Текст книги "Переписка и деловые бумаги"

Автор книги: Антон Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 187 страниц)

Будьте здоровы и небом хранимы. Погода изумительная. Если бы не Сахалин, то я сегодня поехал бы искать дачу.

Ваш А. Чехов.

На конверте:

Леонтьевский пер., д. Сорокоумовского Его сиятельству Александру Ивановичу Сумбатову.

784. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)

13 марта 1890 г. Москва.

13 марта.

Добрейший Александр Семенович, возвращаю Вам Вашу марку, впрочем не в девственном ее состоянии, а уже приклеенною к конверту сего письма. Письмо Ваше к Суворину отправил я в корзину, предварительно оторвав чистую половинку почтового листа. Причины таковой варварской расправы кроются в следующих положениях: 1) за гонораром следует адресоваться не к Суворину, а в контору (Невский, 38), у Суворина же Ваше письмо рискует заваляться; 2) все сотрудники (за исключением Шекспира, меня) за первые свои рассказы в "Новом времени" получали сплошной пятачок – это правило, нарушаемое очень и очень редко; чтобы Вам за свой рассказ "Побег" получить 7-8 коп. и чтобы ходатайство мое в этом направлении имело силу, Вам следует написать еще 2-3 рассказа и потом уж подать общий счет. Послушайтесь меня!

Ваш "Побег" неплох, но сделан больше чем небрежно. Аникой и Прохором называется у Вас одно лицо. Я исправлял, исправлял и все-таки прозевал одного Прохора, и он удержался-таки и, вероятно, породил недоумение не у одного внимательного читателя. Засим стройте фразу, делайте ее сочней, жирней, а то она у Вас похожа на ту палку, которая просунута сквозь закопченного сига. Надо рассказ писать 5-6 дней и думать о нем всё время, пока пишешь, иначе фразы никогда себе не выработаете. Надо, чтоб каждая фраза, прежде чем лечь на бумагу, пролежала в мозгу дня два и обмаслилась. Само собой разумеется, что сам я по лености не придерживаюсь сего правила, но Вам, молодым, рекомендую его тем более охотно, что испытал не раз на себе самом его целебные свойства и знаю, что рукописи всех настоящих мастеров испачканы, перечеркнуты вдоль и поперек, потерты и покрыты латками, в свою очередь перечеркнутыми и изгаженными...

Бывает у меня Ежов. У него беда: жена больна. Дела, по-видимому, не блестящи, но он не унывает.

Пишите же поскорей субботник, не ленитесь и не будьте похожи на того обывателя, который каждое утро, прежде чем решиться надеть сапоги, долго крякает, охает и почесывает поясницу.

Будьте здоровы и небесами хранимы.

Ваш А. Чехов.

Худекову напишу, будьте покойны.

785. А. С. СУВОРИНУ

15 марта 1890 г. Москва.

15 марта.

Побуждаемый корыстью, а частью вдохновением, написал я рассказ, который и посылаю одновременно с сим письмом. Только, голубчик, пришлите мне корректуру, ибо рассказ написан сапожной щеткой и нуждается в ретуши. Надо многое сократить и кое-что исправить; исправил бы я и теперь, но голова настроена на сахалинский лад, и во всем, что касается изящной словесности, я теперь не в состоянии отличить кулька от рогожи. Надо подождать и прочесть в корректуре.

Вместе со своим рассказом посылаю рассказ Филиппова, который убедительно просит Вас возвратить ему рассказ, буде он не понравится. Быть может, будет приложен рассказ и Ежова. Поздравляю Вас и желаю, чтоб и впредь Вы получали такие большие тюки.

Отчего Вы не присылаете мне рассказов?

Присланные книги я уже все прочел, кроме Фишера, и на днях вышлю Вам.

Вчера или третьего дня Миша уехал зачем-то в Петербург в департамент. Совершенно незачем спешить, тем более что летом на даче у нас не будет ни одного мужчины. Надо бы лето пожить ему с семьей.

Прощайте, дорогой мой, дай бог Вам всего хорошего. Анне Ивановне привет, целую обе руки.

Ваш А. Чехов.

