Текст книги "Товарищ Анна"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
24
Через несколько дней Уваров, Анна и Ветлугин направились на деляну стариков-старателей, где был назначен пуск гидровашгерта. Все трое были в приподнятом настроении: крупные механизированные работы устанавливались на старательском участке впервые. Нужно было провести их как можно лучше, чтобы заинтересовать всех старателей района и оправдать доверие самих стариков, ожидавших себе тысячу благ от этой установки.
– Интересное дело, – басил Уваров, – теперь я хорошо представляю, что значит, когда почва уходит из-под ног. Бурильщики наших камер на руднике напоминают мне людей, идущих против движения конвейера. Правда! Шахтёры – всё-таки отчаянный народ. Силёнкой и характером они напоминают мне моряков. В молодости я служил в Тихоокеанском флоте... Как же! С Урала многих туда отправляют.
На делянке стариков-старателей Ветлугин и Анна пошли к насосной будке, а Уваров свернул к яме открытого забоя, в которую скатывалась по канату с высокой эстакады новенькая вагонетка. Человек семь забойщиков, покуривая, ожидали в яме. Старик Савушкин, всё такой же тощий, но в празднично-новой рубахе, при широком ремне, похаживал у эстакады, по-хозяйски посматривал кругом. Всё было начеку.
– Ишь как ты подтянулся, – сказал Уваров Савушкину, шутливо ухватив его под ремень. – Прямо, как красноармеец. Здорово, товарищи! Что это вы так плохо поправляетесь на молочке?
– Да мы его уже не пьём, – сказал Савушкин. – Это питьё нам не по вкусу пришлось.
Уваров прищурился:
– Что так?
– Да так уж... – неопределённо ответил Савушкин. – Оно тоже не совсем полезно, это самое молоко. С непривычки особенно. Бруцелёз ещё какой-то в нём имеется.
– Ну?
– Ну вот. Я и говорю: не полезно.
– Полезней спирта ничего нет, – ввернул своё слово старик-завальщик; он стоял наверху эстакады, сложив на животе костлявые, тяжёлые руки, с хитрой, по-ребячьи радостной, озорной усмешкой смотрел на Уварова. – Молоко, оно, бывает, и скисается, а спирт сроду нет.
Раздался взрыв такого сердечного смеха, что Уваров не выдержал и рассмеялся тоже.
– Чему это вы? – спросила подошедшая Анна.
– Да вот... корову-то они, похоже, продали.
– Продали, – деловито, уже с самым серьёзным видом подтвердил Савушкин. – Так уж, видно, не ко двору пришлась: то у ней молоко не спущается, то мышки её давят. Скотина нежная, за ней уход да уход нужен. Где уж нам!
– Жалко, – сказала Анна. – Сами себя обижаете.
25
Полная вагонетка поднялась наверх, зашумела комковатая земля, проваливаясь сквозь люк на промывальный прибор – вашгерт.
Старатели второй смены заинтересованно столпились вокруг вашгерта. Савушкин, побледнев от волнения, встал на своё место мониторщика. Под самый потолок навеса ударил столб воды из монитора, распался радужно сияющим облаком и снова сквозь эту расцвеченную утренним солнцем водяную пыль забил одной струёй, кипенно-белой и ровной. Лица старателей так и осветились радостью, но когда мощная струя ударила в комья породы, разламывая и перевёртывая их, когда полетели вниз выбиваемые ею большие, увесистые камни, все они сразу заволновались.
– Легче ты, легче! – закричали они Савушкину. – Придерживать надо малость.
– Попробуй, придержи! – огрызнулся Савушкин.
– Тебя, приспособили, ты и соответствуй.
– Разве этак можно?
– Силища какая! Поставить вместо пожарной кишки – она и дом разнесёт.
– Где же тут золотинке удержаться, когда такие каменюги выбрасывает?
– Всё идёт как следует, товарищи, – попробовал успокоить старателей Ветлугин, но они не слушали, даже не замечали его, а продолжали напирать на Савушкина-мониторщика, крича все разом:
– Хватит!
