Текст книги "Нераскаявшаяся"

Автор книги: Анн Бренон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 51
25 МАЯ 1309 ГОДА

Ты, Пейре Бернье (…), лживо обратившийся, нераскаявшийся и клятвопреступник, показал нам, что ты неисправим в своем ужасном преступлении, и потому ты недостоин никакой пощады, никакого милосердия и никакого сочувствия, и как вновь впавший в ересь, от которой ранее отрекся, ты не заслуживаешь больше ни малейшего доверия, и никакие твои клятвы и обещания…

Бернард Ги. Приговор Пейре Бернье, вновь впавшему в ересь (май 1309 года).

Эта весть была возвещена публично, провозглашена с кафедр и прибита к дверям церквей. Верующие Тулузэ, Лаурагэ, Кверси и других мест узнали, что в день праздника Троицы года сего 1309, Монсеньор Бернард Ги из Ордена Братьев–проповедников, инквизитор еретических извращений, поставленный в Тулузе понтификальной властью, а также Монсеньор Гайлард, епископ Тулузы, собираются провести Сермон, торжественную службу для народа, достойных горожан, королевского сенешаля и капитулов города, у портала кафедралирае 9, Монсеньор Бп___________________________________________________________________________________________________________ьного собора Сен – Этьен. Некоторые верующие из бургад, уже представавшие перед судьей, но вина которых была признана незначительной, и их не оставили в тюрьме, получили в этот день вызов явиться в Тулузу и выслушать приговоры. Они знали, что на паперти собора возле старого кладбища им предстоит присоединиться к своим товарищам по несчастью и родственникам, обвинения против которых были более тяжкими – их будет стеречь тюремная стража, а приговоры их будут значительно суровее.

Гийом и Арнот Меркадье пришли в Бельвез сообщить, что они уходят в Тулузу, чтобы сопровождать младшего брата Жаума, получившего вызов явиться для отбытия покаяния. Мальчику, не признавшемуся в слишком тяжких грехах, грозило осуждение на ношение крестов. Он хотел бежать, добраться хотя бы до Гаскони, начать новую жизнь далеко отсюда. Но братья запретили ему, опасаясь привлечь внимание инквизитора к остальной семье, полностью вовлеченной в дела Церкви. Пока что, каким–то образом, им удавалось обходить все ловушки. К тому же, Санс, один из пяти братьев Меркадье, пошел еще дальше и принял крещение добрых христиан. Потому подросток должен был явиться по вызову, а старшие братья, затерявшись в толпе, должны будут слушать и сохранять в своей памяти и сердце приговоры всех верующих, которых назовут в этом печальном списке. Они передадут их имена добрым людям, чтобы те молились за них. Конечно же, в первую очередь речь идет о Пейре Бернье и Гийоме Фалькете, но также и о стольких друзьях из Борна, Верльяка и других мест… Возвращения братьев Меркадье ждали и боялись.

Первым желанием Гильельмы было попроситься идти с братьями Меркадье в Тулузу, но потом она отказалась от этого. Она боялась, что если взглянет в лицо инквизитору, почувствует, как вокруг нее ревет водоворот враждебного мира, ее неминуемо захлестнут слишком сильные эмоции. Потому что когда она только думала о тех осужденных на ношение крестов несчастных людей, которых она видела в Карамане вместе с братом, Пейре Маури, в ней поднимались злые и гневные мысли. Она чувствовала себя такой бессильной, зная, что Бернат в опасности, а ей даже трудно вообразить, с чем ему приходится сейчас бороться. Шесть или семь недель прошло с тех пор, как она услышала новость о побеге молодого человека и его товарищей. И все эти долгие недели никаких других новостей о беглецах не было. Гильельма уже не знала, чего еще ждать, и ждать ли вообще чего–либо. Отсутствие Берната обострило в ней чувство враждебности мира, усилило его чужеродность, расширило и углубило угрозы, которые он таил для нее. Гильельме казалось, что она идет по тропкам, а те обваливаются у нее под ногами. По тропкам, ведущим неизвестно куда.

