Текст книги "Товарищ Анна"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
16
– Ты понимаешь, что иначе я не мог...
Валентина молчала, опустив голову, нервно теребила снятую с руки замшевую перчатку. Она и Андрей сидели в уютной прибрежной котловине, обросшей по краю кустами жимолости и шиповника.
– Неужели ты не понимаешь, как мне тяжело!
Валентина ещё ниже опустила голову, пряча лицо, но Андрей увидел, привлечённый движением её рук, перчатку, которую она теребила, и то, что вспыхивало светлым блеском и тут же расплывалось пятнами на жёлтой замше: Валентина плакала.
Он был с нею... Он пошёл на всякие унизительные уловки, чтобы устроить это свиданье.
– Разве тебя не радует то, что мы вместе сейчас? Она ещё помедлила с ответом, и Андрей вдруг услышал надвигающийся шквал птичьего перелёта.
Прямо на них тянула стая гусей. Их было не меньше пятисот, и мощный плеск их крыльев прошумел, как буря, когда они взмывали все разом ввысь, заметив сидевших людей. Быстро удаляясь на фоне тускнеющего неба, стая извивалась огромной змеёй, то выравниваясь, то колыхаясь клубами. Неумолчно звучал в ядрёной свежести осеннего воздуха зовущий переклик голосов.
Андрей слушал, откинув голову, ноздри его раздувались.
Он вспомнил вдруг широкие розово-чёрные озёрные разливы, желтизну высоких болотных трав и то, как однажды, в такой же вот тускло-багровый, прохладный вечер, он нашёл у своего охотничьего шалашика Анну. Она оставила всё и прискакала к озёрам. Чувство испуганной виноватости охватило его, когда он увидел её, измученную, она сразу вся просияв, сказала: «Живой! Пороть тебя некому! Шестой день пропадаешь».
– Ты думаешь только о себе, – сказала неожиданно Валентина, поднимая заплаканное лицо; на нём было злое, ещё не знакомое Андрею выражение. – Ты думаешь только о том, что тебе тяжело. А мне легко?
– Я всё время думал о тебе, – искренне сказал Андрей, сразу весь обращённый к ней. – Я так тосковал о тебе...
– Конечно, ты приехал домой, к своему семейному очагу, – быстро продолжала Валентина, теперь уже спеша высказать то, что наболело у неё за эти дни, и пропустив мимо ушей уверение Андрея. – Я не имею никакого права упрекать тебя, но и спокойной оставаться не могу, когда ты – там, с нею!.. Это просто пытка. Я ненавидеть её начинаю.
Валентина взглянула в огорчённое лицо Андрея, и злость её исчезла. Ей стало стыдно и больно.
– Прости меня, – сказала она, порывисто обнимая его, – прости, я ничего не буду требовать. Только не забывай меня!
– Как могу я забыть? Но любишь ли ты меня по-настоящему? Я ведь тоже извёлся. Ведь я тебя целую неделю не видел.
«Что же тебе мешало притти?» – так хотелось возразить Валентине, но она только прошептала:
– Да, да, целую неделю!
Теперь ей хотелось одного: загладить то, что прорвалось поневоле, и в то же время она ощущала горький осадок оттого, что, вспылив, она лишь потеряла в его мнении.
– Я больше не стану упрекать тебя, – сказала она, снимая с куста легко отпадавшие, вялые листики и осыпая ими Андрея, лежавшего возле неё на сухо шелестящей траве. – Я постараюсь не ревновать тебя.
– Неужели ты думаешь, что я могу делить своё сердце между двумя? – спросил Андрей, облокачиваясь и положив на ладонь лицо. – Но ты пойми, насколько я связан! Я хорошо сознаю, какую ответственность несу перед тобой, но и Анну как-то... пощадить... надо.
Валентина вздохнула.
– Как хорошо было бы, если бы мы встретились лет десять назад! – задумчиво произнесла она.
Андрей промолчал. Десять лет назад он уже любил Анну. Хотел ли он вычеркнуть её из своей жизни в те годы? А пять лет назад? А в прошлом году?..
17
«Объявляться» Чулков приехал неожиданно. Даже Андрей, уже подготовленный к этому, растерялся, увидев, как ввалился в кабинет его старый приятель. Сам Чулков, хотя и старался напустить на себя небрежное спокойствие видавшего виды разведчика, не мог скрыть торжества, и скуластое лицо его так и расплывалось в улыбке.
– Вот, Андрей Никитич, – сказал он и, подмигивая, усмехаясь, покашливая, самозабвенно засуетился над привезенными им мешочками и пакетиками.
