Текст книги "Переписка и деловые бумаги"

Автор книги: Антон Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 187 страниц)

Пишите мне возможно чаще ввиду моего исключительного положения. Настроение мое теперь не может быть хорошим, а Ваши письма отрывают меня от холерных интересов и ненадолго уносят в иной мир.

Будьте здоровы. Товарищу по гимназии Алексею Петровичу мой привет.

Ваш А. Чехов.

Буду лечить холеру по способу Кантани: большие клистиры с таннином в 40 градусов и вливание под кожу раствора поваренной соли. Первые действуют превосходно: и согревают, и уменьшают понос. Вливание же иногда производит чудеса, но иногда паралич сердца.

1208. В. Г. ЧЕРТКОВУ

1 августа 1892 г. Мелихово.

Уважаемый Владимир Григорьевич, извините, что я так долго не отвечал на Ваше письмо. Я назначен по случаю холеры участковым врачом и литература ушла на задний план. Возьмите и "Именины", если находите их подходящими, но не издавайте их вместе с "Женой". Два этих рассказа в одной книжке не улыбаются мне, а почему – я не могу сказать Вам определенно.

Не пишу Вам длиннее, потому что вышли все 7-копеечные марки, а посылать за ними далеко. От Сытина получил книги "Детское сердце".

Желаю Вам всего хорошего.

Уважающий А. Чехов.

1 август.

Ст. Лопасня.

На обороте:

г. Россоша Воронежской губ.

Владимиру Григорьевичу Черткову.

1209. Л. С. МИЗИНОВОЙ

7 августа 1892 г. Мелихово.

7 авг.

Вы рады случаю придраться. Во-первых, на Ваше письмо я ответил тотчас же, а если мое письмо запоздало, то виною тому не я, а лошади, которые ездят на станцию не каждый день; во-вторых, характер Ваш похож на прокисший крыжовник; в-третьих, если Вы забыли немецкий язык, то могли бы выучить его в один месяц, а в-четвертых, – у Вас нет никакого любимого дела; если бы оно было, то не было бы надобности держать его в тайне.

В-пятых, за что Вы ругаетесь? Несносная Вы канталупа. Если Вы втюрились по уши в какого-нибудь водочного заводчика или барона, то так и пишите, а нечего вилять и причину Вашего охлаждения сваливать на меня и на Чеховых.

Жду Вас к себе 15-го августа. В этот день Маша именинница, и будет глупо, если Вы не приедете. Бабушка подождет. Непременно приезжайте. Я разрешу Вам надсмехаться надо мной и браниться, сколько Вашей душеньке угодно.

Пишите, Лика.

Иван идет на станцию, а под окном ждут больные. Некогда писать. Да и зачем, если мои письма только возбуждают в Вас желание браниться?

Больных пропасть. Холеры еще нет.

Целую ручку.

Ваш А. Чехов.

1210. А. С. СУВОРИНУ

16 августа 1892 г. Мелихово.

16 авг.

Больше писать я не стану, хоть зарежьте. Я писал в Аббацию, в St. Мориц, писал раз десять по крайней мере. До сих пор Вы не присылали мне ни одного верного адреса, и потому ни одно мое письмо не дошло до Вас и мои длинные описания и лекции о холере пропали даром. Это обидно. Но обиднее всего, что после целого ряда моих писем о наших холерных передрягах Вы вдруг из веселого бирюзового Биаррица пишете мне, что завидуете моему досугу! Да простит Вам аллах!

