Текст книги "Сказка старого эльфийского замка (СИ)"

Автор книги: Анна Морецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Небо, пока припрятавшее едва взошедшую луну где-то за углом здания, из окна виделось темным и звездным. Чуть в стороне, среди трех взрослых и раскидистых дубов, что проросли меж каменными плитами двора, и которые было решено не рубить, виднелись палатка и освещавший ее костер. Это воины из охраны мачехи устроились на ночлег. Впрочем, они еще не спали. А большее, чем пять, количество мужских силуэтов, четко выделяющихся на фоне огня, говорили о том, что и мужички из деревни к ним подтянулись – те, что по договору с топорами и вилами обходили замковую территорию по ночам. Ну, а приглушенный гомон голосов, доносящийся с легким ветерком до открытого окна, намекал, что теперь их охраннички рядятся меж собой, кому и где караулить.

Только это не ее, Лиссы, заботы. И, задернув штору поплотней, девочка стала укладываться в кровать. А тут нежданно-негаданно и сон пришел сам. Да такой крепкий и хороший, что уже минут через пять, как девочка накрылась покрывалом, она уже не слышала ни перебранки мужчин за окном, ни как Лилейка заглядывала к ней перед уходом на сенник, ни как опекун с мачехой поднимались из трапезной в свои комнаты.

Но ближе к полуночи девочка неожиданно проснулась. Что ее потревожило? Да ведь где-то недалеко кто-то стонет! Тихо так и протяжно… и вроде как звуки глухих ударов, если получше прислушаться.

Лисса поднялась с постели и подошла к окну. Вроде все тихо. Неужто приснилось? Девочка для верности улеглась на подоконник и высунулась, сколько можно дальше на улицу.

И тут опять кто-то едва слышно, чуть хрипло застонал. И голос-то, кажется, женский… и раздается он со стороны окон спальни, что была предоставлена мачехе. И звуки глухих шлепков.

«– Ее кто-то бьет, что ли?!»

И тут всплыли все нанесенные той обиды, все унижения, что довелось нынче пережить на радость белобрысой крысе. И так захотелось посмотреть, кто ж решил проучить мачеху, да еще таким простецким способом! Неужели Корр отважился отлупить графиню?! Да уж, ему следовало что-то сделать, а то сегодня, как будто и не опекун он при Лиссе, и не должен бы защищать ее по велению отца от нападок мачехи. Си-идит себе сиднем, да в тарелке вилкой ковыряется, пока та отраву свою подслащенную по гостиной разливает! Ведь ни разу не одернул, не напомнил ей, кто в этом доме госпожа и хозяйка!

Обидно! Ой, как обидно было Лиссе, вспоминать сегодняшний день. А тут еще и память подкину неприятных воспоминаний о житье-бытье с мачехой в отцовском замке. И лицо отца всплыло перед глазами, как живое, каким оно запомнилось в последние его дни – исхудавшим, с обведенными тенью глазами и нервно бьющейся жилкой у виска.

И так захотелось девочке посмотреть на побитую мачеху, что она не выдержала – слезла с постели, быстро одела темные штаны и рубаху, в которых в лес ходила, и полезла на окно. Там, снаружи, в двух локтях под подоконником, проходил широкий фигурного кирпича карниз, опоясывающий весь дом по кругу. Собственно, и по второму, и по первому этажу тоже шли такие свойственные эльфийской архитектуре украшения. Они сочетались рисунком кладки и с обрамлением окон, и с колоннами, поддерживающими балконы, и барельефом, выложенным на фронтоне. И все это было таким объемным, а теперь, после прошлогоднего ремонта, еще и крепким, что легконогой ловкой девочке показалось совсем несложным пройтись по такому до окон соседней комнаты.

И действительно, когда Лисса встала босыми ногами на верхнюю грань карниза, стало понятно, что при ее хрупкости она может продвигаться по нему, даже не прижимаясь к стене. Тем более что видно было хорошо. Луна, уже выплывшая из-за угла дома, хоть и пыталась спрятать то один, то другой свой рожок в облаках, но те сегодня были подобны дымку от затухающей свечи, так что укрыться давно уж не новорожденной толстухе за их ускользающей призрачностью никак не удавалось.

