опыта, чтобы убедиться, мы оставим один метровый целик. И вы посмотрите, как просто он уйдёт в выпускную воронку.
Поднимаясь снова по узким лесенкам, Анна продолжала думать о словах Чернова.
– Развернуться... – бормотала она вполголоса, ловко карабкаясь по затоптанным ступенькам ходов-колодцев. – Раза в два удорожатся подготовительные работа, если введём горизонт грохочения... Как же это возместить? – Анна поднялась на следующую ступеньку и остановилась, поражённая смелой мыслью. – Что, если в два раза сократить число целиков? В два раза меньше этих вот ходов и лесенок, в два раза меньше нарезных работ. Распахнуть бы камеры в целые подземелья. Вот тогда можно будет развернуться бурильщику!
42
Домой Анна явилась очень рассеянная и в то же время возбуждённая.
– Ты бы поиграла со мной, – предложила ей Маринка, загородив всю комнату нагромождением стульев и табуреток. – Это самолёт. Хочешь, я отвезу тебя хоть на самый полюс? На льдину, где живут белые медведи. Или в Америку, как Валерий Чкалов?
– Некогда мне, дочка! – ответила Анна и, проходя к обеденному столу, оборвала нечаянно протянутые между стульями нитки. – Что это ты всё заплела, как паук? – промолвила она с недовольством.
– Анна! – с мягким упрёком сказал Андрей. Он сидел на одном из стульев в качестве пассажира, но с газетой в руках.
– Да, да, – нетерпеливо отозвалась Анна. Конечно, это он избаловал девочку, позволяя ей перевёртывать всё в доме вверх дном.
Но тут же забыв об этом, забыв о том, что у Андрея свои неприятности и волнения, связанные с неудачами рудной разведки, Анна села к столу.
Она опоздала и поэтому обедала одна. Она сидела за столом, торопливо жевала, почти не замечая того, что ела, блестя глазами, чертила по скатерти черенком вилки и, не выпив чаю, поспешила в свою комнату.
– Что у тебя, Анна? – спросил Андрей, осторожно прикрывая дверь и тихими шагами подходя к жене.
Она сидела с карандашом в руке, но не писала, а, подперев ладонью черноволосую голову, задумчиво смотрела в окно, где уже копились тонкие летние сумерки. Не оборачиваясь, она взяла широкие ладони Андрея, которые он положил на её плечи, и сжала ими своё лицо. Щёки её горели.
– Тебе нездоровится? – спросил он участливо, нежно.
– Нет, мне хорошо было бы... но рудник болеет, – медленно проговорила Анна, впервые не решаясь делиться с Андреем тем, что так властно волновало её. Но они оба привыкли доверяться друг другу в самом сокровенном и, поколебавшись, Анна выложила все свои соображения.
Андрей слушал заинтересованно, серьёзно, но под конец лёгкое смущение отразилось на его лице.
– Какую ширину камеры ты хочешь предложить? – быстро спросил он.
Анна задумалась. Ей самой было ещё неясно, как она это сделает. И может быть, оттого, что она не смогла сразу ответить, от её неуверенности в сочувствии Андрея... она вдруг почувствовала то, что должен был чувствовать художник, у которого выпытывают тайну ещё не выношенного им произведения. Разве недостаточно того, что она сказала? Андрей смотрел выжидающе. Как он любил это выражение раздумья на её лице!
– Я думаю, метров пятнадцать. Четыре камеры по пятнадцать метров шириной, – сказала она неохотно, почему-то щурясь и хмуря брови.
– Это около трёхсот квадратных метров каждая?
– Да... приблизительно.
– По-твоему «приблизительно»? – сказал Андрей с невольной улыбкой.
«Приблизительно» значило у неё в шутку около половины.
– Нет, по-настоящему, – сказала Анна, уже оскорблённая, с выражением упрямства и обиды.
– И тоже без крепления, как теперь?
– Ну, конечно. Как же иначе?
Андрей встал, не на шутку встревоженный, медленно прошёлся до порога и обратно.
– Аннушка, а ты не фантазируешь? – ласково спросил он, останавливаясь перед ней и глядя на неё сверху вниз.
– Нет, это очень серьёзно.
– А мне кажется...
– Мало ли что кажется! – сразу вспоминая его поездку с Валентиной, грубо перебила Анна.
В самом деле: никогда раньше не высказывал он своих сомнений так снисходительно-жалостливо. Она не спрашивала его о той поездке, а он сам ещё ничего не сказал. Почему он умалчивает? Так подумал Анна, но заговорила о другом, страшно раздосадованная на свою поспешную откровенность:
– Вот я сделаю проект...