Ну-с, я жив и здрав. Лето было прекрасное, сухое, теплое, изобильное плодами земными, но вся прелесть его, начиная с июля, вконец была испорчена известиями о холере. В то время, как Вы в своих письмах приглашали меня то в Вену, то в Аббацию, я уже состоял участковым врачом Серпуховского земства, ловил за хвост холеру и на всех парах организовал новый участок. У меня в участке 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь. Утром приемка больных, а после утра разъезды. Езжу, читаю лекции печенегам, лечу, сержусь и, так как земство не дало мне на организацию пунктов ни копейки, клянчу у богатых людей то того, то другого. Оказался я превосходным нищим; благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь 2 превосходных барака со всею обстановкой и бараков пять не превосходных, а скверных. Я избавил земство даже от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень. Одним словом, А. П. Коломнин должен гордиться, что учился в той же гимназии, где и я. Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, – это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится. Холера уже в Москве и в Московском уезде. Надо ждать ее с часу на час. Судя по ходу ее в Москве, надо думать, что она уже вырождается и что запятая начинает терять свою силу. Надо также думать, что она сильно поддается мерам, которые приняты в Москве и у нас. Интеллигенция работает шибко, не щадя ни живота, ни денег; я вижу ее каждый день и умиляюсь, и когда при этом вспоминаю, как Житель и Буренин выливали свои желчные кислоты на эту интеллигенцию, мне делается немножко душно. В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса. Я ужасался от восторга, читая про холеру. В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах. Жаль, что Вы не врач и не можете разделить со мной удовольствия, т. е. достаточно прочувствовать и сознать и оценить всё, что делается. Впрочем, об этом нельзя говорить коротко.

Способ лечения холеры требует от врача прежде всего медлительности, т. е. каждому больному нужно отдавать по 5-10 часов, а то и больше. Так как я намерен употреблять способ Кантани -клистиры из таннина и вливание раствора поваренной соли под кожу, – то положение мое будет глупее дурацкого.

Пока я буду возиться с одним больным, успеют заболеть и умереть десять. Ведь на 25 деревень только один я, если не считать фельдшера, который называет меня вашим высокоблагородием, стесняется курить в моем присутствии и не может сделать без меня ни единого шага. При единичных заболеваниях я буду силен, а если эпидемия разовьется хотя бы до пяти заболеваний в день, то я буду только раздражаться, утомляться и чувствовать себя виноватым.

Конечно, о литературе и подумать некогда. Не пишу ничего. От содержания я отказался, дабы сохранить себе хотя маленькую свободу действий, и потому пребываю без гроша. Жду, когда отмолотят и продадут рожь, а до тех пор буду питаться "Медведем" и грибами, которых у нас видимо-невидимо. Кстати сказать, никогда я не жил так дешево, как теперь. У нас всё свое, даже хлеб свой. Думаю, что через два года все мои расходы по дому не будут превышать тысячи рублей в год.

Когда узнаете из газет, что холера уже кончилась, то это значит, что я уже опять принялся за писанье. Пока же я служу в земстве, не считайте меня литератором. Ловить зараз двух зайцев нельзя.

Вы пишете, что я бросил "Сахалин". Нет, сие мое детище я не могу бросить. Когда гнетет меня беллетристическая скука, мне приятно бывает браться не за беллетристику. Вопрос же о том, когда я кончу "Сахалин" и где буду печатать его, не представляется для меня важным. Пока на тюремном престоле сидит Галкин-Враский, выпускать книгу мне сильно не хочется. Вот разве нужда заставит, тогда другое дело.

Во всех своих письмах я назойливо задавал Вам один вопрос, на который, впрочем, Вы можете не отвечать мне: где вы будете жить осенью и не хотите ли вместе со мною прожить часть сентября и октября в Феодосии и Крыму? Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, т. е. ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком. Впрочем, если Вам противно мое безделье, то я могу пообещать написать с Вами или около Вас пьесу, повесть... А? Не хотите? Ну бог с Вами.

Была два раза астрономка. В оба раза мне было с нею скучно. Был Свободин. Он становится всё лучшe и лучше. Тяжелая болезнь заставила его пережить метаморфозу душевную.

Видите, как я длинно пишу, хотя и не уверен, что это письмо дойдет до Вас. Вообразите мою холерную скуку, мое холерное одиночество и вынужденное литературное безделье и пишите мне побольше и почаще. Ваше брезгливое чувство к французам я разделяю. Немцы куда выше их, хотя их почему-то и называют тупыми. А франко-русские симпатии я так же люблю, как Татищева. Что-то ёрническое в этих симпатиях. Зато приезд к нам Вирхова мне ужасно понравился.

