Текст книги "Переписка и деловые бумаги"

Автор книги: Антон Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 187 страниц)

Взято Вами......................"....60 к.

Итого остается Вами дополучить

...........................................1 р. 30 к.

За тобой 10 к. Надеюсь, что твоя подлая натура, склонная к скоктанию, ... и грабежу, 10 к. мне возвратить, хотя бы ради Мишиного честного слова.

Не будь подлецом и возврати! Будь добр! Ведь на 10 коп. для перепела на 28 дней корму купить можно. Не дай ему помереть далеко от родной земли! Заплати, сволач!

Фамилии не подписываю, боясь подделки подписи.

228. Ал. П. ЧЕХОВУ

3 или 4 февраля 1887 г. Москва.

Почтенный друг!

Так как ты рантье и принадлежишь к ничего не делающей петербургской золотой молодежи, то я нахожу полезным дать тебе занятие. Видишь ли: мне нужно 20 (двадцать) экземпляров сочинений Пушкина, изд. Суворина. В Москве достать никак нельзя: всё моментально распродается.

Если ты можешь оказать протекцию и купить мне у своего благодетеля и отца (которого ты должен уважать, как меня) означенные экземпляры не позже понедельника будущей недели и выслать их мне с кондуктором курьерского (при письме), то моментально уведомь: я вышлю тебе деньги. Похлопочи, ибо Пушкин нужен до зареза.

Ты не старший брат, а мерзавец: отчего ты не остановил своих младших братьев от такого позорного шага, как подписка на "Солнце". Да сожжет тебя это солнце своими лучами!

Николая не вижу.

Ты ведешь с ним переписку. Напиши ему, пожалуйста, чтоб он прислал или принес мне мои новые черные штаны.

Все здравствуют и кланяются. Мать жаждет узнать, говорит ли твой Кокоша.

Я кланяюсь всем и остаюсь твой талантливый Брат

А. Чехов.

"Дневник гимназиста" мне очень понравился. Избегай только таких фамилий, как Николенко... К чему тебе знакомые и им созвучные имена?

229. Н. А. ЛЕЙКИНУ

8 февраля 1887 г. Москва.

8-го февраля.

Ну, посылаю Вам, добрейший Николай Александрович, рассказ. Целый день мне сегодня мешали писать его, но все-таки я написал. Вообще, чувствую, что начинаю входить в норму и работать регулярнее, чем в январе.

Письмо и расписка от Фонда получены, с комплектом же произошел маленький инцидент. Сегодня утром, когда я еще спал, посланный от Девяткина принес мне комплект и потребовал полтинник за доставку; мои домочадцы полтинника не имели, и комплект был унесен назад. На днях

пошлю за ним.

Да, Надсона, пожалуй, раздули, но так и следовало: во-первых, он, не в обиду будь сказано Лиодору Ивановичу, был лучшим современным поэтом, и, во-вторых, он был оклеветан. Протестовать же клевете можно было только преувеличенными похвалами.

Насчет курсисток, которые ведут себя неприлично в церкви, совершенно согласен с Вами. На панихиде по Пушкине у нас в Москве присутствовали литераторши, которые тоже вели себя неприлично. Что делать, батенька! Образование не всегда в ладу с воспитанностью, а литературность тем паче... Кстати сосплетничать: секретарь О-ва любителей словесности, изображавший собою на панихиде Общество, во всё время панихиды вел оживленные разговоры и дебаты о чем-то; сама же панихида, с точки зрения "народа", ради которого она служилась, была неказистой: пели даровые певчие, служил один священник и не горели паникадила... Всё это мелочи, но слишком заметные для тех, у кого внешность играет важную роль во всем, а таких людей у нас ведь большинство...

Пахнет весной. Вам скоро ехать на Тосну, а где я буду жить летом, мне неизвестно.

Иду спать. Кланяюсь Вашим и желаю всех благ. От толщины и большого живота у меня имеется прекрасное медицинское средство, преподанное мне Захарьиным.

Ваш А. Чехов.

230. А. С. СУВОРИНУ

10 февраля 1887 г. Москва.

10 февр.

Уважаемый

Алексей Сергеевич!

