Текст книги "Сказка старого эльфийского замка (СИ)"

Автор книги: Анна Морецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Анна Морецкая
Сказка старого эльфийского замка

Пролог

Луна, даром, что была ущербна, так еще и пряталась за тяжелыми мрачными тучами, поэтому ночь, над которой она властвовала сегодня, отличалась какой-то особенной темнотой и непроглядностью. Так что в маленьком садике, чудом сохранившемся среди конюшен и хозяйственных построек на задворках дворцовых территорий, невозможно было разглядеть не зги. А если б внимательный и зоркий взгляд в те минуты, когда луна все-таки выглядывала из своего укрытия, и пытался высмотреть скользящие меж деревьев тени, то он, скорее всего, посчитал бы их за колышущиеся ветви.

Звуки же, придавленные столь тяжелой теменью, тоже затаились, боясь нарушить ночную тишину. И лишь легкий ветерок, чуть шелестя листвой, да редкий крик совы – гулкий и тоскливый, отваживались всколыхнуть этот насланный ленивой луной сонный морок.

И вдруг:

– Откуда здесь сова? – раздался придавленный, но все же достаточно слышимый, жесткий голос оттуда, где недавно виделись скользящие тени.

Похоже, все-таки это не ветви деревьев шевелились на ветру…

– А чё странного-то? Живет себе, на каком не то чердаке… – попытался ответить на это более высокий и судя по звучавшей в нем непосредственности весьма молодой голос.

Но его оборвал третий, низкий и хриплый, который и в шепоте звучал раскатисто, с рыком:

– Заткнись, хозяин прав. Это не крик сипухи, которая любит селиться под крышами, а совиный! А она, сова, то есть, городу не любит. А ты знаешь, где ближайший лес? Вот, то-то и оно!

– Так чё, господин, уходим? Не будем ребяток Меченого ждать? – опять в своем непередаваемо легкомысленном звучании послышался второй голос. И тут же, звуки удара и клацанья зубов.

– Да заткнись же ты, придурок! – почти малопонятное рычание третьего голоса.

– Я же сказал, никаких имен и пустой болтовни! – это уже грозный властный приглушенный окрик от того, кого называли хозяином и господином.

Тут, кажется прямо из темени дальнего угла, вынырнула крадущаяся фигура. А стоило ей приблизиться к уже затаившимся, как ленивый лунный блик разделил ее на две.

– Господин, наш Старшой шлет вам свое приветствие и просит озвучить вашу нужду в нем, – шепот одного их этих неявных силуэтов всколыхнул царящую в садике тишину. Легкой же ироничностью тона он подсказал, что говорящий, хоть и выполняет в данный момент чье-то поручение, но посылки не его дело, а скорее великое одолжение. Низкие ноты и самоуверенность, звучащие в голосе, явно давали понять, что эта «тень» крупна, сильна и к ней не помешает проявить уважение даже «господину».

– Передай Старшому, что все конкретные указания будут позже – ближе к делу. А пока мне нужно было его принципиальное согласие. И раз он прислал вас, то, значит, он согласен. Возьмизадаток и скажи ему, чтоб готовил человек пять народу посерьезнее, да что б из них пара лучниками была. Все, идите, – и с этими словами тот, закутанный в плащ человек, что разговаривал властным тоном и всеми звался господином, кинул в сторону едва видимых фигур что-то увесистое.

Глухое звяканье большого количества монет, собранных в тесный для них кожаный мешочек, да удовлетворенное угуканье тени, подтвердили, что задаток получен. И мгновение спустя на том месте, где только что темнели едва различимый силуэты, зыбкий лунный свет обозначил лишь все те же колышущиеся под малым ветерком ветви. Гости растворились в ночи так же незаметно и бесшумно, как и появились.

– Ну что, хозяин, двинем и мы? – прошептал молодой голос, в котором сквозило едва сдерживаемое нетерпение.

– Ты сеть проверил? Гости точно ушли? – с едва различимым пренебрежением ответил ему хоть и тихий, но все также спокойно и властно звучащий, голос хозяина.