У нас уродился очень вкусный картофель и дивная капуста. Как Вы обходитесь без щей? Не завидую ни Вашему морю, ни свободе, ни хорошему настроению, какое испытывается за границею. Русское лето лучше всего. А, сказать кстати, за границу мне не особенно хочется. После Сингапура, Цейлона и, пожалуй, нашего Амура Италия и даже кратер Везувия не кажутся обольстительными. Побывав в Индии и Китае, я не видел большой разницы между заграницей и Россией.

В Биаррице живет теперь мой сосед, владелец знаменитой Отрады, граф Орлов-Давыдов, бежавший от холеры; он выдал своему доктору на борьбу с холерой только 500 руб. Его сестра, графиня, живущая в моем участке, когда я приехал к ней, чтобы поговорить о бараке для ее рабочих, держала себя со мной так, как будто я пришел к ней наниматься. Мне стало больно, и я солгал ей, что я богатый человек. То же самое солгал я и архимандриту, который отказался дать помещение для больных, которые, вероятно, случатся в монастыре. На мой вопрос, что он будет делать с теми, которые заболеют в его гостинице, он мне ответил: "Они люди состоятельные и сами вам заплатят..." Понимаете ли? А я вспылил и сказал, что нуждаюсь не в плате, ибо я богат, а в охране монастыря... Бывают глупейшие и обиднейшие положения... Перед отъездом гр. Орлова-Давыдова я виделся с его женой. Громадные бриллианты в ушах, турнюр и неуменье держать себя. Миллионерша. С такими особами испытываешь глупое семинарское чувство, когда хочется сгрубить зря.

У меня часто бывает и подолгу сидит поп, прекрасный парень, вдовец, имеющий незаконных детей. Пишите же, а то беда.

Ваш А. Чехов.

1211. И. М. КОНДРАТЬЕВУ

21 августа 1892 г. Мелихово.

21 августа, ст. Лопасня.

Многоуважаемый Иван Максимович!

Будьте добры прислать мне мой счет по адресу: Москва, Тверская застава, Миусское училище, Ивану Павловичу Чехову для передачи мне.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

1212. В. А. ТИХОНОВУ

21 августа 1892 г. Мелихово.

21 авг., ст. Лопасня.

Простите, милый Владимир Алексеевич, что я не спешил с ответом на Ваше письмо. Во-первых, такому ленивому и тугому автору, как я, трудно с уверенностью сказать сегодня, что он будет писать завтра; давая Вам, кроме обещания сотрудничать, еще название будущего рассказа, я рисковал бы подвести Вас, как подвел уже с "Обывателями". Во-вторых, литература у меня теперь на третьем плане, так как я по случаю холеры состою участковым врачом и ведаю холерные дела в Серпуховском уезде. Приемка больных и разъезды, а главное – в голове нет ничего, кроме холеры. Но во всяком разе я Ваш сотрудник до мозга костей и таковым останусь до гробовой доски. Рассказ дам всенепременнейше, были бы мы только живы и здоровы.

Итак, сударь, Вы у меня не были, хотя обещали, и редиска Ваша завяла. Теперь, если приедете, мне взамен редиски придется предложить Вам десяток огурцов.

Пишите мне поподробнее. Журнал Вы ведете прекрасно. Брошюрка о холере пришлась весьма кстати. Но частенько подгуливают рисунки.

Желаю Вам всех благ. Вашей дочке желаю жениха провизора, торгующего оптом карболовой кислотой. По нынешним временам это почище Шереметева.

Ваш А. Чехов.

1213. Л. Я. ГУРЕВИЧ

10 сентября 1892 г. Мелихово.

10 сентябрь, ст. Лопасня.

Многоуважаемая Любовь Яковлевна, Вы хотите определенного ответа, и я, право, не знаю, что написать Вам. У меня ничего нет готового. В ожидании холеры я был назначен участковым врачом, и почти всё лето прошло у меня в медицинских заботах. Правда, в Серпуховском уезде холеры до сих пор не было, но ожидание ее, организация пункта, амбулатория и разъезды (у меня в участке 27 деревень) отнимали у меня и время и желание писать. Двум богам служить нельзя. Теперь у меня работы меньше, а к 1 октябрю, если не будет холеры, придется совсем закрыть свою медицинскую лавочку. Тогда засяду за литературу и тогда, быть может, сумею дать Вам ответ более удовлетворительный, чем этот. А пока простите и не сердитесь.