Вместе со своим рассказом посылаю Вам рассказ г-жи Киселевой "Ларька-Геркулес". Авторша (помещица) прислала мне его почтой и просила пристроить его в какой-нибудь юмористический журнал, я же, прочитав, решил послать его Вам: не сгодится ли для субботника? Мне кажется, что шероховатости и женственность рассказа окупаются симпатичной темой и краткостью.

Простите, что работаю у Вас так неусердно. Весь январь я болел, ленился и писал пустяки. Целодневная напряженная возня с "домашними обстоятельствами" совсем отняла у меня энергию; чтобы не высохнуть, в конце марта уеду на юг, в Донскую область, в Воронежскую губернию и проч., где встречу весну и возобновлю в памяти то, что уже начало тускнуть. Тогда, думаю, работа пойдет живее.

Знакомые и незнакомые, преимущественно врачи и женщины, узнав, что я работаю у Вас, обращаются ко мне с просьбами протежировать им в покупке Вашего Пушкина. Лиц, одолевающих меня письмами и карточками, записано у меня ровно сорок. Я слышал, что подписка у Вас не принимается, знаю, что протекция – зло, но, не имея мужества отказывать, я почел за лучшее сообщить об этих просьбах Вам. В виде образчика посылаю подписной лист, присланный мне из клиник захарьинским ординатором. Подобными просьбами о подписке и протекции и без меня давно уже надоела Вам публика, но я все-таки решаюсь беспокоить Вас: во-1-х, просить за других не совестно, и, во-2-х, мне кажется, что для больничных врачей, педагогов, вообще лиц, занятых от утра до вечера, всегда утомленных и не имеющих времени ожидать в магазине, посредничество и протекция являются необходимостью.

За сим, пожелав Вам всего хорошего и поблагодарив за брата, которому, судя по письмам, живется недурно, пребываю

искренно преданный

А. Чехов.

231. Д. В. ГРИГОРОВИЧУ

12 февраля 1887 г. Москва.

12-го февр.

Уважаемый

Дмитрий Васильевич!

Сейчас я прочитал "Сон Карелина", и меня теперь сильно занимает вопрос: насколько изображенный Вами сон есть сон? И мне кажется, что мозговая работа и общее чувство спящего человека переданы Вами и замечательно художественно и физиологически верно. Конечно, сон – явление субъективное и внутреннюю сторону его можно наблюдать только на самом себе, но так как процесс сновидения у всех людей одинаков, то, мне кажется, каждый читатель может мерить Карелина на свой собственный аршин и каждый критик поневоле должен быть субъективен. Я сужу на основании своих снов, которые часто вижу.

Прежде всего, чувство холода передано Вами замечательно тонко. Когда ночью спадает с меня одеяло, я начинаю видеть во сне громадные склизкие камни, холодную осеннюю воду, голые берега – всё это неясно, в тумане, без клочка голубого неба; в унынии и в тоске, точно заблудившийся или покинутый, я гляжу на камни и чувствую почему-то неизбежность перехода через глубокую реку; вижу я в это время маленькие буксирные пароходики, которые тащат громадные барки, плавающие бревна, плоты и проч. Всё до бесконечности сурово, уныло и сыро. Когда же я бегу от реки, то встречаю на пути обвалившиеся ворота кладбища, похороны, своих гимназических учителей... И в это время весь я проникнут тем своеобразным кошмарным холодом, какой немыслим наяву и ощущается только спящими. Он очень рельефно припоминается, когда читаешь первые страницы Карелина, а в особенности верхнюю половину 5-й страницы, где говорится о холоде и одиночестве могилы...

Мне кажется, что, родись и живи я постоянно в Петербурге, мне снились бы непременно берега Невы, Сенатская площадь, массивные фундаменты...

Ощущая во сне холод, я всякий раз вижу людей. Случайно я читал критика "Петербургских ведомостей", который сетует на Вас за то, что Вы вывели "почти-министра" и тем нарушили общий величавый тон рассказа. Я с ним не согласен. Нарушают тон не лица, а их характеристики, прерывающие в нескольких местах картину сна. Лица снятся, и обязательно несимпатичные. Мне, например, всегда при ощущении холода снится один благообразный и ученый протоиерей, оскорбивший мою мать, когда я был мальчиком; снятся злые, неумолимые, интригующие, злорадно улыбающиеся, пошлые, каких наяву я почти никогда не вижу. Смех в окнах вагона – характерный симптом карелинского кошмара. Когда во сне ощущаешь давление злой воли, неминуемую погибель от этой воли, то всегда приходится видеть что-нибудь вроде подобного смеха. Снятся и любимые люди, но они обыкновенно являются страдающими заодно со мною.