Печальная и напряженная, она могла в эти дни взять себя в руки и успокоиться, только абсолютно и безгранично посвятив себя делам Церкви, потому что это невидимыми и неразрывными нитями связывало ее с Бернатом. Потому что вера и верность Берната были верой и верностью ее самой и всех им подобных. Единственной ее страстью стало полное растворение в неспокойной и небезопасной семье верующих. Она служила добрым людям всем, чем могла, помогала им во всех их миссиях: она разрывалась ради них на части, стирала простыни и рубахи, чинила им одежду, собирала для них хлеб и кое–какие деньги, вела их по дорогам, первой входила в сомнительные дома, стучала в двери нуждающихся в утешении больных, бросалась в ночь передавать их послания.

Чаще всего она спала в доме у Раймонда Дюрана, в Бельвез, там, где той последней зимней ночью Бернат всё никак не мог сказать ей «прощай», а только сжимал ее в объятиях. Бывало, что ей приходилось проводить ночи, следя за темной дорогой и слушая стрекот сверчков, а иногда и пение соловья, в нескольких шагах от какого–нибудь темного дома, где умирал верующий, и где находились добрый человек Пейре де Ла Гарде и его послушник Пейре Фильс. Иногда она спала несколько часов в борде у Саллес, возле Верльяка, на берегах Теску, перед тем, как идти в Борн, или возвращаться в Бельвез с какой–нибудь вестью для Старшего, Пейре из Акса, от его духовных братьев – Санса Меркадье или Пейре Санса. Она решалась заходить всё дальше и дальше, унося послания во всё более отдаленные места, на затерянные среди холмов хутора друзей. Теперь она хорошо знала эту местность. Она стала молчаливой, от нее редко можно было услышать лишнее слово. Иногда можно было видеть ее исхудавшую фигурку, как она неподвижно стоит, прислонившись спиной к дереву, задрав острый птичий носик к облакам, и следит за их полетом, подставив ветру решительный подбородок. А потом она снова искала утешительного присутствия добрых людей.

В этот майский день, насыщенный роскошью зелени и цветов, пением птиц, жужжанием насекомых, она, как и все в Бельвез, ожидала возвращения из Тулузы братьев Меркадье. В последнее время ожидание стало для нее частью жизни. Одним ожиданием больше, какая разница? Каждый день, спрятавшись в тени и наблюдая за дорогой, или заняв руки тяжелой работой, она вызывала в памяти образы всех тех, кого любила. Всех людей, составлявших часть ее мира, в которых она находила опору и поддержку. Тех, которые уже не вернутся, мучеников, погибших на кострах Церкви, что сдирает шкуру – доброго христианина Жаума из Акса, проповедовавшего как ангел, госпожу Себелию Бэйль с ее несравненной улыбкой. Добрую На Себелию, убеждавшую ее брата, Пейре, забрать Гильельму от злого мужа. И всех других мучеников, сожженных за то, что вновь впали в ересь, и с которыми у нее не было времени подружиться, а насилие и смерть вырвали их из рядов живущих.

