Текст книги "Нераскаявшаяся"

Автор книги: Анн Бренон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Анн Бренон
НЕРАСКАЯВШАЯСЯ
Зима катаризма
Том 1
ПРАВДИВЫЙ РОМАН О ГИЛЬЕЛЬМЕ МАУРИ ИЗ МОНТАЙЮ

Посвящается Кристин, Гвендолин и Алинор

«Всякий прогресс рождается из мысли.»

Жан Жорес

«О братья, пускай ещё раз соберёт нас вместе эта отверженная ночь, ибо вот–вот умолкнут образы, которые мы до сих пор не распознали».

Рене Нели, 1963 г.

Предисловие. Правила игры

Поскольку цель этой книги – как можно глубже и полнее погрузить читателя в самое сердце мира последних окситанских катаров, заставить его оказаться в начале 14‑го века, я позволю себе несколько простых замечаний относительно того, как надо читать эту книгу.

1. Все персонажи, названные в книге полным именем, существовали реально, и не только главные герои. Второстепенные герои, персонажи дальнего плана или те, о которых только упоминается. Все.

2. Их идентичность, их роль и судьба, а также их характеры максимально совпадают с тем, что было на самом деле, по крайней мере, с тем, что мы можем найти в средневековых текстах. Очень многое взято из того, что говорили они сами, оказываясь перед трибуналом Инквизиции, или что говорили о них.

3. Отдельные персонажи, не названные точно (старуха Бернарда, ребёнок, стражник), являются выдуманными для связности повествования в рамках его правдивости.

4. Имена героев даны в их окситанской форме. Например, вместо имени Пьер употребляется Пейре, вместо Бернар – Бернат, вместо Андре – Андрю, вместо Варфоломей – Бертомью. В некоторых женских именах изменены окончания – Гильельма, Раймонда, Бланша.

5. Фамилии героев даны в соответствии с той традицией их написания и произношения, которую заложил Жан Дювернуа, и максимально приближены к современной форме, в какой они сейчас употребляются в Арьеже или Верхней Гаронне. Теперь они произносятся как Клерг, Марти, Сикре, Салль…

6. Привередливый читатель может заметить, что почти все мужчины в начале 14‑го века на Юге Франции носили имена Пейре, Гийом, Бернат или Арнот, и может отнести это на счёт недостатка воображения автора. Но это было бы неправильно. Таков был обычай тех времён. Хотя имена Фелип (Филипп), Жаум (Жак) и даже Жоан (Жан) тоже встречаются. Так же часто встречаются прозвища.

7. Подвергающиеся преследованиям христианские монахи–диссиденты, о которых повествуется в данной книге, это именно те, кого Инквизиция называла «катарами», «еретиками» и «совершенными». Сами они не называли себя иначе, как «христиане», а их верующие называли их «добрыми христианами», «добрыми мужчинами» и «добрыми женщинами»…

8. Читатель не должен также упустить из виду, что эти добрые люди, по примеру своих католических коллег, принимали «монашеское» имя после посвящения. Поэтому Пейре Отье и Пейре из Акса, Пейре Санс и Пейре де ла Гарде, а также Фелип де Талайрак и Фелип де Кустаусса – это одни и те же лица, как Ода Буррель и Жаметта.

9. Литургия и проповеди добрых людей, как правило, точно перенесены из оригинальных текстов. Автор редко позволяла себе вмешиваться в диалоги между добрыми людьми и верующими. Приговоры инквизиторов также являются аутентичными.

10. В конце книги находится алфавитный список персонажей, позволяющий читателю в любое время выяснить их дальнейшую судьбу – если она нам известна.

11. В конце книги также есть небольшой глоссарий с окситанскими терминами, уже вышедшими из употребления, и по этой причине трудными для понимания.

12. В заключение приводится хронология событий из жизни главной героини и её близких, для того, чтобы лучше вписать роман в контекст правдивой истории жизни Гильельмы, а историю её жизни – в контекст Истории как такой.

Автору остается только пожелать читателю углубиться в этот мир зверств и страданий и удачно переправиться через него. И достичь другого берега.