До призвания моего в холерные эскулапы я написал одну небольшую повесть и начал другую. Но обе совсем не годятся для Вас: одна – по своим не первостепенным достоинствам, а другая – по цензурным условиям.

Еще раз прошу извинить меня и дать мне отсрочку.

Желаю Вам всего хорошего. Поклон Михаилу Ниловичу.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

1214. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)

Сентябрь, не позднее 14, 1892 г. Мелихово.

Мой знакомый А. И. Иваненко с моего благословения написал рассказ. Не дадите ли по пятачку за строчку?

Я сердит на Вас, Александр Семенович, и имею на то полное основание.

Поклон Николаю Михайловичу.

Ваш А. Чехов.

На обороте:

Александру Семеновичу Лазареву.

1215. Н. М. БОБОРЫКИНУ

20 сентября 1892 г. Мелихово.

20 сентябрь. Ст. Лопасня, Моск.-Курск. д.

Многоуважаемый Николай Михайлович, я приходил к Вам в последний раз затем, чтобы взять обратно свою повесть, в полной надежде, что Вы поймете меня и не откажете, но говорить откровенно и подробно я постеснился, так как в редакции были посторонние. Сюжет же для разговора немножко щекотливый, да и скучный для людей незаинтересованных.

Дело в том, что, вручая кн. Цертелеву и г. Морозову рукопись, я взял авансом 500 р., с непременным условием – возвратить эти деньги г. Морозову, если оба они, т. е. князь и г. Морозов, выйдут из состава редакции. С меня взята была расписка. Оба они уже не принимают никакого участия в "Русском обозрении", значит, я должен возвратить взятые деньги. Вскоре после ухода их я получил письмо, в котором между прочим напоминалось мне, что 500 р. я должен уплатить никому другому, как только г. Морозову, да и сам я знаю это без напоминания, так как обязательства свои хорошо помню. Штрафовать Вас на 500 р., чтобы уплатить долг, я положительно не хочу, так как при спешном выпуске целого ряда книжек у Вас и без меня расходов достаточно. Я отдам свои и не позже, как в текущем сентябре. Откладывать нельзя, иначе я не соблюду условия. Это раз. Во-вторых, повестью своей, как я уже докладывал Вам нелицеприятно, я недоволен и имею серьезное намерение продержать ее у себя еще год.

Убедительно прошу Вас, Николай Михайлович, не сердиться и войти в мое положение. Если я на сих днях отошлю г. Морозову 500 р., а повесть запру в стол до лета, то этим я сниму со своих плеч большую тяжесть. Верьте, что с моею повестью журнал Ваш не теряет ровно ничего и что Ваше вполне доброжелательное отношение к сему моему посланию прочнее прикрепит меня к журналу. Извиняюсь за хлопоты и прошу верить в искреннее уважение

Вашего А. Чехова.

1216. В. М. ЛАВРОВУ

26 сентября 1892 г. Мелихово.

26 сентябрь.

Я пишу повесть и рассчитываю кончить ее в первой половине октября. Земство отпустит меня на волю 15-го, но я постараюсь побывать в Москве раньше. В повести моей будет 3-4 листа.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

1217. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)

2 октября 1892 г. Мелихово.

2 октябрь.

Простите, добрейший Александр Семенович, что я так поздно отвечаю на Ваше письмо. Виною тому текущие дела и леность.