А про охрану, раскинувшую палатку меж сохраненных дубов, девочка и вовсе забыла. Костер потух, голосов было не слышно, да и движущихся теней по кажущемуся светлым камню двора не наблюдалось. Где ходили? Где бродили? Неизвестно. А может, иотсыпались в палатке, отправив на обход селян.

А вот звуки, привлекшие Лиссу, опять послышались из соседнего окна. Так что девочка, перекинув косу на спину, аккуратно двинулась по карнизу.

Первое окно, к которому она подошла, как оказалось, было прикрыто плотно, и она вынуждена была двинуться дальше, туда, где ее путь преграждал парапет балкона. А добравшись до него, Лисса недолго думая, легко перевалилась через ограждение и подкралась к двери. Вот она-то и была открыта.

Тяжелые шторы никто, похоже, и не думал сдвигать, и лишь кружевные оборки слегка колыхались на ветерке, давая тем самым неплохой обзор комнаты.

Ну, как неплохой… луна, она ведь рисовальщица особая, любит теням черноты добавлять, цветам, что родны ее серебристому свету, особую звучность придавать, а вот яркие краски для нее не в радость, потому и размывает, скрадывая их неродную броскую сочность. Так что первое, что бросилось в глаза девочке, аккуратно заглянувшей в комнату, были белые простыни и тело мачехи, показавшееся в лунном свете лишь чуть темнее, чем белье на кровати, на котором она раскинулась.

Изголовье ложа упиралось в стену, но вот женщина на нем лежала поперек, открывая взгляду падчерицы и свое лицо, и тело, неприкрытое ничем и вроде даже мерцающее влагой в серебряном свете, льющемся из окна. Голова ее почти свесилась с края, отчего длинные волосы стелились по полу, светлыми змейками, выделяясь на кажущимся сейчас почти черным, но на самом деле бордовом ковре. А вся ее поза – в общем, была странной и крайне неудобной, на взгляд девочки: руки расставлены в стороны, кулаки напряженно сжимают смятые простыни, спина выгнута, а зад вздернут вверх. И при всем при этом она мерно раскачивалась, как будто была на качелях.

В следующий момент, когда девочка уже было задалась вопросом, что же заставило женщину так изогнуться, ту тряхнуло сильно, и она от этого протяжно застонала. Лисса оторвала взгляд от исказившегося болью лица мачехи и вгляделась в темноту за ней. А там, оказывается, находился какой-то мужчина, просто в резкой черноте тени, отбрасываемой складками балдахина, его смуглое тело было почти невидно, в отличие от молочной белизны мачехиного. Но присмотревшись повнимательней, девочка заметила, что это именно мужчина пихает ненавистную мачеху под ее оттопыренный зад, издавая этим те услышанные ею звуки, толи ударов, толи глухих шлепков. Был ли этим мужчиной Корр или кто-то другой, тайно пробравшийся в гостевую спальню, Лисса разобрать не могла. Да, собственно, и что он делал конкретно – тоже.

Тут женщина опять застонала и Лисса машинально перевела взгляд на ее лица, а та… улыбнулась. Да так довольно, что девочка вдруг поняла, что той совсем и не больно, а наоборот – она переживает несказанное наслаждение. А та и подтвердила это, заговорив излучающим довольство бархатным прерывающимся голоском:

– Мой сладкий птенчик… когда хочешь, ты можешь быть так мил… скажи, доставь мне еще больше удовольствия… тебе ведь тоже хорошо со мной?…

– Да… госпожа графиня…

Голос был опекуна. Лисса пораженно отпрянула от щели в занавесях и прижалась спиной к стене. Ноги отказались держать ее, и она сползла вниз, только и чувствуя затылком шероховатость прохладных кирпичей под ним. И уже сидя уткнула в ладони лицо, потому как чувств может и не было, но вот слезы все же вознамерились убежать из глаз, а обиженный всхлип вырваться изо рта.

