Текст книги "Победитель"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

* * *

– А к вам тут заходили, – сказала Алевтина Петровна, когда Бронников подрагивающими руками отпер дверь квартиры. Она, в свою очередь, собиралась уходить: стояла в прихожей уже в пуховом платке, держа в руках пальто.

– Кто заходил?

– Семен Семенычем сказался, – сообщила Алевтина Петровна. – Молодой такой человек, симпатичный. Шапка хорошая… Как там, морозит?

– Заворачивает, – кивнул Бронников, потом спросил безучастно: – Прядки вот здесь седой не заметили?

– Да, да! – Алевтина Петровна закивала. – Вот тут и есть, правильно вы показываете… приметная такая.

– Понятно, – сказал он. – Спасибо.

– Сказал, еще зайдет, – добавила соседка, и Бронников, еще раз кивнув, прошел к себе.

Он переоделся в домашнее, заварил чаю и расхаживал теперь по комнате, чувствуя неутихающее клокотание в груди и почти вслух проборматывая те фразы, что не досказал этой сволочи Кувшинникову. Кувшинников отбрехивался, но все же в их призрачном диалоге Бронников по всем статьям клал его на лопатки. Сволочи!.. Украли рукопись – и хорошо, что украли! Молодцы! Эти семьдесят страниц содержали только часть правды! Часть, а не всю! Потому что он боялся, когда писал! Боялся, что кто-нибудь узнает об этом!.. боялся, что аннулируют договор с издательством!.. боялся, что исключат из Союза!.. и тогда не будет следующих договоров, и гонораров, и поездок, и всего того важного и приятного, что сопровождает жизнь успешного советского писателя!.. Ах, спасибо вам огромное, товарищ Кувшинников! И вам тоже, дорогой товарищ Семен Семенович! Или мне как вас уже назвать – гражданином? Еще не пришла пора?.. Спасибо огромное! Вы меня от всей этой шелухи освободили! Нет, слава богу, ни договора, ни Союза! Так что имейте в виду, товарищи-граждане, бояться мне теперь нечего!..

Он шагал из угла в угол, по-арестантски, если взглянуть со стороны, заложив руки за спину, и с угрюмым восторгом вновь и вновь мысленно пролистывал будущую рукопись – куда более полную, куда более честную: уже без единого умолчания, без этих глупых попыток и правду написать, и остаться для них близким и хорошим! О-о-о, как много теперь в нее войдет! Как много он еще узнает!.. Если уж вы, граждане-товарищи, так меня прикладываете за ту половинчатую, сквозь зубы процеженную правду!.. то чего теперь бояться? Нет, дорогие, теперь у нас с вами разговор пойдет иной!.. Сто лет? – пожалуйста! Сто так сто! Но если сто, то простите, гражданин начальник: получайте как есть! Без купюр, так сказать! В натуральном, если можно так выразиться, виде!

Бронников утробно и мрачно гыкнул, не сдержав своего мстительного, горячего как кипяток, раскаленного восторга, – и вздрогнул, потому что в прихожей послышался звонок.

К двери он шел, чуть ли не потирая руки – настолько теперь не боялся, настолько был готов увидеть рожу этого Семена Семеновича! Говорить? – поговорим!..

Резко щелкнул запором, распахнул дверь.

– Ты?! – изумленно спросил Бронников, отступая.

Кира сняла пушистую шапку, чтобы встряхнуть от снега, и волосы рассыпались по плечам.

Победитель

Плетнев сунул парашютную сумку на полку. Неспешно снял куртку и затолкал туда же. Аникин с неясным прищуром наблюдал.

Когда Плетнев сел в соседнее кресло, он спросил с ухмылкой:

– Не боишься?

– В смысле?

– Лететь, говорю, не боязно?.. Чтобы нас похоронить, удобней случая не будет. Одна зенитная ракета – и готово. Концы в воду.

– Я об этом не думал, – признался Плетнев.

– Ну и ладно, – сказал Аникин, зевая. – Думай не думай, а сто рублей не деньги. Вздремну, пожалуй…

И закрыл глаза.

Двигатели самолета ровно гудели, ребята по большей части спали, Плетнев посматривал в окно, вертел в пальцах свою пулю и думал, думал…

Внизу были горы. Медленно плыли внизу заснеженные хребты и пики, залитые солнцем…

Спать он побаивался. Наверное, это постепенно пройдет. А сейчас закрываешь глаза – и снова пыль, дым, мигание света… Грохот очередей… бесконечная череда коридоров. Двери… двери… взрывы, взрывы!.. красные столбы огня и пыли!.. Автоматные очереди веером и крест-накрест… Женское тело бьется в агонии… кровь пропитывает ковры… Миша!.. Яша!..