ПРОЛОГ
Мартовское бегство

Lanquan li jorn son lonc en may

M’es belhs dous chans d’auzelhs de lonh…

Мне в пору долгих майских дней,

Мил сладкий щебет птиц издалека,

Зато и мучает сильней

Моя далекая любовь…

Жоффре Рудель. Канцо. Далекая любовь.

Перед глазами Гильельмы возвышалась пеш, скала Монсегюр, окутанная туманом. Было 16 марта 1306 года. Гильельма недавно вышла замуж, совсем недавно. Всего несколько недель тому она спустилась из горной деревни Монтайю, чтобы войти в дом Бертрана Пикьера, бондаря из Ларок д’Ольме.

«Уже отдана злому мужу; уже отдана злому мужу весёлая девица…» – монотонно напевает Гильельма без всякой радости в голосе, тихо, чтобы никто не услышал.

Она неподвижно застыла, выпрямившись, наверху улочки, возле церкви дю Меркадаль. Перед ней высятся городские укрепления, а за ними встают Пиренеи, голубые в туманной дымке. Гильельма зябко кутается в шаль из чёрной шерсти, спряденной ею, неутомимой прядильщицей, из шерсти высокогорных овец, и сотканной дома ее отцом, Раймондом Маури, ткачом из Монтайю. В этот мартовский вечер чувствуется сырость талых снегов. Гильельма устремляет взгляд на горы. Земля д’Айю почти неразличима из–за высоких домов города, а прямоугольное плато Плантаурель заслоняет остальные вершины. Плато возносится ввысь, как орёл, но ещё выше встают, прорезая облака, пик святого Варфоломея, Сулайрак и гора Лафру, а на фоне Плантаурель чернеет силуэт Монсегюра.

Черты Гильельмы острые, упрямые. Её сестрица Раймонда не устаёт ей повторять, что она слишком худая, слишком резкая, слишком несдержанная. Но когда она смеется от радости, ее лицо свежеет и покрывается румянцем. Так описали ее Бертрану Пикьеру, и он принял решение, практически ее не видя. Небо свидетель, что он не изменит своего мнения, увидевшись с ней; как говорится, надо следовать воле неба, и принять все как есть, даже самое худшее. Инициатором этого брака был дядя Бернат из Ларок д’Ольме. Отец Маури немедленно дал своё согласие. Ведь имея восемь выживших детей, четверо или пятеро из которых еще надо выкормить, что нелегко во времена голода и Инквизиции, не отказываются от такого брака, даже с жителем равнины. Но мать не сказала ничего. Когда Гильельма спустилась из Монтайю, согласно брачному обычаю, одетая во все новое, она увидела своего молодого мужа лишь за два дня до свадьбы.

«Уже отдана злому мужу; уже отдана злому мужу весёлая девица…»

Гильельма вдыхает холод и сырость далёких снегов. Ей семнадцать лет, скоро будет восемнадцать, а жить больше не хочется, совсем не хочется. Особенно не хочется видеть этого Бертрана. Она всё глядит на крепость, недвижный и холодный Монсегюр.

Когда я была еще девочкой, еще до того, как стали приходить добрые люди, однажды вечером в Монтайю, мой отец Раймонд Маури рассказал нам, как во времена юности его отца, где–то полвека назад, люди Римской Церкви и короля сожгли две сотни добрых мужчин и добрых женщин у подножия скалы Монсегюр. Это случилось после того, как они захватили укрепленное поселение, построенное высоко на вершине, где были дома добрых людей. Это произошло в конце зимы, в такой же день, как сегодня. И дым от этого страшного костра стлался по долине еще несколько дней. Сырые дрова плохо горели. Эта жуткая мгла, непроницаемая завеса дьявола, дыхание, отравленное ненавистью… И моя мать Азалаис тогда начала свои вечные причитания: добрые христиане, малая отара овец Христовых, их всегда преследуют и осуждают на смерть злые люди. Князь мира сего хочет помешать всем нам достичь Спасения!