Возможно, если б девочка так старательно не пыталась уговаривать себя, что она ничего не чувствует, и не приняла бы с ходу, как истину, что опекун предал ее, то возможно в ответе мужчины она бы и расслышала звучание озлобленной покорности. Но нет, не поняв, что за действо вообще перед ней развернулось и, не имея пока представления о том, что в жизни не всегда все выглядит таким, каким является на самом деле, Лисса уж тем более не смогла распознать и настроений звучащих в голосе мужчины.

А в комнате уже не только стонали, но и пыхтели, и вскрикивали, да и стучали так, что казалось еще немного и кровать развалиться. Ну… развалиться – не развалиться, но обозленной девочке очень хотелось, чтоб так и было!

И она еще раз, не вставая с пола – на четвереньках, подобралась к балконному проему и в ожидании, когда рама балдахина рухнет и треснет ее обидчиков… желательно по башкам, снова заглянула в комнату.

А там картинка изменилась. Теперь Корр был тоже неплохо виден. Он склонился почти к самой спине мачехи, одна рука мужчины упиралась в ее придавленное к постели плечо, вторая же была обмотана длинными светлыми волосами и прижата к женскому затылку, который и обхватывала, а его спина и зад ходили ходуном, то поднимаясь, то опускаясь. Вот в ритме с его мощными движениями и скрипела кровать так жалобно, и билась рамой о стену. А мачеха… несмотря на то, что она просто тонула в перине, умудрилась извернуться и теперь толи лизала, толи просто терлась о вдавившую ее руку. При этом громкое пыхтение издавал опекун, а протяжные вскрики принадлежали мачехе. Лица обоих были искажены и показались девочке просто ужасными в своих перекошенных гримасах… тем более что она теперь догадывалась, что это не от боли, а от неземного наслаждения их так корежит.

Вот только понять, что в этом странном процессе могло доставлять такое удовольствие, что двое взрослых людей совершенно не владея собой, корчили страшные морды и издавали смешные звуки, девочка понять не могла. Впрочем, ею владели обида и злость, потому докапываться до непонятных ей переживаний она и не пыталась. С тем и направилась обратно – в свою спальню.

А перебравшись через подоконник, опять зло побила ни в чем неповинную, но привыкшую уже ко всему, подушку, пихнула было и кровать, но получив в от нее в ответ по босой ноге, в психе завалилась на перину. И стала в запале придумывать для ненавистной мачехи подходящие ей прозвища. Так, кроме «крысы», та теперь прозывалась еще и «гадюкой», и «паучихой», и «разжиревшей глистой». Потом попыталась было придумать что-нибудь подходящее в свете новых событий и для опекуна, но почему-то не выходило. Но расстроится еще и по этому поводу девочка не успела – в зарослях кустарника, что прижились подле полуразрушенной крепостной стены, запел соловей. Да так славно и сладко, что Лисса заслушавшись, на несколько мгновений забыла и свои обиды, и злость, и мечты о мести.

А придя в себя, уже и почувствовала себя лучше, да и рассуждать смогла спокойнее.

И вот эти, более гладкие суждения, и навели ее, наконец-таки, на интерес – чем же именно занимались взрослые в мачехиной спальне? В другое-то время, как и всякого ребенка, стоящего на пороге взросления, подобная сцена заинтересовала бы Лиссу сразу. А вот сегодня, за всеми другими переживаниями, она, считай, и не привлекла ее внимания как таковая. Но теперь – вот, вспомнилась…

А еще вспомнилась и другая подобная картинка… как котик с кошечкой по весне также… игрались. Вот только сегодня, когда девочка увидала при такой же игре людей, ей простой забавной потасовкой это действо не показалось.

И ведь как похожи-то были с виду! В смысле кот с кошечкой и мачеха с Корром. Правда, кот держал кису за загривок зубами… но, с другой стороны, мужчина скалился так, всего в пол локте от женского затылка, что, похоже, было, что тоже готов вцепиться в него. А уж мачеха, чисто та кисуля была, распластавшаяся и довольно муркующая под котом, пока тот топтался по ней и жамкал зубами.

Вот только у кого бы спросить обо всем, об этом, Лисса пока не знала.

Но поразмыслив, вспомнила, что тогда, когда они наблюдали эту кошачью парочку и Дымянка, самая младшая и непосредственная из них, спросила Верба, тыча пальчиком в пушистый клубок:

– А что это котики делают?