– Над которым будут смеяться, – страдальчески хмурясь, ревниво возразил Андрей. Он действительно страдал от необходимости так жестоко говорить с ней, но он не мог понять, как она, его умница Анна, выворотила вдруг такую нелепость.
– Смеяться? – повторила Анна и почти с презрением, сразу вылившимся наружу и как будто только и ожидавшим прямого повода для своего проявления, посмотрела на Андрея. Ему показалось даже, что она посмотрела на него с ненавистью. – Бояться того, что скажут, может только обыватель! – явно сдерживаясь, проговорила она и отвернулась
– Анна, Анна! – тоскливо пробормотал Андрей. – «Какая же ты стала, Анна, ты совсем не терпишь возражений», – хотел сказать он, но, понимая, что это ещё более ожесточит её, ничего не сказал и быстро вышел из комнаты.
– Вот, – пробормотала Анна глухим голосом, глядя на дверь, плотно прикрытую Андреем, – поговорили по душам! Конечно, легче всего хлопнуть дверью. С Валентиной, наверно, говорил бы по-другому. Не понял и не поверил! – Анна сжала кулак и медленно разжала его.
Она вспомнила общее недоверие к введению на руднике работ камерами без крепления, вспомнила, как сравнивали эвенков с цыганами, когда она и Уваров твёрдо решили этой весной развить в районе своё сельское хозяйство. Но эвенки поверили агроному и Уварову, поверили в себя и победили смех. Только обыватель боится смеха, но сам первый злорадно хихикает над всяким новаторством... Рука Анны опять сжалась и тяжело упала на стол.
– Эх, Андрей! – сказала она с горькой укоризной.
43
– Ты сознаёшь всю ответственность, какую берёшь на свои плечи? – испытующе спросил Илья Уваров.
– Безусловно. Сознаю и отвечаю за всё.
– Отвечать ты будешь не одна. Но я уверен в твоём проекте, хотя многим он покажется смелее и, пожалуй, дерзновеннее ветлугинского. Я обещаю тебе полную поддержку. Если понадобится, мы вместе будем драться за твоё предложение. А что говорят Ветлугин и Андрей?
– Ветлугин стоит на своём. Он говорит, что я хочу ввести не камеру, а целую десятину, что мой проект четырёх камер – «десятин» и трёх пятиметровых целиков – безумная затея. Поэтому мы отправили вчера в управление треста оба проекта.
Анна умолчала об отношении Андрея. Слишком тяжело ей было вспоминать о последнем споре с ним: сразу взбаламучивался неприятный осадок, оставшийся на душе, и делалось больно за свою резкость и за нежелание Андрея понять то, что накипело у неё в последнее время. После разговора с ним она несколько ночей подряд почти не спала, почти не отходила от письменного стола и так похудела, что Клавдия, гордая своим искусством поварихи, почувствовала себя оскорблённой.
– Кушать надо побольше, – сказала она Анне как-то утром, после завтрака. – Высохли совсем. Люди подумают, что я вас с голоду заморила.
– Вот ещё! – возразила Анна, неожиданно тронутая этой заботой. – Вы и сами не очень толстая.
– Я – другое дело. Моё дело... одинокое (Клавдия хотела сказать «девичье», но в присутствии Андрея почему-то не решилась). – А вы детная мать, женщина во всей силе. Вас полнота красит. «И что за охота убиваться так из-за чужой фабрики? Добро бы своя была!» – добавила про себя Клавдия.
Раз взявшись за дело, Анна чувствовала себя обязанной довести его до конца. Она страдала и стыдилась, если оно выходило у неё только хорошо: она всегда стремилась сделать всё отлично, всегда и во всём быть впереди.
– Значит, дружба с Ветлугиным рассохлась? – уже шутливо спросил Уваров.
– Да, нет, не то, чтобы дружба рассохлась, но появилась насторожённость... Знаешь, иголочки такие, как ни подойди – всё покалывают. Обоюдно, конечно. Соперничество? Может быть. Но тут не только столкновение двух авторов...
– У него борьба и за своё счастье также, – неожиданно простодушно сказал Уваров. – Ему и перед ней отличиться хочется.
Задумчиво строгое лицо Анны оживилось лёгким румянцем, мимолётная невесёлая усмешка искривила её губы.
– Я тоже стремлюсь отличиться, – сказала она, обжигая Уварова ярким блеском глаз. – Деловой срыв и для меня сейчас больше, чем неудача в работе.