– Заткни ты её!
Савушкин растерялся. Струя взвилась вверх и оборвалась, обдав всех холодными брызгами.
Прислушиваясь к тому, как журчала среди внезапного всеобщего молчания вода, стекавшая по промывальным шлюзам, Анна оглядела старателей, громко сказала:
– В чём дело, товарищи? Вот Виктор Павлович, опытный инженер, ручается что всё идёт нормально. Я тоже это подтверждаю.
– А мы этак не можем...
– Пустое дело!
– Конечно, может, кое-что будет оставаться...
– Нет уж, лучше по-старому, на буторе. Хоть мало песков, промоешь, зато всё золото соберёшь.
Савушкин сразу злобно взъерошился и, расталкивая всех, протиснулся к Анне.
– Что это за баловство получается, товарищ директор? – закричал он сердито. – Мы, можно сказать, со всей душой на это дело пошли, ни себя, ни трудов своих не жалели. Силу клали – и на такое напоролись! Вам, конечно, ничего: вы – учёные – за это самое... за эксперименты за эти жалованьице получаете, а мы тут силу кладём. Нет уж, не согласны! Оставьте нам насосик и вагонетку, раз уж труды наши вложены, а дудку эту самую снимите. И будем мы по-стариковски мыть, потихонечку.
– Нельзя сейчас мыть потихонечку, товарищ Савушкин! Нам золото нужно. По-старому вы отсилы давали всей бригадой кубометров десять в сутки, а здесь будете промывать до ста пятидесяти. В пятнадцать раз больше.
– Нам это не больно интересно! Будем землю ворочать, надрываться из-за кубометров, а золото зря уйдёт.
– Да кто вам сказал, что оно уйдёт? – Анна посмотрела в холодные синенькие глаза Савушкина, на его сухие, упрямо поджатые губы, на минуту задумалась, потом обернулась , к Ветлугину. – Сходите в управление, возьмите в кассе... – она еще подумала, – возьмите четыреста граммов золота. Сейчас мы проверим.
26
Через полчаса Ветлугин вернулся в сопровождении работника охраны. В напряжённой тишине он распечатал тугой аккуратный мешочек, вытряхнул его на совок, пересчитал самородки и на глазах у всех швырнул золото на груду ещё мокрых камней и грязи.
Золото упало в грязь, и одновременно у всех старателей вырвался такой дружный вздох сожаления, что Анна невольно рассмеялась.
– Ну вот мы ищем, а они швыряются! – сказал Савушкин злобно сокрушаясь. – Чужим горбом – оно всегда легко!
– На ветер не напашешься! – откликнулся другой из толпы, и ещё кто-то Крикнул совсем невразумительное, и вся толпа взорвалась рёвом.
«А что, если и вправду уйдёт? – невольно смущённая порывом толпы, подумала Анна. – Бывают же нелепые случаи... она посмотрела на Ветлугина, ставшего на место мониторщика Савушкина. Бросил тоже под самый удар! И этого не смог сделать!..» – и ещё она подумала, бледнея, когда снова ударила струя воды: «Не бросаю ли я так же под удар свою любовь?»
Когда пробная промывка кончилась, промывальщик сгрёб в лоток железистые шлихи, чёрные и тяжёлые, осевшие сквозь решётки на дно деревянных колод-шлюзов. Теперь нужно было «довести» – отделить снятое золото. Старатели, оживлённо тесня друг друга, столпились около. С таким же острым волнением подошла теперь Анна. Она хотела видеть...
Промывальщик ловко, легко и бережно крутил в воде широкий лоток, потряхивал его, споласкивал через край. Золотой песок и самородки желтели уже сквозь смываемые шлихи на дне лотка. Это были те самые самородки, которые бросил Ветлугин.