– Ну показывайте, показывайте, – говорил Андрей, тоже взбудораженный.
Вместе с Чулковым он начал высвобождать из обёрток образцы красноватого, ржаво-дымчатого и совсем белого кварца. Куски кварца были с тонким золотым накрапом, с блестками золота в изломах и сплошь спаянные золотом. А вокруг стола уже собирались сотрудники разведочного бюро, смотрели молча, только глаза и щёки у всех разгорались, точно озарял людей чистый блеск найденного ими металла. Они ведь тоже искали, эти топографы, геологи поисковых партий, геологи-разведчики, чертёжники, машинистка с бантом в белых девичьих косах. Находка, выложенная на стол, притягательная, как магнит, принадлежала им всем, она сразу подняла их над остальными работниками приискового аппарата.
Все молчали, а у крыльца конторы, у магазина, у шахтовых копров уже обсуждался вопрос о том, какую рудную фабрику будут строить на Долгой горе.
– Теперь загремим! – сказал Ковба Хунхузу, засыпая ему по такому радостному случаю добавочную порцию овса. – Ешь на здоровье. Теперь, брат, начнут нам подваливать всякого добра. А прежде всего народ к нам повалит. Это уж как водится. Он, народ-то, не станет разбираться, какое тут золото: рассыпное или рудное. Ему только бы золото!
Анна и Ветлугин узнали об открытии золота позднее всех: им сообщили по телефону.
– Да, очень богатое, – сдержанно ответил Анне голос Андрея.
– Поздравляю! – тихо сказала Анна. – Я тоже рада.
– Спасибо, – отозвался Андрей.
Потом в кабинет Анны влетел сияющий Ветлугин. Теперь и он гордился найденным золотом: разве не настоял он тогда, чтобы дать положительное заключение на весь сезон летних работ?
Только Анна осталась в стороне от общего торжества: ведь она больше всех протестовала против Долгой горы. Правда, об этом никто не напоминал ей, но она-то помнила и хотя не раскаивалась, но гордиться ей было нечем. Однако она вздохнула свободнее, огромная тяжесть свалилась с её плеч. Тупик, в котором находилось предприятие, был взорван, – только это... и только это радовало Анну.
– Пойдёмте посмотрим, – сказала она Ветлугину.
– Проходите, проходите, Анна Сергеевна! – вскричал Чулков, бросившись им навстречу.
В это время он чувствовал себя в кабинете Андрея совсем по-хозяйски.
Он осторожно раздвинул людей, толпившихся возле образцов, и, идя боком впереди Анны и Ветлугина, с таким видом подвёл их к столу, что не удивиться тому, что он хотел показать, было уже невозможно. Но Ветлугин и Анна удивились не из вежливости. Они, как и все остальные здесь, были захвачены могуществом, которое являло собой золото, блестевшее из каждого излома руды. Это было сказочное богатство. И это богатство они могли теперь от всего чистого сердца преподнести стране.
18
Красные до черноты, лежали на солнцепёке тяжёлые кисти брусники. От этих тёмных кистей-шишек лбище горы казалось кудрявым.
Анна смотрела на ягоды, раздавленные сапогами тех, кто шёл впереди, осторожно ступала по скользким листочкам, негромко говорила Чулкову:
– Сколько добра зря пропадает! Перебросьте-ка сюда на недельку человек сорок с лесозаготовок! Дайте им норму... ведра два-три.
– Три – много, Анна Сергеевна.
– На такой-то ягоде! Вооружите их совками – больше дадут. Ссыпать можно... в ящики. Зимой вывезем с обратным порожняком. – Анна помолчала, потом сказала доверчиво: – Я, когда была девчонкой, любила ягоды собирать. Меня «кабарожкой» звали на зимовьях. Знаете, коза такая есть – кабарга... Легко я по горам ходила.
Чулков стал рассказывать о своём, но Анна уже не слушала его. Она увидела себя девочкой-подростком. Платок всегда съезжал почему-то с её головы, гладко причёсанной в косу. Андрей любил дёргать её за эту косу Ох, и натрепала же она его однажды за такую грубую шутку! А потом они помирились... Он жил тогда у них только летам, пока в приисковом посёлке не открылась своя средняя школа. Каждую весну, вытянувшийся за время ученья, он вваливался к ним в барак с котомкой. В котомке были потрёпанные учебники – подарок Анне, которая одолевала их в течение года до следующей встречи, – пара белья, застиранного неловкими юношескими руками, да старое одеяло. Появление друга всякий раз казалось влюблённой девочке неожиданно прекрасным.
