Текст книги "Товарищ Анна"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
36
Вернувшись домой, Ветлугин долго ходил по своим пустым и чистым комнатам и думал о словах Анны.
«Хороший ремесленник!» Не тот мастер, что с весёлой искоркой на смекалистом лице мудрит у станка, по-новому пристраивая вещь к жизни, для пользы и красоты человеческого общежития. Тот мастер – сродни художнику: он так же знает все муки и радости творчества. Сколько же творческих сил пробуждено в народе, если нет такой отрасли труда, которая не выдвинула бы в общем подъёме мастеров-новаторов, чьи имена гремят по всей стране. Всё движется, всё растёт и второй год невиданные урожаи приносит земля от Чёрного моря до берегов Тихого океана.
Хороший ремесленник! Это тот, про кого говорят «золотые руки»: на что ни посмотрит – всё сделает. Не придумает сам нового фасона, но уж если стачает сапоги или выточит по образцу деталь, то играет, светится вещь, как игрушка, и всякий огладит её, взяв в руки. Да, уж если быть ремесленником так таким, чтобы не плестись за старыми образцами, не тащиться в хвосте событий сереньким обывателем.
«А я?» – с пристрастием пытал себя Ветлугин.
И ему представились подземные работы рудника, где он только что был с Анной. И надземные работы он вспомнил: драги и агрегаты электростанции, и фабрику рудную, и даже тот древний мотор на подвесной дороге, который он с такой весёлой яростью отремонтировал и пустил весной. Ладно шло дело и его рук!
«Вот теперь Долгую гору принимаем у разведчиков, Такое золото! – Ветлугин подумал о двух иностранных инженерах, приезжавших на-днях с работниками треста. – Как они смотрели. Ка-ак смотрели! – Ветлугин неожиданно улыбнулся. – Они бы за концессию здесь голову друг дружке оторвали».
В спальне Ветлугина, на полу, широко распласталась бурая шкура лося – подарок Валентины. Шкуру эту привёз из тайги старатель, муж Марфы, у которой Валентина принимала ребёнка. Ветлугин вспомнил, как обижался таёжник, когда Валентина отказалась принять подарок и как, наконец, с общего согласия, шкура была передана ему, Ветлугину. В его большой квартира ей нашлось место.
Это была вещь, к которой прикасались руки Валентины. Как они гладили и теребили этот густой мех!
Ветлугин постелил на него простыню, потом убрал её и взял с кровати только тёплый плед и подушку. Но прежде чем устроиться на полу, он пошёл на кухню, принёс беремя дров и затопил печурку, поставленную в углу спальни: в комнатах было по-осеннему сыро.
Он долго лежал, закинув за голову руки, глядя на пламя, игравшее в прорезах печной дверки, потом встал и, вынув из ящика письменного стола объёмистый конверт, сунул его в печку. Это было его, написанное под настроение, завещание миру...
37
Недалеко от шахтового копра, на разъезженной тракторами-тягачами дороге, Анна встретила пару влюблённых: девушку-бадейщицу и молодого забойщика. Придя задолго до начала смены, они «меряли» расстояние между навалом крепежного леса у копра и шахтовой конторкой. Он, знатный забойщик, шёл, захватив в свою ладонь и утянув в карман пиджака озябшую руку девушки. Потом он бережно взял и вторую её руку и так, точно танцовать собрался, медленно вышагивал по ухабам. Девушка шла с доверчиво запрокинутым к нему лицом, он наклонился к ней с наговорами, и можно было подивиться, как они не спотыкались, точно поддерживал их густеющий сумрак.
Они поцеловались на ходу, не замечая приближающейся Анны, и она разминулась с ними, прямо посмотрев в их счастливые лица. Эта молодая радость напомнила Анне о её собственном несчастье. Воспоминание о другой паре может быть так же бродящей в потёмках, обожгло её, как соль, брошенная на свежую кровоточащую рану.
Анна замедлила шаги и, прежде чем войти в длинный, уже утеплённый к зиме сарай над промывальным прибором – кулибиной, оглянулась на пару, которая потревожила её.