Ежов спрашивает: пригодился ли его рассказ "Фокусы графа Коржинского"?

786. А. П. ЛЕНСКОМУ

16 марта 1890 г. Москва.

16 марта.

Посылаю Вам, добрейший Александр Павлович, фельетон Ив. Ф. Горбунова. Интересно. Мне кажется, что артисты должны почаще писать в этом роде – для будущих историков русского театра. Только жаль, что местами Ив. Ф. врет и ударяется в тенденцию.

Каждый день собираюсь повидаться с Вами – есть дело, но завален по горло сахалинской, литературной и всякой другой работой, так что даже высморкаться некогда.

Уезжаю в начале апреля.

Почтение Лидии Николаевне.

Ваш А. Чехов.

Получил я письмо от Левитана из Парижа. Пишет всё больше о женщинах. Не нравятся.

787. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

16 марта 1890 г. Москва.

16 марта.

Здравствуйте, милый Жан, сколько зим, сколько лет! Моя бедная муза, по воле капризных судеб, надела синие очки и, забросив лиру, занимается этнографией и геологией... Забыты звуки сладкие, слава... всё, всё забыто! Вот почему я так долго не писал Вам, друже и мой бывший коллега (говорю – бывший, потому что я теперь не литератор, а сахалинец).

Как Вы живете, как чувствуете? В каком положении Ваши нервы, пьесы, бабушка? Напишите мне хоть одну строчку Вашим трагическим почерком и не покидайте меня... В апреле ведь я уезжаю, и увидимся мы едва ли ранее января!

Мой маршрут таков: Нижний, Пермь, Тюмень, Томск, Иркутск, Сретенск, вниз по Амуру до Николаевска, два месяца на Сахалине, Нагасаки, Шанхай, Ханькоу, Манила, Сингапур, Мадрас, Коломбо (на Цейлоне), Аден, Порт-Саид, Константинополь, Одесса, Москва, Питер, Церковная улица.

Если на Сахалине не съедят медведи и каторжные, если не погибну от тифонов у Японии, а от жары в Адене, то возвращусь в декабре и почию на лаврах, ожидая старость и ровно ничего не делая. Не хотите ли поехать вместе? Будем на Амуре пожирать стерлядей, а в де Кастри глотать устриц, жирных, громадных, каких не знают в Европе; купим на Сахалине медвежьих шкур по 4 р. за штуку для шуб, в Японии схватим японский ..., а в Индии напишем по экзотическому рассказу или по водевилю "Ай да тропики!", или "Турист поневоле", или "Капитан по натуре", или "Театральный альбатрос" и т. п. Поедем!

Черкните мне ein wenig *. Будьте здоровы, кланяйтесь Вашей гостеприимной и радушной жене и примите сердечный привет от всей моей семьи.

Ваш А. Чехов.

* немного (нем.).

788. М. И. ЧАЙКОВСКОМУ

16 марта 1890 г. Москва.

16 марта.

Позвольте зачеркнуть тринадцатую ласточку, дорогой Модест Ильич: несчастливое число. Был у меня на днях редактор журнала "Артист" и просил меня употребить всё мое красноречие на то, чтобы в его журнал в начале будущего сезона попала Ваша "Симфония". Я спросил: "Сколько Вы заплатите?" Он ответил: "Немного, потому что денег нет". Во всяком случае, если Вы дадите Ваше согласие, то имейте в виду, что за оригинальную пьесу, идущую на казенной сцене, "Артист" платит от 150 до 250 рублей (не за лист, а за всю: этакие скоты!). Так как "Симфония" побывала уже в литографии Рассохина и потеряла там девственность, то 250 не дадут. Насчет согласия или несогласия ответьте мне, но слова не давайте, ибо к осени Ваши планы могут измениться; я рекомендую ответить уклончиво. Буду, мол, иметь Вас в виду. Достаточно с них.

Я сижу безвыходно дома и читаю о том, сколько стоил сахалинский уголь за тонну в 1883 году и сколько стоил шанхайский; читаю об амплитудах и NO, NW, SO и прочих ветрах, которые будут дуть на меня, когда я буду наблюдать свою собственную морскую болезнь у берегов Сахалина. Читаю о почве, подпочве, о супесчанистой глине и глинистом супесчанике. Впрочем, с ума еще не сошел и даже послал вчера в "Новое время" рассказ, скоро пошлю "Лешего" в "Северный вестник" – последнее очень неохотно, так как не люблю видеть свои пьесы в печати.

