Текст книги "Переписка и деловые бумаги"

Автор книги: Антон Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 187 страниц)

В гробу лежал он с прекраснейшим выражением лица. Мы сняли фотографию. Не знаю, передаст ли фотография это выражение.

Похороны были великолепные. По южному обычаю, несли его в церковь и из церкви на кладбище на руках, без факельщиков и без мрачной колесницы, с хоругвями, в открытом гробе. Крышку несли девушки, а гроб мы. В церкви, пока несли, звонили. Погребли на деревенском кладбище, очень уютном и тихом, где постоянно поют птицы и пахнет медовой травой. Тотчас же после похорон поставили крест, который виден далеко с поля. Завтра девятый день. Будем служить панихиду.

Вся семья благодарит Вас за письмо, а мать, читая его, плакала. Вообще грустно, голубчик.

Очень рад, что Вы женитесь. Поздравляю и желаю всего того, что принято желать при женитьбе.

Я написал Вам коротко, потому что сюжет слишком длинный, не поддающийся описанию на 2-3 листках. Подробности расскажу при свидании, а пока будьте здоровы и счастливы.

Вся моя фамилия Вам кланяется.

Ваш А. Чехов.

На конверте:

Москва.

Михаилу Михайловичу Дюковскому.

У Калужских ворот. Мещанское училище.

663. П. А. СЕРГЕЕНКО

25 июня 1889 г. Сумы.

Если Ленского зовут Александром Павловичем, то выеду вторник. Телеграфируй, какой остановиться гостинице.

Чехов.

На бланке:

Севастополь Театр Сергеенко

664. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

26 июня 1889 г. Сумы.

20 июнь.

Здравствуйте, мой дорогой и милый Алексей Николаевич! Ваше письмо пришло на девятый день после смерти Николая, т. е. когда мы все уже начали входить в норму жизни; теперь отвечаю Вам и чувствую, что норма в самом деле настала и что теперь ничто не мешает мне аккуратно переписываться с Вами.

Бедняга художник умер. На Луке он таял, как воск, и для меня не было ни одной минуты, когда бы я мог отделаться от сознания близости катастрофы... Нельзя было сказать, когда умрет Николай, но что он умрет скоро, для меня было ясно. Развязка произошла при следующих обстоятельствах. Гостил у меня Свободин. Воспользовавшись приездом старшего брата, который мог сменить меня, я захотел отдохнуть, дней пять подышать другим воздухом; уговорил Свободина и Линтваревых и поехал с ними в Полтавскую губернию к Смагиным. В наказание за то, что я уехал, всю дорогу дул такой холодный ветер и небо было такое хмурое, что хоть тундрам впору. На половине дороги полил дождь. Приехали к Смагиным ночью, мокрые, холодные, легли спать в холодные постели, уснули под шум холодного дождя. Утром была всё та же возмутительная вологодская погода; во всю жизнь не забыть мне ни грязной дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях; говорю – не забыть, потому что утром приехал из Миргорода мужичонко и привез мокрую телеграмму: "Коля скончался". Можете представить мое настроение. Пришлось скакать обратно на лошадях до станции, потом по железной дороге и ждать на станциях по 8 часов... В Ромнах ждал я с 7 часов вечера до 2 часов ночи. От скуки пошел шататься по городу. Помню, сижу в саду; темно, холодище страшный, скука аспидская, а за бурой стеною, около которой я сижу, актеры репетируют какую-то мелодраму.

Дома я застал горе. Наша семья еще не знала смерти, и гроб пришлось видеть у себя впервые.

Похороны устроили мы художнику отличные. Несли его на руках, с хоругвями и проч. Похоронили на деревенском кладбище под медовой травой; крест виден далеко с поля. Кажется, что лежать ему очень уютно.

Вероятно, я уеду куда-нибудь. Куда? Не вем.

Суворин зовет за границу. Очень возможно, что поеду и за границу, хотя меня туда вовсе не тянет. Я не расположен теперь к физическому труду, хочу отдыха, а ведь шатанье по музеям и Эйфелевым башням, прыганье с поезда на поезд, ежедневные встречи с велеречивым Дмитрием Васильевичем, обеды впроголодь, винопийство и погоня за сильными ощущениями – всё это тяжелый физический труд. Я бы охотнее пожил где-нибудь в Крыму, на одном месте, чтоб можно было работать.

