Текст книги "Переписка и деловые бумаги"

Автор книги: Антон Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 187 страниц)

Пишу под впечатлением Вашего письма и "пука" стихов... Большущее спасибо за то и другое. Письмо вошью в папку автографов, а книгу переплету и сопричислю к сонму литературно-медицинских авторов, нашедших успокоение на моих полках.

Теперь о молодых художественных силах. Художники, с которыми я имел случай беседовать, все поголовно сочувствуют Вашему сборнику. Потолковав с людьми компетентными, прочитав четьи-минеи и заглянув в книжку Нострадамуса "Микрокозм", я пришел к такому заключению: из сонма художников Вам следует выбрать трех, кои взяли бы на себя труд состряпать художественную часть сборника. Эти трое должны быть ретивы, молоды, знакомы со всеми русскими художниками, быть со вкусом и иметь, кроме вкуса и надежд на будущее, хотя бы маленькую известность в настоящем. Эти трое поездят по Москве, напишут в Питер, скомпонуют собранное и проч. ... Они будут хозяевами и ответственными редакторами художественной части.

Я могу порекомендовать Вам этих трех:

1) Янов, Александр Степанович, Зубовский бульвар, д. баронессы Шеппинг. Художник-славянофил. Изображает на страх врагам душегрею Марфы Посадницы, чару Ильи Муромца и проч. ...

2) Шехтель, Франц Осипович, Тверская, д. Пороховщикова. Известный виньетист. Когда будете писать ему, то предложите ему сделать для сборника виньетку. Каяться не будете.

3) Чехов, Николай Павлович, мой однофамилец и родной брат, Якиманка, д. Клименкова. Художник по части легкокрылого жанра...

Все эти трое составят совет, обсудят дело всесторонне, отыщут причину всех причин, составят список знаменитостей и проч.... Все трое собаку съели и рады служить Вам.

Пишите им по письму. Изложите им, в чем дело, поручите триумвирату художественную часть и будьте покойны... Они Вам доставят автографы всех русских художников... Теплые ребята.

Пиша каждому из них, не забудьте назвать всех трех названных... В одном из писем к художникам потрудитесь сказать: а) размер сборника, b) на какой бумаге и с) где будет печататься сборник, d) кто будет заведовать печатанием, е) какая сумма ассигнована на издание и f) в каком количестве будет печататься... Знать сие художникам необходимо, чтобы не запеть из разных опер и иметь ясные, определенные рамки...

Вот и всё. Кланяюсь. "Павел Иваныч потолстел и всё играет на скрипке". (Зри "Ревизора".)

Я завален работой. Строчу в "Осколки", в "Петербургскую газету" и в "Новое время" по субботам. Первый свободный день отдам сборнику.

Если угодно, то перешлите письма художникам через меня. Все – мои приятели.

Ваш А. Чехов.

160. Д. В. ГРИГОРОВИЧУ

28 марта 1886 г. Москва.

Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благовеститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел, чтобы благодарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновенные люди глядят на таких избранников, как Вы; можете поэтому судить, что составляет для моего самолюбия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно – гонорар за настоящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил судить, заслужена мной эта высокая награда или нет... Повторяю только, что она меня поразила.

Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый "литературный кружок": таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и – пошла писать! Это первая причина... Вторая – я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне.

Пишу всё это для того только, чтобы хотя немного оправдаться перед Вами в своем тяжком грехе. Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а "Егеря", который Вам понравился, я писал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал.

Первое, что толкнуло меня к самокритике, было очень любезное и, насколько я понимаю, искреннее письмо Суворина. Я начал собираться написать что-нибудь путевое, но все-таки веры в собственную литературную путевость у меня не было.

Но вот нежданно-негаданно явилось ко мне Ваше письмо. Простите за сравнение, оно подействовало на меня, как губернаторский приказ "выехать из города в 24 часа!", т. е. я вдруг почувствовал обязательную потребность спешить, скорее выбраться оттуда, куда завяз...