Этим мартовским вечером Гильельма пытается представить себе князя мира сего. Он одет в просторную красную рясу, усеянную сияющими бриллиантами, а поверх рогов нахлобучена огромная тиара. Он смеется без радости. И он захватил в свои когти и запутал в свои сети всякую власть на этой земле – баронов, графов, принцев, епископов. А сенешаль короля? А маршал де Леви? А инквизитор Каркассона? А папа Римский? Только добрые люди ему неподвластны, их слова несут прощение, из их рук исходит благословение и спасение душ, а ноги уносят их от преследований.

Сейчас их, добрых людей, во всей стране осталось так мало. Пять, семь – их можно сосчитать на пальцах обеих рук. В Монтайю они иногда приходили по ночам в дом отца. В Монтайю… Но здесь нельзя говорить о добрых людях, ни с Бертраном, ни с его злобной матерью Мерсендой… Один лишь раз Гильельма попробовала задать вопрос на эту тему. Бертран мертвенно побледнел от страха и бешенства. Его обычно красное лицо потеряло свой цвет, кулаки сжались.

Гильельма Маури, из Монтайю, семнадцати лет, хрупкая, но упрямая, решила оставить своего мужа, толстого Бертрана Пикьера, бондаря из Ларок д’Ольме, не слушать больше его злых речей, не терпеть прикосновений его жадных и грубых рук. Уже завтра утром. Она скажет, что хочет навестить тётю, а сама пойдёт в горы, дорогой, которую она знает, как свои пять пальцев. Гильельма вернется к себе, в дом отца и матери, в Монтайю.

Пейре, конечно же, не будет дома. Здоровяк Пейре, второй из моих братьев, вот уже скоро пять лет, как он покинул Монтайю, чтобы наняться пастухом. Поначалу он долгое время жил в Арке, и с ним там случались разные истории, пока он не наделал себе хлопот. Сейчас он работает на Бертомью Бурреля, из Акса; он охраняет его отары далеко отсюда на зимних пастбищах в Тортозе, которую еще называют землёй Сарацин. Таков он, мой брат Пейре, всегда любит путешествовать и забираться ввысь. Он должен работать, помогать семье, – оправдывался он перед отцом со своей обезоруживающей улыбкой, и смотрел таким спокойным взглядом, и голос его был полон теплоты. Чтобы справиться с нуждой, мой самый старший брат, Гийом, стал дровосеком: если он не работал в лесу или не сопровождал добрых людей, то безвылазно сидел со своей женой в доме Маурсов. Бернат и Раймонд тоже отправились работать пастухами, даже не знаю, куда – они никогда ничего об этом не говорили. Жоан и Арнот еще мальчики, но явно собираются идти их стопами. А моя несносная сестрица Раймонда слишком ценит дом, в котором она сейчас живёт, тепло своего очага, свои горшки и сковородки! Лучше мне избегать ее советов, советов доброй жены и хранительницы очага Гийома Марти, и его матери Гайларды, на которую она просто молится! Что до меня, то я хочу поговорить с моей матерью, Азалаис…

«Уже отдана злому мужу; уже отдана злому мужу весёлая девица!»

Снова эти слова достигают ушей Гильельмы, но уже не она напевает их. Сколько девочек поет эту грустную песню, сколько лет она повторяется снова и снова. Увы! Она не первая и не последняя в земле д’Айю, кто несчастлива в браке.

Но она будет одной из первых, кто посмеет разорвать порочный круг, она сбежит от своего мужа, и это будет хорошо! Она вернётся к своему отцу и своей матери.

Летом земля д’Айю для Гильельмы – это земля зелени: аниса, фенхеля, разнотравья… А в начале весны очертания гор становятся голубыми и фиолетовыми. Но не важно, какая пора года, свет здесь всегда особенный – очень прозрачный, золотой в долинах или когда спускается туман. В этот вечер туман тоже начал сползать с гор. Гильельма очень спешит. Она уходит следующим утром. Без устали она поднимается дорогой в ущелье Лафру, а там начинается путь на плато за Комюсс. Тучи ползут перед ней, за ней, они сопровождают ее всю дорогу в Монтайю, они догоняют и обгоняют ее. Темный массив Таб сначала неразличим в тумане, но по мере того, как Гильельма поднимается, он мало по малу вырастает, становится выпуклым, одевается в тяжёлую каменную плоть. Деревня Праде остается справа. Она это знает, но не видит ничего, кроме дороги под ногами да скал вокруг, с сияющими островками снега. Иногда из тумана навстречу ей выплывают мокрые кусты, напоминающие скорбные души. У Гильельмы есть кусок хлеба, и когда она чувствует голод, то откусывает от него по маленькому кусочку, чтобы растянуть на несколько часов.