Когда же мое тело привыкает к холоду или кто-нибудь из домашних укрывает меня, ощущение холода, одиночества и давящей злой воли постепенно исчезает. Вместе с теплом я начинаю уже чувствовать, что как будто хожу по мягким коврам или по зелени, вижу солнце, женщин, детей...

Картины меняются постепенно, но резче, чем наяву, так что, проснувшись, трудно припомнить переходы от одной картины к другой. Эта резкость у Вас хорошо чувствуется и усиливает впечатление сна.

Сильно бросается в глаза также и одна подмеченная Вами естественность: видящие сон выражают свои душевные движения именно порывами, в резкой форме, по-детски... Это так верно! Сонные плачут и вскрикивают гораздо чаще, чем бодрствующие.

Простите, Дмитрий Васильевич, мне так понравился Ваш рассказ, что я готов исписать дюжину листов, хотя отлично знаю, что не могу сказать Вам ничего нового, хорошего и дельного. Боясь надоесть и сказать несообразность, я обуздываю себя и умолкаю. Скажу только, что Ваш рассказ кажется мне великолепным. Публика находит его "туманным", но для пишущего, смакующего каждую строку, подобные туманы прозрачнее крещенской воды. При всем моем старании в рассказе я мог уловить только два неважных пятнышка, да и то с натяжкой: 1) характеристики лиц прерывают картину сна и дают впечатление объяснительных надписей, которые в садах прибиваются к деревьям учеными садовниками и портят пейзаж; 2) в начале рассказа чувство холода несколько притупляется в читателе и входит в привычку от частого повторения слова "холод".

Больше я ничего не мог найти и сознаю, что в моем литераторском существовании, когда чувствуется постоянная потребность в освежающих образчиках, "Сон Карелина" составляет явление блестящее. Потому-то вот я не воздержался и дерзнул передать Вам частицу моих впечатлений и мыслей.

Простите за длинноту письма и примите искренние пожелания всего хорошего от преданного

А. Чехова.

232. Ал. П. ЧЕХОВУ

19 или 20 февраля 1887 г. Москва.

Голова садовая!

"Будильник" отвечал тебе в почтовом ящике, а мне сказал, что петербургский фельетон желателен, но в более бойкой и живой форме. Так как у тебя таланта нет, то едва ли ты удовлетворишь вкусам такого литературного человека, как Левинский.

Насчет Пушкина я написал самому Суворину. Я, Саша, генералов не боюсь. Для тебя Суворин – Иван Егорч, а для меня, для знаменитого писателя и сотрудника, он – эксплуататор, или, выражаясь языком гавриловского Александра Николаича, плантатор! Едва ли Суворин найдет удобным отказать мне хотя бы даже из принципа, что протекция – зло. Я послал ему подписной лист из клиник, от ординаторов, которым решительно некогда ждать и толкаться в магазине.

A propos: студенчество и публика страшно возмущены и негодуют. Общественное мнение оскорблено и убийством Надсона, и кражей из издания Литературного фонда и другими злодеяниями Суворина. Галдят всюду и возводят на Суворина небылицы. Говорят, например, что он сделал донос на одного издателя, который якобы выпустил Пушкина за 2 дня до срока. Меня чуть ли не обливают презрением за сотрудничество в "Новом времени". Но никто так не шипит, как фармачевты, цестные еврейчики и прочая шволочь.

С другой же стороны, я слышал, что многие из интеллигентов собираются послать Суворину благодарственный адрес за его издательскую деятельность...

Отчего ты не опишешь своей работы? Чем ты занимаешься вечерами в редакции?

Билибин начинает исписываться. Его скучно читать, особливо в "Петербургской газете". Не хочет понять человек, что игриво и легко можно писать не только о барышнях, блинах и фортепьянах, но даже о слезах и нуждах... Не понимает, что оригинальность автора сидит не только в стиле, но и в способе мышления, в убеждениях и проч., во всем том именно, в чем он шаблонен, как баба.

Не будь штанами и кланяйся всем своим.