Анне вспомнилось далёкое осеннее утро. Деревья тонули в слоистой пелене тумана. Расплывчато рыжел над ними огнистый куст солнца, а настоящие кусты, у самой тропинки, мокрые от оседавшей мги, пламенели ярко, свежо, холодно. Мать Анны первая сняла с плеч берестяный короб, обтянутый оленьей шкурой. Они отдыхали: мать, Андрей и Анна. Они ели холодную варёную картошку с огурцами и чёрным хлебом...
Брусника была такая крупная, горы – такие синие. Деревянные пальцы совков покраснели от ягодного сока. Вольный ветер шёл по горам на юго-запад, к Байкалу, он разгонял туман, склонял траву в распадках, играл платком на плечах Анны. Они взбежали вместе с ветром на высокие скалы, Андрей и Анна.
Далеко впереди шумел Байкал, голубо-седой, мощный, дышащий пьяным разгулом.
Анна никогда не видела столько воды. Они посмотрели на шумящее море, друг на друга и поцеловались. Впервые он погладил её тяжёлую косу, Андрей.
Анна взглянула на него. Он шёл совсем близко от неё, но в его прямой спине, в уверенной походке чувствовалось отчуждение и равнодушие. Теперь и в радости он отдалялся от неё.
Анна повернулась к Чулкову, снова заговорила, стараясь отогнать тяжкие мысли:
– Мы ссыпали бруснику в кадки на зимовьях. Это в Баргузинской тайге. Кадки ведер на сорок. Зимой на санях вывозили их. Бывало, выбежишь в кладовку, стукнешь по бочке – ягода несмятая так и покатится, зашумит. Я любила принести её к чаю и облить мёрзлую мёдом... Вы любите с мёдом?
– Люблю, – сказал Чулков. – У нас на Лене тоже этак: осенью целыми артелями ездили по бруснику, с бочками, с ящиками.
Чулков сразу заметил нелады между Анной и Андреем и сам намеренно говорил много, чтобы «не бередить».
19
Около одной канавы Чулков остановился, заложил пальцы рук за узенький ремешок, лукаво подморгнул Андрею.
«Вот мы какие, знай, мол, наших!» – говорило всё его лицо.
Андрей понимающе кивнул и первым вошёл в канаву. Сухо-каменистая, просторная, с устьями шурфов, темневшими на дне её, тянулась она по горе. Именно здесь, в этой простой, свободно открытой канаве, находилось то, что объединило всех пришедших одинаковым волнением. По грубо сделанной лесенке они спустились в шурф. Оруденелая, точно ржавая кварцевая жила, прорвавшая древние граниты, была теперь вскрыта на глубину. В кварце светло блестело густо вкрапленное золото. Местами кварц пророс золотом, как жиром, прямо залился им. Рука человека разрушила породы, и в свежеразломанных кусках руды золото желтело особенно ярко, блестящее, холодное, шероховатое, с крючковатыми краями изломов. Такого золота ни Ветлугин, ни Анна, ни сами разведчики никогда не видели.
– Вот вроде этого было на Королонских приисках по Витиму, – заговорил Чулков, первым нарушая сосредоточенное молчание.
Притихший после всех радостных волнений, он почти с благоговением смотрел на «хитрую» жилу, которая так долго ускользала от него и его товарищей.
– Это ещё у старых промышленников, – продолжал он свои воспоминания. – Только там кварц был уже разрушен, выветрился, рассыпался в песок, и золото можно было просто выбирать. Самородки тараканами в щелях сидели... в скале. Старатели, когда хищничали, крючком их выгребали. Без всякого шума уносили шапками. Богатое золото было, слов нет, а до этого и тому далеко!
– Эх, что бы найти этакую жилу пораньше! – бормотал Ветлугин, рассматривая кусок руды.
Даже радость по поводу открытия не приглушила в нём неприязни и зависти к Андрею.
– Что бы вам денег-то давать нам побольше? – улыбаясь, укорил Андрей.
Как счастлив был бы он теперь, если бы над ним не тяготело предстоящее объяснение с Анной.
– Впору ведь было с подписным листом итти! – продолжал он насмешливо. – А теперь, небось, постараетесь как можно скорее выжить нас отсюда.
– Безусловно, – сказал Ветлугин, снова обозлённый этим нескрываемым торжеством. – Я рад душевно за свои денежки: не зря мы их вколачивали в эту подлую гору.
– Может, на завод развернёмся, – мечтал вслух Уваров, одобрительно блестя на Андрея своими карими, добрыми сейчас глазами: он был благодарен ему за его оправданное деловое упорство. – Как ты думаешь, Анна Сергеевна?