Пьеса моя замерзла. Кончать некогда, да и не вижу особенной надобности кончать ее. Пишу понемножку роман, причем больше мараю, чем пишу.

Вы пьесу пишете? Вам бы не мешало изобразить оригинальную комедийку. Напишите и уполномочьте меня поставить ее в Москве. Я и на репетициях побываю, и гонорар получу, и всякие штуки.

Если я уеду куда-нибудь, то с каждой большой станции буду посылать Вам открытые письма, а из центров закрытые письма.

Линтваревы здравствуют. Они великолепны. С каждым днем становятся всё лучше и лучше, и неизвестно, до чего они дойдут в этом направлении. В великодушии и доброте нет им равных во всей Харьковской губернии. Смагины здравствуют и тоже совершенствуются.

Поздравляю "Северный вестник" с возвращением Протопопова и Короленко. От критики Протопопова никому не будет ни тепло, ни холодно, потому что все нынешние гг. критики не стоят и гроша медного – в высшей степени бесполезный народ, возвращение же Короленко факт отрадный, ибо сей человек сделает еще много хорошего. Короленко немножко консервативен; он придерживается отживших форм (в исполнении) и мыслит, как 45-летний журналист; в нем не хватает молодости и свежести; но все эти недостатки не так важны и кажутся мне наносными извне; под влиянием времени он может отрешиться от них. Сестра благодарит за поклоны и велит кланяться. Мать тоже. А я целую Вас, обнимаю и желаю всяческих благ. Будьте счастливы и здоровы.

Ваш А. Чехов.

665. А. С. СУВОРИНУ

2 июля 1889 г. Сумы.

2 июль. Сумы.

Простите, что пишу на клочке.

Сейчас я получил от Вас письмо. Вы пишете, что пробудете в Тироле целый месяц. Времени достаточно, чтобы я мог съездить до заграницы в Одессу, куда влечет меня неведомая сила. Значит, я выеду из Киева не во вторник, как телеграфировал, а позже. Из Волочиска буду телеграфировать.

Из Одессы тоже буду телеграфировать.

Бедняга Николай умер. Я поглупел и потускнел. Скука адская, поэзии в жизни ни на грош, желания отсутствуют и проч. и проч. Одним словом, чёрт с ним.

Всех Ваших от души приветствую, а Анне Ивановне целую руку.

Если хотите, телеграфируйте мне в Одессу (Одесса, Северная гостиница).

Пьяница Вам кланяется. Он живет теперь у меня и ведет трезвую жизнь. Тифа у него не было.

Не горюйте, что Вам приходится много тратить на телеграммы. Деньги, потраченные Вами на телеграммы ко мне, я пожертвую в кадетский корпус, который будет построен Харитоненком, на учреждение стипендии имени А. А. Суворина.

Будьте счастливы и не старайтесь утомляться.

Ваш до конца дней моих

А. Чехов.

666. И. П. ЧЕХОВУ

16 июля 1889 г. Пароход "Ольга"

(по пути из Одесса в Ялту).

Пароход "Ольга". Воскресенье 16 июля.

Я еду в Ялту и положительно не знаю, зачем я туда еду. Надо ехать и в Тироль, и в

Константинополь, и в Сумы: все страны света перепутались у меня в голове, фантазия кишмя кишит городами, и я не знаю, на чем остановить свой выбор. А тут еще лень, нежелание ехать куда бы то ни было, равнодушие и банкротство... Живу машинально, не рассуждая.