– Да, господин, на расстоянии не менее полусотни саженей от нас, ни одного живого существа крупнее кошки не наблюдается, – с готовностью отрапортовал младший из затаившихся.

– Хм, ну, раз крупнее кошки… – насмешливо хмыкнул господин и уже совсем другим голосом, в меру заинтересованным, спросил, видимо, третьего собеседника: – А ты, что скажешь? Как они тебе?

– Да, вроде, ничего так ребятки, хозяин – вполне сойдут для нашего дела. Страхом от них не пахло, даже когда к вам обращались, – степенно ответил тот. – Теперь главное сделать так, чтоб парень вторую ипостась нашего Гро за настоящего кабана принял, и в дичи оборотня не распознал.

– Если не дурак будет Гро, и под самым-то носом у него своим здоровым задом крутить не станет, а расстояние выдержит, то все пройдет как надо, – теперь в голосе хозяина проскользнула не только насмешка, но и удовлетворение. Похоже, дело, ради которого он забрался на такие глухие задворки, о которых достопочтенному господину, и знать-то не положено, решалось вполне удачно, и неудобства, которые он испытывал, прячась по кустам заброшенного темного садика, вполне окупались.

Глава 1

Лисса высунула нос из под овчины, которой была укрыта, и открыла глаза. Да, рассвет только-только зарождался. Видимый кусочек неба, обрамленный неровным квадратом полуразрушенных стен, едва посветлел с восточной стороны, а к западному краю еще полнился густой ночной чернотой.

Деревенская знахарка, бабка Росяна, как-то еще по детству рассказывала ей, что время это волшебное и очень ценно для магов и знахарей. И если поймать его, то можно и невозможное свершить. Ей вот, знахарке, даже умирающих доводилось отбирать у Костлявой – главное, чтоб ночь пережил, а стоит нужное слово сказать в сей таинственный миг и болящий жить будет.

Нет, Светлый Лиссу магическим Даром не наделил, но девушка все равно любила этот момент, когда природа еще находясь в предутренней дреме, лениво и неспешно начинала проявлять свой лик.

Прикрыв нос и рот ладошкой, чтоб пар от дыхания не мешал наблюдать за волшебным действом, девушка заворожено следила, как прямо на глазах западная чернота растворяется сизой дымкой, звезды меркнут, подмигивая, перед тем как потухнуть, а восточная сторона набухает розовым.

А стоит темноте отступить совсем, начинает проявляться и все вокруг. Какое-то время высвечиваются лишь силуэты. В этот момент пышные «букли» дикого винограда, взгромоздившегося на самый верх стен, напоминают кружева своим ажурным контуром. А торчащие кирпичи, не укрытого лозой неровного края, на фоне светлеющего неба видятся похожими на волчьи зубы.

Но уже через минуту лилово-серебристый свет набирает силу и ныряет вглубь полуразвалившейся башни, обозначая более явно и неровную кладку, и все те же, тянущиеся в вышину плети. Проявляются и сочные осенние краски растений – пламенеющая яркость листвы, чернильная четкость мелкоягодных гроздей и меж ними темно-коричневые жгуты перевитой меж собой лозы. Но стоит неявному еще сумрачному свету добраться до самого дна колодца и отразиться в глянце плюща, отвоевавшего для себя самый низ башни, как сверху эту вялую хмарь уже прорезает первый солнечный луч. А вместе с ним… или вернее, в честь него, из-за стены, из леса, начинают звучать птичьи трели и посвисты – уже не такие многоголосые как весной и летом, но еще довольно активные. И, как положено, их Золотобок из курятника им отвечает.

Девушка открывает лицо и вдыхает полной грудью холодный, влажный, наполненный запахами прелой листвы, сочного мха и новорожденных еще сопливеньких грибочков воздух. Но вставать пока она не спешит, глядя, как лаковый блеск плюща тускнеет, покрываясь росистой влагой, и плотнее укутывается в овечью шкуру, намереваясь еще с полчаса понежиться в ее тепле. Вот когда придет Лилейка и принесет ей парного молока со свежим хлебом, вот тогда и подниматься можно будет.