Через 1 1/2 – 2 недели выйдет в свет моя книжка, посвященная Петру Ильичу. Я готов день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич, – до такой степени я уважаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве он занижает теперь второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом. (Третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое.) Я давно уже таил в себе дерзкую мечту – посвятить ему что-нибудь. Это посвящение, думал я, было бы частичным, минимальным выражением той громадной критики, какую я, писака, составил о его великолепном таланте и какой, по своей музыкальной бездарности, не умею изложить на бумаге. К сожалению, мечту свою пришлось осуществить на книжке, которую я не считаю лучшею. Она состоит из специально хмурых, психопатологических очерков и носит хмурое название, так что почитателям Петра Ильича и ему самому мое посвящение придется далеко не по вкусу.

Вы чехист? Покорно благодарим. Нет, Вы не чехист, а просто снисходительный человек. Будьте здоровы, желаю всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Москва, Кудрино – это адрес.

789. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

17 марта 1890 г. Москва.

17 марта.

Дорогой Алексей Николаевич, одновременно с сим посылаю Вам своего "Лешего". Простите, что адресуюсь с ним не прямо в редакцию, а беспокою Вас. У меня все-таки надежда, что Вы, прочитав пьесу, быть может, разделите со мною те сомнения, которые заставляют меня посылать в журнал пьесу так нерешительно. Быть может, Вы не будете так снисходительны, как Мережковский и кн. Урусов, и поставите на моей пьесе красный крест.

Перед отъездом постараюсь прислать рассказ. Во всяком случае рассказ в редакции будет гораздо раньше, чем я вернусь из Сахалина. Если не кончу теперь, то кончу в дороге. Тема есть.

Что нового и хорошего? Передайте Елене Алексеевне, что нехорошо так жестоко разочаровывать благородных людей. Дала она нам слово, что будет у нас вечером, и не пришла. А я разорился, купил 2 бутыли вина, закусок, позвал барышень, музыкантов... Каково положение? Поют, пляшут, пьют, музыка играет, штандарт скачет, а бенефициантки нет. Сделайте Вашей дочери внушение... Правда, у нас скучно, но ведь где теперь весело? Даже в цензурном комитете скучно, а уж на что, кажется, весельчаки!

У меня на диване лежит повесть, присланная мне артистом Грековым для отправки ее в "Северный вестник". Начал я читать и никак не кончу. На днях пришлю Вам.

Читал я, что Театрально-литературный комитет возрождается. Ничего я не понимаю, и как взглянешь на всю эту путаницу, то даже и понимать нет охоты.

Моего домохозяина Корнеева производят в инспектора Московского университета вместо Доброва, который удаляется благодаря студенческим беспорядкам. Должность генеральская, и посему мой хозяин торжествует. Должно быть, он не читал Пушкина, который пишет: "Тяжела ты, шапка Мономаха!" Беспорядки у нас были грандиозные; я читал прокламации: в них ничего нет возмутительного, но редактированы они скверно и тем особенно плохи, что в них чувствуется не студент, а жидки и... акушерки. Должно быть, не студенты сочиняли. Начальство университетское вывешивает на стены и дает для подписи студентам бумаги, редактированные еще хуже. Так и шибает в нос департаментским сторожем Михеичем! Если и мой домохозяин будет сочинять такие же бумаги, то я начну искать для себя другую квартиру.

О дне выезда из Москвы и о своих сибирских адресах извещу своевременно. Обещание: если пароход, как сказано в расписании, зайдет в Манилу, то я привезу Вам 99 отличнейших сигар (за 100 нужно платить пошлину).

Будьте, дорогой мой, здоровы и благополучны. Кланяйтесь всем Вашим. Мои шлют привет.

Что Жано Щеглов?

Ваш А. Чехов.

790. А. С. СУВОРИНУ

17 марта 1890 г. Москва.

17 марта. Алексия человека божия.