– Пожалуйста сюда, Анна Сергеевна, отсюда виднее, – предупредительно обратился Савушкин, расталкивая острыми локтями своих тоже сразу отмякших, подобревших товарищей. – Сбили они меня с толку. Этакий рёв подняли! Известно, народ неучёный, несознательный! – и Савушкин так улыбался, синенькие глазки его так ласково лучились, как будто совсем не он орал на Анну какой-нибудь час назад.
27
– Какая страшная вещь – сомнение! – сказала Анна Ветлугину, идя, с ним по соседнему участку, где другие бригады старателей укладывали трубы для гидравлических работ.
– Да, когда люди сомневаются в чём-нибудь, они не хотят работать, – сказал Ветлугин, – зато какой подъём вызывает у них соревнование с чужими успехами в работе! В личной жизни наоборот: сомнение в себе заставляет человека стремиться к совершенству, а ревность только озлобляет и унижает его. – Ветлугин помолчал, присматриваясь к неторопливо работавшим старателям. – Вот они будут завтра завидовать тем, которые на гидровашгерте, и эта зависть подхлестнёт их на большие дела. А представляю, что будет вот с этим дядей, если его милая потянется к другому. Он, наверно зашибёт их обоих. Ну, вот вы сами... – неожиданно сказал Ветлугин. – Что бы вы сделали, если бы приревновали серьёзно?
– Зарезала бы, – мрачно пошутила Анна и спросила в свою очередь. – А вы?
– Я бы сам зарезался.
– Отчего же сам?
– Оттого, что мне не дано права...
– Зарезать? – дерзко перебила его Анна.
– Нет... Любить.
– Любить для того, чтобы зарезать! – сказала Анна в печальном раздумье. – Почему же у нас не остаётся благодарности за утраченное счастье? Или мы мстим за то, что нам дали возможность изведать его? Нет! – с горестным увлечением, точно раскаиваясь в чём-то вскричала она. – Это просто потому, что мы ещё не умеем жить. Ревность – это же такое огромное чувство, что оно не может... не должно унижать человека. Оно так же, как любовь, нет, ещё сильнее, должно толкать человека на хорошее, чтобы он мог стать лучше, умнее, красивее, чем тот, на кого его меняют.
– Это опять рассуждения, – со вздохом сказал Ветлугин. – Любовь слепа: её ничем не удивишь: ни умом, ни хорошими делами, – поэтому так и зла ревность.
– Вы за старое?
– Да, я, как Лютер: «Стою на том и не могу иначе».
– Ну, бог с вами.
– Аминь, – закончил Ветлугин грустно и остановился возле двух трубных обогатителей, только что сгруженных возле будки землесоса. – Вот они, любезные! Теперь старатели начнут греметь.
– Я думаю, что мы вылезем из прорыва, если пустим в ход всё, что у нас имеется... до наших сердец включительно, – ответила Анна с острой усмешкой.
28
– Мы выедем завтра утром, а инструмент и трубы для буров отправим вьюками сегодня же, – сказал Андрей, поглядывая то на карту, прижатую рукой Ветлугина, то на него самого. – Чулкова я беру с собой, хотя он необходим на Долгой горе и на россыпи по Звёздному: вдвоём мы быстрее и лучше определим места новых разведок. Он вернётся недели на две раньше меня, но если тут что-нибудь потребуется... на рудной... я вас очень прошу о содействии.
– Ну, само собою разумеется, – сухо ответил Ветлугин.
Сейчас всё в Андрее раздражало его, особенно это беспокойство о пустой, убыточной работе.
– Конечно, я прослежу, – добавил он, нисколько не смягчённый мыслью о предстоящем отъезде Андрея.
Да, он сделает всё от него зависящее, чтобы работа на Долгой горе велась так же, как и при Чулкове и при Андрее. Пусть сама действительность докажет им, что они ошибаются.