«Что же, хорошее чувство – влюблённость!» – подумала она, и снова со всей силой поднялась в ней горечь обиды и утраты...
– Не надо! – сказала она решительно, глядя в упор в лицо неизвестно откуда возникшего смотрителя.
Она уже несколько минут стояла в «тепляке» над промывальным прибором шахты и, не видя, глядела на мутную воду, мелко бурлившую перед ней по деревянным решёткам.
– Нет, надо, конечно! Можете приступить! – сказала она, спохватываясь, вспомнив о назначенной съёмке золота.
Кулибина... её ящичные желоба тянутся от шахтового копра отлогими ступенями на десятки метров. Здесь промываются пески с россыпным золотом. День и ночь заваливается на кулибину эта размельчённая естественным разрушением порода, поднятая из забоев шахты, день и ночь падают на неё потоки воды. Краснощёкие девушки в ярких косынках стоят с гребками по обеим сторонам промывальных колод, переворачивают и отбрасывают валуны, разбивают вязкие комья.
– Вот посмотрите, Анна Сергеевна! – с улыбкой торжества заговорил смотритель и поднёс на отяжелённой ладони гладко обтёртый крупноноздрястый самородок. – Сегодня девчата нашей смены сняли с валунами с решётки. Сразу заметили. Вон какой чистый да жёлтый! Так и засветил, как месяц ясный, когда отмылся.
– Килограмма три будет? – спросила Анна, машинально беря самородок и так же равнодушно взвешивая его на руке.
– Два семьсот!
Тем временем прекратилась подача воды, работницы подняли со дна желобов решётки, ворсистые коврики, и начался сполоск. Бережно смывались с плотно сбитых досок на лотки чёрный тяжёлый песок-спутник, железняковый шлих и золото, золото, золото...
Анна стояла у железного бака-зумпфа, где делалась «доводка» – шлих отмывался от металла. Рекордная съёмка была сделана, что-то нужное доказывалось этим, а что Анна вдруг забыла и стояла, как иностранка на шаманском обряде, не понимая, зачем так суетились, шумели и радовались окружавшие её люди.
«И мне бы вот так! – додумалась она, наконец. – Отмыть бы, отделить всё лишнее, зря отяжеляющее душу».
38
Два раза поднимала Валентина руку, чтобы постучать в дверь, и оба раза медленно опускала её. Что, если Андрей не один? Что она скажет ему при других и что подумают, если увидят её у него в такое позднее время?
И всё-таки она постучала и, не ожидая ответа, тщетно пытаясь ещё найти предлог для посещения, открыла дверь и вошла.
Андрей был один... Он сидел за столом вполоборота к двери и писал. Перед ним было столько бумаг...
– А-а! – только и произнёс он и улыбнулся невесело.
Валентина молча смотрела на него. Побеждая обиду, с новой силой поднималось в ней чувство любви к нему, и лицо её, пытливо обращенное к нему, всё светлело. Идя сюда, она была уверена, что она идёт только для того, чтобы объясниться и гордо заявить Андрею, что он может считать себя свободным, но теперь это казалось ей невозможным.
Андрей, смущаясь и жалея её, отложил карандаш, протянул руку вверх ладонью. Он всегда протягивал ей руку так... вверх ладонью, открыто.
Она сразу почувствовала принуждённость в его обращении, но ей и самой было неловко: между ними – стол, заваленный бумагами, а за стёклами окон мерещились в темноте любопытные взгляды.
– Почему ты не пришёл тогда, вечером? Я ждала до двенадцати часов... Я так боялась одна в лесу, – заговорила Валентина быстро. – Ты бы мог позвонить уж столько раз, – закончила она топотом.
– Работаю, – пробормотал Андрей, неловко усмехаясь; он понимал, что это – плохое оправдание, но и не пытался придумать лучшее. – Столько работы, что голова кругом идёт.
Не мог же он рассказать Валентине о сцене с Маринкой, после которой он не пришёл к ней, и о том, что Анна скрыла от него самого?! И ещё он не мог сейчас сознаться ей, что потухла в его душе живая радость чувства к ней. Он был жалок в своём неумении хитрить и эту растерянность Валентина поняла как оскорбительное пренебрежение. Оно сразу прибило её. Она даже не смогла рассердиться.