Не именинник ли Вы? Если да, то поздравляю. Насчет падучей можно прочесть в любом учебнике по нервным болезням, а также и (для исследователя это нужно) в соответствующем отделе судебной медицины, но Вы, не специалист, не разберетесь в медицинском хаосе. Я возьму клочок бумаги и вкратце набросаю Вам всё, что нужно, и объясню, буде сумею. Зарезать себя мальчик мог. Известно ли, какой нож был у него в руках? Но главное – падучая у него была наследственная, которая была бы у него и в старости, если бы он остался жив. Стало быть, самозванец был в самом деле самозванцем, так как падучей у него не было. Когда случится писать об этом, то скажите, что сию Америку открыл врач Чехов, больше мне от Вас ничего не нужно.

Ваш фельетон о беллетристах мне в самом деле понравился, и, чтобы он вышел очень хорошим, я говорил Вам, следовало только захватить вопрос пошире, т. е. поговорить не об одних только беллетристах, а о необразованности всего русского общества. Я нисколько не фальшивил, льстить Вам или утешать Вас вовсе не хотел, а посему впредь о Ваших произведениях говорить Вам никогда больше не буду. Мнительность – это эгоизм 84 пробы.

Теперь просьба:

1) Я писал Вам об одной диссертации. "Д-р Грязнов, Топография Череповецкого уезда". Склад этого издания был у Вас в магазине. Узнайте по телефону, нельзя ли получить его?

2) Пришлите с книгами водевиль мой.

3) Ответьте насчет Островского.

4) Ответьте насчет Филиппова.

5) Я поручил Свободину получить мои деньги из театральной дирекции и вручить их Вам. Пусть они побудут у Вас до востребования, а то у меня беречь их негде, да и боюсь растранжирить их. Простите, что я одолеваю Вас пустяками, но, погодите – скоро пробьет час, в онь же все праведные уедут за границу или в Феодосию, а грешные к генералу Кононовичу и аггелам его, и поручениям моим будет положен конец.

Неужели Вы в самом деле уедете за границу? По какому же адресу я буду писать Вам? Это нехорошо.

Из Общества драматических писателей я получил более 600 р., за "Пестрые рассказы" еще не получил и едва ли получу, хотя и дал им рассрочку. Получу из "Северного вестника" .200-300 р., да вероятно уж за книжки у Ваших магазинных девиц скопилось столько же, если не больше. Короче говоря, если б не поездка на Сахалин, то я летом пожил бы так отчетливо, что чертям тошно было бы. А тут, как нарочно, каждый день всё новые и новые знакомства, всё больше девицы, да такие, что если б согнать их к себе на дачу, то получился бы превеселый и чреватый последствиями кавардак.

Медведев, о назначении которого к Вам в театр пишут в газетах, хороший и умный человек, талантливый актер, но для порядочного театра он недостаточно интеллигентен и достаточно покрыт провинциальной плесенью.

Не знаю, что делать с Александром. Мало того, что он пьет. Это бы ничего, но он еще невылазно погряз в ту обстановку, в которой не пить буквально невозможно. Между нами: супруга его тоже пьет. Серо, скверно, ненастно... И этого человека чуть ли не с 14 лет тянуло жениться! И всю жизнь занимался только тем, что женился и клялся, что больше никогда не женится.

На Сахалине есть деревня, которая называется так: Хуй-э.

У Маслова в пьесе, как я слышал, не играет Ермолова. Надо бы сходить на репетиции, да некогда.

Читал сегодня в телеграмме "Русских ведомостей", что Джек Виноградов стал обер-Джеком. Воображаю, как довольна его Елизавета Захаровна, позволяющая спать ему на коротком диване, и сколько вводных предложений сказал он по поводу своего нового назначения! Он добрейший человек, и я желаю ему от души всего хорошего.

Будьте счастливы.

Ваш А. Чехов.

Получили мой рассказ?

Сестра и ее барышни переписывают для меня в публичной библиотеке.

791. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

22 марта 1890 г. Москва.

22 марта.