Надо каким-то образом забыть все это. Забыть. Вытеснить из сознания. Это невозможно знать. С этим нельзя жить… это слишком тяжелая ноша.

Но как забыть?! Как забыть недоуменный взгляд Кузнецова?.. и его тяжелое тело?.. и хлюпающий под ногами ковер… и глаза Веры!..

Все, все.

Этого не было, не было.

Не могло быть.

Нужно думать о чем-то хорошем.

Вот они скоро прилетят…

Плетнев стал представлять себе, как самолет приземлится в аэропорту Внуково. Их встретит почетный караул… Пять-шесть “Волг”… Десяток-другой серьезных собранных мужчин в бобровых шапках… И вот они начинают спускаться по трапу… Оркестр играет “Прощание славянки”. Объятия!.. Поздравления!.. Речи!.. Их смущенные улыбки… переглядки… хоть и заслуженно, а как-то все-таки неловко оказаться в центре такого внимания!..

Да, в последние дни было много разговоров о том, как их наградят. Приходили какие-то симпатичные парни из Душанбе, из тамошнего Управления, говорили, что уже известно точно: приказ подписан, каждого ждет Золотая звезда Героя… Приятно это было слышать. Очень приятно. Нет, ну а что?.. Когда удавалось отогнать от себя воспоминания, он и в самом деле чувствовал себя победителем… И все бойцы, наверное, так… Ну ладно, пусть не Героя, пусть Красного Знамени… тоже хорошо!

Ну а когда прокатится суматоха встречи, он первым делом поедет к Василию Николаевичу Астафьеву, отцу Сереги…

Наверное, в Москве снег… Плетнев представил себе их заснеженный двор… Фонари…

Генерал откроет дверь… Наверняка постаревший, осунувшийся. Одет по-домашнему. Фланелевые брюки, форменная рубашка без погон, шерстяной жакет.

– Саша! – удивленно и обрадованно скажет он. – Заходите.

Они будут сидеть в большой комнате. Плетнев не раз бывал в ней. Генеральская обстановка. Пианино в чехле. Кресла. Книжные шкафы. На стене вышитое покрывало – сюзане. На нем развешана этнологическая всячина. Джамолаки – бисерные плети, которыми украшают седла и уздечки. Коллекция афганских украшений… В углу – большой кальян. На другой стене – несколько фотографий в рамках. Можно разглядеть каких-то царских генералов…

Теперь под фотографиями у стены на журнальном столе стоит еще одна – большая фотография Астафьева-сына. В черно-красном обрамлении. И рюмка, накрытая ломтем черного хлеба.

Плетнев расскажет все.

После долгого молчания генерал проговорит голосом усталого, равнодушного человека:

– Ну, вот видите как… Теперь хоть представляю, как было… Спасибо… А насчет скорого окончания… Что вы, Саша, что вы… Это теперь на года. Если не на десятилетия. Можете поверить – мы еще нахлебаемся…

Он с горечью махнет рукой. А Плетнев будет, наверное, точно так же, как сейчас, крутить в пальцах чуть помятый кусок металла…

– Ввели войска – и что? Оппозиция лапки кверху? Ничего подобного. Наоборот. Всполошили весь мир. Ждут в ужасе – куда дальше полезем. Уж под эту музыку американцы точно развернут работу – капитально оппозицию поддержат, поставят оружие… Власть народную укрепили? – тоже непохоже. Посадили Бабрака – вот вам царь. А никому не нужен такой царь. Теперь его только ленивый не пинает…

И он снова безнадежно махнет рукой.

– Нет, Саша, это надолго. И похоронок мы еще наполучаемся. Ой, наполучаемся…

А друг Плетнева Сергей Астафьев будет строго смотреть с портрета, украшенного черно-красной лентой…

Потом он распрощается и выйдет из дома… мириады снежинок сверкают в ореолах фонарного света… улица весело мчится по своим делам… по своим веселым делам – ведь новогоднее настроение еще не истаяло!.. и он пойдет… куда?

Как же куда? – сказал себе Плетнев и от волнения сел прямо.

Он же должен найти Веру!

* * *

Самолет пробил низкую облачность. Шасси коснулось полосы, и минут через пять лайнер вырулил на стоянку на краю сумрачного и пустого поля.

МОСКВА, 5 ЯНВАРЯ 1980 г.

Люк открылся.

Аникин радостно высунулся – и замер от неожиданности. Улыбка сползла с его лица. Изумленно оглянулся.

– Что-то никого…

– Должно быть, в целях маскировки, – буркнул Плетнев, озираясь. – Ладно, пошли.

Заснеженный трап скрипел под ногами.

Метрах в пятидесяти от самолета стоял автобус. Возле него тоже никого не было.

Оскальзываясь на обледенелом снегу, молчаливой вереницей дошли до автобуса, пробрались в его теплое, почему-то пахнувшее хлоркой нутро.