– Работа, да, работа... – произнесла она едва слышно, вытянула из сумочки тонкий платок, вытерла им увлажнившиеся вдруг глаза и молча вышла из кабинета.
Уборщица мыла в коридоре пол. За распахнутыми дверями канцелярий таращились пустые стулья. Пахло мокрым деревом и пылью. Веник из прутьев валялся под порогом; выходя, Валентина споткнулась о него. Дверь за нею стукнулась глухо: точно оборвалось что-то.
На ступеньках крыльца Валентина неожиданно столкнулась с Анной. С минуту они смотрели друг на друга и разошлись молча.
Эта встреча встряхнула Валентину: мысли её прояснились.
«Он, наверно, давно хотел развязаться со мной, – подумала она с острой жалостью к самой себе. – Ну, разве это любовь? Ну, где же тут любовь? – Валентина криво усмехнулась. – Может быть, завтра он удостоит меня своим посещением. Неужели я опять всё прощу?»
Валентина тихо шла по улице. Спешить теперь было не для чего, но когда она увидела свой дом, окна своей комнаты, то сразу заторопилась. Она взбежала по ступенькам, на ходу разыскивая в сумке ключ. Руки её тряслись, и она ещё долго возилась над замком, но только вошла, только прикрыла дверь, как сунулась на диван и начала рыдать так горестно и торопливо, точно боялась, что ей помешают выплакаться. Тайон подошёл к ней, недоуменно ткнулся мордой в её колено. Ему хотелось выйти, и он повизгивал, поглядывая то на хозяйку, то на дверь.
– Пошёл от меня! – крикнула Валентина. – Тебе только бы бегать! Ты же ничего не понимаешь, жирная, ленивая тварь!
Если бы к ней пришёл Андрей, чтобы утешить её, она так же оттолкнула бы его. Подумав об этом, Валентина заплакала ещё пуще: несмотря на всю жестокость оскорбления, она ждала и хотела прихода Андрея, и сознавать это теперь было особенно тяжело.
Наплакавшись вдоволь, она откинула с потного лба перепутанные пряди волос, выпустила собаку и в мрачной задумчивости начала ходить по комнате.
«Неужели мало ещё страданий было в моей жизни? – спрашивала она себя, уже лёжа в постели. – И он всё знает о моей трудной жизни, он сочувствовал мне, и он же добивает меня! И как это легко живут другие: сходятся, расходятся, снова сходятся – и никаких терзаний! Почему же у меня всё ложится на душу новым камнем? Счастлив тот, кто постоянен в любви, я как хотела бы я быть постоянной!»
39
«Что же случилось с ним? – гадала Валентина, на все лады перебирая одно и то же. – Отчего он не придёт и не скажет мне прямо?.. Что он? Боится, хитрит? Как это всё на него не похоже!»
Валентина несколько раз звонила Андрею по телефону после своего последнего посещения. Один раз дозвонилась, но он так сухо разговаривал с ней, что она не выдержала и первая положила трубку. Ясно: он был не один. Она ждала после этого звонка от него, нарочно задерживалась после работы в больнице, а он не звонил. Он точно забыл о их любви.
Валентина сидела в светлой комнате, смётывала клинья парашюта, прижимая материю коленом к краю стола. Рядом на столе ловкие женские руки собирали цветок из лепестков коричневой бумаги.
«Роза, – рассеянно подумала Валентина. – Что же такая грубая? Нет, не роза», – решила она через минуту, снова взглянув на работу соседки.
Валентине показалось даже, что женщина просто забылась, прибавляя всё новые и новые лепестки на проволочный стебелёк, она уже хотела вмешаться, но вспомнила, что будет лес, медведь и зайцы и, значит, розы совсем не нужны. Нужно вот это: еловые шишки, парашюты, пилотки, и ещё нужно... до боли в груди нужно увидеть Андрея.
«Может быть, он заболел?» – думала Валентина и тонкими пальцами без напёрстка, то и дело накалываясь, с ожесточением гоняла иглу сквозь яркую ткань.