Но больше ей нравилось думать о других, о тех, кто умер, получив утешение и вошел в Царствие – о старой Бернарде, подарившей Гильельме обручальное кольцо, о Мартине Франсе из Лиму и его жене Монтоливе, о даме Бараньоне из Сен – Сюльпис, и о доброй женщине, жившей на улице Этуаль, которую она так никогда и не встретила – об Оде Буррель, монашеское имя Жаметта… Но она думала и о тех, за кого переживала, за томившихся в Муре. Тех, кого держал в тюрьмах инквизитор Бернар Ги, и кто, возможно, сейчас, в Тулузе, выслушивает свой приговор. О здоровяке Пейре Бернье, который последним видел Берната, и его жене Сердане; о Гийоме Фалькете, что вот уже два года находится во власти инквизитора; о даме Бланше де Фергюс, этой достойной пожилой женщине и ее сыне Витале. О тех, кого держал в застенках Каркассона инквизитор Жоффре д’Абли – о верующих из Разес, арестованных первыми, о братьях и отце Берната, старом Эн Белибасте из Кубьер, уже, возможно, умершем в Муре; о тех, кого сейчас допрашивает инквизитор – о верующих из Сабартес и земли д’Айю, Гийоме Бенете и Гийоме д’Эн Риба. И обо всех остальных, кого поймали в свои сети оба инквизитора. И в Монтайю, и в Бельвез. Теперь Монтайю стала островом, отколовшимся от большой земли и уплывавшим вдаль. В прошлом году Гильельме привалило нежданное счастье, и она смогла, вместе с Бернатом, снова увидеться со своей матерью Азалаис, с отцом Раймондом Маури, братьями Гийомом, Жоаном и Арнотом. Ее родители постарели, на них лежала печать тревог и забот. Увидит ли их еще раз в этом мире? Но и она сама, Гильельма, словно увязала в зыбучих песках. Сможет ли она дальше следовать своей дорогой? Сможет ли она пойти так далеко, как это будет нужно, чтобы служить добрым христианам? Пока что, из всего небольшого отряда добрых людей один лишь Жаум пал жертвой злобной Церкви, которая сдирает шкуру. Она надеялась, что Фелип де Кустаусса и Гийом Белибаст живы, и рано или поздно дадут о себе знать. Чтобы придать себе мужества, Гильельма перебирала в памяти добрых людей, еще оставшихся в этом мире. Тех, кого она не знала совсем, или едва видела, тех, кто ушел в Ломбардию. Мессер Бернат, диакон, и Пейре – Раймонд де Сен – Папуль, красивый мужчина, как говорят. И Понс из Акса, сын доброй На Себелии, и Понс из Авиньонет, что в Лаурагэ. И тех, кого она плохо знает, проповедующих где–то вдали – стареющего Амиеля де Перль и юных Арнота Марти и Рамонета Фабре. И, наконец, наиболее ей близких – Гийома из Акса и Андрю де Праде, и особенно тех, по ком тоскует ее сердце, Старшего, Пейре из Акса, и Пейре Санса с сияющим взглядом. Она не забыла ни юного Санса Меркадье, подмастерья ткача из Сен – Сюльпис с огненной шевелюрой, который тоже теперь проповедует и несет утешение в далеких селах и хуторах, ни Пейре Фильса, их надежду на будущее, послушника и ученика Пейре де Ла Гарде.

Инстинктивно Гильельма понимала стратегию инквизиторов, достаточно очевидную и жестокую. Они любой ценой хотели поймать Мессера Пейре Отье и Пейре де Ла Гарде… Нужно много времени, чтобы воспитать и обучить нового доброго человека. Для этого требуется религиозное призвание, особенно в такие времена, чтобы встать на дорогу апостолов и мучеников; нужно наизусть знать и глубоко понимать Писание; нужно постепенное привыкание к жизни в постах и воздержании, нужна абсолютное духовное стремление отказаться от зла; и только тогда эта подготовка может завершиться посвящением. Но за один день, из–за простого доноса или полицейской операции – костер пожирает и превращает в пепел все эти терпеливо взлелеянные веру, знание и волю, воплощением которых является пастырь–мученик. Прагматическая и безжалостная стратегия инквизиторов как раз и состояла в том, чтобы просто переловить, одного за другим, всех добрых людей, чтобы они, один за другим, исчезли в огне, а также создать все возможные трудности, чтобы пораженная в самое сердце Церковь не смогла быстро восстановиться и залечить нанесенные ей смертельные раны. Нужно было защищать и опекать добрых людей, помогать находить им новых послушников, давать им возможность и время обучать и крестить их. Множить религиозное призвание. Чтобы Слово Божье не умолкло в этом мире…

Мир отныне сужался и сжимался вокруг опустошенной и одинокой Гильельмы и добрых людей. И всё в ней призывало Берната. Как следовать без него по дороге, на которую она ступила вместе с ним?

И когда свет этого майского вечера стал понемногу гаснуть, а из дома раздались звавшие ее голоса, Гильельма, сидя на заднем дворе, закрыв глаза, пыталась раствориться, как это часто приходилось ей делать раньше, во взгляде Берната. В его глазах – диких, необозримых и печальных, как море, радостных и черных, как свет в дальней ночи, зовущих ее и вмещающих весь ее мир. Настанет ли когда–нибудь миг, когда она откроет глаза и увидит склоненное над ней лицо Берната? Почему она не может больше обнять его за плечи? Но она открыла глаза, покорившись реальности, поднялась и медленно пошла по направлению к низеньким домикам из обожженной глины. Призывая в памяти свой исчезнувший мир, она сознательно избегала вспоминать о своем брате Пейре Маури, великом пастухе, занимавшем в ее мире такое почетное место. Придет ли он снова, если она позовет его? Но, увы, ей нельзя больше его звать. Он, который однажды привел ее к Бернату, сможет ли теперь он привести Берната к ней? Она думала о Фенуийиде, об этих скотоводах из Планезе, братьях Андрю, о которых говорили ей родители. Может быть там, у них, она сможет встретить Пейре. А Пейре поможет ей найти Берната. А если Бернат уже в дороге, возвращается, чтобы найти ее? Гильельма будет ждать, ждать середины лета, чтобы дать ему время придти. Но потом, если так ничего и не случиться, она одна уйдет искать Берната и обоих добрых людей.