И вот он сначала от этого вопроса… ага, растерялся и смутился. И только потом уверенно, напустив на лицо равнодушия, ответил:

– Дык, играются просто!

«– Вот к нему и пойдем за ответами!» – довольно решила Лисса, вглядываясь в небо за окном, не подступает ли еще по нему заря.

А когда с Мира только схлынули заревые краски, и все вокруг приобрело родные цвета, девочка уже шла по улице их деревни. А вон и высокий большой дом старосты и дина Ледяна открывает ворота, чтоб выпустить к бредущему мимо стаду и свою скотину. И следующий дом, пониже и попроще, и… о, да, темная вихрастая голова Верба во дворе видна.

Лисса ускорила шаг.

– Здорова будьте, госпожа, – поклонилась ей дина Ледяна, когда девочка возле их калитки оказалась. – Дымянку не кликнуть ли вам?

– Здравствуйте, – ответила ей кивком головы на приветствие и Лисса, – так спит, чей поди, она еще?

– Спит, – согласилась с ней дина.

– Вот и ладно, я пока вон к Вербу пойду, – и проскользнула мимо.

Мальчик в этот момент заметил ее и тоже поклонился. Он, как ни странно, всегда вел себя уважительно и почтительно с Лиссой, когда рядом был кто-то из взрослых. И только в детской компании позволял себе, и тыкать ей, и по имени звать, и даже иногда и верховодить.

– Доброго утра вам госпожа! – с улыбкой встретил ее Верб. – Вот сейчас с Пестрянкой нашей управлюсь и выйду к вам.

Девочка кивнула в ответ – знала она, что корова их норовиста и капризна, а внимания к себе требовала всегда не меряно. Вот и сейчас, овцы давно уж прошли мимо и теперь трусили по обочине, норовя обогнать мерно шествующих коров, чтоб занять место во главе стада. Да и подросший Пестрянкин телок, взлягивая, поскакал их догонять. А та все не спешила, степенно хрупая падалькой, которую вылавливала в лохани с каким-то пойлом. И только когда все стадо протянулось вперед по улице, и мимо открытых ворот прошествовал молодой пастушок Древлян, сбивая кнутом придорожную жухлую траву, корова направилась на выход.

– Уф, выпроводил, – выдохнул довольно Верб, и, дождавшись, когда девочка пройдет во двор, принялся закрывать ворота, – каждый раз не знаю, что она выкинет. Если б не давала молока больше всех других коров в округе давно бы уже ее поменяли!

– У меня к тебе разговор, – сказала Лисса, не желая в очередной раз слушать его разглагольствования по поводу вывертов их норовистой Пестрянки.

– Сурьезный? – спросил тот, разглядывая ее хмурое лицо.

– Угу, – подтвердила девочка.

Вот только сию секунду начать столь интересующий ее разговор не удалось. Из дома вышла мать Верба, неся накрытую вышитым полотенцем корзинку.

– Доброго здравьеца вам госпожа, – с поклоном сказала она, когда приблизилась к детям.

Лисса, чуть склонив в ее сторону голову, молча приняла ее приветствие. Как-то немного она тушевалась в присутствии матери приятеля, потому как диной, в отличие от жены старосты, та называться не могла, но и звать просто по имени селянку Вишняну, женщину уже немолодую, у девочки язык не поворачивался.

– Чей поди еще не трапезничали, голубушка наша? Да и Вербенушка мой пока не кушамши. Вот вам, собрала всего по чутку, уж не откажите, – и всучила принесенную корзину сыну.

А не успели дети поблагодарить женщину за заботу, как из соседнего дома выскочила и Дымянка. Рукой помахала и бросилась бегом к ним. А когда приблизилась, Лисса замети, что подружка видать едва с постели встала – только сладкий предутренний сон оставляет такие явные следы на лице. Да и кроме помятой щеки, обычно ясные глазки девочки, были еще чуть припухшими и сонными. Но мокрые прядки русых волос надолбом, говорили о том, что воды все-таки та плеснуть себе в лицо не забыла.