Здравствуйте, милый Жанчик, спасибо Вам за большое письмо и за доброжелательство, которым оно наполнено сверху донизу. Рад буду прочесть Ваш военный рассказ. Он пойдет в пасхальном номере? Я уже давно не читал ничего ни Вашего, ни своего.

Вы пишете, что Вам хочется жестоко поругаться со мной "в особенности по вопросам нравственности и художественности", говорите неясно о каких-то моих преступлениях, заслуживающих дружеского упрека, и грозите даже "влиятельной газетной критикой". Если зачеркнуть слово "художественности", то вся фраза, поставленная в кавычки, становится яснее, но приобретает значение, которое, по правде говоря, меня немало смущает. Жан, что такое? Как понимать? Неужели в понятиях о нравственности я расхожусь с такими хорошими людьми, как Вы, и даже настолько, что заслуживаю упрека и особого ко мне внимания влиятельной критики? Понять, что Вы имеете в виду какую-либо мудреную, высшую нравственность, я не могу, так как нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дала нам во время оно Иисуса Христа и которая теперь мне, Вам и Баранцевичу мешает красть, оскорблять, лгать и проч. Я же во всю мою жизнь, если верить покою своей совести, ни словом, ни делом, ни помышлением, ни в рассказах, ни в водевилях не пожелал жены ближнего моего, ни раба его, ни вола его, ни всякого скота его, не крал, не лицемерил, не льстил сильным и не искал у них, не шантажировал и не жил на содержании. Правда, в лености житие мое иждих, без ума смеяхся, объедохся, опихся, блудил, но ведь всё это личное и всё это не лишает меня права думать, что по части нравственности я ни плюсами, ни минусами не выделяюсь из ряда обыкновенного. Ни подвигов, ни подлостей – такой же я, как большинство; грехов много, но с нравственностью мы квиты, так как за эти грехи я с лихвой плачу теми неудобствами, какие они влекут за собой. Если же Вы хотите жестоко поругаться со мной за то, что я не герой, то бросьте Вашу жестокость за окно, а ругань смените на Ваш милый трагический смех – это лучше.

А слова "художественности" я боюсь, как купчихи боятся жупела. Когда мне говорят о художественном и антихудожественном, о том, что сценично или не сценично, о тенденции, реализме и т. п., я теряюсь, нерешительно поддакиваю и отвечаю банальными полуистинами, которые не стоят и гроша медного. Все произведения я делю на два сорта: те, которые мне нравятся, и те, которые мне не нравятся. Другого критериума у меня нет, а если Вы спросите, почему мне нравится Шекспир и не нравится Златовратский, то я не сумею ответить. Быть может, со временем, когда поумнею, я приобрету критерий, но пока все разговоры о "художественности" меня только утомляют и кажутся мне продолжением всё тех же схоластических бесед, которыми люди утомляли себя в средние века.

Если критика, на авторитет которой Вы ссылаетесь, знает то, чего мы с вами не знаем, то почему она до сих пор молчит, отчего не открывает нам истины и непреложные законы? Если бы она знала, то, поверьте, давно бы уж указала нам путь, и мы знали бы, что нам делать, и Фофанов не сидел бы в сумасшедшем доме, Гаршин был бы жив до сих пор, Баранцевич не хандрил бы, и нам бы не было так скучно и нудно, как теперь, и Вас не тянуло бы в театр, а меня на Сахалин... Но критика солидно молчит или же отделывается праздной дрянной болтовней. Если она представляется Вам влиятельной, то это только потому, что она глупа, нескромна, дерзка и криклива, потому что она пустая бочка, которую поневоле слышишь...

Впрочем, плюнем на всё это и будем петь из другой оперы. Пожалуйста, не возлагайте литературных надежд на мою сахалинскую поездку. Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор. Не надейтесь на меня, дядя; если успею и сумею сделать что-нибудь, то – слава богу, если нет – то не взыщите.

Выеду я после Святой. Своевременно пришлю Вам свой сахалинский адрес и подробную инструкцию.

Моя семья кланяется Вам, а я кланяюсь Вашей жене.

Будьте, миленький штабс-капитан с усами, здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

792. А. С. СУВОРИНУ

22 марта 1890 г. Москва.

22 мартабря.