Я с Вами во всем согласен. Циничности, на которые Вы мне указываете, я почувствовал сам, когда увидел "Ведьму" в печати. Напиши я этот рассказ не в сутки, а в 3-4 дня, у меня бы их не было...

От срочной работы избавлюсь, но не скоро... Выбиться из колеи, в которую я попал, нет возможности. Я не прочь голодать, как уж голодал, но не во мне дело... Письму я отдаю досуг, часа 2-3 в день и кусочек ночи, т. е. время, годное только для мелкой работы. Летом, когда у меня досуга больше и проживать приходится меньше, я возьмусь за серьезное дело.

Поставить на книжке мое настоящее имя нельзя, потому что уже поздно: виньетка готова и книга напечатана. Мне многие петербуржцы еще до Вас советовали не портить книги псевдонимом, но я не послушался, вероятно, из самолюбия. Книжка моя мне очень не нравится. Это винегрет, беспорядочный сброд студенческих работишек, ощипанных цензурой и редакторами юмористических изданий. Я верю, что, прочитав ее, многие разочаруются. Знай я, что меня читают и что за мной следите Вы, я не стал бы печатать этой книги.

Вся надежда на будущее. Мне еще только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать, хотя время бежит быстро.

Простите за длинное письмо и не вменяйте человеку в вину, что он первый раз в жизни дерзнул побаловать себя таким наслаждением, как письмо к Григоровичу.

Пришлите мне, если можно, Вашу карточку. Я так обласкан и взбудоражен Вами, что, кажется, не лист, а целую стопу написал бы Вам. Дай бог Вам счастья и здоровья, и верьте искренности глубоко уважающего Вас и благодарного

А. Чехова.

86, III, 28.

161. M. В. КИСЕЛЕВОЙ

29 марта 1886 г. Москва.

Рукой М. П. Чеховой:

29 марта.

Поздравляю Вас, дорогая Мария Владимировна, с днем Вашего ангела и желаю Вам и Вашему Зёзке с Сашуркой и Алексею Сергеевичу провести его весело и счастливо. Жалею, что не имею возможности поздравить Вас лично и пожелать Вам долгих лет и самого хорошего счастья.

Шлю заочно Вам миллионы пожеланий самых лучших. Скоро будет буйное нашествие Чеховых в тихое Бабкино. Мой урок никого не задержит. Начальница пансиона, где я даю уроки, оказалась очень любезной – она устраивает мой экзамен раньше других; так что к маю я буду свободна. Если бы семья захотела ехать раньше, то я могла бы остаться у Ивана или у тетки, – так уже было решено, но благодаря любезности начальницы я еду с семьей. Раньше 6-го или 7-го мая мы не успеем приехать – квартирный вопрос опять стал злобой дня. Мать, отец и братья поздравляют Вас и желают всего хорошего.

Будьте здоровы, добрая Мария Владимировна, скоро увидимся.

Крепко любящая Вас

Ваша Марьюшка.

Поклон Алексею Сергеевичу.

Левитан уехал в Крым. Владимира Петровича давно не видали мы – не знаем, в Москве ли он? Антона закидали письмами из Питера великие люди...

Многоуважаемая

Мария Владимировна!

Поздравляю Вас с ангелом и даю Вам слово в этот день выпить за Ваше здоровье и пожелать Вам всего хорошего. Вы хорошая, и дай бог, чтоб Вам жилось хорошо. Алексею Сергеевичу, Василисе и Сергею кланяюсь.

Мать и все наши дети (Кокоша, Жан, Финик и проч.) Вам кланяются. К празднику я постараюсь

выслать Вам одну штуку, а пока не забывайте, что у Вас есть преданнейший слуга

А. Чехов.

162. Н. А. ЛЕЙКИНУ

31 марта 1886 г. Москва.