«– А в замок ни-ни! Пока эта крыса там!» – думает девушка, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за стены. В той стороне, в которой лес, постепенно все затихает, а вот с другой слышится отдаленный женский голос:

– Цыпа-цыпа, мои курочки! Идите сюда, зернышек насыплю! Цыпа-цыпа!

«– Вот и Лилеечка встала. Скоро придет», – довольно думает девушка, предвкушая скорую трапезу. Но почти сразу она мрачнеет, закусывая губу, вспоминая, почему она здесь ждет служанку, а не в своей спальне – в замок вчера приехала мачеха. Эту стерву белобрысую Лисса терпеть не могла.

Почему? Да потому, что сказано – стерва она! Стерва и су… хм…

Конечно, употреблять такие слова, даже мысленно, девушке ее происхождения, графской дочери, не пристало. Но… и жить так, как последние восемь зим живет она по воле этой су… хм, женщины, тоже не дело. Да и Корра жалко. Но главное, Лисса никогда не сможет простить мачехе отца!

Дело было давнее, и начало этой истории девушке помнилось не очень хорошо. Так только, на задворках памяти да в редких снах и всплывает иногда образ матери, и то все больше по портретам помнится… Снится ей, например, нежный голос, поющий песенку, а потом с картины, что когда-то висела в гостиной отцовского замка, сходит женщина и протягивает к ней руки. И глаза у нее такие же синие, как и у самой Лиссы, и грустные такие, жалостливые. А уже через мгновение девочка не может разобрать, чьи слезы она видит, толи у матери они текут из глаз, размывая родное нарисованное лицо, толи у нее самой так льются, что милый образ весь и расплывается.

Тот день, когда погибла мама, тоже не помнился… да и последовавшие за ним. Как подозревала подросшая Лисса, это бабка Росяна, тогда еще жившая в отцовском замке, ее чем-то опаивала.

Первое четкое воспоминание пришлось уже на конец того месяца, когда случилась беда – как стоят они с отцом в родовом склепе, а рядом статуя белого мрамора возвышается. И не понятно девочке, почему папа тут стоит и стоит, а подземелье-то бо-ольшое-прибольшое и красивых изваяний тех рядами много понаставлено. Ей, чтоб пересчитать их, маленьких пальчиков на обеих руках не хватит точно! Ну, а больших чисел малышка пока и не выучила…

«– Вот вернется мамочка, – думалось маленькой Лиссе, – и мы с ней придем на них смотреть. А то папа какой-то хмурый, страшно и просить-то его», – и невдомек ей пока, что мама не приедет уже никогда.

А поняла она это гра-аздо позже, когда разглядела, что статуя белого мрамора, к которой они с отцом часто приходили, уж очень на мать похожа. Да, вот после этого и стал забываться живой образ той, проявляясь в памяти все больше, то статуей этой, то портретом нарисованным.

Но, в общем-то, к этому моменту Лисса маму уже и не ждала. Отец, погоревав какое-то время, перенес всю свою любовь и трепетную заботу на дочь, наполнив ее жизнь радостными событиями и развлечениями. Он возил ее в столицу на праздники, разъезжал вместе с ней по соседним селам в ярмарочные дни, наведывался в гости к друзьям и знакомым. При этом не забывал о дочери и в будни – сам преподавал ей многие предметы, учил скакать на пони и стрелять из лука.

Так продолжалось зимы четыре, а потом в их такой радостной и светлой жизни появилась… эта крыса.

Отчасти Лисса понимала, да и Корр не раз ей в последующие годы объяснял, что графу, не имеющему наследника мужского пола, следовало повторно жениться. Иначе, случись что, его титул, имя и родовой замок ушли бы какому-нибудь дальнему родственнику. Но ведь не на такой же су… крысе жениться надо было! На что Корр всегда отвечал: «– А кто ж знал-то, что она такая?»

Действительно, кто ж знал? Она, Лисса, маленькая девочка почти непомнящая матери и воспитанная отцом в любви и заботе, была готова принять мачеху с распростертыми объятиями. А на порог их дома тогда ступила хрупкая девушка с нежным лицом, высоко взбитыми перевитыми лентами и жемчугом светлыми волосами, в красивом белом платье, которое просто поразило воображение впечатлительной малышки. Новая жена отца показалась девочке феей из волшебной сказки, у которой почему-то просто нет крыльев.