Мною послан рассказ в "Новое время".

Прощай. Сегодня я болен.

Твой А. Чехов.

233. Ал. П. ЧЕХОВУ

22 или 23 февраля 1887 г. Москва.

Недоуменный ум!

Сейчас я имел неосторожность прочитать два твоих открытых письма. Своею безграмотностью, бессодержательностью и отвратительным слогом они испортили мне то светлое настроение, какое я испытывал сегодня, прочитав свой рассказ "Верочка".

60+60 р. – жалованье маленькое. Скажи Суворину, чтобы он прибавил. Если не прибавить, то поклонись ему в ноги и скажи, что у тебя незаконные дети.

Ты планируешь хронику, сортируешь и чистишь номер... Пусть так, но не касайся своими грязными пальцами моих произведений. Помни свое ничтожество и не забывай, что ты отставная таможня. Твое дело брать взятки, а не соваться в храм славы. Впрочем, я тебя прощаю.

Сообщи: на какой адрес удобнее писать? В Кавалергардскую или в редакцию?

Николай уже три дня живет у меня. Уверяет, что разошелся со своим бергамотом, и корчит из себя влюбленного в Наденьку. Ежеминутно толкует о женитьбе и собирается к Малышеву. Как это ни пусто, но перемена в нем заметна громадная. Рисует он превосходно, пьет сравнительно немного и о Шостаковском не говорит.

В "Будильнике" буду завтра.

Отчего в субботу не было курепинского фельетона? Что сей сон значить?

Хоть ты и говоришь, что я исписался, но я все-таки завтра посылаю субботник. Субботник очень "вумный"! В нем много не ума, а "вума". Я писал Суворину насчет Пушкина. Послал ему письмо ко мне клинических врачей. Ответа до сих пор не получил. Подозреваю твои интриги.

Мишка открыл в себе еще один талант: превосходно рисует на фарфоре. Я покупаю тарелки и краски, он рисует, Бодри выжигает. Получается очень красивая посудная мебель.

Сашичка, иде ты бул?

Отчего ты не работаешь в "Осколках"? Неужели ты уже так зазнался и возмечтал о себе, что даже и деньги тебе не нужны? Гандон ты этакий!

Липскеров присужден к 6-тимесячному аресту. К кому теперь Мишка будет ходить за долгом? Сидит ли Федоров? Пиши и пиши...

"Военные на войне" Маслова – очень недурная вещь. Видал ли хоть раз Незлобина-Жителя? Видаешь ли Атаву? Пиши мне обо всем, потому что мне нужно знать всё. Слушайся Лейкина.

С почтением

за Гуго-Ворлих

Иоганн Гофф.

234. Н. А. ЛЕЙКИНУ

25 февраля 1887 г. Москва.

25-го февр.

Уважаемый

Николай Александрович!

Вчера послал Вам рассказ, а сегодня строчу письмо, хотя и чувствую, что ничего полезного не напишу для Вашего "чревообъедения", которое, судя по Вашим письмам, не поддается массажу... От больших животов я употребляю захарьинское средство, блестящее по результатам, но не всегда доступное силам лечущихся. Средство это заключается в так называемой "молочной диете", при которой страждущий в течение 2-х недель не ест ничего, а чувство голода утоляет полустаканами молока. Чай и кофе можно, но насчет прочего – беда! Если хотите, Вы у себя на даче можете попробовать это средство... Таннер ничего не ел 40 дней, а Вам придется попостить только 2 недели. (На 2-й неделе можно есть котлетку.) Средство, повторяю, блестящее по результатам. Могущий вместити да вместит.

Пальмина не видел с 17-го января.

Отчего Билибин перестал работать в "Газете"? Если он сам бросил, то удивляюсь его бессребренничеству; если же "Газета" отказалась от него, то не могу не удивиться вкусам Худекова и К°, помещающих вместо остроумного И. Грэка какую-то "Сигару"– жвачку, в которой ни черта не разберешь...

Кстати, где теперь Гермониус? Его что-то не заметно в "Газете".

Насчет "Одесских новостей", печатающих мои рассказы, следовало бы подумать самой "Газете". Прежде всего обкрадывается "Газета", а потом уж я... Вы скажите Худекову, чтоб он сделал ругательную заметочку.

Как идет моя книга?