Земля д’Айю лежит на высоком плато, таком высоком, что взобраться туда, всё равно что подняться по лестнице в небо. Наконец Гильельма попала в свое настоящее тайное королевство. Когда она взбирается на плато, вершины еще не показываются, они еще прячутся за двумя холмами, но при любой возможности – на скальном выступе, на пригорке, на повороте дороги – открывается их блистающее сияние, освещающее весь южный горизонт. Над землёй Саулт, которая сама, подобно цитадели, возвышается над землёй д'Ольме, земля д’Айю взмывает прямо в небо, к облакам, к свету, к ветрам и туманам, подобно открытой ладони, или даже двум ладоням, протягивающим чашу. Гильельма спешит, она жаждет обрести убежище за каменными ладонями гор. Этим вечером за мартовскими туманами ее ждет безопасность.

Внезапно глаза ее пронизывает боль, как от слишком яркого света: Монтайю. На краю плато виднеется маленькая церковка святой Марии во Плоти, окруженная несколькими хижинами. По другую сторону скалы – гордый замок графа де Фуа, со знаменами, башнями и неприступными стенами. Туман почти рассеялся, и Гильельма видит уже всю деревню, прижавшуюся к стенам замка. Чем ближе она подходит, тем явственнее становится звук далёких голосов, запах дыма, блеянье овец, лай собак, стук топора по поленьям, звон молота в кузнице, бренчание бубенчиков… Из последних сил она взбирается по каменистой тропе, тяжело дыша, словно цепляясь за собственное спасение.

Гильельма толкает дверь, и та со скрипом отворяется. Дым, клубящийся внутри, раздражает глаза и скрёбёт в горле, одновременно сладковатый и горьковатый. Между плоскими камнями горит очаг; сверху, из щели под потолком падает рассеянный голубоватый свет. Ее мать Азалаис, как она и ожидала, сидит на корточках, почти скрытая в полумраке, лишь лицо ее освещено жаром огня. Одной рукой она помешивает что–то в котелке, в другой держит тряпку. Обессиленная, Гильельма падает на лавку около нее и прижимается к матери. С другой стороны очага маленький Арнот, который до этого ломал сучья, откидывает с глаз рыжеватые кудри и заразительно смеётся: «Гильельма!»

– Гильельма, – повторяет ее мать с испуганной улыбкой, – Гильельма… Твой муж с тобой? Вы пришли в Монтайю? Он хочет видеть отца?

Гильельма обнимает мать за шею, прижимается лбом к ее челу. Они обе одновременно улыбаются и всхлипывают; лицо одной как бы служит зеркальным отражением лица другой.

– Я пришла совсем одна – шепчет дочь.

– Добро пожаловать! – шепотом ответствует мать.

Но опомнившись, она сразу же озабоченно спрашивает:

– Он отослал тебя назад?

Гильельма попыталась уклониться от ответа и улыбнуться, но крупные слёзы покатились по ее щекам. Она опускает голову, как будто не в состоянии отвести взгляда от прикрытых грубым порыжевшим сукном коленей Азалаис, от ее сморщенных, сложенных на коленях рук.