– Теперь можно думать, – сказала Анна. – Золото есть.
– Теперь-то уж оно есть, бессомненно, – подтвердил прямо-таки разнеженный Чулков. – Теперь-то оно от нас никуда не уйдёт. Теперь уже будем гнать да гнать и в глубину и по простиранию. Прослеживать будем. Жила что надо. Ровная, как апельсин!
– Вот уж придумал, – сказала Анна. – Апельсин же круглый...
– А пёс его знает, какой он есть. Слышал я, говорят такое.
Чулков лукавил: он отлично знал, что такое апельсин, но он любил прикинуться закоренелым таёжником, а кроме того, ему хотелось развеселить Анну. Несколько оживлённая богатым открытием, она сразу стала моложе да теперь ещё и смеялась, – значит, всё было как надо: и жила, и золото, и сами они все – хорошие люди.
– Лет через десяток вырастут здесь и апельсины, а яблоки – наверняка, – полушутя сказала ему Анна, когда они вышли из канавы. – Вот взять такой распадок на южном склоне, застеклить его сверху вроде ангара...
– Дорого обойдётся, – с сочувственной улыбкой возразил Ветлугин.
– Дорого? А что нам дорого? Люди у нас есть, золото есть, отчего же садам не быть?
– При здешних снегах никакое застекление не выдержит, а без теплиц ничего не выйдет, – сказал Уваров, с сожалением глянув на суровые хребты вокруг.
Ему тоже хотелось совершить что-нибудь особенно хорошее, радостное и значительное для всех.
– А вот у меня есть один... без всякой теплицы зимой ягодками пользуется, – сказал Чулков и, свернув с дорожки, приподнял корину, упавшую с сухостойного дерева. – Вчера я ещё заприметил, как он хлопочет....
На земле лежала кучками отборная крупная брусника, отдельно – стланниковые орехи и лесные колоски.
– Бурундук? – спросила Анна.
– Он самый, – подтвердил Чулков. – Утром это он вытаскал из норы. Немножко проветрит, просушит и обратно стаскает. Мудрый зверь! Много ли зараз за щеку возьмёт, а глядите, натаскал сколько!
– Я его ограблю немножко... для Маринки.
– Берите, берите! – обрадованно заговорил Чулков. – Орехов у него много. Я уж второй раз его высматриваю. А дочке интересно будет. Бурундук, мол, поклон послал с орехами.
20
Малоприметная дорожка, выбитая конскими копытами среди мхов и камней, вилась то по глухому лесу, то между скал, нагромождённых на открытых склонах. Далеко впереди ехал Андрей, потом Ветлугин, только Анна и Уваров ехали вместе, и всех их, двигавшихся гуськом, стало видно, когда они поднялись на голые просторы нагорья.
«Впору было с подписным листом итти», – припомнила Анна невесёлую шутку Андрея, отыскав взглядом чёрную точку, маячившую на краю каменистой пустыни. Очертаний знакомой фигуры она не различила. Неужели это Андрей один там, впереди?
В это время Хунхуз споткнулся, громко звякнув подковой. Анна натянула поводья. Она держалась в седле непринуждённо, как и три месяца назад, и, казалось, не было оснований тревожиться за неё в пути, но Уваров вдруг спрыгнул со своего коня и, забегая ей вперед, крикнул:
– Стой, Анна Сергеевна! Расковался твой разбойник!
Уваров подошёл к Хунхузу, сильной рукой захватил его ногу, поднял её и снял подкову, заломившуюся в сторону на одном гвозде.
– Может, возьмёшь на счастье? – пошутил он.
– Давай! – сказала Анна. – Я ведь и вправду суеверная. Не очень, а так чуть-чуть. Во всяком случае, все бабьи сплетни-присказки на памяти у меня... заговоры, привораживания, отгадки всякие... Слова-то, Уваров, какие подбирались! У меня бабушка слыла мастерицей зубы заговаривать, кровь останавливала, – продолжала Анна, выждав, когда Уваров сел на свою лошадь и двинулся рядом. – Помню, мне лет десять тогда было, принесли к нам из тайги охотника-медвежатника. Такой статный детина, добрый молодец, о таких только в песнях поют... А медведь поломал его страшно и кудри вместе с кожей спустил ему на лицо. Крови под носилками – целая лужа... а бабка вышла в сенки, глянула да и говорит: «Моё дело – кровь останавливать, а коли она вытекла, я над ней не властна». Он, охотник-то, тут же в сенках и умер.