Но от успеха разведки зависела теперь вся жизнь предприятия. Ветлугину представилось мёртвое молчание над занесёнными снегом отвалами и ямами, вмёрзшие в лёд колья разломанных плотин, звериные следы у редких бараков, пустых и чёрных, сиротливо глядящих слепыми провалами окон на тайгу, снова наступающую на них с окрестных гор. Зарастут порубки густым лесом, затянутся высокой травой, только поближе к воде под кустами ив и гибкой вербы останутся навсегда, как глубокие шрамы, следы земляных работ. Вот судьба всякой россыпи после вспышки лихорадочного оживления. Рудное золото – это не то. Это на долгие годы.
Ветлугин был зол на Андрея за его увлечение Долгой горой и за увлечение им, Андреем, Валентины. Но, осуждая Андрея за первое, Ветлугин всё же понимал его, а зато за второе он никак не мог его простить, хотя и сознавал, что Андрей здесь совсем не виноват.
«Как это странно сказала Анна Сергеевна, что ревность должна толкать людей на хорошие дела!» – вспоминал Ветлугин.
Глаза его были опущены на карту того района, в который собирался ехать Андрей. Карта пестрела отметками о работе геологической поисковой партии. Топограф, составивший её, был артистом своего дела. Ветлугин представил, как этот топограф лазил по глухим чащобам, по кручам сопок, как он смотрел в золотой глазок нивелира и как взлетали перед ним со своих токов тетерева, озлобленно дравшиеся на светлых опушках.
«И у нас такое же, как у этих петухов!» – подумал Ветлугин.
Пальцы его слегка дрожали, он прикрыл их ладонью другой руки, напряжённой и сильной, прямо взглянул в лицо Андрея:
– Вы можете ехать спокойно. Я всё сделаю, как нужно.
От Ветлугина Андрей прошёл в кабинет Анны. У неё сидела целая компания матёрых таёжников. Увлечённая жарким, весёлым разговором, Анна только мельком взглянула на Андрея. Он постоял и сел, прислушиваясь, о чём шла речь.
Анна предлагала старателям возобновить заброшенную рудную штольню, заваленную оползнем года четыре назад. Старатели рядились об условиях кредита, напирая на то, что штольня-де была оставлена из-за слабого содержания золота, а потом уже обрушена и взять её теперь в отработку – всё равно, что разведать заново.
Андрей слушал, не сводя взгляда с внимательного и улыбающегося лица жены, с её крупных рук, листавших подшитые в папке бумаги. Он хорошо знал её деловую манеру. И сейчас, видя тактичность и напористость, с которыми она уговаривала целую артель здоровых, краснолицых, видавших виды мужчин, он испытывал смешанное чувство гордости за неё и обиды за то, что она побоялась поддержать его в трудную минуту.
Разговор с нею о предстоящей поездке еще более укрепил в нём эти чувства.
«Сильная... и чёрствая какая-то... – думал Андрей, отчуждённо глядя на неё и тут же почему-то вспомнил Валентину. – Та тоже по-своему сильная, но очень уж одинокая. Грустная всё-таки у неё жизнь!»
С этой мыслью Андрей вышел от Анны и неожиданно в коридоре столкнулся с Валентиной.
Они поздоровались молча и, не найдя, что сказать, в замешательстве остановились.
– Я уезжаю, – сказал Андрей, неловко прерывая молчание. – Завтра с базы уходит пароход, и я уезжаю в тайгу.
– Да? – сказала Валентина, ласково улыбаясь.
– Уезжаю на целый месяц, – настойчиво повторил он, глядя на глубокую нежную бороздку над её приподнятой губой, на строгую тень её ресниц, тонких и длинных.
– Даже так? – сразу опечаленная, сказала Валентина. – На целый месяц!
29
Чувство странной тревоги не покидало Андрея до вечера. Он сам не мог понять, радостно ли было ему, грустно ли: так быстро менялось в нём всё, то вспыхивая, то тускнея, как облачный ветренный день. Очень серьёзный, почти мрачный, сидел он в своей конторке, заваленной образцами пород и рулонами кальки. Новая канцелярия разведочного бюро в здании приисковой конторы ещё не была отделана, но беспорядок в душном, низеньком помещении впервые резко, даже оскорбительно бросился в глаза Андрея. Он смотрел на всё это и вдруг неожиданно улыбался, а агент по техническому снабжению, маленький, мяконькии человек со странно оттопыренными локтями, принимая улыбку на свой счёт, недоумевающе замолкал, но тут же снова начинал шевелить бесформенными мягкими губами, сообщая о том, что выдаётся со склада для разведочной партии.