В конце марта я на один месяц уезжаю на юг. Не будет ли каких поручений?

В Ваших "Сатире и нимфе" заметно авторское увлечение. Вы громоздите столько положений и лиц, что глядите, как бы Вам к концу не запутаться.

Вчера глядел Поссарта в "Манфреде". Недурно.

Погода у нас скверная. То тепло, то холодно, так что, выходя из дому, не знаешь, что надевать: летнее пальто или отцовскую шубу...

Поклон всем Вашим. А за сим, дабы не утомить благосклонного читателя, позвольте поставить точку.

Ваш А. Чехов.

235. ЧЕХОВЫМ

10 марта 1887 г. Петербург.

10, III, 87.

Любезные читатели!

Федор Тимофеич пользуется гораздо большими удобствами, когда ночью путешествует по крышам, чем я, ехавши в Питер. Во-первых, поезд ехал 56 часов в сутки; во-2-х, я забыл взять подушку; в-3-х, вагон был битком набит, и, в-4-х, я курил такие папиросы, что чувствовал перхоту не только в горле, но даже в калошах: узнайте, какой сорт табаку покупает Василиса? Удивительное дело: вода в графине воняет нужником, папиросы отвратительны...

Ехал я, понятно, в самом напряженном состоянии. Спились мне гробы и факельщики, мерещились тифы, доктора и проч. ... Вообще ночь была подлая... Единственным утешением служила для меня милая и дорогая Анна, которой я занимался во всю дорогу *.

Кавалергардская так же далека от Невского, где я остановился, как Житная улица от Кудрина. Квартира Александра хотя и просторна, по не изящна и сумрачна.

Александр абсолютно здоров. Он пал духом, испугался и, вообразив себя больным, послал ту телеграмму.

У Анны Ивановны настоящий брюшной тиф, но не тяжелый. Был у меня с доктором консилиум. Лечат по-моему. Доктор пригласил к себе в гости. Схожу.

В Питере свирепствует брюшной тиф, весьма злокачественный. Лейкинский швейцар, длинный, узкий старик, которого Вы, Маша, помните, вчера умер от тифа.

Деньги вышлю завтра. Сейчас 11 часов понедельника. Вечер. Я в Noмepe. Кончив письмо, поеду к Александру.

Когда приеду, не знаю. Погода весенняя.

Обедал у Лейкина. Анна Аркадьевна была больна брюшным тифом, а потому похудела. Дети незаконные здоровы и веселы. Старший мне казался сегодня очень симпатичным и приветливым.

Мне страшно.

Почтение всем: собаке без спины, кнуту, Федору Тимофеичу, Корнееву и проч.

Ешьте поменьше.

Ваш А. Чехов.

Адресуйте в "Осколки".

Везу Александру котлеты, оставшиеся после дороги, – это для снедения мамаши-таракаши. Съел я, мамаша, только 1/2 хлеба, так что 1 1/2 франзоли остались целы (7 1/2 к. прибыли). У Александра есть деньги.

Мне скучно...

* Речь идет об "Анне Карениной".

236. М. П. ЧЕХОВОЙ

11 или 12 марта 1887 г. Петербург.

Милейшая!

Посылаю * тебе вексель для получения денег. Из полученного отдай Мише 10 руб. для уплаты за рояль Клангу. Ввиду так скверно сложившихся обстоятельств я попросил бы тратить возможно меньше.

Когда приеду, не знаю. Александра с его упавшим духом и наклонностью к шофе оставить нельзя до выздоровления его барыни.

Очень возможно, что приеду раньше 15-го. Положительного сказать не могу.

Александр здоров. Я проехался напрасно.

Полученный "Исторический вестник" выдай Корнюше.

Пока вообще скверно. Чувствую себя висящим между небом и землей.

Почтение Носу с Эфросом и Яшеньке.

А. Чехов.

* Автограф поврежден.

237. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ

11 или 12 марта 3887 г. Петербург.

Петербург, 78 No гостиницы.

Талантливейший из всех архитекторов мира!

Вам, конечно, уже известно, что обстоятельства самого поганого и ерундистого свойства нежданно-негаданно погнали меня на север. Вообще мне везет...