– Ну? – спросил Уваров, с тревогой поглядывая на Анну.
– Ну, я, девчонка, испугалась, конечно. Ночью у меня озноб сделался и сон пропал. Этот охотник у нас бывал иногда и всегда посмеивался: «Подрастёшь, Анна, – замуж возьму». Дома дразнили меня невестой... И вот лежу я на печке с бабкой – на лавке одна спать побоялась, – сама плачу, дрожу вся. Жалко мне было охотника. Бабка меня с уголька взбрызнула, потом начала слова какие-то чудные наговаривать. И стало мне смешно, засмеялась я сквозь слёзы. А бабка говорит: «Ну, вот, теперь и его душеньке полегче. Не может душа терпеть, когда над её мертвым телом детские слёзы ночью проливаются. Слепнет она – душенька – и дорогу к райскому саду теряет». Интересная была у меня бабка, и так она верила во все эти присказки, что, слушая, не хочешь, да поверишь. Тогда же лечила она меня и от бессонницы своими, особенными словами...
– И действовало? – спросил, улыбаясь, Уваров.
– Ещё как!
– А к чему ты о бабке вспомнила?
– Да вот подкова... Хотя нет, не подкова. Не раз я бабку свою вспоминала в последнее время. Думала... не зря они, наши бабушки, выдумывали всякую всячину. Когда! душа горит... хочется её полечить чем-нибудь... словом таким, за сердце хватающим. Они и верили. Им-то нельзя было не верить. Им-то ничего больше не оставалось. А у нас... – Анна круто осадила коня и повернула его обратно. – Смотри, Илья, – сказала она.
Перед ними, как дно огромной реки, высохшей в незапамятные времена, лежала на глубине заросшая лесами долина ключа Звёздного. Горы, окружавшие долину, отлогие, если смотреть на них снизу, теперь вдруг выросли и теснили её со всех сторон, смыкаясь вдали неровными хребтинами. Стадо допотопных чудовищ, окаменевших среди вечного молчания. Ни жилья, ни дорог. Только на груде камней, на вершине гольца, сиротливо торчала вышка-тренога, поставленная геологами. Анне вспомнился рассказ Андрея о медведе, что три ночи подряд приходил, разламывал и опрокидывал эту вышку, пока её не установили крепко-накрепко.
– «Здесь будет город заложен!» – с шутливой торжественностью провозгласил Уваров, отыскивая глазами знакомый рельеф Долгой горы. – Правда твоя, Анна Сергеевна: то была присказка, а сказка только теперь начинается. Вот проведём сюда шоссе, явятся люди... тысячи людей с машинами, с цветами, с ребятишками. Недаром давеча толковали мы про сады. Будут здесь сады! Не райские, конечно, но такие, где живому человеку отдохнуть можно будет.
– Фабрику поставим! – в тон Уварову откликнулась Анна. – Миллионное строительство развернётся. Ты смотри, какое здесь сочетание природных условий: и лесу строевого непочатый край, и площадь по долине раздольная, и воды вдосталь... А на россыпи шахтовые работы... – Анна умолкла, глядя вниз.
Ей уже виделось, как поднимались из дремучих чащоб шахтовые копры, крыши домов вырастали среди островков бывшего леса, а выше всех вставали над долиной светлые корпуса фабрики. А там вон ляжет широкая лента шоссе. Мощная сеть электрических проводов опояшет горы...
«Ведь всё это Андрей!» – неожиданно подумала Анна, но тут же у неё возникла другая мысль: он уходит от неё!
– Всех переупрямил! – как будто угадав мысли Анны, сказал Уваров. – Я вот смотрю на эту дикую сторонку и думаю: какая жизнь здесь возникнет! Россыпь отработаем в два-три года, потом драги по ней пройдут – и всё, а рудник, да ещё с таким золотом – ведь это же целый переворот в тайге! Может быть, и центр приисковый сюда переведём. Целый жилой район вновь возникнет. Ещё одно белое пятно на карте исчезнет.
Уваров посмотрел на Анну и, заметив выражение беспокойства в её лице, но не совсем угадав его, сказал:
– Я ведь не скрываю, что уговаривал Андрея повременить с этим делом, и даже того не стыжусь, что в последнее время разуверился в нём. Говорить теперь другое – значит, обвинять себя в пакости. А мы просто боялись погнаться за журавлём в небе, у Андрея же в этой погоне вся цель была, весь смысл, и он, как настоящий, убеждённый в своей правоте работник, пошёл напролом и оказался прав. Честь и хвала ему за это!
– Да, конечно! – сказала Анна и отвернулась.