Из Одессы выехал я не в понедельник, как обещал, а в субботу. Совсем было уж уложился, заплатил по счету, но пошел на репетицию проститься – и там меня удержали. Один взял шляпу, другая палку, а все вместе упрашивали меня так единодушно и искренно, что не устояла бы даже скала; пришлось остаться. Без тебя жил я почти так же, как и при тебе. Вставал в 8-9 часов и шел с Правдиным купаться. В купальне мне чистили башмаки, которые у меня, кстати сказать, новые. Душ, струя... Потом кофе в буфете, что на берегу около каменной лестницы. В 12 ч. брал я Панову и вместе с ней шел к Замбрини есть мороженое (60коп.), шлялся за нею к модисткам, в магазины за кружевами и проч. Жара, конечно, несосветимая. В 2 ехал к Сергеенко, потом к Ольге Ивановне борща и соуса ради. В 5 у Каратыгиной чай, который всегда проходил особенно шумно и весело; в 8, кончив пить чай, шли в театр. Кулисы. Лечение кашляющих актрис и составление планов на завтрашний день. Встревоженная Лика, боящаяся расходов; Панова, ищущая своими черными глазами тех, кто ей нужен; Гамлет-Сашечка, тоскующий и изрыгающий громы; толстый Греков, всегда спящий и вечно жалующийся на утомление; его жена – дохленькая барыня, умоляющая, чтоб я не ехал из Одессы; хорошенькая горничная Анюта в красной кофточке, отворяющая нам дверь, и т. д. и т. д. После спектакля рюмка водки внизу в буфете и потом вино в погребке – это в ожидании, когда актрисы сойдутся у Каратыгиной пить чай. Пьем опять чай, пьем долго, часов до двух, и мелем языками всякую чертовщину. В 2 провожаю Панову до ее номера и иду к себе, где застаю Грекова. С ним пью вино и толкую о Донской области (он казак) и о сцене. Этак до рассвета. Затем шарманка снова заводилась и начиналась вчерашняя музыка. Всё время я, подобно Петровскому, тяготел к женскому обществу, обабился окончательно, чуть юбок не носил, и не проходило дня, чтоб добродетельная Лика с значительной миной не рассказывала мне, как Медведева боялась отпустить Панову на гастроли и как m-me Правдина (тоже добродетельная, но очень скверная особа) сплетничает на весь свет и на нее, Лику, якобы потворствующую греху.

Прощание вчера вышло трогательное. Насилу отпустили. Поднесли мне два галстуха на память и проводили на пароход. Я привык и ко мне так привыкли, что в самом деле грустно было расставаться.

Слышно, как на военном фрегате играет музыка. Жарко писать. Сейчас завтрак.

Нашим буду писать из Алупки, а пока кланяйся всем. Пилит ли Семашечка на своей поломанной жене?

В Ялте Стрепетова и, вероятно, кто-нибудь из литераторов. Придется много разговаривать.

Актрисы тебе кланялись.

"Горе от ума" сошло скверно, "Дон-Жуан" и "Гамлет" хорошо. Сборы плохие.

Получил письмо от Боборыкина. Если есть письма на мое имя, то пришли их (заказным) по адресу: Ялта, Даниилу Михайловичу Городецкому, для передачи мне. Пришли и почтовые повестки, я напишу доверенность.

У меня нет ни желаний, ни намерений, а потому нет и определенных планов. Могу хоть в Ахтырку ехать, мне всё равно. Маше буду писать, вероятно, завтра. Ну, оставайтесь все здоровы и не поминайте лихом. А. Ч.

667. И. М. КОНДРАТЬЕВУ

18 июля 1889 г. Ялта.

18 июль, Ялта.

Многоуважаемый

Иван Максимович!

Будьте добры выслать причитающийся мне гонорар по следующему адресу: г. Сумы, Харьковской губ., Марии Павловне Чеховой, для передачи мне.

Приеду я в Москву в первых числах сентября. Желаю Вам всего хорошего и пребываю искренно уважающим

А. Чехов.

668. М. П. ЧЕХОВОЙ

18 июля 1889 г. Ялта.

18 июль.

Я живу в Ялте (дача Фарбштейн). Попросить тебя и Наталию Михайловну приехать сюда я не решаюсь, так как положительно не имею понятия о том, как долго я проживу здесь и куда поеду отсюда. Скука адская, и возможно, что я уеду отсюда завтра или послезавтра. Уеду в Сумы, а из Сум в Москву, не дожидаясь сентября. Лето мне опротивело, как редиска.

Живу я на очень приличной даче, плачу за 1 S комнаты 1 рубль в сутки. Море в двух шагах. Растительность в Ялте жалкая. Хваленые кипарисы не растут выше того тополя, который стоит в маленьком линтваревском саду налево от крыльца; они темны, жестки и пыльны. В публике преобладают шмули и бритые рожи опереточных актеров. Женщины пахнут сливочным мороженым.

К сожалению, у меня много знакомых. Редко остаюсь один. Приходится слушать всякий умный вздор и отвечать длинно. Шляются ко мне студенты и приносят для прочтения свои увесистые рукописи. Одолели стихи. Всё претенциозно, умно, благородно и бездарно.

Сергеенко со мной нет, он в Одессе, чему я очень рад. Купанье великолепное.