86, III, 31.

Что же это Вы так долго молчите, уважаемый Николай Александрович? Вы так увлеклись Вашей Тосной и именьем, что я до сих пор не знаю ничего ни о Вас, ни о судьбе клише, которое послал Вам. Погода у нас расчудесная, лучше и не надо...

Если не поздно, то на 2-м заглавном листе моей книжки рядом с "А. Чехонте" поставьте в скобках "А. П. Чехов". В объявлениях придется делать то же самое. Получил я, представьте, от Григоровича письмо, который требует забросить псевдоним.

Какие дела делаются! Какие новости! Но до тех пор, пока не получу от Вас письма, буду молчать и

пребывать

Вашим А. Чеховым.

163. H. П. ЧЕХОВУ

Март 1886 г. Москва.

Маленький Забелин!

Мне передавали, что ты оскорблен моими и шехтелевскими насмешками... Способность оскорбляться есть достояние только душ благородных, но тем не менее, если можно смеяться над Иваненко, надо мной, над Мишкой, над Неллой, то почему же нельзя смеяться над тобой? Это несправедливо... Впрочем, если ты не шутишь и в самом деле чувствуешь себя оскорбленным, то спешу извиниться.

Смеются только над тем, что смешно или чего не понимают... Выбирай любое из двух.

Второе, конечно, более лестно, но – увы! – для меня лично ты не составляешь загадки. Нетрудно понять человека, с которым делил сладость татарских шапок, Вучины, латыни и, наконец, московского жития. И к тому же твоя жизнь есть нечто такое психологически несложное, что понятно даже не бывшим в семинарии. Буду из уважения к тебе откровенен. Ты сердишься, оскорблен... но дело не в насмешках и не в благодушно болтающем Долгове... Дело в том, что ты сам, как порядочный человек, чувствуешь себя на ложной почве, а кто мнит себя виноватым, тот всегда ищет себе оправдания извне: пьяница ссылается на горе, Путята на цензуру, убегающий с Якиманки ради блуда ссылается на холод в зале, на насмешки и проч. ... Брось я сейчас семью на произвол судьбы, я старался бы найти себе извинение в характере матери, в кровохаркании и проч. Это естественно и извинительно. Такова уж натура человеческая. А что ты чувствуешь себя на ложной почве, это тоже верно, иначе бы я не называл тебя порядочным человеком. Пропадет порядочность, ну тогда другое дело: помиришься и перестанешь чувствовать ложь...

Что ты для меня не составляешь загадки, что бываешь иногда варварски смешон, тоже верно. Ведь ты простой смертный, а все мы, смертные, загадочны только тогда, когда глупы, и смешны в течение 48 недель в году... Не правда ли?

Ты часто жаловался мне, что тебя "не понимают!!". На это даже Гёте и Ньютон не жаловались... Жаловался только Христос, но тот говорил не о своем "я", а о своем учении... Тебя отлично понимают... Если же ты сам себя не понимаешь, то это не вина других...

Уверяю тебя, что как брат и близкий к тебе человек я тебя понимаю и от всей души тебе сочувствую... Все твои хорошие качества я знаю, как свои пять пальцев, ценю их и отношусь к ним с самым глубоким уважением. Я, если хочешь, в доказательство того, что понимаю тебя, могу даже перечислить эти качества. По-моему, ты добр до тряпичности, великодушен, не эгоист, поделяешься последней копейкой, искренен; ты чужд зависти и ненависти, простодушен, жалеешь людей и животных, не ехиден, не злопамятен, доверчив... Ты одарен свыше тем, чего нет у других: у тебя талант. Этот талант ставит тебя выше миллионов людей, ибо на земле один художник приходится только на 2000000... Талант ставит тебя в обособленное положение: будь ты жабой или тарантулом, то и тогда бы тебя уважали, ибо таланту всё прощается.