– Вы куда это без меня собирались? – грозно спросила та, подозрительно разглядывая друзей, и уперев руки в бока. Притом, что девочка была младше обоих, да и ростом ниже, выглядела Дымяна в своей разъяренной позе презабавно. Лисса даже прикусила губу, чтоб не рассмеяться над ней:

– Мать сказала, что ты спишь, и я будить тебя не велела. Вот сразу к Вербу и направилась, – ответила она подружке.

– Ну, ладно, – смилостивилась младшая, – а там что? – и сунулась было в корзину, которую держал мальчик.

– Харчи там, понятное дело. Щас в ракиты на наше место пойдем, а там и потрапезничаем. Ты, Мелкая, тоже, наверное, еще не едала, – степенно ответил тот, но руку с лукошком отвел, не позволив Дымянке в нем рыться.

– А потом что делать будем?!

Вот ведь сорока любопытная!

– Лисса вот хотела со мной о чем-то поговорить, – ответил опять Верб, при этом покосившись на старшую девочку – можно ли все перед Мелкой выкладывать? Та промолчала и он продолжил: – О сурьезном говорить будем.

Дымянка, закивала понятливо:

– Я тоже послушаю.

Ха, будто кто ей сильно предлагает. Вот же Мелкая – пронырливая!

С тем и подались за огороды к реке.

То, что они своим местом называли, было небольшой площадкой под кроной здоровенной плакучей ивы. Ее длинные, до земли свисающие ветви образовывали нечто наподобие шатра. К тому же, заросли густой поросли вокруг не давали подступиться никому, незнающему проход меж кустов, и к самому большому дереву. Так что место получалось уединенным и удобным именно вот для таких «сурьезных» разговоров. И, что самое главное, о нем, похоже, кроме них никто не знал – ни разу дети не замечали никаких признаков, что здесь кто-то бывает в их отсутствие. Впрочем, это легко объяснялось: «их место» находилось как раз там, куда выходили обширные огороды семей и Верба, и Дымянки. Да и вдоль по реке в обе стороны от него, наверное, был еще не один такой укромный уголок, поэтому облюбовывать этот, считай под самым носом у старосты, никто и не пытался. А ребятам он был в самый раз.

Пройдя вдоль грядок по меже и выбравшись к дороге, где в укатанной земле виднелись две наезженные колеи, дети внимательно огляделись и, решив, что их никто не видит, нырнули в кусты. А там, пробравшись по одной им ведомой тропе, вышли к старой огроменной иве. Дерево, прожившее, похоже, уже не один век, вцепилось в землю толстыми перевитыми корнями, заполнив ими почти все место, что укрывала его же крона. Топорщась и перехлестываясь, они образовывали и удобные «кресла» для сидения, и «стол» под трапезу.

Верб, не заводя пока никаких разговоров, стал степенно выкладывать то, что приготовила для них мать, на один из выпяченных толстых корней, устелив его, как скатертью, расшитым полотенцем. А Дымянка тем временем принялась пытать Лиссуо том, о чем говорила вся деревня со вчерашнего дня. А именно, кто это приехал в замок на такой разнаряженной карете? Сама младшенькая ее не видела, но вот соседская Огнивка все рассмотрела и ей рассказала. И про завитушки золоченые, сплошь покрывающие возок и сияющие на солнце так, что глаза резало. И про охрану аж в пять воинов в кирасах начищенных и при оружии. И про лошадок нетутошних, тонконогих и гривастых, запряженных тоже в раззолоченную сбрую.

Лисса хмурилась и кусала губы, пока восторженная Мелкая выплескивала из себя все услышанные и поразившие ее воображение подробности. А когда та на нее воззрилась в нетерпеливом ожидании, лишь буркнула:

– Мачеха приехала.

Тут Верб вступил:

– Так, об этом мы не будем! – он-то лучше Дымянки знал, как относится Лисса к родственнице.

Впрочем, Мелкая тоже была наслышана об этой даме достаточно, так что, смутившись, закивала согласно:

– Ага, не будем…

А там и за трапезу принялись.

Молоко было сладким и еще почти теплым, а плюшки и ватрушки мягкими и ароматными. Поэтому, так и не начавшийся неприятный разговор сразу и подзабылся как-то, оставив место только лишь для удовольствия.