Но уже через несколько недель после свадьбы прекрасной и волшебной эта женщина Лиссе не казалась. Теперь она постоянно, поджав губы, выговаривала падчерице, что та себя неподобающе ведет, одергивая и браня непоседливую бойкую девочку. Вскоре мачеха стала пресекать и их интересные уроки с отцом, ставя на вид тому, что в поместье есть люди, которым платят деньги за это дело, и негоже графу заниматься самому такими мелочами. Она также прекратила и их совместные трапезы под предлогом, что девочка еще слишком мала, что бы сидеть за одним столом с взрослыми.

А через несколько месяцев стало еще хуже – та, которая совсем недавно выглядела как воздушная фея, теперь растолстела, а ее милое личико покрылось уродливыми коричневыми пятнами. А сама она раздражалась и кричала беспрестанно и на слуг, и на Лиссу, и даже на отца. В дом перестали приезжать гости, все зеркала были завешаны тканью, а кухарка готовила в дальнем сарае, отчего вся еда подавалась к столу уже холодной.

Через несколько месяцев такого кошмара, однажды утром, в замке появился маленький Джей – младший брат Лиссы. Впрочем, скандалы мачехи с его появлением прекратились не более чем на неделю. А дальше все продолжилось.

Сама девочка, не знавшая до этого к себе такого отношения, испугавшись этой женщины, сначала молча сносила ее придирки. Потом довольно твердый нрав, уже набирающий в маленьком теле свою силу, дал о себе знать, и Лисса стала исподволь, таясь от отца, огрызаться на мачеху и дерзить. Та истерила и жаловалась на падчерицу мужу. Мужчина же, имеющий спокойный характер и проживший в предыдущем браке в полном согласии больше десяти зим, не вполне осознавал, насколько склочной и стервозной была эта женщина по своей натуре, и все списывал на ее юный возраст и тяжелую беременность. Так что, после очередного такого скандала доставалось той же Лиссе.

Впрочем, не сильно-то и доставалось. Безмерно любя дочь, граф лишь слегка ее журил. Но плохо было то, что пытаясь свести конфликты на нет, он просто старался проводить больше времени с женой, при этом обделяя своим вниманием девочку.

Но где-то через год после рождения брата что-то произошло. Что именно, Лисса не знала, но жизнь их с того момента снова изменилась. Граф охладел к жене, а ее истерики перестали впечатлять его совершенно. Малыша Джейсона полностью передали на воспитание нянькам, а сам он, как и раньше, все свое время стал проводить вместе с дочерью. И все было бы просто идеальным, если б только они больше времени проводили в родном замке, а не разъезжали по гостям, другим городам и отдаленным отцовским поместьям. Но Лисса почти и не расстраивалась из-за этого, ведь то, о чем она столько мечтала, наконец-то, свершилось – она для отца снова стала главным человеком в жизни.

Почти полтора года девочка наслаждалась такой жизнью. Она стала старше, и ей теперь было гораздо интересней путешествовать по новым местам и находить что-то невиданное прежде там, где они уже бывали. А уроки отца, которые он возобновил, стали более содержательными и емкими.

И вот, в одно из редких посещений ими родового замка, девочка как-то подслушала странный разговор между отцом и мачехой. Нет, вы ничего такого про нее не подумайте, все произошло совершенно случайно. Рано утром, поднявшись с постели и умывшись, Лисса побежала искать отца. Их день обычно начинался с небольшой тренировки – так несколько упражнений на ловкость да пара приемчиков с кинжалами. Не обратив внимания на то, что в замке непривычно тихо для такого утреннего часа – никто полов не метет и блюда к ранней трапезе не таскает, она понеслась вниз, где, скорее всего, и ожидал ее отец. И, даже отмахнулась от Лилейки, тогда еще совсем молоденькой комнатной служанки в отцовском замке, которая попыталась ее остановить.

Так и летела девочка, ни на кого не глядя, по коридорам и переходам, а остановилась только, когда ее слуха коснулся странный и непривычный звук – рыдания мачехи. Возгласы и слезливо затянутая речь доносилась оттуда, где располагался отцовский кабинет. А слышно так было, потому, что дверь в комнату, почему-то оказала приоткрыта.