Да, я на Вас неистово сердит, но единственно за то только, что Вы и Николай Михайлович минувшим летом отказали мне в удовольствии видеть Вас обоих у себя в Мелихове. Я весьма огорчен. Теперь уже нет смысла ехать ко мне, так как идет холодный дождь и дороги прескверные, приходится невылазно сидеть в комнате. Попробую еще раз пригласить Вас на Рождество и в другой раз весною, а там уж как

знаете... Летом у меня Вы увидели бы много курьезного и, пожалуй, интересного. У меня просторно; есть бараны, есть щенки Мюр и Мерилиз, есть всякая овощь и даже пара свиней. Тишина и благорастворение воздухов... Я вижу, Вы зеваете, воображая мою жизнь, но, уверяю Вас, остроумцам из "Иллюстрированной газеты" живется скучнее, чем уездным обывателям, а ведь от Москвы так и несет названными остроумцами, жареной колбасой и Левинским!

За Иваненко благодарю. Только, пожалуйста, ив особенно урезывайте его творения. Ведь он пишет не для славы, а для пищи и одежды. У него, несомненно, есть свежесть и хохлацкая игривость, но он сильно отстал в знаках препинания.

Участковым врачом я буду состоять до 15 октября, когда упразднят в моем участке холеру. У меня прибавится досуга, и я, пожалуй, буду чаще наведываться в Москву, хотя мне ехать туда и жить там положительно не для чего.

На моей литературной бирже настроение далеко не бойкое. Приготовил для печати одну повесть и оканчиваю другую – вот и всё за 5 летних месяцев. Денег нет. Вчера заработал медициной 6 рублей, да хочу продать 200 пудов ржи, но это всё гроши. Вся надежда на повести.

Как поживает Николай Михайлович? Что он пописывает? Вот бы кому забросить к чёрту Плющиху и последовать моему примеру. В деревне и дешевле, и здоровее, и горизонты не заслонены домами.

Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

Вот мои расходы по имению за текущее лето:

Молотилка.....................30 р. Куплено по случаю

Экипаж с верхом...........70 р. Куплено по случаю

Новый пруд..................150 р.

Перестройка конюшни.30 р.

Итого 280 р.

Да по мелочам вышло тысячи две.

1218. А. С. СУВОРИНУ

10 октября 1892 г. Мелихово.

10 окт.

Ваша телеграмма о смерти Свободина захватила меня, когда я выезжал со двора на приемку больных. Можете представить мое настроение. Этим летом Свободин гостил у меня; был очень мил, кроток, покойно и благодушно настроен и сильно привязан ко мне. Для меня было очевидно, что он скоро умрет; было очевидно и для него самого. Он старчески жаждал обычного покоя и ненавидел уже сцену и всё, что к сцене относится, и боялся возвращения в Петербург. Конечно, мне следовало бы поехать на похороны, но, во-первых, Ваша телеграмма пришла перед вечером, а похороны, вероятно, завтра, и, во-вторых, в 30 верстах от нас холера, и я не могу оставить своего пункта. Заболело 7 человек в одной деревне и уже умерло 2. Может холера забраться и в мой участок. Странно, что к зиме холера захватывает всё больший район.

Я дал слово быть участковым врачом до 15 октября – в сей день официально закрывается мой участок. Я отпущу фельдшера, закрою барак и, если случится холера, буду изображать из себя нечто комическое. Прибавьте, что врач одного из соседних участков заболел плевритом и, стало быть, если у него случится холера, то я по долгу товарищества должен буду взять себе и его участок.

До сих пор у меня не было ни одного случая холеры, но были эпидемии тифа, дифтерита, скарлатины и проч.

В начале лета было много работы, потом же к осени – меньше и меньше.

Хочется мне повидаться с Вами и поговорить. Когда Вы будете в Москве? Я буду там 15, 16 и 17 октября, пишите, буде пожелаете, по адресу: Москва, Новая Басманная, Петровско-Басманное училище. 20-го же я опять буду дома, 29-го – в Серпухове на Санитарном совете, а потом не знаю, куда меня занесет фортуна. Хорошо бы в Японию!

Мои литературные итоги за минувшее лето благодаря холере равны почти ничему. Писал мало, а о литературе думал еще меньше. Впрочем, написал две небольшие повести – одну сносную, другую скверную, которые буду печатать, должно быть, в "Русской мысли". Я получил от Лаврова очень симпатичное письмо и помирился с ним вполне искренно.