Гийом и Арнот Меркадье вернулись из Тулузы только через два дня. Они были сломлены. Они говорили, что перед тем, как вернуться в Бельвез, заходили еще в Борн, к своей матери, чтобы оставить там младшего брата, этого бедного подростка Жаума, у которого на одежде уже был нашит крест из желтой ткани. Они оставили его дома, бледного и больного, полностью раздавленного. Он не мог вынести того, что видел. Как сжигали Пейре Бернье. Да и они сами, эти здоровые рыжие весельчаки, сильные и умелые мужчины, битые и обтесанные жизнью, знающие все ее гримасы и жестокости, они тоже прибыли из Тулузы, отмеченные печатью такого ужаса, который, наверное, не покинет их никогда. Они были под жутким впечатлением торжественного Сермон, собравшего толпу перед инквизитором и его помощниками, спектакля, разыгравшегося перед старым кладбищем у Сен – Этьен. Там они видели десятки и десятки обвиняемых, принужденных отречься, живых, осужденных на ношение крестов и на Мур, и мертвых, осужденных на эксгумацию. Пейре Бернье выслушал из уст Бернарда Ги приговор, предающий его, как вновь впавшего в ересь, в руки светской власти. Казнь состоялась на том же месте, на следующий день, и братья Меркадье решили остаться в Тулузе, чтобы быть в толпе возле эшафота, чтобы поддержать братским сочувствием старого друга и товарища в его последнем испытании. И среди незнакомых лиц осужденный, взойдя на костер, распознал бледные, исполненные боли и муки лица братьев Меркадье из Борна. И он смотрел на них, держась за этот последний знак дружеского присутствия.

Пейре Бернье, большой Пейре, любивший ходить семимильными шагами, которому известны были все дороги от Италии до Гаскони, от Сабартес до Кверси, Пейре с его приятным лицом и доброй улыбкой, всегда такой заботливый, преданный, готовый помочь, неутомимый проводник, доверенный посланец. Бесстрашный и верный Пейре умер с большим мужеством, если эти слова могут придать хоть какой–то смысл случившемуся с ним ужасу. Но он умер в невыносимых, непростительных муках. Остановившийся взгляд Гийома Меркадье зажегся огнем ненависти, он пылал гневом. Он стал кричать. Клирики Римские – злодеи, говорил он, их Церковь сдирает шкуру, а их Инквизиция пытает и превращает людей в пепел! Они хуже, чем волки, потому как волки пожирают овец не из ненависти, не из желания причинить им страдания, а от голода.

Теперь на суровом лице Гийома Меркадье отражались отвращение, презрение и горестная безнадежность, которую ничто не могло утешить. Его брат Арнот опустил голову. Добрый человек Пейре Санс смотрел на них, не говоря ни слова. Он страдал вместе с ними и знал, что эти верующие, которые, дрожа и плача, собрались вокруг него, находятся в полной растерянности, что в их сердца вошел ужас, а вместе с ним и ненависть. Но Пейре Бернье уже больше не страдает. Кто бы мог сомневаться в том, что Бог его простил? Добрый человек, печально улыбаясь, ласково, почти нежно поднял руку. Он благословил всех, он призвал к миру. Он благословил рыжих измученных посланников и терзаемых сомнениями верующих, благословил стоявших в слезах Арноду Дюран и Гильельму Маури. Благословил своего ученика Пейре Фильса, бледного от страха, легко положил руку на его плечо. И громким голосом, трижды, произнес святую молитву Отче Наш, молитву добрых христиан к Отцу Небесному, которой Христос научил Своих апостолов.