– Я не сказала ему, что ушла. Я не сказала, что я здесь. Я не хочу больше оставаться с ним, ни живой, ни мертвой. Я несчастлива с ним, мама, я плохо вышла замуж…

Глаза ее матери безмолвно вопрошают. Нужно решиться, нужно сказать ей, что произошло, наиболее простыми словами, способными передать весь ужас ее положения. Всё равно, что швырнуть камень вдаль. Губы Гильельмы слегка дрожат. Наконец она находит в себе силы ответить:

– С ним я гублю своё тело. Я не выношу, когда он прикасается ко мне. Я с ужасом жду, что могу понести от него. Он грубый, ненасытный, назойливый и злобный. Но с ним я гублю также и свою душу. Он не любит добрых людей. Он все время говорит, что хотел бы, чтобы их всех сожгли, в Каркассоне или в Тулузе. И меня сожгут вместе с ними, если он удостоверится, что я принадлежу к их доброй вере…

– Дитя моё… – простонала Азалаис – Ах, как ужасно всё вышло! И что теперь делать? Твой отец был так неосторожен. Он так спешил с этим браком, хоть я и говорила ему подумать. Твой дядя дал ему дурной совет. Он думал, что Пикьеры из Ларока – это родственники Пикьеров из Тараскона, которые стоят на дороге добра, так же, как и мы… Хорошее ремесло, хороший дом – это еще не всё. Но что поделаешь? Что теперь поделаешь?

Сгущаются сумерки. В углу сладко спит маленький Арнот, его ротик приоткрыт. После того, как Раймонд Маури с сыном Жоаном с помощью собаки, пату, загнали овец в овчарню и задвинули надёжные засовы, они входят в фоганью и видят двух прижавшихся друг к другу женщин: возле очага над котелком с кипящим супом они причитают, плачут и смеются одновременно. Худенький Жоан подбегает, чтобы броситься сестре на шею, но Гильельма встает, чтобы сначала приветствовать отца, молча, низко склонив голову.

– Гильельма? – растерянно говорит отец. Он подходит к очагу, зажигает фитиль калель, небольшой масляной лампы, осторожно подвешивает ее над столом. Лампа перестает качаться, дрожащее пламя успокаивается. Слышно, как за тонкой перегородкой овчарни топчутся и блеют овцы, укладываясь спать. Большой пес, пату зарычал, а пёс, лабрит, почесавшись, улёгся у ног Гильельмы. Раймонд Маури – человек, который не привык много говорить. Большой, крупный, светловолосый и слегка рыжеватый, совсем не похожий на смуглых, худеньких женщин, он какое–то время стоит недвижно. Наконец он шумно вздыхает, отставляет свой посох, снимает баландран, сырой, пропахший тяжёлым овечьим духом шерстяной плащ, и садится на лавку. – Что–то людновато у нас сегодня, – говорит он. – Ну, и зачем ты пришла, Гильельма?

Обе женщины враз заговорили, перебивая друг дружку.

– Он твой муж и ты обязана его слушаться и уважать, – грубо останавливает их словесный поток Раймонд. Он сконфуженно замолкает, потом добавляет более ласковым тоном. – Ты теперь зависишь от доброй воли этого человека, дочурка. Ты принадлежишь ему, вся, как ты есть: обе твои руки, чтобы работать на него, твои глаза, чтобы плакать, твоё чрево, чтобы вынашивать ему сыновей. Ты не переделаешь мир.

– А если он донесёт на неё как на еретичку? – вмешивается Азалаис. – Достаточно одной этой ссоры между ними. А если он донесёт на нас?

– В этом–то и дело, – отвечает отец, – Ты когда–нибудь говорила ему, что мы принадлежим к истинной вере? Ты говорила с ним об этом, малышка?

– Нет! – кричит Гильельма. – Но потом тихо признаётся – Всего один раз я произнесла имя Мессера Пейре Отье. Всего один раз и больше не говорила ничего. Я видела, как он, мой муж, изменился в лице. Добрые люди, да он питает к ним только ненависть и страх! Я теперь всегда буду жить в доме, под кров которого никогда не войдут добрые люди? Что будет со мной, отец?

Позже, ночью, когда детей отправили спать на соломенные тюфяки в комнату родителей, ткач, его жена и молодая девушка тихо беседуют, усевшись поближе к огню. После ужина к ним присоединилась и старшая сестра Раймонда. Это склонная к полноте блондинка, с буйными локонами, выбивающимися из–под съехавшего набок чепца. Она не одобряет поступок Гильельмы. Не убегают от мужа через три недели. Ты просто еще ничего не понимаешь, Гильельма. С мужчиной нужно спать семь лет, чтобы понять его до конца.