Вчера я послал Вам Фишера, один "Вестник Европы" и 2 тома Голицинского. Прилагаемый листочек благоволите послать в книжный магазин; если же Вам уже надоело возиться со мной и с книгами, то бросьте этот листок под стол, хотя не советую Вам делать этого, так как магазин оттого, что приобретает для меня книги, имеет весьма большую пользу, а мальчик, носящий мне из контрагентства книги и износивший пары три сапог, уже получил от меня два рубля. Дал бы больше, но боюсь, что привыкнет к роскоши.

Нет ли у Вас в библиотеке "Климаты разных стран" Воейкова? Очень хорошая книга. Если есть, то пришлите, если нет, то не нужно, так как она стоит 5 руб. – для меня это дорого. Пришлите Максимова "Сибирь и каторгу".

Получил от Плещеева траурное письмо: "Северный вестник" приказал долго жить. Старик лишился заработка и ругает Евреинову с пылом молодого поэта. Но я-то влопался! Во-первых, за каким же чёртом я обкрадывал себя, за каким дьяволом я "поддерживал" издание, которое околело? Если б я мог знать, что это случится, то работал бы в "Вестнике Европы", где мне платили бы не 150 руб. за лист и не в рассрочку. Во-вторых, я рассчитывал, что покойный журнал даст мне на дорогу 200-300 рублей и потом всё лето будет высылать моему бедному благородному семейству по 50 р. в месяц, – и вдруг трах! Никакие акции никогда так низко не падали, как мои сахалинские. Впрочем, чёрт с ними... Вчера одна девица говорила мне, что будто проф. Стороженко рассказывал ей такой анекдот. Государю понравилась "Крейцерова соната"; Победоносцев, Любимов и прочие херувимы и серафимы, чтобы оправдать свое отношение к Толстому, поспешили показать государю "Николая Палкина". Прочитав, государь будто бы так рассердился, что приказал принять меры. Дано было знать кн. Долгорукову. И вот в один прекрасный день приходит к Толстому адъютант от Долгорукова и приглашает его немедленно пожаловать к князю. Тот отвечает:

– Передайте князю, что я езжу и хожу только в знакомые дома.

Сконфуженный адъютант уезжает и на другой день привозит графу официальную бумагу, в которой будто испрашивалось у графа объяснение по поводу его "Николая Палкина". Толстой прочитал бумагу и сказал:

– Передайте его сиятельству, что я давно уже ничего не пишу для печати; пишу я только для своих друзей, а если друзья распространяют мои произведения, то виноваты в этом они, а не я. Так и передайте.

– Но я этого не могу передать!– ужаснулся адъютант. – Князь мне не поверит!

– Князь не верит своим подчиненным? Это нехорошо.

На третий день опять приезжает адъютант, с новой бумагой и узнает, что Толстой уехал в Ясную Поляну. Так кончается анекдот.

Теперь о новых веяниях. У нас в участках дерут; установлена такса: с крестьянина за дранье берут 10 коп., а с мещанина 20 коп. – это за розги и труды. Дерут и баб. Недавно, увлекшись поркой, в участке выпороли и двух адвокатиков, помощников присяжных поверенных, о чем сегодня смутно докладывают "Русские ведомости". Начато следствие.

Еще веяние. Извозчики одобряют студенческие беспорядки. "Это они затем бунтуют, объясняют они, чтобы и бедных принимали в ученье. Не одним же богачам учиться". Говорят, что когда толпу студентов вели ночью в тюрьму, то около Страстного монастыря плебс напал на жандармов, чтобы отбить у них студентов. Плебс будто бы вопил при этом: "Вы для нас порку выдумали, а они за нас заступаются".

Конечно, я не Шопенгауэр и не Паскаль, Вы правы; но и Вы тоже, извините, не того... Ну, можно ли так понимать письма? Конечно, всякий мастер мнителен и подозрителен к своим произведениям; это так и нужно. В этом отношении я даже пессимизм одобряю. Писал же я Вам совсем о другой мнительности, которая в самом-таки деле есть эгоизм 84 пробы. Я писал Вам о той мнительности, которая заставляет Вас в каждом, хвалящем Ваши произведения, подозревать нехорошие побуждения вроде лести или желания утешить...