Летом трудненько жилось, но теперь мне кажется, что ни одно лето я не проводил так хорошо, как это. Несмотря на холерную сумятицу и безденежье, державшее меня в лапах до осени, мне нравилось и хотелось жить. Сколько я деревьев посадил!

Благодаря нашему культуртрегерству, Мелихово для нас стало неузнаваемо и кажется теперь необыкновенно уютным и красивым, хотя, быть может, в сущности оно ни к чёрту не годно. Велика сила привычки и сознания собственности. И удивительно, как приятно не платить за квартиру. Завелись новые знакомства и новые отношения. Прежние наши страхи перед мужиками кажутся теперь нелепостью. Служил я в земстве, заседал в Санитарном совете, ездил по фабрикам – и это мне нравилось. Меня уже считают своим и ночуют у меня, когда едут через Мелихово. Прибавьте к этому, что мы купили себе новый покойный экипаж с верхом, провели новую дорогу, так что уже не ездим через деревню, копаем пруд... Еще что? Одним словом, до сих пор всё было ново и интересно, а что будет дальше, не знаю. Уже снег, холодно, но в Москву меня не тянет. Ощущения скуки до сих пор не было.

Мой сосед кн. Шаховской, молодой человек, бывающий у меня очень часто и говорящий очень много, ждет Вас, чтобы показать Вам доставшиеся ему по наследству письма декабристов. Говорит, что писем очень много.

Интеллигенция здесь очень милая и интересная. Главное – честная. Одна только полиция несимпатична.

У нас семь лошадей. Есть телка с широкой мордой, альгаузская. Есть щенки Мюр и Мерилиз.

Жду с нетерпением письма, от Вас. Пишите, пожалуйста.

Я сократил "Монте-Кристо". Что мне с ним делать?

Ваш А. Чехов.

1219. В. М. ЛАВРОВУ

12 октября 1892 г. Мелихово.

Лопасня. 12 окт.

Многоуважаемый Вукол Михайлович! Я буду у Вас в редакции 15-го числа в половину второго дня. Принесу свою работу. Если к этому времени Вас не будет в редакции или я опоздаю к поезду и приеду часом позже, то оставьте записку где можно отыскать Вас? Вероятно, мне придется пробыть в Москве не дольше 1-2 дней. В 30 верстах от меня холера, и мне неудобно надолго отлучаться из своего участка.

А каков Свободин? Жутко подумать. А мы дня за два до телеграммы об его смерти решили строить в поле баню со "Свободинской" комнатой, которую хотели предоставить в его полное распоряжение. Я ждал его смерти, так как знал его болезнь, но все-таки мне думалось, что он проживет еще года два-три. У него было хроническое воспаление почек. Болезни сердца и грудная жаба были только симптомами этой болезни. Я потерял в нем друга, а моя семья – покойнейшего и приятнейшего гостя.

Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов

1220. М. О. МЕНЬШИКОВУ

12 октября 1892 г. Мелихово.

12 окт. Ст. Лопасня.

Уважаемый Михаил Осипович, сейчас я прочитал Вашу статью "О чтении" и вспомнил, что я до сих пор не отвечал на Ваше последнее письмо. Простите за невежество. Трудно отвечать, когда не знаешь, что ответить. Вы спрашиваете меня, скоро ли я пришлю в "Неделю" рассказ или повесть подлиннее; у меня нет наготове ни повести, ни рассказа, так как я завален работой по уши, но все-таки мне не хочется отвечать Вам "нет" или "нескоро"... Позвольте мне ответить Вам уклончиво, на манер девицы, которая почему-либо не может ответить "да", хотя и жаждет этого всею душой. Если в начале ноября ничего не пришлю Вам, то постараюсь прислать в декабре.