Когда я ехал из Севастополя в Ялту, была качка. Дамы и мужчины рвали. Меня мутило, но только слегка; я имел дерзость даже обедать, хотя во всё время обеда боялся, что вырву в тарелку своей соседки, дочери одесского градоначальника.

Обеды дрянные. Ленивые щи, антрекот из подошвы, компот – цена 1 рубль. Вчера вечером в саду я громко жаловался на плохие ялтинские обеды; местный акцизный, очень симпатичный и добродушный человек, внял моему гласу и робко пригласил меня к себе обедать. Пойду сегодня.

Уехал бы за границу, но потерял из виду Суворина. Через неделю по получении этого письма на твое имя придут от Кондратьева деньги. Получи и распечатай. Если захочешь ехать куда-нибудь, то поезжай. Вернусь я не позже 10 августа – это наверное.

Одинокий человек отлично может прожить в Ялте за 60-75 руб. в месяц. Дороговизну преувеличили.

Я скучаю по Луке. Во время бури у берега камни и камешки с треском, толкая друг дружку, катаются то сюда, то туда – их раскатистый шум напоминает мне смех Натальи Михайловны; гуденье волн похоже на пение симпатичного доктора. По целым часам я просиживаю на берегу, жадно прислушиваюсь к звукам и воображаю себя на Луке.

Отдай в чистку мой черный пиджак. Пусть Миша свезет в красильное заведение. Если на осеннем пальто есть пятна, то и его туда же. Не мешало бы выгладить.

Где Александр?

В Ялте можно работать. Если б не добрые люди, заботящиеся о том, чтобы мне не было скучно, то я написал бы много.

Александре Васильевне, доктору, Наталье Михайловне, композитору, Семашечке и всем нашим передай мой сердечный привет. Если можно, не скучай. Денег не жалейте, чёрт с ними.

Я здоров.

Твой А. Чехов.

Графине Лиде и ее безнравственному полковнику поклон

669. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

3 августа 1889 г. Ялта.

3 августа.

Милый и дорогой Алексей Николаевич, можете себе представить, я не за границей и не на Кавказе, а вот уж две недели одиноко сижу в полуторарублевом nомере, в татарско-парикмахерском городе Ялте. Ехал я за границу, но попал случайно в Одессу, прожил там дней десять, а оттуда, проев половину своего состояния на мороженом (было очень жарко), поехал в Ялту. Поехал зря и живу в ней зря. Утром купаюсь, днем умираю от жары, вечером пью вино, а ночью сплю. Море великолепно, растительность жалкая, публика всплошную шмули или больные. Каждый день собираюсь уехать и всё никак не уеду. А уехать надо. Совесть загрызла. Немножко стыдно сибаритствовать в то время, когда дома неладно. Уезжая, я оставил дома унылую скуку и страх.

Сие письмо имеет цель двоякую: 1) приветствовать Вас и напомнить о своем

многогрешном существовании и 2) просить Вас уведомить Анну Михайловну, что рассказ она получит от меня не позже 1 сентября. Это уж решенное дело, ибо рассказ почти готов. Несмотря на жару и на ялтинские искушения, я пищу. Написал уж на 200 целковых, т. е. целый печатный лист.

Пьесу начал было дома, но забросил. Надоели мне актеры. Ну их!

У меня сегодня радость. В купальне чуть было не убил меня мужик длинным тяжелым шестом. Спасся только благодаря тому, что голова моя отстояла от шеста нa один сантиметр. Чудесное избавление от гибели наводит меня на разные, приличные случаю мысли.

В Ялте много барышень и ни одной хорошенькой. Много пишущих, но ни одного талантливого человека. Много вина, но ни одной капли порядочного. Хороши здесь только море да лошади-иноходцы. Едешь верхом на лошади и качаешься, как в люльке. Жизнь дешевая. Одинокий человек отлично может прожить здесь за 100 рублей в месяц.

Кланяется Вам Петров, местный старожил, типограф, донжуан и любитель поэзии, сидящий сейчас возле меня и собирающийся угостить меня обедом. Он глухонемой и говорит поэтому ужасно громко. Вообще чудаков здесь много.

Если захотите подарить меня письмом, то адресуйте в Сумы, куда я вернусь не позже 10 августа.

Рассказ по случаю жары и скверного, меланхолического настроения выходит у меня скучноватый. Но мотив новый. Очень возможно, что прочтут с интересом.