Но когда молоко было выпито, а выпечка съедена, и на расстеленном полотенце остались лежать лишь яблоки, пришло время и другой, возможно даже еще более нехороший, разговор заводить.

– Ну, о чем спросить хотела? – начал его мальчик, обращаясь к старшей из девочек.

Лисса собралась с мыслями и с тяжелым вздохом ответила вопросом на вопрос:

– Помнишь, мы по весне кота с кошкой видели, которые, как ты тогда сказал, игрались?

– Я помню, – всунулась Дымянка и, плюнув яблочной косточкой, добавила, – и еще с того времени я видела, как так же играются собачки, и даже лошадки!

Ну, так у нее, живущей в деревни, больше возможности животных наблюдать. Да, может, и Лисса раньше тоже нечто подобное видела, просто в тот момент рядом находилось что-то более интересное, и «подобное» она во внимание не брала.

Всякое может быть. Но теперь ее эта тема очень интересовала.

– Помню, – наконец-таки, выдал и Верб, – а от меня ты, что хочешь услышать? – это уже было произнесено напряженно и настороженно.

– У тебя же старших братьев много. Может, ты, что слышал от них? Это ведь не просто игры? Особенно когда… этим люди занимаются?

Пока она говорила, Верб, слушая ее, все больше опускал голову и наливался красным цветом.

– Лисса, вот зачем тебе это?!

– Надо! Говори, что знаешь!

– Ну-у, знаю, что от этого дети порой получаются…

– Котятки?! – восторженно воскликнула на это Дымянка, как всегда влезая не подумавши. Хотя, может и к лучшему. Верба от ее непосредственного вопроса видать немного попустило, и даже вроде щеками побледнел:

– И котятки, и жеребятки, и такие простые детки, как мы, – со смущенной, но все же улыбкой, ответил он.

– Ну! – подогнала его Лисса. – Что еще от братьев слышал?

– Что для нас – мужчин, значит, это… дело завсегда в удовольствие… – продолжил Верб.

– И для тебя?! – пораженно вытаращилась на него Дымянка.

– Для меня… нет пока, – потухши, но видно честно, ответил ей пока еще одинадцатизимний мальчик, – я ж про взрослых парней говорю. Они пока холостые каждую встречную девку на «это» раскрутить пытаются… да и обженившиеся уже… бывает… – и исподлобья, опять краснея, посмотрел на своих притихших подружек.

– А девушки… и женщины, как к этому обычно относятся? – несмотря на почему-то испытываемую неловкость, все-таки продолжила расспрашивать мальчика Лисса.

– Как? Да, наверное, не очень… потому, как в основном девки себя все больше до свадьбы блюдут. Ну, или до большой любви.

– А разве свадьба не всегда вместе с любовью случается?! – это, понятно, Дымянка снова влезла, опять выкатив свои глазищи-плошки на очередное услышанное откровение.

– Нет. Как раз и бывает, что когда свадьба сразу за любовью не приходит, то вот тогда девки другими и становятся. Такими, что… это дело тоже за удовольствие считать начинают. Мы-то рядом со столицей живем, так что у нас таких почти нет. Как случится такая любовь без свадьбы, так уходят они в Эльмер искать лучшей доли, а может новой любви… Там-то народ попроще на это все смотрит – там уже любленная кем-то девка доступной сразу и не считается, пока сама себя так не поведет. Но вот в тех деревнях, что подалее и от столицы, и от других городов находятся, таким идтить некуда, они у себя в селе-то и остаются. Вот к ним парни и шастают не стесняясь. А у нас, считай, только Бельча Рыжая, но она говорят головой немного больная, да молодуха Светляна – вдовица, что одна с тремя детками осталась, когда ее муженек по пьяному делу с крыши свалился. Они же и вдвоем из-за его пьянки плохова-то жили, а теперь ей и вовсе трудно самой детей поднимать. Муж-то ее откуда-то издалека привез и родни никакой у ей тута нету. А парни наши ей помогают иногда, кто чем…

– Так, все понятно, – прервала его Лисса, которой, почему-то, вдруг стало жалко вдовую Светляну, да и Верб, похоже, уже выдал все, что знал, а дальше уже только сплетни и остались. Хотя, по-честному, понятно ей, конечно, ничего не было. Но, с другой стороны… кое-что и прояснилось.