44
Узкие колоды жолоба, долблённые, подконопаченные мхом, были поставлены вместо козел на дерновые подушки. Из колоды в колоду, роняя по бурым космам мха светлую капель, лениво текла вода, холодная даже в этот не по северному знойный день.
– Вот это действительно тяжкий труд! – сказала Анна Ветлугину, кивая в ту сторону, куда текла вода. – Помните, был разговор о бригаде стариков-старателей? Это здесь, вы же знаете...
У самодельного прибора для промывки суетилась группа плохо и грязно одетых людей. Их рваные опорки и проземлённые шаровары, их старчески жилистые руки не давали никакого представления, как и примитивные орудия труда их, о той могучей силе, какая подняла на дыбы этот многотонный, тяжкий на подъём клочок отведённой им земли-деляны.
– Видите, что они натворили здесь, а ведь почти все пенсионеры, – со смешанным чувством стыда и гордости обратилась Анна в Ветлугину.
– Ничего, ещё поработаем! – отозвался бригадир, старик Савушкин, снова перешедший с плотницких работ на старание. – На пенсию выйдешь – кончена жизнь: сиди и ожидай, когда придёт гололобая. А тут гоношимся помаленьку, ан и повеселее становится. И мы, мол, люди, а не просто старики – казённые иждивенцы!
Савушкин отложил лопату, вытащил кисет из кармана просторных рваных штанов, с добродушной хитрецой подмигнул Анне.
– А как насчёт нормы? – полюбопытствовал Ветлугин, ещё более румяный и цветущий среди этих старческих лиц.
– Перевыполняем понемножку. Нам бы вот спецовочки, товарищ Лаврентьева... Хоть бы сапожонок каких поношенных. Чеботари у нас свои имеются. Починили бы.
– Нету, – не скрывая огорчения из-за необходимости отказа, сказала Анна. – Спецовкой еле-еле шахтёров обеспечиваем. Тоже починяем.
– Экая жаль! – сказал Савушкин, нимало не задумываясь. – Мы ведь отложили было в золотоскупке на шесть пар болотных сапог, да после того вынесли решение погодить, покуда тепло. Вбили всю денежку на оборудование, а тем временем сапоги кончились: всё техснаб забрал.
– На какое же оборудование?
– Между прочим, и на барак... тёсу и стекла нам тогда отпустили по вашей бумажке бесплатно, как льготу. Да что-то вздумалось побелить, да тюфяки приобрели, да одеяла все новые... Старый-то барак у нас разорвало зимой, – деловито сообщил Савушкин Ветлугину. – Подкатила вода из наледи и за одну ночь разворотила целый угол. Пол бугром выперло. Дружки, как с нар съехали, рванулись, естественно, к двери, а она не отпирается – тоже льдом её прихватило.
– Так все деньги на тюфяки и потратили? – недоверчиво улыбаясь, спросила Анна.
– Между прочим, и на тюфяки, – сказал Савушкин. – Как же! Оборудование для жизни, а главное, – Савушкин неожиданно покраснел, улыбнулся смущённо и ещё покраснел, – самое главное, купили мы у одной отъезжающей корову. Так себе, незавидная якутская коровёнка, да мамка наша настояла. Хороший, мол, случай для питания. Для всей бригады... Дело-то стариковское, животы-то уж плохие, – продолжал он, точно оправдываясь. – Конечно, мы в тайге без молока жить привыкли, а когда оно есть, так очень на пользу. Чайком побаловаться, кашу ли сварить...
– Так, так, дело начинает проясняться, – весело заговорил Ветлугин. – Сначала тюфяки, потом корова, потом корову обмыли...
– Да-к обмыли, как не обмыть! Естественно... Чуть, чуть коровой не спохмелились, – признался Савушкин и рассмеялся.
Остальные старатели прислушались к разговору, замедлили работу и тоже расхохотались.
«Вот за выпивку им не стыдно, а за покупку коровы краснеют, – сказала себе Анна и почти с материнской жалостью посмотрела на тонкую, жилистую, точно из верёвок свитую шею Савушкина. – Пропили спецовку и похохатывают, как маленькие».
– Приходилось раньше хорошо зарабатывать? – спросил Ветлугин.
– Бывало! И рестораны откупали на целый вечер. Идёшь один между столиков, а оно у тебя тут... – Савушкин потряс пустым карманом шаровар, – оно у тебя тут возится.
– Золото! – оживлённо блестя глазами подсказал Ветлугин.