Парашют голубого цвета с жёлтой каймой... Этот один большой, а ещё будет много мелких, разных цветов, которые спустятся все разом. Валентина пошарила под пёстрыми лоскутьями, разыскивая ножницы...
Ох, если бы она могла среди этого весёлого ералаша на столе увидеть маленькую, маленькую записочку! Но некому её подсунуть, а главное – некому написать: ведь если Андрей заболел, то об этом в больнице было бы известно, значит он просто не хочет... Вчера вечером в его домашнем кабинете долго-долго горел свет, и Валентине так хотелось позвонить ему, но она побоялась, что ответит Анна.
– Какие они счастливые! – сказал радостный голос в женской группе по ту сторону стола, там что-то клеили, звякая ножницами и шурша бумагой. – Вся страна сейчас знает и любит их!
Валентина тоже интересовалась судьбой якутских лётчиц, которые доставили продукты и медикаменты группе моряков Северного пути, но, возвращаясь, сами потерпели аварию. Их вместе с самолётом отыскали в тайге охотники из племени юкагиров. Это было такое радостное событие.
Валентина руководила подготовкой большого детского утренника, где будет целое авиапредставление, она помогала готовить костюмы, но все это раньше так увлекавшее её шло сейчас само собой, помимо её сознания.
«Неужели всё кончено между нами?» – подумала Валентина.
Она громко вздохнула, подняла голову и увидела Маринку, которая стояла у стола и любопытно всматривалась в то, что мастерили женщины. Валентина положила своё шитьё, ловко пробралась между стульями, заваленными накрахмаленной марлей, раскрашенными картонами, пёстрыми детскими костюмами, цветной бумагой, и остановилась перед девочкой.
– Здравствуй! – сказала она, волнуясь, как при встрече с взрослым человеком, и обеими тёплыми ладонями приподняла личико Маринки.
Снизу поглядели на неё весёлые, ясные глаза, но тут же всё лицо Марины густо покраснело, и она потупилась, перебирая свои маленькие пальцы.
– Здравствуй, – повторила Валентина и, наклонясь к девочке, поцеловала её. – Разве ты уже забыла меня? – спросила она тихонько, опускаясь перед ней на корточки, лаская её взглядом. – Нет, не забыла? Почему же ты дичишься меня? Ты что, посмотреть пришла, как мы работаем?
– Нет, – еле слышно сказала Маринка и ещё больше покраснела. – Я просто так...
Смущение ребёнка передалось женщине, она почувствовала себя неловко.
Новые, из светлых дранок корзины стояли тесно одна к другой на трёх шкафах вдоль стены. В корзинах было свежее печенье для утренника. На сдвинутых табуретках, на чьих-то розовых подушках, покрытых белыми полотенцами, лежали горячие, зарумяненные, пышные бисквиты, и толстая красивая повариха из детского сада хлопотала над ними, отставляя свои пухлые, белые, с ямочками локти. И вдруг эти круглые бисквиты начали дрожать и двоиться в глазах Валентины, и всё задрожало, поплыло: и полотенца, и голые локти поварихи, и светлые дранки корзин... Слёзы что ли, навернулись на глаза? Валентина ещё раз взглянула на опущенную голову Маринки и отошла, с трудом переводя дыхание.
«Это Анна настроила её против меня! И он... Неужели ему хотелось только встряхнуться со мною? Не слишком ли дорого приходится платить за такую прихоть? – Валентина взяла свою работу и так близко поднесла ее к лицу, точно хотела закрыться ею. – Он пожалеет об этом», – сказала она себе, машинальным движением разыскивая и вынимая иголку.
40
Через день, после утренника в детском саду, Валентина встретилась с Ветлугиным возле конторы. В последнее время они даже не здоровались, но он явился к ней по первому зову. Она не думала о том, что опять обнадёживала его своей радостно сияющей улыбкой, ей нужно было только, чтобы все видели, как ей весело с ним. Нужно было, чтобы об этом узнал Андрей. Анна, наверно, передаст ему... Пусть и ему станет больно.
– Куда мы пойдём? – спросил Ветлугин, боясь верить её оживлённому взгляду.