– Да ты сама еще столько не спишь со своим Гийомом Марти, – хитро замечает Гильельма.

Раймонда, нисколько не обескураженная, звонко хохочет.

– Посмотрим, может через шесть лет я и захочу бросить его.

Но в следующую секунду она уже совсем другим тоном обращается к родителям:

– Вот видите, всё зло от ваших добрых людей! Сначала вы сами во всё это вляпались, а потом и нас втянули в сие обречённое на провал мероприятие. Вот уже и Гильельма первая пострадала. Не бери в голову, Гильельма, забудь этих проклятых добрых людей. Твою душу точно так же может спасти и священник в церкви.

Её слова вызвали бурю эмоций:

– Не смей говорить плохо о друзьях Божьих! – кричит мать и резко встаёт с лавки.

– Да, в часовне у Пейре Клерга, как же! – смеется Гильельма, подняв обе руки, словно извиняясь за непристойный намёк.

Раймонда тоже смеется, а Раймонд Маури весь колышется от приглушенного смеха. Даже Азалаис не может сдержать ухмылки. Это правда, что у Клергов почти все в роду, за небольшим исключением, были священниками. Пейре Клерг, нынешний священник Монтайю, распутник, каких свет не видывал, обеспокоен только тем, чтобы заглядывать пастушкам под нижние юбки; хоть он и проповедует заповеди, стращая паству божьим и папским гневом, однако же, не стесняется злоупотреблять своим положением, оставшись в исповедальне наедине с женщиной.

– Я думаю, что если б я пришла спасать свою душу к настоятелю Ларок, я бы подверглась меньшей опасности: он старый, плешивый и, говорят, почти ничего не может… – продолжает Гильельма, – но я бы на твоём месте больше не говорила так о добрых людях, Раймонда. Ты ведь даже никогда не слышала настоящих проповедей.

– Очень нужно! Да я последний раз говорю с вами об этом! – кричит Раймонда, обиженно вскидывая голову. – Ни с кем из вас не буду говорить. Вы все трое, а также мои братья, особенно Пейре и Гийом, вы что думаете, если будете осторожничать и скрытничать, то таким образом обеспечите себе мирную жизнь? Все эти ваши мессы без священников, ночные хождения туда–сюда, ваши маленькие тайны и эта ваша дорога уж не знаю к какому такому добру, которого я, благодарение Богу, избежала, всё это плохо кончится!

Она встает, накидывает свою черную шаль и направляется к выходу, но в дверях напоследок оглядывается на своего отца:

– О, не бойтесь, я ничего никому не скажу. Я не приведу в дом Несчастье. Но сами посудите, что теперь будет с Гильельмой?

– Тихо, – взял разговор в свои руки отец. – Не тебе, Раймонда, об этом тревожиться. Тем более, не тебе решать. – И уже собравшись ложиться спать, он оборачивается к своей жене. – Рано или поздно, а Гильельма должна вернуться к своему мужу. Я сам ее верну ему. И сделаю это как можно скорее, пока скандальные слухи не расползлись по всей Монтайю. Я этим займусь. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы угомонить гнев Бертрана Пикьера.

Гильельма не особенно огорчена последними словами отца. Сидя на лавке, она снова прижимается к матери. Приятное тепло очага окутывает все ее члены. Здесь она в безопасности. Завтра будет другой день. Она немного боится, но в этот вечер она просто радуется тому, что, как и раньше, может чувствовать влажный холод стен, жесткий соломенный тюфяк, пропитанный запахом детей. Она развязывает последний узел на чепце, и ее темные густые волосы свободно рассыпаются по спине и плечам, как когда–то, в те недавние еще времена, когда она была маленькой девочкой, Гильельмой, второй дочерью ткача из Монтайю, Эн Маури, человека гостеприимного и всеми уважаемого, несмотря на бедность его дома.