Недостаток же у тебя только один. В нем и твоя ложная почва, и твое горе, и твой катар кишок. Это – твоя крайняя невоспитанность. Извини, пожалуйста, но veritas magis amicitiae*... Дело в том, что жизнь имеет свои условия... Чтобы чувствовать себя в своей тарелке в интеллигентной среде, чтобы не быть среди нее чужим и самому не тяготиться ею, нужно быть известным образом воспитанным... Талант занес тебя в эту среду, ты принадлежишь ей, но... тебя тянет от нее, и тебе приходится балансировать между культурной публикой и жильцами vis-а-vis. Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах, у рейнскового погреба, на подачках. Победить ее трудно, ужасно трудно!

Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующим условиям:

1) Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя! Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних...

2) Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом. Так, например, если Петр знает, что отец и мать седеют от тоски и ночей не спят, благодаря тому что они редко видят Петра (а если видят, то пьяным), то он поспешит к ним и наплюет на водку. Они ночей не спят, чтобы помогать Полеваевым, платить за братьев-студентов, одевать мать...

3) Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги.

4) Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице также, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии... Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают... Из уважения к чужим ушам, они чаще молчат.

5) Они не уничижают себя с тою целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: "Меня не понимают!" или: "Я разменялся на мелкую монету! Я б...!!.", потому что все это бьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво.."

6) Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства с знаменитостями, рукопожатие пьяного Плевако, восторг встречного в Salon'e, известность по портерным... Они смеются над фразой: "Я представитель печати!!", которая к лицу только Родзевичам и Левенбергам. Делая на грош, они не носятся со своей папкой на сто рублей и не хвастают тем, что их пустили туда, куда других не пустили... Истинные таланты всегда сидят в потёмках, в толпе, подальше от выставки... Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную...

7) Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой... Они горды своим талантом. Так, они не пьянствуют с надзирателями мещанского училища и с гостями Скворцова, сознавая, что они призваны не жить с ними, а воспитывающе влиять на них. К тому же они брезгливы...

8) Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки. Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт... Спать с бабой, дышать ей в рот ... выносить ее логику, не отходить от нее ни на шаг – и всё это из-за чего! Воспитанные же в этом отношении не так кухонны. Им нужны от женщины не постель, не лошадиный пот, ... не ум, выражающийся в уменье надуть фальшивой беременностью и лгать без устали... Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность, способность быть не ..., а матерью... Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо они знают, что они не свиньи. Пьют они только, когда свободны, при случае... Ибо им нужна mens sana in corpore sano**.

И т. д. Таковы воспитанные... Чтобы воспитаться и не стоять ниже уровня среды, в которую попал, недостаточно прочесть только Пикквика и вызубрить монолог из "Фауста". Недостаточно сесть на извозчика и поехать на Якиманку, чтобы через неделю удрать оттуда...

Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля... Тут дорог каждый час...

Поездки на Якиманку и обратно не помогут. Надо смело плюнуть и резко рвануть... Иди к нам, разбей графин с водкой и ложись читать... хотя бы Тургенева, которого ты не читал...

... самолюбие надо бросить, ибо ты не маленький... 30 лет скоро! Пора!

Жду... Все мы ждем...

Твой А. Чехов.

* истина дороже дружбы (лат.)

** здоровый дух в здоровом теле (лат.)

164. М. М. ДЮКОВСКОМУ

Начало апреля 1886 г. Москва.

Уважаемый

Михаил Михайлович!

Иван болен... Лихорадка и понос в квадрате... Данною мне властию оставил его дома, хотя он своим оханьем и наводит тоску. А за "Русскую мысль" не сердитесь.

Ваш А. Чехов.

165. В. В. БИЛИБИНУ

4 апреля 1886 г. Москва.

86, III, 4.

Дорогой

Виктор Викторович!

Отвечаю на Ваше письмо немедленно, с условием, что Вы поспешите ответить на вопросы, которые Вы почерпнете из всего нижеследующего.