Коленопреклоненный, Гийом Меркадье поднял к доброму человеку свое лицо с правильными, но резкими чертами, на котором отражались смешанные чувства:

– Теперь мы должны идти в Верльяк. Нужно рассказать обо всем этом Мессеру Пейре из Акса и нашему младшему брату Сансу, ставшему добрым человеком. Пусть Бог хранит нас, и Вас также, добрый христианин…

У них еще оставалось время подробно рассказать о приговорах, провозглашенных 25 мая 1309 года в Тулузе инквизитором Бернардом Ги. Гильельма лихорадочно пыталась собрать воедино свой расколовшийся мир, где появился еще один мученик, Пейре Бернье. Гийом Фалькет, тоже проводник и товарищ Пейре Бернье, был осужден на вечное заточение в Муре. Так же, как и дама Бланша де Фергюс, и ее сын Виталь Гвиберт. Так же, как и родители Кастеляны Дюран, Гийом де Клайрак и его жена Сапта. Как и все братья и кузены Пейре Бернье. На вечное заточение в Мур. И почти все мужчины и женщины из Верден – Лаурагэ, из Ла Гарде де Верфей, из Виллемур, из Мирпуа–на–Тарне, из Верльяка, из Борна и других мест, попавшиеся в лапы Инквизиции за последние годы. Раймонда, ткачиха, мать Гийома Фалькета, была осуждена на ношение крестов, как и юный Жаум Меркадье, и Пейре – Гвиберт, внук Бланши. Сердана, жена Пейре Бернье, еще не получила приговора. Инквизитор еще не закончил ее дела. А вот труп Жаметты, последней доброй женщины, умершей вот уже пять лет тому, получил свой приговор. «Ода Буррель, из Лиму, ты будешь исторгнута из священной кладбищенской земли, где мы смогли распознать твои кости среди останков добрых католиков, и сожжена в знак твоего вечного проклятия». Это Сердана должна была выявить место захоронения своей еретической подруги. Так она защищала себя, с мрачным упорством добрых верующих, попавших в руки Инквизиции, стараясь никому не навредить. Она называла имена тех, кому уже нечего было бояться в этом мире. Тех, кому уже нечего было ждать. Имена мертвых.

ГЛАВА 52
ИЮНЬ 1309 ГОДА

И потому мы, епископ и инквизитор, посоветовавшись, как это полагается, с людьми учеными и знатоками гражданского и канонического права, перед лицом Бога и ради чистоты правой веры, перед этим святейшим Четвероевангелием, лежащим перед нами… мы призываем тебя, Пейре Бернье, выслушать твой приговор…

Бернард Ги. Приговор Пейре Бернье, вновь впавшему в ересь (май 1309 года).

Они собрались на сеновале, на берегу Теску, пользуясь долгими июньскими вечерами, светлыми и ласковыми. В лучах заходящего солнца золотились высокие луговые травы, а река искрилась. Как всегда, молодежь – миловидная Себелия Саллес с длинными косами, ее брат Пейре, их друг Гийом Дюран – стояли на страже в отдалении. Если бы вдруг появился бы кто–то нежелательный, то они сразу же подали бы знак собравшимся, и кое–кто спрятался бы в кустах. В этот вечер в Верльяк, в убежище Старшего, пребывали трое добрых людей и послушник. Это, конечно, не очень осторожно, но не было лучшего способа, чтобы утешить впавших в отчаяние верующих. Кроме того, им необходимо было обсудить сложившуюся ситуацию, которая требовала принятия срочных решений. Уже раздавались голоса о том, что Церкви следует временно свернуть свою деятельность и укрыться в Италии. Но как же верующие? Не просить же целые деревни сняться с мест, бросить всё и двинуться в далекое изгнание, вслед за добрыми людьми? А как оставить здесь, в этой земле, осиротевших без пастырей верующих? Но сейчас Старший, Мессер Пейре Отье, проповедовал о Пятидесятнице. Рядом с ним стояли его ученик Санс Меркадье, недавно крещеный юноша, с которым он почти не расставался, и его старый друг, добрый человек Пейре де Ла Гарде, пришедший со своим послушником Пейре Фильсом. Затем, после короткого ужина на воздухе, когда верующие и добрые люди по–братски, хоть и на малое время, разделили между собой в этой обездоленной ночи хрупкий мир и радость единения, пастырь, приходящий ночью, и молодой послушник должны были идти в Бельвез, в сопровождении верующих, обеспечивавших им защиту.