Сейчас я сижу в скучнейшем номере и собираюсь переписывать начисто конченный рассказ. Скучаю. Скука усугубляется сознанием безденежья и неизвестности. Когда выеду, не знаю... Нервы расстроены ужасно, так что пульс мой бьет с перебоями. Пишу сие жалобное послание отнюдь не для того, чтобы нагнать на Вас сантиментальную мерлехлюндию и попросить у Вас взаймы, а для того, чтобы Вы не сердились на мою особу за неисправное посещение Дарьи Карловны.

Впрочем, есть и просьба: не забудьте похлопотать о бесплатном проезде в Таганрог и обратно. Сделайте так, чтобы на обратном билете число не выставлялось. Как бы там ни было, будь хоть землетрясение, а я уеду, ибо долее мои нервы не выдержат. Я хочу уехать на юг не позже 31-го марта. Поеду с рублем, но все-таки поеду.

В Питере погода великолепная, но безденежье и отсутствие весеннего пальто, взятого у меня на бессрочный прокат одним нашим общим знакомым, портят всю иллюзию.

...*

Всюду меня встречают с почетом, но никто не догадается дать рублей 1000-2000...

Академическая выставка плоха, но передвижная мне показалась прекрасной по богатству...

Если хотите, черкните мне 2-3 строчки. Адрес: редакция "Осколков".

Весь Ваш, с сапогами, с калошами, с зубами, с жилеткой и проч.

А. Чехов.

* В автографе вырезан абзац примерно из пяти строк.

238. ЧЕХОВЫМ

13 марта 1887 г. Петербург.

Сим извещаю, что я жив и здоров и тифом не заразился. Сначала я хандрил, ибо скучал и страшился безденежного будущего, по ныне чувствую себя положительно и с характером. На мою голову сыплются сюрпризы: во-1) всё время стоит весенняя погода, и мне мешает гулять только отсутствие пальто, 2) всюду встречают с распростертыми объятиями, 3) Суворин, выражаясь по-жидовски, одолжил мне денег (секрет: 300 руб.) и велел прислать ему материал для издания книги с нововременскими рассказами. Книга будет отпечатана к лету, на условиях, весьма выгодных для меня. И т. д.

Выеду я в воскресенье (может быть). Завтра, в субботу, я у Григоровича, который написал мне большое письмо, но не знает моего адреса.

Суворин толковал со мной от 9 часов вечера до 1 часа ночи непрерывно. Беседа интересная в высшей степени.

На юг я поеду 31-го марта или ранее.

Вот и всё.

Поклон всем, а также собачке без спины, Федору Тимофеичу и кнуту. Корнюше почтение. Скажите, что поручения его исполнены.

Votre а tous *

А. Чехов.

Александр здоров и всем шлет поклон.

Рукой Ал. П. Чехова:

Сим свидетельствую, что я здоров, а за Охтою пожар.

А. Чехов.

* Весь твой (франц.)

239. М. В. КИСЕЛЕВОЙ

17 марта 1887 г. Москва.

Многоуважаемая

Мария Владимировна!

Надеюсь, что теперь Вы поверите мне и не станете обвинять во лжи: не приехал я в Бабкино, ибо ездил в Питер, куда был вызван телеграммой брата. Подробности Вам известны от сестры. То же самое, но только в миниатюре, не пустило меня в Бабкино и на масленой: заболела мать семейства, которую я не решился оставить без доктора. Впрочем, всё это суета сует.

Как ни тосклива была моя последняя поездка в Петербург, но и на ней оправдалась поговорка, что нет худа без добра. Во-1-х) я имел случай беседовать с управляющим "Петербургской мастерской учебных пособий" о Вашем издании; ему Вы пошлете на комиссию с моим письмом. Кстати: когда начнет печататься Ваша книга? Чем раньше, тем лучше. Книги вообще идут не сразу, а измором, через час по столовой ложке, а потому, чем раньше издадите, тем скорее продадите. Во-2-х) я ограбил Суворина, взяв у него большущий аванс; в-3-х) Суворин издает мои нововременские рассказы отдельной книжкой. Все мои Верочки, Ведьмы, Агафьи и проч. едут завтра в Питер, а дня через 2-3-4 будут уже в наборе. Издание на весьма выгодных условиях. Успех, конечно, несомненный, ибо в Питере признают теперь только одного писателя – меня! Видите, я даже перед собой лицемерю.