Ваша статья интересна, умна и убедительна. Если бы я издавал журнал, то непременно пригласил бы Вас в сотрудники и был бы огорчен, если бы Вы отказали мне. В статье есть пропуск – Вы уделили очень мало места природе языка. Вашему читателю ведь важно знать, почему дикарь или сумасшедший употребляет только сотню-другую слов, в то время как в распоряжении Шекспира их были десятки тысяч. В этой области у Вас есть кое-какие неясности. Так Вы пишете (стр. 155), что каков язык, такова и степень культурной высоты народа. Выходит так, как будто, чем богаче язык, тем выше культура. А по-моему, наоборот – чем выше культура, тем богаче язык. Количество слов и их сочетаний находится в самой прямой зависимости от суммы впечатлений и представлений; без последних не может быть ни понятий, ни определений, а стало быть, и поводов к обогащению языка. Далее, на той же странице два пункта, которые благодаря неполноте истолкуются, пожалуй, не так, как Вы хотите: во-первых, неразвитые мужики и дикари могут обладать богатым и утонченным языком – значит, богатство языка и неразвитие могут уживаться в одной шкуре? и во-вторых, не совсем ясно, что значит "портится язык"? Понимать ли под этим его вырождение, или что другое? Ведь случается, что он не только портится, но даже исчезает. Если богатый великорусский язык в борьбе за существование сотрет с лица земли бурятский или чухонский язык, то будет ли это порча последних? Сильный пожирает слабого, и если фабричный и казарменный языки начинают кое-где брать верх, то не они в этом виноваты, а естественный порядок вещей.

Не знаю, ясно ли я выражаюсь. Извините, захотелось покритиковать. На остальных страницах всё обстоит благополучно, и я согласен с Вами по всем пунктам. И взгляд Ваш на школьное дело не кажется мне утопическим.

Благодарю за адрес Ивана Леонтьевича. Желаю всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

1221. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)

15 октября 1892 г. Москва.

Здравствуйте, Александр Семенович! Остановился я у чёрта на куличках Новая Басманная, ПетровскоБасманное училище. Приехал я по весьма важным и спешным делам и 17-го уеду опять. Нужно спешить, так как дома около меня холера. Приеду еще через 1-1 1/2 недели. Не повидаться ли нам? Мне известно, что завтра к 12 дня меня дома не будет, а остальное мне неизвестно. Я соскучился по Вас и по Николае Михайловиче. Где он? Что он? Пользуюсь тем, что сожитель наш Юс Малый посылает Вам свой рассказ, и вкладываю это письмо в его пакет – способ избавить себя от 5-коп. марки. Завтра в 12 я в "Славянском базаре" завтракаю с Лавровым и Гольцевым. Весьма вероятно, что к 3-4 часам или к 5 буду дома. Поехал бы к Вам, но, честное слово, занят по горло.

Ваш А. Чехов.

1222. А. С. СУВОРИНУ

18 октября 1892 г. Мелихово.

18 октяб.

Издавать в Париже "Новое время" – это идея роскошная, и, конечно, жаль, что, вернувшись домой, Вы охладели к ней. Финансовые соображения великая штука, но мне кажется, что не во всех случаях жизни следует ставить их на первое место. Влюбленный должен любить, охотник стрелять, а журналист писать и издавать независимо от того, сколько стоит дом и его ремонт.

Пьеса Сумбатова имела в Москве солидный успех и была даже напечатана в одном из изданий Общества любителей словесности. Написал князь свою "хронику", потому что не знает истории; вот почему она понравилась Москве и почему ее напечатало университетское Общество – сие необъяснимо. Вы очень сердито обошлись с хроникой, и мне, признаться, немножко жаль князя. Пьеса скверная, но ведь если бы Сумбатову не говорили умные и ученые люди, что она великолепная, то он не поставил бы ее. Я помню, с какою робостью он писал ее и потом как высоко задрал свой кавказский нос, когда исторические и литературные авторитеты признали в ней перл. Недавно со мною была такая история. Приходит ко мне некий Шуф, юноша, с толстой тетрадищей и слезно просит прочитать его поэму в стихах, кажется "Баклан", и сказать о ней свое мнение. Говорит, что читал профессорам словесникам и те будто очень хвалили. Читаю – и о неба херувимы! Дрянь ужасная и притом всплошь глупая. Приходит автор за ответом, и я по совести говорю ему свое мнение и советую длинных поэм не писать. И что же Вы думаете? Через месяц эта поэма появляется в "Вестнике Европы". Я остался в дураках, но не в этом беда. Беда в том, что после профессорских похвал и "Вестника Европы" юноша по слабости человеческой во всякой критике будет теперь видеть посягательство на свой гений. Жаль, что у Вас нет досуга взять одну из последних книжек "Вестника Европы", кажется, июльскую, и прочесть там поэму Шуфа. Вы бы прочли и сказали мне: если бы Шуф переделал свою поэму в пьесу и поставил ее на сцене, то один ли он был бы виноват в этом?