Внезапно вечернюю тишину разорвал резкий свист. Гийом Меркадье вскочил на ноги и бросился к стоящему на страже юному Гийому Дюрану, но потом быстро вернулся вместе с каким–то человеком, которого он, смеясь, хлопал по плечу. Это был добрый верующий из Ториака. Его ожидали намного раньше, сразу же после полудня. Но он опоздал. В борде Бертрана Саллес он принес дурные вести. Начались новые аресты. Попались некоторые верующие, на которых не слишком стоило рассчитывать. Есть опасения, что они назовут имена и места. Каммас в Бельвез и Верльяк могут подвергнуться обыску. Нужно немедленно переводить куда–нибудь добрых людей, искать для них другие убежища.

Во время ужина, пока гасли красивые золотисто–розовые сумерки, мужчины хмуро и озабоченно строили планы. Гильельма слышала их голоса, словно во сне. Она сжимала в руке кусок хлеба, который так и не съела. Кусок хлеба, который этим вечером благословил Старший, Пейре из Акса. Гильельма думала о том, что на дне ее старой полотняной котомки, висящей на стене, вот уже почти два года хранится завернутый в тонкую льняную тряпицу черствый и высохший кусочек хлеба, благословленный однажды вечером Пейре Сансом, в доме ее подруги Кастеляны в Рабастен. Сможет ли она так же хранить немного хлеба, благословленного Мессером Пейре Отье? Ведь против бешенных Римских собак у нее есть только эти несчастные крошащиеся кусочки, благословение ее братьев и вся ее сердечная вера. Этим вечером добыча ускользнет из их зубов, но лай далекой охоты всё ближе. Кто знает, что ждет нас?

Старого проповедника с синим взглядом, Старшего, Пейре из Акса, этой ночью должны были сопровождать сам Пейре Саллес, старший сын его хозяина из Верльяка, и Гийом Меркадье. Он уходил в сторону Гаскони, в безопасное, всегда ждущее его убежище в каммас, принадлежащее двум братьям–вальденсам, Перрину и Арноту Маурэлям, родом из Бургундии, живших возле Бёпуэ, в далекой Ломани, на другом берегу Гаронны. Этому месту можно было абсолютно доверять. Старший прекрасно знал и этот дом, и его хозяев, женами которых были добрые верующие. Они уже принимали его раньше. Двумя годами ранее, он сам дал там утешение и счастливый конец даме Бараньоне Пейре, бежавшей туда из Сен – Сюльпис. Там она и умерла. А недалеко от Бёпуэ, в Вердене–на–Гаронне, в Буильяк, верующих было еще много. Именно в Буильяк жила Гильельма, одна из младших дочерей Старшего, бежавшая из–за ереси несколько лет назад и покинувшая Тулузу вместе со своим мужем, Раймондом Сартром, когда начались серьезные облавы.

Но сейчас все собрались вокруг Мессера Пейре Отье, готовящегося уходить. Юный Пейре Саллес держал за уздечку мула своего отца, внимая наставлениям Гийома Меркадье, слывшего очень опытным проводником. Старший, одетый в плотный синий камзол, уже выйдя за порог борде семьи Саллес и взбираясь в седло мула, стал жаловаться на то, что ему приходится оставлять здесь, в Верльяк, все книги, коими питаются его знание и вера – Библию и теологические трактаты, с которыми ему так трудно расстаться. Он вернулся в дом, тщательно перерыл сундук с книгами, которые он оставлял здесь, вытащил небольшой томик Нового Завета, и, сначала прикоснувшись к нему губами, протянул его Пейре Фильсу, неподвижно застывшему в темноте, за спиной Пейре де Ла Гарде. Последнему послушнику.

И когда старый проповедник, согнувшись в седле, сопровождаемый двумя молодыми людьми, исчез в ночи, дом в Верльяк опустел.

Санс Меркадье, впервые разлученный со своим Старшим, был доверен своим старшим братьям, Арноту и Жоану, которые этой ночью направлялись к себе домой, в Борн, где скрывал свои кресты бесчестья их младший брат Жаум. Потом они должны были доставить его в безопасное место, где он имел бы возможность продолжать свое опасное служение. Добрый человек Пейре Санс и его юный ученик простились с Раймондом Дюраном, его сыном Гийомом и беглянкой Гильельмой Маури. Они уже не могли возвращаться в Бельвез. Сегодня ночью сам Бертран Саллес сопровождал их на север, в сторону Кверси, поближе к стоящему на безлюдье каммас в Монклэр – к Финас Бертрикс и ее мужу, где, как они знали, их ожидает радушный прием и временная безопасность.