Во-первых, стало ясно, как день, что мачеха из тех самых – доступных женщин, которым в радость… это самое дело, притом, с каждым встречным поперечным.

Во-вторых, всплывшая вдруг в памяти подсмотренная зимы три назад сцена, вдруг тоже раскрыла все свои непонятности – раскинувшись как веер, до этого сложенный и всего лишь дающий понять, что какой-то рисунок на нем есть. Теперь, в свете новых знаний, проступило и понимание произошедшего. Похоже, что мачеха, будучи мужней женой, творила… «это самое» уже тогда и с другими мужчинами, а отец узнал об этом. А раз после… «этого» бывают дети… то значит, ребеночек в ее животе был… да-а, отец-то говорил, что как раз… «этого» про меж ними давно и не случалось…

Лисса сидела, задумавшись, и складывала давно известное с вновь услышанным, как эльфийскую мозаику, подбирая один осколок к другом, чтоб получить явно видимую картинку. Друзья ей не мешали – Дымянка продолжала грызть уж третье, наверное, яблоко, а Верб и вовсе отвернулся от них и глядел на текущую воду, видимой меж ветвей Каменки.

А раздумья девочки к этому времени обозначили еще и «в-третьих». А именно: как быть теперь с Корром? Отказаться от него, как от опекуна, она по малозимству, права не имела. И выгнать его из дома – тоже. Но вот выказать ему свое неповиновение, а главное, высказать все, что она о нем думает – это было в ее силах. Графская она дочь, в конце концов, или нет?!

Так и сидели, каждый занятый своим. Но когда пауза уж совсем надолго затянулась, а яблоки были стресканы в одно Дымянкино рыльце, Верб обернулся и задал свой, похоже, не менее сложный для него, вопрос:

– А ты… спрашивала меня обо всем, об этом, зачем? – обратился он к Лиссе. – Думаешь, господин Корр… с госпожой графиней… это самое? – и опять запунцовел, аж пятнами пошел – во, как его смущение разобрало.

– Не думаю, я знаю – видела своими глазами! Я на балкон той спальни залезла и в открытую дверь заглянула! Знаешь, как они млели на пару?! Чисто та кошачья парочка, что мы видели!

– Ты по кирпичному приступку лазила?! Без нас?! Мы же вместе собирались попробовать! – взвилась вдруг Дымянка, услышав в словах подруги… немного не то.

– Цыц, Мелкая! – гаркнул на нее Верб. – Вот сейчас не лезь! Лисса, как ты можешь?! – это уже, понятно, он в сторону старшей девочки выдал. – Нет, я не про твое лазанье по карнизу, – покосился он на младшую, – хотя, это ты тоже зря без нас затеяла. Но я тебе про господина говорю. Ну… это, поигрался он с доступной женщиной, и что с того? Он мужчина видный, на него вон и в нашей деревне бабы и девки заглядываются! Вот и графиня не устояла.

– Ты не понимаешь, Верб! – заломила Лисса руки, лихорадочно ища доводы, чтоб правильно подать приятелю свою точку зрения. – Мне плевать на мачеху! Пусть она с кем хочет это делает, но только не с моим опекуном! Она и папу-то отравила за то, что он хотел ее в обитель отправить, когда узнал, что она «это» с другими мужчинами делала! А Корру меня папа доверил и, значит, теперь получается, что он предал и его доверие, и меня саму! Неужели не понимаешь?! – она раскраснелась тоже, но не от смущения, для которого сейчас и места не было, а от возмущения непонятливостью мальчика.

– Не понимаю… я считаю, тебе и в голову брать не надо то, что господин с графиней немного покувыркался! Старшие парни говорят, что мужчине «это», как вкусно покушать – что в одном трактире, что в другом, разница невелика, если повар хороший. Хотя, конечно, есть и такие, для кого дома всегда слаще… но, в общем-то, все одно, дело это такое – обыденное, пустое, но приятное. Дают – бери, а нет, и внимания оно не стоит. А ты тут такие дебри развела – обида, предательство…

– Эх, ты! – махнула на него рукой Лисса и, боясь расплакаться при нем – таком непонятливом, нырнула в кусты, где была тропинка на выход, а там бросилась бежать.