Уже около 2-х месяцев я не получаю писем от Лейкина. Вероятно, сердится за "Сверчка", или что-нибудь вроде. От его гнева терплю я двояко: а) не получаю писем и, стало быть, мой архив лишается лишних 2-3-х драгоценных фолиантов и b) ничего не знаю о своей книжке. Где она, что, как, почему? Получена ли виньетка и проч.?

Отчего не купили мышьяка? В любой аптеке дадут. В случае сомнений, заставьте аптекаря порыться в списке врачей и увидеть там мою фамилию...

Отчего не работаете в "Новом времени"?

Вы пишете, что 2 последних моих рассказа в "Петербургской газете" слабы... Извиняю Вам этот либерализм с условием, что Вы извините мне следующие рассказы, которые будут еще слабее... Истрепался и исписался... Слушайте, нельзя ли меня выпороть?

Насчет хорошеньких женщин, о которых Вы спрашиваете, спешу "константировать", что их в Москве много. Сейчас у сестры был целый цветник, и я таял, как жид перед червонцем... Кстати: в последних "Осколках петербургской жизни" Вы три раза ударили по жиду. Ну зачем?

Пишу сие, обедая... Суп с перловой крупой, пирожки, каша жареная и котлеты, чего и Вам желаю.

Нечаянно, вдруг, наподобие deus ex machina* пришло ко мне письмо от Григоровича. Я ответил и вскоре получил другое письмо, с карточкой. Письма в полтора листа каждое; почерк неразборчивый, старческий; старик требует, чтобы я написал что-нибудь крупное и бросил срочную работу. Он доказывает, что у меня настоящий талант (у него подчеркнуто), и в доказательство моей художественности делает выписки из моих рассказов. Пишет тепло и искренно. Я, конечна, рад, хотя и чувствую, что Григорович перехватил через край.

Вы просите, чтобы, став знаменитостью, я раскланивался с Вами на улице. Хорошо. Я Вам даже факсимиле свое пришлю...

Когда Ваша свадьба? На Фоминой неделе я шаферствую у двоих: доктор и художник. Первый берет купеческую дочку с 15000 приданого. На свадьбе будет музыка. В моей зале сию минуту некий юрист поет: "Я вас любил... любовь еще, быть может, во мне угасла не совсем". Поет тенором. У адвокатов преимущественно тенор...

Г-н секретарь, поспешите выслать гонорар! В кармане 4 руб. – только.

30-го апреля я еду на дачу. Летом буду, вероятно, на юге. У меня опять было кровохарканье.

Батенька, неужели нам уже скоро 30 лет? Ведь это свинство! За 30-ю идет старость...

Я не ждал от "Кошмара" успеха. Трудно попасть в жилку!

"Гриша" – Ваша тема. Помните? Merci.

"Кошмар" дал мне 87 рублей.

Отчего бы Вам летом не соорудить что-нибудь крупное, зажигательное?

Погода великолепная. Не слыхали ли чего-нибудь про Худекова? Где он? Хочу просить прибавки.

Часто ли Вы бываете в бане?

Пальмин и царь-колокол здравствуют.

Кланяюсь Вашей невесте. А за сим будьте здоровы и прощайте.

Ваш А. Чехов.

С тех пор, как я стал знаменитостью, мой почерк заметно изменился к худшему.

Вы ужасно пишете! От Вашего почерка умереть можно.

Что Вы делаете в департаменте?

* бог из машины (лат.). Здесь в знач.: чудо.

166. Н. А. ЛЕЙКИНУ

6 апреля 1886 г. Москва.

86, IV, 6.

Добрейший

Николай Александрович!

Тороплюсь послать Вам оригиналы для книги. Выбрал кое-что и наклеил, приобщив ко всему монолог "О вреде табака", напечатанный в "Петербургской газете".