Сестра замуж не вышла, но роман, кажется, продолжается в письмах. Ничего не понимаю. Существуют догадки, что она отказала и на сей раз. Это единственная девица, которой искренно не хочется замуж. Теперь о себе. Жениться я не хочу, да и не на ком. Да и шут с ним. Мне было бы скучно возиться с женой. А влюбиться весьма не мешало бы. Скучно без сильной любви.

Вы сквозь призму моего благодушества увидели жизнь однотонную, бесцветную и унылую. Я-де сам по себе, а мое Монрепо и семь лошадей сами по себе. Я, голубчик мой, далек от того, чтобы обманывать себя насчет истинного положения вещей; не только скучаю и недоволен, но даже чисто по-медицински, т. е. до цинизма, убежден, что от жизни сей надлежит ожидать одного только дурногоошибок, потерь, болезней, слабости и всяких пакоcтей, но при всем том, если бы Вы знали, как приятно не платить за квартиру и с каким удовольствием я вчера уезжал из Москвы. Что-то новое для меня есть в сознании, что я не обязан жить на такой-то улице и в таком-то доме. Сегодня я гулял в поле по снегу, кругом не было ни души, и мне казалось, что я гуляю по луне. Для самолюбивых людей, неврастеников нет удобнее жизни, как пустынножительство. Здесь ничто не дразнит самолюбия, и потому не мечешь молний из-за яйца выеденного. Здесь есть где двигаться и читаешь больше. Нехорошо вот только, что нет музыки и пения и что Вас сюда никакими силами не затащишь, остальное же или заменимо, или же легко добывается в Москве за деньги, а от меня до Москвы рукой подать.

Зима. Участок мой уже закрыт, но больные все-таки ходят. Вчера отвез в "Русскую мысль" две повести. Буду работать всю зиму не вставая, чтобы весной уехать я Чикаго. Оттуда через Америку и Великий океан в Японию и Индию. После того, что я видел и чувствовал на востоке, меня не тянет в Европу, но, будь время и деньги, поехал бы опять в Италию и Париж.

Ваше раздражение исподволь уляжется, но вот головные боли – это грустная история. Я недавно лечил от головной боли одного старика, который ходил согнувшись и стонал непрерывно. У него мигрени продолжаются дня по четыре. Ходит ко мне также и ужасно надоела баба Авдотья, у которой вот уже год болит голова – непрерывно; при обострениях она лежит в постели в полузабытьи, слабая, с паршивым пульсом и очень походит на тифозную. Ей помогает салициловый натр, и, чтобы получить 2-3 порошка, она ходит ко мне за 5 верст. Даю ей иодистый калий. Тоже помогает. Иодистый калий вообще хорошая штука.

Около нас было 11 холерных. Это цветки, ягодки будут весной. Высокая смертность – это серьезный тормоз. Мы ведь бедны и некультурны оттого, что у нас много земли и очень мало людей.

Напишите мне что-нибудь про Льва Толстого.

20-го октября земское собрание. Предположено (я читал в отчете) благодарить меня за организацию участка. С августа на 15 октября я записал у себя на карточках 500 больных; в общем принял, вероятно, не менее тысячи. Мой участок вышел удачен в том отношении, что были в нем доктор, фельдшер, два отличных барака, принимались больные, производились разъезды по всей форме, посылались в санитарное бюро отчеты, но денег потрачено всего 110 руб. 76 коп. Львиную долю расходов я взвалил на своих соседей-фабрикантов, которые и отдувались за земство.