– Оно самое. Ведь ежели смерять, сколько эти руки земли переворочали, целые составы поездов нагрузить можно. Она, земля-матушка, плачет от наших рук, а мы от неё страдаем – все кости болят. Задиришка-то есть, да мочи нет...
45
Дальше Анна уже не слушала, глаза её рассеянно перебегали от трудно переступавших рваных опорок откатчика и его напряжённо выгнутой спины к выбеленным кайлам забойщиков, так же горбато возившихся на дне широкой ямы; от гребков, шаркавших под струёй воды по комьям каменистой грязи, к деревянному колесу тачки, облепленному глиной.
«Рестораны откупали!» – повторила Анна наивную похвальбу старого старателя и снова посмотрела на него. Он бросал на «бутару» подвозимую для промывки породу. Он действовал неторопливо, привычно, острые лопатки его угловато выпирали при каждом движении из-под сатиновой выцветшей рубахи, взмокшей от пота. «Какая беспомощность даже в выборе развлечений! Выбросить с таким трудом заработанные деньги на то, чтобы напиться в одиночку в пустом ресторане!.. Откуда такое, как не от этого деревянного колеса?»
Анна ещё посмотрела на тонкую потную шею Савушкина с ёрзавшими и прилипшими к ней отросшими косицами, и снова тоскливая жалость овладела ею.
«Рестораны откупали!» А может, и врёт ещё... Может, всю жизнь только и был такой вот тяжко-горбатый труд, а остальное – просто мечта, немудрый вымысел». Анна знала, что старатели, как всякие охотники, любили прихвастнуть.
Она переступила через поломанный валок, затащенный для костра с зимней деляны, медленно пошла прочь.
– Вот и большой коллектив, а получается то же, что у одиночек, – сказала она Ветлугину, когда он догнал её.
– Отсталый народ, – отозвался Ветлугин равнодушно.
– Да не народ отсталый, а методы труда отсталые, – возразила Анна с тихим раздражением. – Дайте этим старателям что-нибудь сложнее, совершеннее, посмотрите каких они чудес наделают.
Ветлугин, задетый за живое пренебрежительным, как ему показалось, тоном Анны, посмотрел на неё» сердито-удивлёнными глазами, но её выражение погружённого в свои мысли человека заставило задуматься и его.
– Я могу установить у них на деляне гидровашгерт, – сказал он неожиданно с важностью доброго волшебника. – Это для усиления производительности, – добавил он, желая досадить Анне, отношения с которой у него всё-таки разладились после того, как она наперекор ему представила на утверждение свой проект. – Только для усиления производительности. Что же касается мозгов, то, по-моему, они у стариков и так хорошо настроены. Все эти старички предпочитают быть полноценными гражданами, труд их веселит. Чего же вы ещё хотите?
– Я хочу, – медленно, возвращаясь из своего рассеянного состояния, заговорила Анна. – Я хочу, чтобы они научились жить по-человечески.
46
Всё в том же состоянии глубокой задумчивости она шла вдоль старательских делянок, всматриваясь во всё с видом человека, отставшего от поезда в незнакомом городе. Иногда Ветлугин подхватывал её под локоть или пытался помочь ей перейти по узким дощечкам мостков, но она отстранялась, быстро через плечо взглядывала на него и говорила:
– Нет, ничего. Я сама.
– Вы говорите «я сама», как Маринка, – сказал он насмешливо. – Помните, как я в первый раз хотел помочь вам сесть на лошадь? Мне до сих пор неудобно...
– Тогда не надо вспоминать, – перебила его Анна, вдруг вся оживляясь. – Мы поставим здесь мощные гидравлические работы, а участки мерзлоты будем оттаивать паром, – решила она. Занятая этой мыслью, она сказала Ветлугину: – Просто смешно, когда помогают здоровому человеку перешагнуть через какую-то канавку.
– И это всегда?
– Всегда, – промолвила Анна спокойно, но тут же лукавые искорки заблестели в её глазах. – Нет, не всегда, конечно, иногда такая помощь очень приятна.
– Это когда её предлагает Он?
– Ну, конечно, – тихо смеясь, подтвердила Анна. – Мы, женщины, странный народ в этом отношении!..
– Для женщины вы действуете слишком прямолинейно, – сказал Ветлугин, – выходит так: вы мне неприятны и потому не приставайте со своими услугами.
– Разве так? – и понимая, что её слова могли обидно задеть его, и в то же время сознавая внутреннюю свою правоту, Анна добавила: – Я с вами вполне откровенна. Вот и всё. Видите ли, я люблю своего Андрея, счастлива им и, может быть, поэтому прямолинейна с другими... – Она умолкла, потом сказала жёстко: – Некоторые женщины кокетничают для испытания своих способностей нравиться, у иных это врождённое, а я ни так, ни эдак не умею. Да мне просто и некогда заниматься подобными штучками.