"Сорвалось" и "Глупый француз" бросьте. "Анюту" – да*. "Кошмара" тоже не берите для книжки, ибо тон "Кошмара", его размер и проч. не годятся: ансамбль испортят. Из рассказов, помещенных в "Новом времени", нельзя поместить в книжку ни одного. Если материалу покажется мало, то поспешите уведомить: я еще пришлю... Во всяком случае пришлю еще в письмах...

Теперь о виньетке... Неужели так плоха? Я думаю, что вставлять буквы не совсем ловко, да и художник обидится... Не лучше ли сделать так, чтобы и волки были сыты и овцы целы, т. е. 1000 экземпляров напечатать с виньеткой, а 1000 без виньетки? Всё, что пойдет на вокзалы и пристани, будет без виньетки, а выписывающие будут получать с виньеткой... Можно напечатать с виньеткой не 1000, а только 500, Буквы во всяком случае неудобны...

Я болен. Кровохарканье и слаб... Не пишу... Если завтра не сяду писать, то простите: не пришлю рассказа к Пасхе... Надо бы на юг ехать, да денег нет.

Насчет поездки в Питер следовало бы подумать. Вероятно, приеду, если не задержит безденежье или болезнь...

Погода в Москве великолепная. Лучше и не надо.

Николаю послал выписку из Вашего письма.

Ну-с, а теперь позвольте поблагодарить за карточку. Я ответил бы Вам тем же, но сейчас у меня карточки не имеется. Когда снимусь, пришлю непременно.

Боюсь подвергнуть себя зондировке коллег... Вдруг откроют что-нибудь вроде удлиненного выдыхания или притупления!.. Мне сдается, что у меня виноваты не так легкие, как горло... Лихорадки нет.

Скажите Билибину, что он трус. Боится мышьяка! Он не боится лягушек?

Завтра еду лечить Гиляя. На пожаре человечина ожегся, кругом ранился и сломал ногу... Так по крайней мере пишет. Судя по тону письма, не врет. Нужно бы сегодня ехать, но не могу, пусть простит. Поклонитесь Прасковье Никифоровне и Феде. Приехал Худеков?

Ваш А. Чехов.

О планах на лето, о даче и проч. буду писать особо. Получил от Агафопода письмо. Плохо живет. Мечтал написать к 13-му апреля пасхальный рассказ в "Новое время". Тема стоящая, но едва ли напишу.

"Шведская спичка", которую посылаю, была напечатана в "Альманахе Стрекозы". Ее прикажите поместить в самом конце книги.

* Т. е. сажайте в книжку.

167. Ал. П. ЧЕХОВУ

6 апреля 1886 г. Москва.

86, IV, 6.

Ну полно, таможенно-карантинный человече, к чему такие сильные выражения? Откуда могла взяться "тень бывшего человека", и чего ради ты не узнаешь себя в зеркале?

1) Давыдов деньги вышлет, а если доселе не высылал, то потому что сам без штанов ходит.

2) За "Сверчком" ты имеешь получить, за "Будильником" тоже. Завтра Мишка соберет все твои крохи и вышлет послезавтра. Вообще: по гонорарным делам обращайся к Мишке. Адвокат хороший. В "Сверчке" платят прекрасно и тебе дадут по 8 коп. за строчку.

3) Ты естественник, а между тем для тебя не понятна естественность твоего положения. Тебя, пишешь, "жгут, режут, точут и пияют". Т. е. долги требуют? Милый мой, да ведь нужно же долги платить! Нужно во что бы то ни стало, хотя бы армяшкам, хотя ценою голодухи... Если университетские и пишущие люди видят в долгах страдания, то что же остается остальным? Я не знаю, но всё дело в принципе... И к чему делать долги? Прости за этот сытый вопрос, но, ей-богу, он не нотация. Ведь без долгов легко обойтись. Я по себе сужу, а на моей шее семья, которая гораздо больше твоей, и провизия в Москве в 10 раз дороже, чем у вас. За квартиру ты платишь столько, сколько я за пианино, одеваюсь я не лучше тебя... Вся беда в покупках и расходах, которые ты не имел права делать и от которых давно уже должен был бы отказаться: мука Нестле (?!?), лишняя прислуга и т. д. Когда у мужа и жены нет денег, они прислуги не держат – это обыденное правило...