Мне один местный поэт говорил, что в Ялту приедет Елена Алексеевна. Посоветуйте ей не приезжать до винограда, т. е. раньше 15-20 августа.

Поклонитесь всем Вашим. Крепко обнимаю Вас и пребываю, как всегда, искренно любящим Антуаном Потемкиным (прозвище, данное мне Жаном Щегловым).

Кстати: что поделывает Жан? Всё еще насилует Мельпомену? Если увидите его, то поклонитесь.

670. В. К. МИТКЕВНЧУ

12 августа 1889 г. Сумы.

12 авг. Сумы.

Простите, что так долго не отвечал на Ваше письмо. Я был в Ялте и только вчера вернулся домой.

Против Вашего желания перевести моего "Медведя" я ничего не имею. Напротив, это желание льстит мне, хотя я заранее уверен, что на французской сцене, где превосходные водевили считаются сотнями, русский водевиль, как бы удачно он написан ни был, успеха иметь не будет.

Поблагодарив Вас за внимание и пожелав успеха, пребываю готовый к услугам

А. Чехов.

671. Н. А. ЛЕЙКИНУ

13 августа 1889 г. Сумы.

13 авг. Сумы.

Из дальних странствий возвратясь, добрейший Николай Александрович, я нашел у себя Ваше письмо. Спасибо за память. Вот Вам мое curriculum vitae.* Последние дни Николая, его страдания и похороны произвели на меня и на всю семью удручающее впечатление. На душе было так скверно, что опротивели и лето, и дача, и Псел. Единственным развлечением были только письма добрых людей, которые, узнав из газет о смерти Николая, поспешили посочувствовать моей особе. Конечно, письма пустое дело, но когда читаешь их, то не чувствуешь себя одиноким, а чувство одиночества самое паршивое и нудное чувство.

После похорон возил я всю семью в Ахтырку, потом неделю пожил с нею дома, дал ей время попривыкнуть и уехал за границу. На пути к Вене со станции Жмеринка я взял несколько в сторону и поехал в Одессу; здесь прожил я 10-12 дней, купаясь в море и варясь в собственном соку, сиречь в поте. В Одессе, благодаря кое-каким обстоятельствам, было прожито денег немало; пришлось насчет заграницы отложить всякое попечение и ограничиться одной только поездкой в Ялту. В сем татарско-дамском граде прожил я недели три, предаваясь кейфу и сладостной лени. Всё пущено в трубу, осталось только на обратный путь. В стране, где много хорошего вина и отличных коней, где на 20 женщин приходится один мужчина, трудно быть экономным. Наконец я дома, с 40 рублями.

Разъезжая по провинции, я приглядывался к книжному делу. Нахожу, что поставлено оно отвратительно. Торговля нищенская. Половина книгопродавцев кулаки или прямо-таки жулики, покупатель невоспитанный, легко поддающийся обману, откровенно предпочитающий в книгах количество качеству. Пока столичные книгопродавцы не пооткрывают в городах своих отделений, до тех пор дело не подвинется ни на один шаг вперед, на туземцев рассчитывать нельзя.

Из туземцев я встретил только одного благонадежного и вполне порядочного издателя-книгопродавца, которого рекомендую Вашему вниманию. Его адрес: "Ялта, Даниил Михайлович Городецкий". Он содержит типографию, издает всякую крымскую дрянь, редактирует ялтинский листок, продает книги и этим летом открывает отделения по всему Крымско-Кавказскому побережью, начиная с Одессы и кончая Батумом. Он, повторяю, порядочный человек, образованный и неглупый. Немного неопытен, но это недостаток поправимый. Издания берет он только на комиссию, расчет ежемесячный или по желанию. Он просил Вас выслать ему по 25 экз. всех Ваших изданий. Если вышлете, то ничего не проиграете. Я за него вполне ручаюсь, и в случае, если его дело не пойдет, я в будущем июле, проездом через Ялту, заберу у него все книги. Его условия: 40%, а для рублевых книг 30%. Пошлите ему 25 экз. "Пестрых рассказов" и столько же Пальмина. Баранцевичу я буду писать особо. Если хотите, я сам буду считаться с ним. Во всяком случае, напишите мне, я уведомлю его.

Кстати о "Пестрых рассказах"... Я должен Вам или Вы мне? Если второе, то не пришлете ли мне за спасение души малую толику? Я нищ и убог. Если первое, то Ваше счастье, так тому и быть.