Петербург произвел на меня впечатление города смерти. Въехал я в него с напуганным воображением, встретил на пути два гроба, а у братца застал тиф. От тифа поехал к Лейкину и узнал, что "только что" лейкинский швейцар на ходу умер от брюшного тифа. От Лейкина поехал к Голике: у этого старший сын болен крупом и дышит не горлом, а в трубочку; отец и мать плачут... Еду на выставку, там, как назло, попадаются всё дамы в трауре *.

Но всё это пустяки. Вы послушайте, что дальше. Приезжаю я к Григоровичу. Старичина поцеловал меня в лоб, обнял, заплакал от умиления, и... от волнения у него приключился жесточайший припадок грудной жабы. Он невыносимо страдал, метался, стонал, а я 2 1/2 часа сидел возле него, браня во все лопатки свою бессильную медицину. К счастью, приехал Бертенсон, и я мог бежать. Старик серьезно болен и, вероятно, скоро умрет. Для меня это незаменимая потеря. С собой я привез его письмо, которое он начал писать ко мне: описывает подробно свою болезнь и проч.

Каковы впечатления? Право, запить можно. Впрочем, говорят, для беллетристов всё полезно.

Однако мое письмо отвратительно и скучно. Прекращаю бесчинство и остаюсь уважающим и искренно преданным.

А. Чехов.

Василиса и Сережа, мое Вам почтение-с!

* На 2-й день приезда лечил мать осколочной конторщицы, умирающую от чахотки.

240. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ

17 марта 1887 г. Москва.

Elegantissime!

Я, подобно Вам, вернулся в Москву и уже вошел в свою колею. В Питере я получил Вашу телеграмму и послал Вам ответ во "Францию".

Не найдете ли Вы возможным сегодня вечером почтить меня Вашим присутствием?

31-го я еду. Непременно еду! Если заболею тифом, то и тогда поеду!

Ваш А. Чехов.

NB: На дорогу я взял у Суворина аванс! Ура-а-а!

241. А. С. СУВОРИНУ

18 марта 1887 г. Москва.

18-го марта.

Уважаемый

Алексей Сергеевич!

Сегодня я выбрал и послал Вам для моей будущей книги 16 рассказов. Будьте добры сделать распоряжение, чтобы в типографии смеряли мой материал и, если не хватит его, уведомили бы меня (Кудринская Садовая, д. Корнеева) или моего брата Александра, который не замедлит дать мне знать *.

Названия для книги я не мог придумать. "Мои рассказы", просто "Рассказы", – а остальное, что приходило мне в голову, или претенциозно, или старо, или неумно.

Книгу я думаю посвятить Д. В. Григоровичу.

Перед отъездом я был у Дмитрия Васильевича и наблюдал его грудную жабу. Страдания его едва выносимы, продолжительны и усугубляются страхом смерти, которая, вероятно, близка. Сама по себе грудная жаба – болезнь неважная, но у Дитрия Васильевича она является симптомом болезни, которая называется атероматозным процессом, перерождением артерий, – недуг старческий и неизлечимый. Об этой болезни Вы составите себе ясное представление, если вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность, сократительность и крепость, стала более твердой и ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул. Так как сосуды составляют продолжение сердца, то обыкновенно и само сердце находят перерожденным. Питание при такой болезни плохо. Само сердце питается скудно, а потому и сидящие в нем нервные узлы, не получая питания, болят – отсюда грудная жаба.

Как бы ни пугали доктора, но Дмитрий Васильевич может еще жить долго, хотя может умереть и завтра: трудно сказать, когда, в какой день и час лопнет натянутая струна или обвалится сгнившая крыша. Мой отец, ровесник Дмитрия Васильевича, живет с перерождением артерий уже 10 лет. Наш профессор минералогии с такими же артериями и с грудной жабой продолжает читать лекции. Всё зависит от индивидуальности каждого отдельного случая.

31-го марта я еду. Чтобы небеспокоить Вас, о книге я буду писать брату (конечно, если понадобится что-нибудь).

Пасхальный рассказ постараюсь прислать.

Пожелав Вам и Вашей семье хорошего, не дождливого лета, здоровья и покоя, остаюсь искренно преданный

А. Чехов.

* Размер книги -"Необыкновенные рассказы" Э. Поэ.