– Куда хотите, только не домой. Пойдёмте к реке, в лес, на гору. Мне хочется побродить сегодня. Смотрите, какой день, совсем как парашют, который мы сегодня спустили: голубой, голубой, а эти горы – жёлтая кайма... Правда, сейчас теплее, чем утром? Утром я проспала немножко и в сад бежала бегом, и мне не было жарко...
Валентина расстегнула пуговицы осеннего пальто и ласково взглянула снизу в лицо Ветлугину. Он ответил ей очень серьёзным взглядом. На мгновение она смутилась: имела ли она право играть с ним, зная его отношение к ней? Но тут же на лице её появилась заносчиво-пренебрежительная гримаска. Пусть, ему всё равно не будет больнее, чем сделали ей. Пусть это всё отольётся хотя бы на нём. Мужчины не хотят попадать в смешное положение, но сами не избегают случая поставить женщину в трагическое.
«Подумаешь, какие щекотливые создания! Чуть что, они начинают бесноваться и корчиться от каждого слова. Им можно ревновать, нам – нельзя! Нам и любить воспрещается. Ненавижу!» – судорожно вздохнув, подумала Валентина, и глаза её и улыбка заблестели ещё ярче.
Так Валентина и Ветлугин прошли по прииску, миновали сумрачные вышки – копры шахт – и пошли прямо по траве, высушенной утренними заморозками. Теперь, когда их никто не мог видеть, лицо Валентины тоже стало серьёзным. Она совсем перестала смотреть на своего спутника. С ним просто было удобно итти, опираясь на его сильную руку, глядя на носки своих закрытых туфель, осторожно приминавших сухо шелестевшую траву. Итти и думать о своём, совсем от него утаённом.
– Вот, я давно хотел передать вам, – неожиданно сказал Ветлугин, краснея и смущаясь, как девочка. – Вот это... ваша косынка.
– Моя косынка? – спросила Валентина, удивлённая. – Ах, да... я потеряла её тогда, когда мы... ездили на Звёздный. – Она схватила косынку и, рассматривая её, сказала: – Сколько же времени она пролежала там... в лесу?.. – Глаза Валентины затуманились: как хорошо всё было тогда!
Она опустила голову и долго шла молча.
– Как странно, как страшно всё меняется! – сказала она вслух в забытьи.
41
– Посмотрите, Валентина Ивановна! – сказал Ветлугин, останавливаясь.
Валентина вздрогнула и осмотрелась, но ничего не увидела, кроме того, что они стояли на берегу речонки, блестевшей внизу, в глубоко пробитом ею каменном ложе. По берегу, как и везде, покачивалась высохшая трава, рыжел мошок и краснели прутья кустарника. Валентина села, спустила ноги с обрыва. Вид омута, темневшего под крутой излучиной берега, притягивал её. Она потрогала косынку в кармане. Тогда она совсем не заметила, где потеряла её: на дороге или там, где они с Андреем пили воду. Неважно это... главное было в самой возможности этой поездки, в счастливой жизнерадостности, которая переполняла тогда её, Валентину.
– Вы знаете, – тихо заговорила Валентина, – однажды я видела в таком вот омуте большую рыбу. Это было так странно, когда она проплывала внизу, – вода казалась прозрачной и лёгкой. Дайте мне что-нибудь, я брошу туда.
– У меня нет ничего, – сказал Ветлугин, ощупывая карманы, и пошутил хмуро: – Я мог бы спрыгнуть сам, чтобы доставить вам развлечение.
– Нет, не надо, – сказала Валентина, не сомневаясь, что он и в самом деле может спрыгнуть, и отодвинулась от края. – Что вы мне показывали давеча?
Ветлугин протянул руку над береговой поляной.
– Что? – переспросила Валентина с недоумением.
– Трава, – произнес он значительно и сел рядом. – Посмотрите, что делается с травой.