Всем Вашим поклон. Будьте здоровы и благополучны. В Москву еду 2-3 сентября.

Ваш А. Чехов.

Пишите.

* жизнеописание (лат.).

672. Ал. П. ЧЕХОВУ

13 августа 1889 г. Сумы.

Журнальный лилипут!

В благодарность за то, что я не запретил тебе жениться, ты обязан немедленно надеть новые штаны и шапку и, не воняя дорогою, пойти в магазин "Нового времени". Здесь ты: вo-1-x) возьмешь 25 экз. "В сумерках" и 25 экз. "Рассказов" и с помощью кого-нибудь из редакционных доместиков отправишь сии книжицы через транспортную контору по нижеследующему адресу: "г. Ялта, Даниилу Михайловичу Городецкому"; во-2-х) возьмешь гроши, причитающиеся мне за книги, и немедленно вышлешь мне, чем премного обяжешь, ибо я сижу без гроша в кармане и выехать мне буквально не с чем.

Исполнение первого пункта ты можешь варьировать так: взявши книги, поехать в контору "Осколков" и завести там с Анной Ивановной такой разговор:

Ты. Здравствуйте. Не сделал ли Лейкин распоряжение об отсылке в Ялту Городецкому своих книг?

А. И. Да, сделал.

Ты. Так не будете ли вы любезны к Вашей посылке присоединить и сии книжицы? Я уплачу часть расходов... и т. д.

Если ты не исполнишь моих приказаний, то да обратится твой медовый месяц в нашатырно-квасцово-купоросный!

Писал и упрекал в нерадении

Твой брат и благодетель.

673. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

29 августа 1889 г. Сумы.

29 авг.

Милый Жанчик, в субботу я еду в Москву и прошу Вас адресоваться по-зимнему, т. е. Кудринская Садовая, д. Корнеева. Если в сентябре будете в Москве, то уж застанете меня вполне и всесторонне водворившимся.

Очень рад, что Вы охладели к Мельпомене и вернулись в родное лоно беллетристики. Теперь Вы будете писать по одной пьесе в 1-2 года, иметь успех и считаться все-таки не драматургом, а беллетристом. Так и нужно. Я бы лично бросил театр просто из расчета: драматургов 300, а беллетристов почти совсем нет. Да и, между нами говоря, театр не дает столько денег, сколько наша проза. Ваши "Фамочка" и "Петух" дали, небось, вдвое больше, чем "Театралы" и "Дачный муж".

В этот сезон я ничего не дам для театра, ибо ровно ничего не сделал. Начал было "Лешего" (и мае и июне), но потом бросил.

Пишу теперь повестушку, которую публика узрит в печати не раньше ноября. В сей повести, изображая одну юную девицу, я воспользовался отчасти чертами милейшего Жана.

Где Баранцевич? Если встретитесь, то попросите его, чтобы он прислал мне свой адрес.

Все мое семейство здравствует и шлет Вам поклон. Когда будете в Москве, приходите чай пить, обедать и ужинать. Поговорим про Вашу роковую бабушку, трагический смех и адски мелодраматический почерк.

Мне пишут, что в "Предложении", которое ставилось в Красном Село, Свободин был бесподобен; он и Варламов из плохой пьесёнки сделали нечто такое, что побудило даже царя сказать комплимент по моему адресу. Жду Станислава и производства в члены

Государственного совета.

Видаетесь ли с Билибиным? Очень милый и талантливый парень, но под давлением роковых обстоятельств и петербургских туманов превращается, кажется, в сухаря чиношу.

Погода великолепная. Нужно бы работать, а солнце и рыбная ловля за шиворот тащат прочь от стола.

Поклонитесь Вашей жене и будьте счастливы, как Соломон в юности.

Ваш А. Чехов.

674. A. H. ПЛЕЩЕЕВУ

3 сентября 1889 г. Сумы.

3 сентября 89, Лука.

Сим извещаю Вас, милый Алексей Николаевич, что сегодня в 4 часа ночи при 2 градусах тепла, при небе, густо покрытом облаками, я выезжаю на товарно-каторжном поезде в Москву. Предвкушая эту интересную поездку, заранее щелкаю зубами и дрожу всем телом. Адрес у меня остается прошлогодний, т. е. Кудринская Садовая, д. Корнеева.