Мой дядя ужасно божественный человек.

Кланяйтесь уважаемой утке. Она мне снилась.

Нового ничего нет.

Votre А. Чехов.

793. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

27 марта 1890 г. Москва.

27 марта.

Милый Алексей Николаевич, известие о кончине "Северного вестника" произвело на меня впечатление удручающее. Нехорошо всё это. Странно, что всюду говорят у нас о том, что в России мало журналов, и в то же время среди бела дня, в столице, при изобилии пишущих беспомощно и зря погибает журнал.

"Лешего" будьте добры привезти с собой, так как продолжать работать в том журнале, который уже лопнул или через месяц лопнет, нельзя.

Теперь об Обществе драматических писателей. Вопрос об авансе был поднят мною в Комитете. Комитет единогласно напал на Майкова, который состроил недоумевающую рожу и стал уверять нас, что письма от Вас он не получал. Комитет постановил, чтобы я Майкову написал от себя письмо и чтобы Майков дал на него ответ Вам. Получили ли Вы сей ответ? Во всяком случае, не родился еще тот казначей, который решился бы отказать Вам в такой пустяшной услуге, как сторублевый аванс.

Скоро будут выборы. Если будете на заседании, то заявите, голубчик, что я уезжаю из России до декабря и что таким образом временно теряю свою правоспособность. Пусть меня не выбирают в члены Комитета. Если же меня почтут избранием, то я поблагодарю и откажусь. Стало быть, пусть не трудятся. Что касается состава будущего Комитета, то вот Вам мое мнение. Немирович и Сумбатов, даже Александров должны быть избраны вновь, по возможности единогласно, так как частая перемена в администрации Общества ничего не может принести Обществу, кроме вреда. Нехорошо, если члены Комитета будут меняться ежегодно; при таком порядке вещей Комитет никогда не будет состоять из людей опытных, достаточно знакомых с делом.

Вчера было заседание комиссии. Мне поручено написать протокол заседания. Сейчас сажусь писать его. Будьте здоровы. До скорейшего свидания.

Ваш А. Чехов.

794. А. С. СУВОРИНУ

29 марта 1890 г. Москва.

29 марта.

Вчера послал Вам три тома "Русской старины": 78, XXII, 79, XXIV и 81, XXXII. Ваших книг осталось у меня немного. Теперь сижу и повторяю гигиену (одежда, постройки, вентиляции и проч.), которую я наполовину забыл. Написал я немного, а всё больше переписываю чужое.

Переутомление штука условная. Вы пишете, что работали по 20 часов в сутки и не утомлялись. Но ведь можно утомиться и лежа целый день на диване. Вы писали 20 часов, но ведь у Вас в это время было отличное самочувствие, Вас возбуждал успех, задор, чувство таланта, Вы любили дело, иначе бы не писали. А Ваш инфант не спит по ночам не потому, что у него есть публицистический талант или любовь к делу, а только потому, что его отец издает газету. Разница большая. Ему бы следовало быть лекарем, адвокатом, жить на 2 тысячи в год и печатать свои статьи не в "Новом времени" и не в духе "Нового времени". Только ту молодость можно признать здоровою, которая по мирится со старыми порядками и глупо или умно борется с ними – так хочет природа и на этом зиждется прогресс, а Алексей Алексеевич начал с того, что всосался в старые порядки. Когда мы интимничали, он ни разу не выругал Татищева или Буренина, а это дурной знак. Вы в сто раз либеральнее его, а следовало бы наоборот. Он вяло и лениво протестует, скоро понижает голос, скоро соглашается, и в общем получается такое впечатление, как будто он совсем не заинтересован в борьбе, т. е. участвует в петушином бою как зритель, не имея собственного петуха. А своего петуха иметь надо, иначе неинтересно жить. На беду еще он умный человек, а большой ум при малом интересе к жизни подобен большой машине, которая, ничего не производя, требует много топлива и истощает хозяйство.