Валентина совсем отвернулась от реки, напряжённо-внимательным взглядом окинула берег. Лёгкий ветер колебал перед ней целый лес сухих травяных кустов, блекло-жёлтых, серебристых, коричнево-бурых, солнце холодно, ярко освещало их до самых корней. Валентина смотрела, не понимая, почти раздосадованная, пока новая красота не открылась её рассеянному сознанию: эти сухие травы покачивали головками, венчиками, прозрачными зонтиками, метёлками, колосьями, и каждый венчик, каждая метёлка поднимали над землёй полные пригоршни созревших семян. Мудрой и прекрасной казалась каждая травинка, щедро рассевавшая их на ветру. Вся поляна, осыпанная с краю серой крупой отцветшего курослепа, справляла праздник осеннего плодородия. С лёгкой улыбкой на полуоткрытых губах Валентина взглянула на Ветлугина.
«Я поняла, – сказала ему эта улыбка. – Но, – продолжали чуть сдвинутые её брови, – меня это совсем не трогает».
– Пожалуйста... – сказала Валентина вслух, – пожалуйста, поднимемся на эту гору.
Она первая встала и сначала тихо, потом всё быстрее пошла через колеблемые в осеннем цветении травы, через молодой лиственничный лесок, пустой и светлый на жёлтой от осыпавшейся хвои земле.
– Вы испортите на камнях туфли! – крикнул Ветлугин, догоняя Валентину у каменной россыпи.
– Подумаешь, важность какая!
– Хотите: я на руках унесу вас наверх?
– Вы всюду готовы жертвовать собой, – насмешливо упрекнула Валентина.
– Вы думаете, это трудно?
– Конечно, трудно. А главное – совсем не нужно. Вот если я упаду и сломаю ногу, тогда я сама попрошусь к вам на руки.
Они поднимались по каменистому склону, поросшему редкими кустами кедрового стланца. Справа открывалась перед ними долина прииска, слева, из-за волнистого косогора, росли им навстречу вершины других, неведомых хребтов.
– Выше! Ещё выше! – звала Валентина, задыхаясь от быстрого подъёма.
Неожиданно за горой с левой стороны раздалось два выстрела. Валентина не успела ничего сказать, как пара диких коз выскочила из-за каменного развала. Серо-жёлтые, белесоватые, как осенние травы, они замерли на миг, обратив к людям узкие на высоких шеях мордочки... Блестели пугливо их чёрные яркие глаза, вздрагивали большие уши. Прыжок... полёт... Тонкие ноги, как стальные пружины, еле коснулись земли – и снова прыжок. Только замигали белые пуховки задов.
– Бежим! Посмотрим! – крикнула Валентина и рванулась туда, где прогремели выстрелы.
Ветлугин бежал чуть в стороне, боясь налететь на неё.
В зарослях багульника, в узкой, ещё зелёной лощине, стоял Андрей. В нескольких шагах от него билась подстреленная коза. Она порывалась встать, выгибая шею, вся, дрожала, взрывая землю тонкими, точёными ножками. Кровь хлестала из её раны, пятнала густую светлую шерсть и тут же скатывалась на примятую траву, и трава багровела, прижимаясь к земле от тяжести.
Немного не добежав, Валентина поскользнулась и остановилась, подхваченная Ветлугиным. Андрей обернулся, взглянул на них. Суровое лицо его ещё более посуровело. Он молча кивнул им, осторожно шагнул и наступил сапогом на запрокинутую шею козы. Тихий, почти человеческий стон замер в воздухе, напоенном терпким запахом осени.
Валентина подошла к умирающему животному. Взгляд его налитых слезами широко открытых глаз был ужасен своим осмысленным страданием.
– Как вам не стыдно?! – проговорила Валентина и с гневом, даже с отвращением поглядела на Андрея. – Как вам не жаль!
– Не подходите близко, – нахмурясь, сказал Андрей. – Она ещё может ударить и перебить вам ноги. Я выслеживал их с самого рассвета, – добавил он, обращаясь к Ветлугину.
– И вам не жаль? – повторил тот слова Валентины, страдая больше от жалости к ней самой.
– Жаль, жаль! – угрюмо буркнул Андрей, – Если бы была эта «жаль», тогда и охоты бы не было!..
– Пойдёмте, я не хочу больше смотреть на это! – крикнула Валентина Ветлугину, истолковывая по-своему ответ Андрея, резко отвернулась и, не оглядываясь, пошла прочь.