Сегодня я написал Анне Михайловне, что рассказ для "Северного вестника" уже готов, и просил у нее позволения подержать его у себя дома и не высылать ей до следующей книжки. Я хочу кое-что пошлифовать и полакировать, а главное, подумать над ним. Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые, и я боюсь, как бы не подкузьмила меня моя неопытность. Вернее, боюсь написать глупость.

Линтваревы все кланяются Вам. Жоржик не имеет определенных планов и, по всей вероятности, останется на зиму дома. В этом юноше я могу понять только то, что он, несомненно, любит музыку, несомненно, талантлив и хороший, добрый человек. В остальном же прочем я его не понимаю. На что он употребит свою энергию и любовь, неизвестно. Быть может, истратит всё на порывы, на отдельные вспышки и этим ограничится.

Смагины в этом году не были на Луке.

Вчера приехала Вата с мамашей. Замуж она еще не вышла, но рассчитывает скоро выйти и уже выставляет свой живот далеко вперед, точно репетирует беременность.

Что Вы сделали для сцены? Хотел я почитать про Галеви, но не собрал "Русских ведомостей".

В Москве ожидают меня заседания Комитета. Горева и Абрамова долго не продержатся, но тем не менее, однако, успеют дать Обществу заработать тысячи две-три.

Мне симпатичен Боборыкин, и будет жаль, если он очутится в положении курицы, попавшей во щи. Труппа у него жиденькая, набранная, если можно так выразиться, из элементов случайных. Мечтает он о классическом репертуаре – это хорошо, но что труппа его из классических вещей будет делать чёрт знает что это очень скверно.

Кланяюсь всем Вашим, а Вас крепко обнимаю и целую. Будьте счастливы.

Ваш А. Чехов.

Жоржик скоро будет писать Вам.

675. Ф. А. КУМАНИНУ

5 сентября 1889 г. Москва.

5 сентябрь.

Многоуважаемый Федор Александрович, простите, что запаздываю ответом на Ваше письмо. Приехал я в Москву только сегодня.

Мое "Предложение" было уже напечатано в "Новом времени" No 4732, куда я обещал его еще в прошлом году. Что касается напечатания этой пьесы в "Артисте", то оно едва ли возможно. Не в моей власти разрешать печатать то, что уже было однажды напечатано в газете и за что мною уже получены деньги. Неловко. Если, конечно, Суворин разрешит перепечатать с соответственным примечанием, что эта-де пьеса была раньше помещена в "Новом времени", то я ничего не буду иметь против.

Из всех немногочисленных пьес моих можно напечатать только одну, а именно "Лебединую песню (Калхас)", драматический этюд в одном действии, который шел когда-то у Корша и, кажется, пойдет в Малом театре. Пьеса эта была раньше напечатана в "Сезоне" Кичеева, но не целиком, а в сильно сокращенном виде; в "Сезон" я дал только часть первого монолога. Эту "Лебединую песню" можно достать у Рассохина. Есть она и у меня, буде пожелаете.

Сегодня я получил письмо от В. С. Лихачева, автора "В родственных объятиях" и переводчика "Тартюфа". Он мне пишет: "Сегодня я вычитал в газете объявление об издаваемом в Москве журнале "Артист", а у меня как раз готова оригинальная пятиактная драма". Далее он, Лихачев, поручает мне узнать у Вас об условиях и проч. Если Вы не прочь напечатать у себя его пьесу, то благоволите меня уведомить возможно подробнее: я напишу ему.

А за сим позвольте пожелать Вам всего хорошего и пребыть уважающим

А. Чехов.

676. В. С. ЛИХАЧЕВУ

5 сентября 1889 г. Москва.

5 сентябрь.

Добрейший коллега Владимир Сергеевич!

Сегодня я вернулся в Москву и через 1/2 часа по прибытии получил Ваше письмо. О существовании "Артиста", подобно Вам, я узнал тоже из газет. Как-то зимою виделся я с его издателем Куманиным, был у нас разговор о журнале, просил он, Куманин, у меня пьесу, но что это за журнал, и зачем он издается, и как его будут звать, я не знал. И теперь почти ничего не знаю.