Ветлугин понял, что она намекает на Валентину и, больно восприняв это, уже недовольный Анной, как плохой союзницей и в личном, сказал с досадой:
– Напрасно! Если вы любите Андрея Никитича, значит, хотите ему нравиться, а нам, мужчинам, прежде всего нравится женственность.
– Вы находите, что я не женственна? – в повороте головы Анны, в голосе её, во взгляде отразилось столько тревожного недоверия, что Ветлугин устыдился за свой нехороший выпад.
– Нет, этого я не нахожу, – искренно сказал он, переходя вслед за нею через ров водоотводной канавы и, глядя на сильные плечи Анны, на тяжёлый узел волос, над её нежной смуглой шеей. – Но... вот вы идёте по этой зыбкой доске, идёте смело, как настоящий шахтёр... У вас просто нет того милого лукавства, которое помогает женщине преображаться в ребёнка. Возможность проявить себя защитником и опорой по-хорошему льстит нашему мужскому самолюбию... (запнувшись, Ветлугин отогнал мысль о своём столкновении из-за проекта именно с женщиной). Нежная беспомощность слабого существа может быть только кокетством, но тут мы попадаемся на удочку из-за уверенности в собственных уме и силе. Поэтому самый старый, жалкий шут никогда не усумнится в любви к нему со стороны женщины, хотя бы самой юной и самой красивой. Вот отсюда разговоры о женском коварстве и мужском эгоизме. – Ветлугин помолчал, размышляя ещё о характере самой Анны и всё не решаясь определить его окончательно со своей новой позиции противника. Уважение, которое он испытывал к ней, и крепко связавшая их деловая дружба создавали в нём двойственное отношение к ней, и он то щетинился, то, забываясь, был попрежнему доверчив и прост. – Нет, – продолжал он вслух полушутя, полусерьёзно: – Я нахожу, что вообще мир устроен вполне благополучно. Честное слово! Пусть обманчива иллюзия, лишь бы она украшала жизнь.
Анна нетерпеливо, но не перебивая, выслушала рассуждения Ветлугина.
– Ужасно, – сказала она, когда он выговорился, наконец, и умолк. – Ужасно! – повторила она и сердито подумала, продолжая идти всё тем же быстрым шагом: «Или он поглупел за последнее время, или я не замечала этого раньше!..»
Дорога к руднику, пробитая среди глыб камня, была горяча и просторна. Камни горели на солнце, дышали жаром, дымились пылью пески; сохли в змеистых трещинах огненно-ржавые глины, а за этим земляным хаосом, где терялись копошившиеся в ямах люди, как огромные солончаки, переходящие в побелевшее от зноя озеро, широко растекались по долине иловые отходы флотационной фабрики. На фабрике были простои. Рудник болел. Программа не выполнялась, а главный инженер утешался и утешал других «обманчивыми иллюзиями».
– Ведь это старо, то, что вы говорите, – быстро заговорила Анна. – Это просто дико звучит теперь: у нас и чувства и отношения совсем иные.
Ветлугин посмотрел на неё внимательно, подумал об отношениях Валентины и Андрея, о возможности их сближения, о том, что Андрей, имея такую жену, всё-таки не устоит перед новым впечатлением, и сказал:
– Да, это старо... но потому-то и страшно въедливо. Многое можно изменить в жизни: и в отношениях человека к человеку, и отдельной личности к обществу, – но в области отношений между мужчиной и женщиной на первое место всегда вторгается физиология. Её не переделаешь.
– О! – произнесла Анна и даже подняла руку, точно защититься хотела от этих жестоких слов, звучавших для неё оскорбительно. – Физиология пола неразрывно связана с психологией. Поэтому возможность изменений даже в этой области огромна. Любовь без взаимного уважения, без понимания – чисто физиологическая любовь, – становится просто невозможной для высокоморального, развитого человека. Женственное кокетство, нежная беспомощность! А внутренний облик, а общественное значение женщины? Неужели это для вас безразлично? Я не верю, что вы говорите искренно.
Ветлугин замялся, но снова вспомнил: а разве нет уважения и понимания между Андреем и Анной? Однако...
– Я высказываю то, что вижу в жизни, – промолвил он упрямо. – То, что происходит в жизни, далеко не всегда отвечает нашим лучшим рассуждениям.