Была лунная ночь и добрые люди, словно падающие звезды, оторванные от своих созвездий, пустились в дорогу изгнания. Распался и тесный круг верующих; надежда разлетелась на тысячи осколков, хотя от этого не перестала быть надеждой – но надолго ли? Задрав нос к звездам, с тяжелым сердцем, Гильельма неожиданно споткнулась. Они возвращались в Бельвез – она, Раймонд Дюран и его сын Гийом. В Бельвез, но надолго ли? Услышав, как она оступилась, храбрый Раймонд обернулся к ней:

– Знаешь, Гильельма, боюсь, что ты слишком долго жила в Бельвез, тебе следует чаще менять место жительства. Завтра я отведу тебя к моему брату, Думенку Дюрану, кожевнику, в Рабастен. Там мы и решим, как быть дальше.

Почему бы и не в Рабастен? безразлично подумала Гильельма. Потом попыталась найти в глубине души хоть отзвук того, что Рабастен был тем самым местом, где она впервые так сблизилась с Бернатом.

Но она не почувствовала ничего.

Гильельма хотела идти в Рабастен одна. Она хорошо знала здешние дороги, а если прямиком по холмам, то путь совсем недолгий. К тому же, у нее не было никаких тяжелых вещей, разве что набила котомку кое–какой одеждой: взяла свое шерстяное платье из Монтайю, старую юбку, две рубахи и одежду сына Думенков. Плащ она старательно свернула. Не хотела одевать ничего такого, что могло бы стеснить шаг.

– Это неразумно и подвергает тебя излишней опасности, – сказал Раймонд Дюран. – У нас и так полно опасностей, которых не избежать. По таким дорогам лучше ходить вдвоем, и, кроме того, мне, знаешь ли, тоже бы хотелось навестить брата.

Тем же вечером, сопровождаемые подозрительными взглядами стражников у городских ворот на берегах Тарна, в Рабастен пришли брат кожевника Дюрана и его племянница. Сердце Гильельмы сжималось от тоски, когда она узнавала лестницы, звуки и запахи улиц, по которым она так долго ходила вместе с Бернатом; вход в мастерскую, куда она так часто заходила за ним; лавку, на которой он любил сидеть и строгать деревянные колышки. Сегодня там сидел Гийом де Клайрак, младший брат Кастелляны, склонясь над станком с шилом в руках, с нахмуренным от усилий лбом. Добрый Думенк Дюран радостным жестом приветствовал входящих, подняв обе руки. Он подошел к Гильельме поближе, и она сразу же заметила мешки у него под глазами, припухшее лицо, складку на лбу, морщины у рта. Кожевник был очень встревожен и озабочен. Гильельма прошла в дом и увидела Кастелляну, которая сидела у очага, сгорбившись и опустив плечи.

– Увы, Гильельма, – сказала молодая женщина, поднимаясь ей навстречу с какой–то отсутствующей улыбкой. – Увы, Гильельма. Знаешь, что моего отца и мать осудили в Тулузе на вечное заточение в Муре?

Да, она знала. И знала о том, что был сожжен Пейре Бернье. Вдруг какая–то низенькая и пухлая фигурка вынырнула из полутьмы и с плачем бросилась к Гильельме в объятия. Это была Аструга, жена Гийома Фалькета, заговорившая о том, о чем умолчала Кастелляна.

– Я знаю, что меня уже называют вдовой, – повторяла она монотонным голосом. – Я знаю, что меня уже называют вдовой! Увижу ли я когда–нибудь Гийома? Он в Муре, навечно. Говорят, что он никогда оттуда не выйдет. Его жизнь спасена, но надолго ли? Он умрет в Муре, все равно умрет там, в одиночестве. Инквизиторы называют режим узников в Муре «хлебом скорби и водой страданий». Не говоря уже о ледяном холоде подземелий. Адском холоде! Там, в Муре, люди умирают от голода и холода. И оттого, что теряют всякую надежду… Знаешь ли ты хоть что–нибудь о своем Бернате, Гильельма?

Когда оба брата Дюран и юный Гийом де Клайрак вошли в фоганью, то увидели хозяйку дома у очага вместе с двумя беглянками. Все трое, Кастелляна, Аструга и Гильельма сидели на лавке, прижавшись друг к другу, и, сцепив руки друг у друга на коленях, молча плакали.