Не успев даже задуматься, что подобное поведение не пристало графской дочери, Лисса прильнула к щели в дверях. Картина, открывшаяся ей, поразила ее неимоверно – мачеха, всхлипывая в голос, стояла на коленях перед отцом и о чем-то умоляла его.

Девочка оторопела. Эта дородная и статная роскошная красавица, в которую уже давно превратилась хрупкая нежная фея, любила сложные прически, яркие наряды из самых дорогих тканей и громоздкие украшения. А еще она никогда не снисходила до улыбки и ласкового слова даже в присутствии отца. И вот теперь, она, вся из себя такая надменная и высокомерная, цеплялась за колени мужа и выла в голос. При этом одета мачеха была в какой-то помятый расхристанный пеньюар, развившиеся локоны торчали во все стороны неопрятными прядями, а в обычно капризно-раздраженном голоске нет-нет, а проскакивали панически-дребезжащие нотки:

– Алексин, милый, я тебя прошу, нет – я умоляю, не делай этого! – между всхлипами говорила женщина совершенно не свойственным ей нежно-просительным тоном, заглядывая снизу вверх в глаза, возвышавшегося над ней мужчины.

– Малиния, прекрати, – поморщился при этих ее словах граф, – когда я брал тебя за себя замуж, то выдвинул единственное условие. И ты прекрасно знаешь какое! Ты тогда уже оказалась не девицей, но будучи взрослым человеком, я посчитал, что грехи юности можно и простить ради дальнейшей спокойной совместной жизни. И ни разу… заметь, ни разу за все годы тебя не попрекнул!

– Но Алексин, тебя ведь не бывает дома месяцами! Ты бросил меня тут, в деревне, одну! А я тоскую в одиночестве, и может, ища общения хоть с кем-то, однажды что-то или сделала, или сказала такое, что можно рассматривать двояко. Но я тебя уверяю – ничего ужасного я не совершала! Меня следует пожалеть, а не выдвигать мне какие-то надуманные претензии! – и голосок мачехи при этом звучал непривычно жалостливо.

– Прекрати! Переигрываешь. Я не знаю, что ты могла творить до Джея, но вскоре после его рождения, в ту самую первую нашу поездку ко двору, ты себе уже, ни в чем не отказывала! Так что думаю, что и твое времяпровождение в Вэйэ-Силе, в последние месяцы и в мое отсутствие, ничем не отличалось!

– Алексин! Как ты можешь! – мачеха замерла, воркующие нежные всхлипы прекратились, и она уставилась на отца расширенными от настоящего – действительно накатившего на нее ужаса, глазами. – Ты ставишь под сомнение законность рождения Джейсона?!

– Нет. К счастью малыш пошел весь в меня. Да и старая Росяна подтвердила, что в нем моя кровь, – спокойно ответил ей на это граф.

– Ага! Так это старая ведьма тебе в уши надула все эти гадости про меня! Мерзавка живет на моей земле, допущена в замок, а вон что творит у меня за спиной, грязная склочница! Уничтожу! Закопаю собственными руками эту ядовитую змею! – заорала мачеха так, что притаившаяся у двери Лисса аж присела от страха. Вот теперь она эту женщину узнавала.

– Оставь в покое старушку. Тем более что она тебе не по зубам даже сейчас, в своем преклонном возрасте. Не делай этой ошибки, если не хочешь навредить ребенку, которого носишь, – так же, не повышая голоса, ответил на ее дикие вопли муж. – А подсчитать твой срок не трудно, видевшему тебя уже однажды беременной мужчине. Твоя таллия еще тонка и гибка, но вот грудь уже заметно увеличилась. Да, я почувствовал, когда ты терлась об меня сегодня ночью, пока я не выставил тебя из своей спальни. Она плотная и тяжелая, а совсем не мягка и упругая, как должна бы быть. А твоя реакция на мои благовония? Ты ее, конечно, пересилила, но я приметил. И не смотри на меня так. Ты забыла? Я твой муж, а не любовник, попадающий к тебе в объятия раз от разу! Я прожил с тобой полтора года, практически из-за дня в день ложась спать в одну постель. Ты тогда еще не смела гнать меня из своей спальни, а я еще надеялся на нормальные отношения. И уж твою первую беременность я помню очень хорошо, и твое меняющееся тело. Так что понять, что ты понесла месяцаполтора назад, я вполне в состоянии. А твои ночные поползновения были только исключительно для того, что бы потом иметь возможность предъявить этого ребенка мне. Но ты просчиталась милая!