4) Но долги сделаны и толковать о происхождении их бесполезно... Остается говорить о их платеже... Для тебя должен быть страшен долг в 1000-2000 руб., но 300-500, которые, вероятно, ты должен, не стоят "нравственных страданий". Рано или поздно ты их выплатишь, тем более что существует благодетельная мера – вычет из жалованья. Пока сам соберешься, так казначейство избавит тебя от долга. Вычет из жалованья, конечно, влечет за собой неудобства, но что делать! Неудобства временные, в особенности для человека, имеющего, кроме жалованья, еще и другой источник дохода...

Мировой приговорил меня к уплате 105 р., которые ты и Николай задолжали лавочнику Семенову. Портному я должен за себя и за тех, за кого поручился, более ста... Но вопроса "Что дальше будет?" я не задаю... Верую, что всё заплатится, перемелется и своевременно канет в Лету. На даче пожмусь как-нибудь, поживу с семьей на 50 р. в месяц, и долгов не будет...

5) Отчего ты мало пишешь? Что за безобразие? У "Сверчка" и "Будильника" сплошная вакансия, а ты сидишь, сложил ручки и нюнишь, как Гершка, когда его во сне кусают блохи. Почему ленишься работать в "Осколки"? Все те рассказы, которые ты прислал мне для передачи Лейкину, сильно пахнут ленью. Ты их в один день написал? Из всей массы я мог выбрать один отличный, талантливый рассказ, остальное же всё достойно пера таганрогского Живчика. Сюжеты невозможные... Ведь только лень может писать в цензурный журнал о попе, крестящем ребенка в купели!.. Лень не рассуждающая, работающая залпом, зря... Где это ты видел супругов, которые у тебя в рассказе обедают и говорят о рефератах... и где под луной есть такие рефераты? Уважай ты себя, ради Христа, не давай рукам воли, когда мозг ленив! Пиши не больше 2-х рассказов в неделю, сокращай их, обрабатывай, дабы труд был трудом. Не выдумывай страданий, которых не испытал, и не рисуй картин, которых не видел, – ибо ложь в рассказе гораздо скучнее, чем в разговоре...

Помни каждую минуту, что твое перо, твой талант понадобятся тебе в будущем больше, чем теперь, не профанируй же их... Пиши и бди на каждой строке, дабы не нафунить...

Писал ли ты хоть одну вещь долее одного вечера? Только "Сомнамбулу"... Писал ли, я тебя спрашиваю, шут иваныч? Конечно, нет! Нет и нет! Литература для тебя труда не составляла, а ведь это труд! Будь ты порядочным человеком, посиди над рассказом (в 150-200 строк) дней 5-7, то что вышло бы! Ты себя не узнал бы в своих строках, как теперь не узнаешь себя в зеркале... Имей в виду, что срочной работой ты не завален и можешь поэтому над одной вещичкой возиться несколько вечеров... Выгодно ли это? Сочти... При максимальной кропотливости ты дашь 5-7 рассказов в месяц, что составит около ста, теперь же, пиша много, ты и 50 не имеешь... Заключаю сию мораль выдержкой из письма, которое я на днях получил от Григоровича: "для этого нужно: уважение к таланту, который дается так редко... берегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест... Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики..."

Другой великий авторитет, имя же ему Суворин, пишет мне: "Когда много пишешь, далеко не всё выходит одинаково хорошо".

Третий великий человек, наш И. Грэк (Билибин), в своих письмах матерно ругается, что я много пишу. Вот видишь, Саша!