Андрей, не перебивая, слушал его, но думал о том, как непохож этот мяконький, деликатный человечек на шахтёров, таких широких и шумных в своих просторных спецовках, и о том, как скучно жить вот этакому слабому и некрасивому.
Безотчётная улыбка вспыхивала в глазах Андрея и тогда, когда он наблюдал, как рабочие и конюхи разведочной партии завьючивали лошадей у склада, и тогда, когда он вечером шёл домой.
– Ты уезжаешь? – спросила его Маринка. Она обняла его колени и, печально моргая, посмотрела на него снизу. – Мама не даёт мне укладываться. Я хотела помогать ей, да просыпала бритвенные порошки. Такие мыльные порошки... И она сказала: «Ты всё мешаешься, ты всё путаешь». Почему ты молчишь, папа? Попроси её хорошенечко. Я так люблю укладываться.
– Мы будем все вместе, – сказал Андрей растроганно и смущённо.
Он взял Маринку на руки, посмотрел в её серые глаза, опушённые такими блестящими, тёмными ресницами, – это были его глаза, но ещё по-детски округлённые и яркие.
– Мы будем вместе, – бормотал Андрей, идя с нею по комнатам. – Где она, эта наша сердитая мама? Почему она мешает нам просыпать мыльные порошки?
Анна стояла на коленях перед открытым чемоданом, из которого она перекладывала в другой, поменьше, плотно заутюженное белоснежное бельё.
– Вон там... – Маринка показала на край ковра. – Там я зацепилась и уронила мыльную перечницу. Я же хотела поскорей!
– Нет, ты зацепилась потому, что никогда не смотришь под ноги, – сердито возразила Анна.
– Ты собираешь меня, как на курорт, – сказал Андрей, неприятно задетый раздражением жены, поняв, что она раздражена потому, что ей приходится заниматься такими мелочами, как сборы его в дорогу. Это его обидело, и он подумал: «А разве я не разделяю вместе с нею домашние заботы?»
– Зачем такое бельё? Положи трикотажное, – попросил он хмуро.
– Сейчас жарко, – и Анна заслонила от него чемодан обеими руками. – Я же знаю! Ты сам будешь доволен. Трикотажного я тоже положила две пары.
– Сколько же всего?
– Пять пар.
– С ума сошла ты, Аннушка! – уж мягче сказал Андрей. – Я ведь еду только на месяц.
– На целый месяц! – вырвалось у неё, и лицо её приняло выражение нежной грусти.
Андрей присел рядом с нею.
– Ты лучше распорядись насчёт ужина, а мы с Маринкой здесь живо всё устроим.
– Правда, мы всё устроим, – обрадовалась Маринка.
– Вы уж устроите! – с сомнением сказала Анна.
Но они действительно собрали и уложили всё очень быстро. После этого Андрей начал заряжать патроны для своего охотничьего ружья – тоже интересное для Маринки занятие, в котором всегда можно принять самое деятельное участие.
– Пыш-ш... – шептала Маринка, вынимая гибкими пальчиками очередную «штучку». – А что, он тоже вылетает из ружья?
– Вылетает, – рассеянно повторил Андрей. – Что вылетает, Марина?
– Пыш... Ну вот этот лохматенький, – и не дожидаясь ответа, она спросила ещё: – А когда гремит, это сам патрон вылетает, да?
– Да.
– Или, может, одни дробины? – допытывалась она, не доверяя уже рассеянным ответам отца. – Может, одни дробины, без патрона, да?
– Да.
– Какой ты, папа! Тогда уж лучше всё сразу и вместе с пыжом?