Услышав все это, мачеха взвыла с новой силой и вцепилась опять в колени мужа, дергая его так, что возвышающееся над ней тело этого довольно крупного и высокого мужчины ходило ходуном:

– Алексин, дорогой мой, драгоценный, ты все не правильно понял! Ну, оступилась разок когда-то, с кем не бывает?! А так все дальше поцелуев и не заходило! Поверь мне, прошу! А грудь моя… я ж поправилась немного за эти годы, вот и она больше стала. И благовония твои с пряным запахом я никогда не любила, просто раньше не говорила!

– Ага, конечно, – усмехнулся граф, попытавшись отцепить от себя руки жены, а когда это ему не удалось, просто сильно хлопнул по судорожно сжатым пальцам. – Отпусти меня и прекрати считать дураком! Впрочем, я сам виноват – пытался по началу закрывать глаза на твой флирт с другими мужчинами, считая, что такой молодой и красивой женщине необходимо чувствовать признание своей красоты от многих. Но когда уже знакомые, отводя глаза и подбирая выражения, стали мне говорить, что наблюдали тебя воочию даже не в двусмысленных, а вполне в однозначных ситуациях, тут уж пришлось и мне глаза-то открыть. И что я увидел?! А?! А увидел я не просто легкомысленную красотку, как мне бы хотелось думать, а настоящую похотливую шлюху, не то, что не знающую границ, а намеренно стремящуюся их переступить! Шлюха – как есть шлюха!

– А-ах!!! – с громким возгласом мачеха откинулась назад, оттолкнувшись от коленей мужа и вперив в него ненавидящий взгляд. – Да как ты смеешь?! Я – графиня!

– Ха! Да какая ты графиня?! Ты как была дочерью торгаша, поднявшегося из самых низов, так ею и осталась. Ни природного благородства, ни привнесенного достойного воспитания ты не имеешь, а как была с замашками крестьянской блудной девки, так и осталась. Впрочем, что это я? Не каждая и простая-то девушка с первым попавшимся хахалем в ближайший стог идет! Так что будь добра, милая, к моей спальне больше и близко не подходи. А из своих проблем выпутывайся сама, как знаешь. Этого ребенка я не признаю!

После этих слов граф, глянув презрительно на так и оставшуюся сидеть около его ног женщину, отвернулся от нее и направился к двери. И уже почти на выходе, не оборачиваясь, громко сказал:

– Да… и подумай на досуге об обители…

Лисса, заслышав приближающиеся шаги отца, едва успела укрыться за портьерой, тяжелыми складками обрамляющую дверь.

Затаив дыхания и вцепившись в штору, девочка замерла, вдруг осознав, что ее могут застать сейчас за таким неблаговидным делом, как подслушивание. Но граф, видно, был весь в своих мыслях, так что на слегка колышущуюся занавесь внимания не обратил. Глядя сквозь складки ткани в его удаляющуюся спину, девочка тем временем обдумывала услышанное.

То, что мачеха бранилась, как пьяный кузнец, это было для Лиссы не новостью, а вот то, что отец не стеснялся в выражениях, неприятно покоробило. Но, видно, жена оскорбила его очень сильно, раз такой спокойный и, в общем-то, доброжелательный человек, как граф Силвэйский, позволил себе подобныевыражения. А то, что измена оскорбление не шуточное, это девочка прекрасно поняла.

Многие взрослые считают, что пониманию детей серьезные вещи не доступны. Ну, так это они так думают, а ребенку, почти подростку, в десять зим, как раз все понятно. Вот знаний маловато… это да-а.