Работаю я теперь в "Новом времени", где получаю по 12 коп. за строчку. Мне удастся перетащить в петербургскую прессу Гиляя, который не развит, но талантлив. Нельзя ли и с тобой сделать то же самое, тем более что ты развит и талантлив в 1000 раз больше, чем те пробки, которые пишут в "Деле" и "Наблюдателе"? Работай, голубчик! Бди, копти и не траться на суету! Не делай из себя и из своей работы муку Нестле... Для начала хорошо бы тебе работать в "Петербургской газете", откуда ты не замедлишь перебраться в "Новое время". Для тебя обе газеты потемки. Что для них потребно, ты не знаешь... Не можешь ли ты у себя в Новороссийске поискать сих газет и познакомиться с ними? "Новое время", наверное, получается в Новороссийске. Зри субботние номера... Лейкин вышел из моды. Место его занял я. Теперь в Петербурге я в большой моде и хотел бы, чтобы ты не отставал...

Неужели ты уедешь из Новороссийска? Нельзя ли тебе не уезжать до осени? Если не уедешь, то даю честное слово побывать у тебя летом. ... на долги. Мертвые и таланты сраму не имут. Колька 3000 должен и – ничего! А хорошо бы мы с тобой пожили! Отъезд твой мне тем более не по нутру, что я уверен, что Питер тебе ничего не даст, кроме новых долгов... Погоди до осени! Я буду в Питере, познакомлю Григоровича и прочих с твоей персоной и – кто знает? – Григорович действительный статский советник и кавалер... Он скорей найдет для тебя, чем ты... Его все министры знают... Так помни же: копти над рассказами. Сужу по опыту. Пиши. Напиши матери. Сообщи мне маршрут, как к тебе ехать. Кланяюсь.

Твой А. Чехов.

168. M. E. ЧЕХОВУ

11 апреля 1886 г. Москва.

86, IV, 11.

Пишу Вам, дорогой мой дядя, в страстную пятницу под субботу, но так как это письмо будет получено Вами после 13-го, то я имею полное право заочно поцеловаться с Вами три раза, получить от Вас ответ "Воистину воскрес", а если позволите, то и гривенничек. Итак: Христос воскрес! Поделите этот привет с тетей, братьями и с сестрами, которых поздравляю и целую. Всем желаю счастья, покоя и мира, Вам же лично, дорогой мой, желаю того, что может пожелать человек глубоко уважающий и преданный.

Простите, что так долго не писал Вам. Вы сами много пишете, а потому поймете человека, который пишет от зари до зари: нет времени! Когда бывает свободная минутка, то постараешься отдать ее чтению или чему-нибудь другому. Да, откровенно говоря, не понимаю я того писания к дорогим и близким людям, которое пишется по обязанности, а не в минуты хорошего настроения, когда не боишься ни за свою искренность, ни за размер письма.

Теперь давайте побеседуем. Начнем хоть с Вашего отъезда. После того, как Вы, тетя, Саша и о. Анания сели на извозчиков и скрылись, мы почувствовали в своих комнатах пустоту. Долго потом ходили и привыкали к этой пустоте. Для нас Вы слишком дорогой гость, и расставаться с Вами было нелегко. Помните, что Вы у нас единственный и другого такого близкого родственника у нас не было, да едва ли и будет. Дело не в том, что Вы родной дядя, а в том, что мы не помним того времени, когда бы Вы не были нашим другом... Вы всегда прощали нам наши слабости, всегда были искренни и сердечны, а это имеет громадное влияние на юность! Вы, сами того не подозревая, были нашим воспитателем, подавая нам пример постоянной душевной бодрости, снисходительности, сострадания и сердечной мягкости... Искренно жму Вам руку и благодарю. Когда, бог даст, лет через 10-15 я буду описывать для печати свою жизнь, то поблагодарю Вас перед всем читающим миром, а теперь жму только руку.