Знала ведь, что друг Корру в рот заглядывает – уважает безмерно, можно сказать, даже преклоняется. Недаром он на их уроках, которые как-то невзначай стали посещать и Верб, и Дымянка еще с прошлой осени, лучший ученик. Так что нечего было ожидать от него поддержки в такой ситуации – он обожаемому учителю всегда оправдание найдет.

А пока девочка, теперь в обиде еще и на друга, пробиралась средь разросшихся ракит, в «шатре» под плакучей ивой разыгрывалась очень даже интересная сцена. Стоило Лиссе скрыться с их глаз, как к Вербу подскочила Дымянка и постучала его по голове кулачком. Не столько больно, сколько обидно!

– Вот ты твердолобый! Дундук просто непонятливый! Даже я распознала, хоть тебя и на два года младше, что она у нас поддержки искала, когда свои обидки на господина опекуна выкладывала! Пожалиться хотела! Мог бы, и смолчать чуток, мнение свое не высказывать!

– Мы друзья! А друзьям врать нельзя – им завсегда правду говорить надобно, даже когда она непригожая, – попытался было вывернуться мальчик.

– Дундук – как есть дундук тупоголовый! Она хоть и друг, но она же де-евочка!

– Заканчивай ругаться Мелкая! И драться тоже, – отмахнулся он от опять потянувшегося к его голове кулачка. – И что, если девочка – друг, то какой-то особенный что ли? Ничего не понимаю!

– Вот с этого и нужно было начинать, а не мнение свое доказывать! Я вот тоже считаю, что господин Корр не прав, и Лиссу нашу обидел, обхаживая ее злую мачеху! Понял?! – а выкрикнув в лицо парня последние слова, резко развернулась и тоже скрылась меж кустистых ракит.

Вот что это было? Не иначе, что и в девятизимней Дымянке женское начало уже просыпаться стало, одаряя понемногу своеобразной, но по-житейски умной чисто женской мудростью …

В Силваль Лисса вернулась к самому вечеру.

А так, целый день она с Дымянкой провела, которая неожиданно быстро нагнала ее – не успела девочка и половину огорода еще пройти. Сначала они в лес по грибы ходили, увязавшись за деревенскими девушками. Но грибочки все больше прятались нынче, не желая даваться в руки, все жующей про себя свои обиды, девочке. Потом в комнате Дымянки сидели, в которую старшие сестры той и зайти не смели, раз в ней госпожа находится, и болтали о разном. Затем им дина Ледяна полуденную трапезу принесла и все с интересом на Лиссу поглядывала – та уж давно, считай с прошлого лета, так надолго в деревне не задерживалась. Но – то-то еще будет! Покажет она Корру, кто здесь графская дочь и кто здесь командует!

Но когда солнышко к закату клониться начало, в замок отправляться все же пришлось. Лиссу в деревне отыскала Лилейка и упросила ночевать все-таки дома. К тому же та ни о чем девочку не расспрашивала – сама, видно, что-то такое поняла. Только и сказала, что госпожа графиня съехала, а господин Корр места себе не находит.

«– Ага, – думала Лисса, – так ему! Но это только начало! Вот щас приду и даже смотреть в его сторону не буду!»

Трапезничать садились уже при свечах. Лисса, как обычно – на своем месте во главе стола. Справа от нее сел Корр, все пытающийся ей что-то сказать. А слева дин Керн и дина Клена расположились. Собственно, как и всегда, когда в замке чужих не было. Да тех, считай, до вчерашнего дня, когда мачеха нежданно нагрянула, никогда в Силвале и не появлялось. А так, хотя немолодые супруги и имели свои обязанности в доме, и кто-то мог посчитать их за прислугу, но ведь сам дин Керн был ровней той же Лиссе – младшим сыном из баронской семье. Правда в другом королевстве, да и Клёнку свою взял за себя из простых. Но все же…