– Вместе, – кивнул Андрей, быстро крутя машинку.
Маринка отодвинулась, обиженная. Она ещё посмотрела, как ловко завёртывала машинка внутрь мягкие края патронов, и вдруг насторожилась:
– Там кто-то пришёл. Я только посмотрю...
Андрей зарядил последние гильзы, начал складывать их в мешочек из серого сурового полотна.
– Восемь... двенадцать... – считал он тяжёлые пары, – двадцать три...
– Там Валентина пришла, Ивановна, – сообщила Маринка, весело влетая в комнату. – А сейчас можно ужинать. Там, на кухне, какие-то колобки хорошие.
30
Валентина сидела возле Анны, торопливо починявшей прорванный рюкзак.
– Вы никогда не бездельничаете, – говорила она. – Вы каждую минуту заняты. Право, вы всегда заняты, – повторила она почти с завистью.
Рука Анны нетерпеливо дёрнула и порвала снова заузлившуюся нитку.
– Ну вот, – с досадой прошептала она. – Всегда так, когда торопишься! Какие-то узлы противные. – Она искоса взглянула на Валентину, и, ожесточаясь, промолвила: – Всё-таки эти домашние занятия страшно связывают, столько времени тратишь, и мозги засоряются всякой чепухой. Иногда я прямо задыхаюсь, – продолжала она, опять взглянув на Валентину недобрым, горячим взглядом. – Хочется стряхнуть это с себя и идти, дыша полной грудью, – с минуту Анна шила молча, прислушиваясь к тихо звучавшим голосам мужа и дочери; лицо её постепенно прояснялось.
– Нужна большая любовь, чтобы охотно заниматься этим, – добавила она и покраснела, вспомнив, что точно такие же слова она сказала вчера Андрею, когда ей пришлось отложить свои дела, чтобы помочь ему отыскать запонки.
После долгих поисков она нашла эти запонки в игрушках Маринки, молча отдала коробочку Андрею и торопливо ушла к себе. Сейчас ей ясно представилось его неподвижное лицо и отчуждённый взгляд.
«Он обиделся, – сказала она себе, сожалея о том, что обидела его. Потом она была занята до поздней ночи, а утром просто забыла об этом. «Да и он, наверно, забыл», – подумала она, представив сразу всю свою и его занятость и незначительность «конфликта». Не объясняться же особо из-за каждого слова и движения!
– Если хотите, поедемте под выходной день с нами... со мной и Маринкой в дом отдыха, – сказала она Валентине. – Тогда вы увидите, каким лодырем я могу быть.
– А вот я и папа, – объявила Маринка. – Мы набивали в патроны, а потом умывались.
– Ты не даёшь папе отдохнуть, Марина.
– Так он же не отдыхал! Когда он отдыхает, я хожу на самых цыпочках... Мы умывались и надевали новый галстук. Самый красивый галстук.
Андрею стало неловко и от слов дочери и от того, что он не знал, здороваться ли ему ещё раз с Валентиной. После заметного колебания он подошёл к ней.
«Она теперь даже кокетничать не может, – заметила про себя Анна, собирая в кучу приготовленные вещи. – Она смотрит на него испуганно и преданно, как девочка. Господи, неужели опять она будет сидеть весь вечер!»
Но Валентина не засиделась на этот раз и даже не осталась ужинать: ей слишком трудно было владеть собой.
– А я вашей собачке косточек приготовила, – умилённо сказала ей Клавдия, когда она собиралась уходить.
Валентина взяла у Клавдии тяжёлую мисочку, потом обернулась к Андрею, охваченная горестным и нежным волнением, и снова, как в конторе утром, молча посмотрела на него.
Клавдия на кухне, остро блестя глазами, вытирала о фартук чистые сухие ладони. Умильное выражение на её лице сменилось озлоблением.
– Бессовестная! – прошипела она и по-ребячьи показала острый язык! – Вот тебе! Вот!.. – и она энергично потрясла сухонькими кулаками-кукишками.