«– Только если поцелуи это не измена, о которой говорил отец, то, что же такое делала мачеха с другими мужчинами, чего он ей простить не может?» – задалась закономерным вопросом Лисса. В ее-то личном опыте и поцелуев, понятное дело, пока не было, но вот на праздниках и в деревне, и во дворце случалось не раз натыкаться на целующуюся парочку, поэтому какое-никакое представление о них она имела.

Пока ребенок рассуждал о вещах довольно сложных для его восприятия, шаги отца успели затихнуть, и Лисса решила тоже потихоньку выбираться из комнаты. Но тут ее внимание привлекли звуки из кабинета: сначала послышались всхлипы, потом какая-то возня и следом резкий звук бьющегося стекла. От последнего неожиданного и громкого звука девочка вздрогнула, и сперепугу опять завернулась в ткань. А из комнаты, из оставленной открытой настежь двери, до слуха девочки долетали уже вполне различимые слова, произносимые злым голосом:

– Сволочь! В обитель он захотел меня упрятать! Ха, как бы ни так! Не графиня я ему видишь ли! Буду я сама с проблемами разбираться – ага, как же! Посмотрим еще кто кого! Ты у меня сам за все заплатишь, гад заносчивый!

Следом за этими словами из кабинета вылетела мачеха и, подобрав полы мятого пеньюара, побежала к лестнице наверх. Если б Лисса уже не пряталась в складках портьеры, то, скорее всего, она бы и не успела укрыться, столь стремительными были движения женщины.

В тот раз они пробыли в родном замке еще дня три. Мачеха так и просидела все это время в своих комнатах, не выходя к ним. А потом, к радости девочки, они с отцом уехали.

Следующий месяц граф с дочерью провели в столице: участвовали в Великом Весеннем празднике, традиционно захватывающем весельем и королевский дворец, и улицы города, ходили по гостям и принимали участие на первых, устраиваемых в этом году пикниках.

Только, видно, тот скандал, что случился незадолго до их отъезда из дома, сказался на отцовском здоровье. Он стал быстро уставать, и даже их утренние тренировки теперь заканчивались для него одышкой и сильным сердцебиением. Граф, как и многие крепкие мужчины, которые в жизни не знали не то, что серьезных болезней, но и обычной простуды, звать лекарей не хотел до последнего. Лишь наведался к ближайшему аптекарю и купил там каких-то укрепляющих капель. Сначала лекарство неплохо помогало, но спустя всего десятницу и оно перестало действовать.

Лисса сильно переживала за отца. Но что она, по сути, еще ребенок могла сделать? Граф старался ей своей слабости не показывать – шутки шутил, по голове ласково трепал и подарками задаривал. Забывая при этом, что девочка растет и ее развивающаяся любящая женская сущность заставляет дочь смотреть пристальнее, слушать внимательнее и примечать подробнее. И как бы он не старался заговорить ее или отвлечь, она прекрасно видела и постоянную теперь бледность его лица, и расплывающуюся синеву под глазами, и часто вздымающуюся грудь при малейшем напряжении.

Но и когда настойка, что граф купил у аптекаря, помогать перестала, он не обратился к знахарю или магу, а опять с чисто мужской самоуверенностью решил, что лучшим для него лечением будет отправиться к себе в замок и отлежаться там – как известно, в родном доме и стены помогают. А по дороге домой, хоть и занимала она всего неполные два дня, у отца случился и первый обморок.

Последующую неделю Лисса запомнила очень хорошо – практически каждый день отложился в ее памяти чем-то значимым. Как водится, утро она начинала с надежды, что вот именно сегодня отец пойдет на поправку, но в течение дня случалось что-то такое, что убивало эту надежду и вечер девочка проводила во все больше возрастающем напряжение… а потом и страхе.

В одно утро, по прошествии этой самой недели, как они приехали в замок, отец уже не смог подняться с постели. И только тогда, понимая, что своим состоянием пугает дочь, граф послал за бабкой Росяной в деревню.

Призванная в замок знахарка, хоть и была уже неимоверно стара, но Силы своей еще полностью не утратила. Она жила в ближайшей к господскому дому деревне и доверием графа пользовалась безоговорочным.