Кстати, я нашел у себя на столе письмо этого Куманина. Отвечая ему, я писал, между прочим, о Вас и о Вашей пьесе и попросил его, чтобы он ответил мне возможно скорее и возможно подробнее. Его ответ я сообщу Вам своевременно. Если Вы не прочь верить в предчувствия, то могу Вам сказать еще больше: я предчувствую, что этот Куманин на днях будет у меня. Если предчувствие не обманет, то разговор мой с ним я сообщу Вам письменно тотчас же.

А за сим позвольте пожелать Вам всего хорошего. Душевно Вас уважающий

Ваш сват (по Академии)

А. Чехов.

"Иванова" я отдельно не издавал. Получил из "Северного вестника" сто экземпляров, но они разлетелись у меня быстро, как дым.

677. А. А. МАЙКОВУ

5 сентября 1889 г. Москва.

5 сентябрь 89 г.

Многоуважаемый

Аполлон Александрович!

Сегодня я вернулся в Москву, о чем имею честь известить Вас на случай, если Вам угодно будет созвать Комитет. Адрес прежний, т. е. Кудринская Садовая, д. Корнеева.

С истинным почтением имею честь быть уважающий

А. Чехов.

678. Е. М. ЛИНТВАРЕВОЙ

6 сентября 1889 г. Москва.

6 сентябрь.

Здравствуйте, уважаемый

и добрейший доктор!

Наконец мы доехали до Москвы. Доехали благополучно и без всяких приключений. Закусывать начали в Ворожбе и кончили под Москвой. Цыплята распространяли зловоние. Маша во всю дорогу делала вид, что незнакома со мной и с Семашко, так как с нами в одном вагоне ехал профессор Стороженко, ее бывший лектор и экзаменатор. Чтобы наказать такую мелочность, я громко рассказывал о том, как я служил поваром у графини Келлер и какие у меня были добрые господа; прежде чем выпить, я всякий раз кланялся матери и желал ей поскорее найти в Москве хорошее место. Семашко изображал камердинера.

В Москве холодно, в комнатах не прибрано, мебель тусклая. Вся душа моя на Луке. Хочется сказать Вам тысячи теплых слов. Если бы было принято молитвословить святых жен и дев раньше, чем ангелы небесные уносят их души в рай, то я давно бы написал Вам и Вашим сестрам акафист и читал бы его ежедневно с коленопреклонением, но так как это не принято, то я ограничиваюсь только тем, что зажигаю в своем сердце в честь Вашу неугасимую лампаду и прошу верить в искренность и постоянство моих чувств. Само собою разумеется, что среди этих чувств самое видное место занимает благодарность.

Кланяйтесь, пожалуйста, всем Вашим, не минуя никого, ни Григория Александровича, ни Домнушки, ни Ульяши. Надеюсь, что Егор Михайлович уже перестал заниматься свинством, т. е., иначе говоря, уже не возится со своей свинкой. Александре Васильевне передайте, что она поступила несправедливо, не взяв с меня ничего за маленький флигель. Брали с Деконора, берете с Артеменко, а ведь я, надеюсь, ничем не хуже их.

Вчера в день приезда у меня уже были гости. Семейство мое шлет всем Вам сердечный привет. Семашко тоже.

Когда я рассказывал Ивану о том, как Валентина Николаевна увязывала мой багаж, то он минуту подумал, почесал у себя за ухом и глубоко вздохнул. А багаж в самом деле был увязан так художественно, что мне не хотелось развязывать.

Хладнокровна ли Наталия Михайловна?

Ну, да хранит Вас создатель.

Душевно преданный

А. Чехов.

Посылаю Вам свою erysipelas.

679. А. М. ЕВРЕИНОВОЙ

7 сентября 1889 г. Москва.

7 сентябрь.

Ваша телеграмма застала меня врасплох, уважаемая Анна Михайловна. Послав Вам письмо, я успокоился и, занявшись обработкой своей вещи, исковеркал ее вдоль и поперек и выбросил кусок середины и весь конец, решив заменить их новыми. Что же мне теперь делать? Не могу я послать Вам того, что кажется мне недоделанным и не нравится. Вещь сама по себе, по своей натуре, скучновата, а если не заняться ею внимательно, то может получиться, как выражаются французы, чёрт знает что.

Возможна только одна комбинация, очень неудобная для меня и для редакции и которою можно воспользоваться только в случае крайней нужды. Я разделю свой рассказ на две равных доли: одну половину поспешу приготовить к 12-15 сентября для октябрьской книжки, а другую вышлю для ноябрьской. В рассказе 3– 4 листа, и делить его можно.