242. Ал. П. ЧЕХОВУ

19 марта 1887 г. Москва.

19.

Ничтожество!

Прежде всего ты штаны за то, что не пишешь ничего о здравии твоих домочадцев; это здравие составляет злобу дня для обоих этажей корнеевского дома.

Вчера я послал Суворину материал для будущей книги. Так как 31-го я еду, то книгой придется заняться тебе; без твоего вмешательства не оберешься опечаток и недоразумений всяческих. Будь хозяйским оком! Посылаю при сем циркулярик, коим будешь соображаться. За таковой твой труд я позволю тебе на визитных карточках именоваться "братом знаменитого писателя". Блюди, чтоб не было опечаток, чтоб рассказы печатались в порядке, обозначенном в циркулярике, чтоб в случае недостачи материала ты моментально давал знать мне, а в случае моего отсутствия-Мишке, который будет высылать недостающее, и т. д. Вообще делай всё, что найдешь целесообразным и безвредным для моего кармана и славы.

За сим еще просьба. Пришли мне письмо к Троицкому или Вальронду; желательно, чтобы это письмо . не ставило меня в фамильярное положение по отношению к адресату; ты пиши не обо мне, а о деле.

В-третьих, после 1-го обязательно пиши мне письма 2 раза в неделю. Без писем я издохну в степи. Адрес: Таганрог, дом М. Е. Чехова. Дядьке мой адрес будет известен. Пожалуйста, пиши! Марки в мой счет.

За сим прощевайте. Поклон всем. Николке жму руку.

А. Чехов.

Далее следует циркуляр.

Величина книги, шрифт и прочее – такие же, как "Необыкновенные рассказы" Поэ.

Название книги – "Мои рассказы" или просто "Рассказы", – как захочет Алексей Сергеевич.

Книга посвящается Дмитрию Васильевичу Григоровичу.

Рассказы помещаются в таком порядке: 1) "Мечты". 2) "Пустой случай". 3) "Недоброе дело". 4) "Дома". 5) "Ведьма". 6) "Верочка". 7) "В суде". 8) "Беспокойный гость". 9) "Панихида". 10) "На пути". 11) "Несчастье". 12) "Событие". 13) "Агафья". 14) "Враги". 15) "Кошмар". 16) "Святою ночью".

Если окажется, что материала я прислал больше, чем нужно, то можно выбросить "Событие", "В суде" и в крайнем случае "Пустой случай".

На обложке книги объявление:

"Того же автора "Пестрые рассказы", большой том убористой печати, 375 страниц. Цена 2 руб. Выписывающие из редакции "Осколков" (Петербург) за пересылку не платят".

243. М. В. КИСЕЛЕВОЙ

21 марта 1887 г. Москва.

21.

Про какой орден Вы пишете, уважаемая Мария Владимировна? Я не понял... Если Вы намекаете на тот красный шнур, который я ношу на шее из уважения к вкусу и носу известной Вам израильтянки, то спешу Вас уверить, что заслуг с моей стороны не было никаких, а потому означенный шнур совсем нельзя назвать орденом. Скорее это петля – символ любви, семейного счастья.

К тому, что Вас поражает, мы давно уже привыкли, как к белому потолку. Русские книгопродавцы кулаки, но мы так напуганы, что 25 р. за лист кажется нам ценой красной, настоящей. Для журнала такая цена – разбой и душегубство, для книгопродавца же – почти норма. Все книгопродавцы не дали бы Вам дороже 25 р., как не дали бы и мне, если бы я захотел продать им свои словоизвержения, бывшие уже раз в печати. Берите же Ваши 50 р. и пойте Исайя ликуй... Браните же себя только за то, что Вы не поторговались заранее о количестве экземпляров. Авторы обыкновенно продают свои произведения по 25 р. на один завод, т. е. на 1200 экземпляров. 3000 – цифра кулаческая. Так и знайте, что Ваша шальная пуля навеки застряла в кармане Мамонтова и не вернуться ей к Вам до страшного суда. 3000 продать трудно, очень трудно! Сначала книга пойдет бойко, но к концу начнет чахнуть, чахнуть... издохнуть не издохнет, на манер вейнберговской блохи, но будет хуже: на полке Мамонтова будут лежать без движения последние 100-200 экземпляров, а Вы не будете иметь права издавать вновь...