Как знала Лисса, что и само ее появление на свет произошло только благодаря стараниям старой целительницы. Родители прожили вместе почти десять зим и детей за это время так и не нажили, пока однажды на их жизненном пути не встретилась мудрая Росяна. Впрочем, бабулька и жила-то сначала в замке при господах. Так что присутствовала и при рождении Лиссы, и при ее первых годах жизни. А ушла сама, когда госпожа ее, мать малышки, погибла. Тут уж знахарка ничего сделать не смогла – сломанной шее, при падении с бешено мчащегося коня, никакое целительство, знамо, не поможет. Но старушка, почему-то, чувствовала себя виноватой, что хозяйку не уберегла. А уж когда в дом новая госпожа заявилась, то бабка и вовсе редким гостем в замке стала, чувствуя и своей еще не отмершей женской сутью, и пока незатухшим Даром, нутро той – гнилое и стервозное. Только по великой нужде и приходила теперь. Но Лисса, привыкшая к ней, особо не расстраивалась – деревня-то, чей, недалеко находилась, версты полторы всего, и наведаться туда для девочки давно уж труда не составляло.

Но вот теперь, когда бабка Росяна пришла в замок и была препровождена в спальню к графу, Лисса занервничала – ее-то саму в комнату к отцу не пустили. Корра вот, случайно заехавшего в замок приятеля отца, почему-то допустили, а ее – дочь, нет!

В этот раз, и ни задумываясь о достойности своего поведения, и даже не озаботившись тем, что ее могут застать за этим делом, Лисса прильнула ухом к дверив спальню отца.

Слышно было плохо. Знахарка что-то тихо говорила, причитала жалобно, граф ей так же невнятно отвечал, приятель же его изредка вставлял в их диалог какие-то восклицания, но тоже, по большей части, малопонятные. Выхватывая из их речи по словечку, девочка в своей голове складывала мозаику. Постепенно эти слова да прибавившиеся к ним кое-какие воспоминания сложились для нее в вполне определенную картину – отец умирал от отравы… и отравила его мачеха.

Сначала пришел страх – жуткий и черный, потом случилась паника – визжащая и ополоумевшая, и так же быстро, почти следом, девочку накрыла пустота – тоже чернющая, но благодатная в своей бездонности.

Так и нашли ее тогда, лежащей под дверями отцовской спальни чуть дышащую.

Еще несколько дней бабка Росяна продержала ее в постели, поя какими-то своими снадобьями, от которых Лисса много спала, а думать и переживать совсем не могла. А когда старая знахарка позволила ей встать, то отцу и жизни-то оставалось всего несколько дней.

Туман от бабкиных зелий, заволакивающий мысли, позволил сохранить в воспоминаниях немного. Несколько моментов возле отца, что Лисса провела, свернувшись калачиком, подле него на постели. Прощание, когда граф брал с дочери обещание, что не будет она горевать безмерно и научится жить полной жизнь без него. И гроб, накрываемый мраморной плитой… и мачеха с торжествующей улыбкой, замеченной Лиссой только потому, что вдруг налетевшему ветерку вздумалось всколыхнуть черное густое кружево, прикрывающее лицо якобы скорбящей вдовы, когда та выходила из семейного склепа.

Да, еще запомнилось, как они все вернулись с кладбища в замок и мачеха прямо на пороге, не стесняясь немногих соседей и не дожидаясь поминальной трапезы, взялась озвучивать свое решение по поводу ее – Лиссы, дальнейшей судьбы. Как в тумане, глухо и сквозь белесую пелену, девочка прослушала что-то про дальнюю маленькую обитель, куда она отправится сегодня же. И про то, что она, то бишь, достойнейшая из вдов, блюдя интересы следующего графа, много денег выделить падчерице не сможет ни на дорогу, ни на пожертвование, что вноситься при вступлении в обитель. Потому как все оставшееся от отца: и замок родовой, и другие поместья, и городские особняки, и много-много чего еще, о чем девочка и понятия не имела… какие-то долговые расписки, вклады куда-то, бумаги на часть чего-то… все это такая малость для будущего носителя титула, что и делить-то там нечего.