Болезнь, о которой Вы писали в последнем письме, дурна сама по себе, но ad vitam * дает предсказание хорошее, а главное – она радикально излечима. Что же касается наследственности, то с нею надо мириться, ибо она неизбежна и нужна. А нужна потому, что человек, кроме дурного, наследует еще от предков много и хорошего. Пока у Алексея Алексеевича самое серьезное – это его насморк. Насморк истощает организм подобно трипперу. Чтобы выработать то, что ежедневно выделяет больной нос, организму приходится затрачивать много материала. К тому же еще нос находится в прямой связи со всеми дыхательными органами, и нередки примеры, когда от носа кашляют, а закупорка носа, например, полипом, ведет даже к чахотке. Известно также, что нос имеет отдаленную и до сих пор еще непонятую связь с половой сферой.

Когда Алексей Алексеевич приедет, то прежде всего я покажу его нос Беляеву, считающемуся у нас лучшим специалистом. А дальше его носа я уж ничего не вижу. Захарьин лечит хорошо только катары, ревматизмы, вообще болезни, поддающиеся объективному исследованию, а у Алексея Алексеевича болезнь умственная, социально-экономо-психологическая, которая, быть может, не существует вовсе, а если и существует, то, быть может, не должна считаться болезнью.

Скажите Алексею Алексеевичу, что его письмо от 7 марта и два рассказа я получил только сегодня. А на его вино я давно уже рукой махнул. Ничего кроме надувательства не вижу.

Сейчас я послал Вам с мальчиком из контрагентства "Вестник Европы" 1875, 6 и "Русскую старину" 1883, т. XXXVII.

Прощайте однако. Пора удирать из дому. Погода хорошая.

Ваш А. Чехов.

* для жизни (лат.).

795. Р. Р. ГОЛИКЕ

31 марта 1890 г. Москва.

31 март.

Христос воскрес, милый Роман Романович!

Поздравляю тебя и всех твоих с праздником и от души желаю счастья. Будь всегда весел и здоров; богатей и имей побольше хороших друзей, и да минуют твою квартиру крупы, скарлатины, которые уже немало испортили тебе крови.

На Фоминой неделе я удаляюсь из прекрасных здешних мест. Прощай и не поминай лихом. Увидимся в декабре. А может быть, и никогда уж больше не увидимся.

В марте я послал тебе письмо и ответа не получил. Я просил тебя поторопить Юлия Богдановича прислать мне то, что он обещал, т. е. счет по "Пестрым рассказам". Это необходимо.

Будь здоров. Низко тебе кланяюсь и прошу не забывать твоего

А. Чехова.

796. Н. А. ЛЕЙКИНУ

31 марта 1890 г. Москва.

31 март.

Христос воскрес, добрейший Николай Александрович! Поздравляю Вас с праздником и разговевши. Желаю Вам здравия, спасения, во всем благого поспешения, а главное – чтобы изобилие благ земных на Вашей праздничной трапезе не повлекло бы за собой последствий, предусмотренных медициною в отделе желудочно-кишечных заболеваний. Да хранит небо гостей Ваших!

Скоро я отправляюсь в путь. Жду вскрытия Камы. Увидимся мы с Вами в декабре, а пока прошу не поминать лихом меня грешного. Буду Вам писать изредка в надежде, что Вы не оставите меня без Ваших писем. В изгнании я буду подобен богатому Лазарю, для которого перст, просунутый из другого света, служит отрадою, о письмах же и говорить нечего. На Сахалине я проживу не меньше двух месяцев. Можете вообразить ту скуку, какую я буду испытывать по вечерам. Свои сахалинские, японские, китайские и индийские адреса сообщу и буду сообщать своевременно.

Какая, однако, весна! Вчера я соблазнился и поехал в Нескучный сад. Так как весь февраль и март я просидел дома безвыходно и не заметил перехода от зимы к весне, то в Нескучном мне показалось, как будто я из сугроба попал прямо на острова Таити. Погода отличная и, к сожалению, нет дождей. Боюсь, как бы это весеннее бездождие не разразилось чем-нибудь вроде брюшного тифа.

Когда в почве происходят всякие процессы гниения и проч., то важно в санитарном отношении, чтобы поры загрязненной почвы, содержащей в себе зародыши болезней, были наполнены водою и чтобы таким образом механически было заграждено сообщение этих зародышей с атмосферным воздухом.