Двери закрылись. Автобус тронулся.

У водителя тренькал радиоприемник. Наверное, зазвучало что-то его любимое – он прибавил громкости, в салон вдруг пролились торжественные аккорды, и красивый мужской голос сурово пропел:

Не думай о секундах свысока!

Наступит время, сам поймешь, наверное,

Свистят они как пули у виска -

Мгновения, мгновения, мгновения!..

– Ну-ка выруби эту байду! – послышался чей-то раздраженный приказ. Кажется, это был Симонов.

Музыка смолкла.

Автобус повернул, вырулил на какую-то дорожку, а метров через восемьсот выбрался на шоссе.

На повороте с огромного рекламного щита ухмылялся олимпийский Мишка, опоясанный золотым поясом с пряжкой из пяти сцепленных колец. Над ним багровела надпись:

МОСКВА ВСТРЕЧАЕТ ГОСТЕЙ !

Плетнев задернул занавеску и закрыл глаза. Ему не хотелось больше думать.

* * *

Их не распустили по квартирам. Сразу привезли в расположение.

Генерал Безногов навытяжку стоял перед строем.

– Товарищи офицеры! – торжественно сказал он. – Руководство страны и лично Леонид Ильич Брежнев благодарят вас за проявленные мужество и героизм! Вы вернулись победителями. Каждый из вас – победитель!..

Безногов помолчал.

– Вам будут задавать вопросы. Самые разные. В ответ можно говорить все!

Он обвел взглядом недоверчивые лица.

– Да, все! – кроме правды…

Генерал заложил руки за спину и, задумчиво опустив голову, сделал несколько шагов вдоль строя. Снова повернулся, насупившись.

– Но у меня есть и неприятная новость. На имя Председателя КГБ СССР поступило анонимное письмо, в котором… – Он достал из кармана сложенный лист и с шорохом развернул. – В котором говорится, что во время проведения операции “Шторм-333” личным составом группы “А” и группы “Зенит” совершались поступки, порочащие высокое звание советского чекиста. Вот такое послание…

Безногов брезгливо сложил листок и сунул в карман. Развел руками.

– Юрий Владимирович не верит ни одному слову этой поганой писульки. Но приказал тщательно разобраться, провести внутреннее расследование и доложить. Сейчас каждый из вас сядет и как следует вспомнит, что он видел во время штурма. И запишет. А потом честно расскажет об этом дознавателю.

Офицеры переглянулись. Анонимка?.. Плетнев сразу о двух вещах вспомнил. Первая – Иван Иванович. Вторая – внешторговцы, которым они с Аникиным технику поколотили. А там кто его знает. Может, и не анонимка никакая, а самый что ни на есть честный рапорт… Что гадать?

Через пять минут личный состав группы “А” расселся за столами в учебном классе.

Бойцы задумывались, грызли самописки…

Плетнев тоже думал… вспоминал… что он видел? Что он видел такого, что порочило бы высокое звание советского чекиста? Про Ивана Ивановича написать? – глупо, он ведь не из их группы…

Исчеркав три листа бумаги, он уместил на четвертом в несколько предложений все, что имел сообщить. Потом поднялся и, приготовившись к самому неприятному разговору, решительно направился к кабинет дознавателя.

– Войдите!

Это был человек лет тридцати пяти, в кителе с погонами майора КГБ. Его свежевыбритое холеное лицо резко контрастировало с распухшей физиономией Плетнева. На столе перед ним лежало несколько папок и блокнот. На правом краю располагалась пепельница, пачка сигарет “Пегас” и коробка спичек с “Рабочим и Колхозницей” на этикетке.

Он кивнул и привстал, приветливо улыбаясь.

– Садитесь.

– Старший лейтенант Плетнев. Александр Николаевич.

– Написали?

Плетнев сел и протянул лист.

– Написал, да. Очень мало. Сжато.

Дознаватель мельком посмотрел на страничку и отложил в сторону.

– Ну и ладно, – сказал он. – Что там расписывать, когда и так все ясно. Может, чаю?

Плетнев ждал каких-нибудь наскоков, крика. А интонация дознавателя оказалась доброжелательной. И он сразу оттаял. Расслабился. И еще подумал, что всем им, наверное, повезло – этот мужик явно понимал, с кем имеет дело.

– Нет, спасибо.

– Ну смотрите, – улыбнулся дознаватель, раскрывая папку. – Собственно, все это из-за пустяка… сами понимаете. Кто-то написал анонимку. – Он презрительно хмыкнул, листая папку. – Как будто мы не знаем, из чего рождаются эти анонимки! Знаете, как в песне поется: если кто-то кое-где у нас порой… Нет, все-таки много у нас еще бюрократизма! Приехали люди с такого дела. Жизнью рисковали. По заданию партии и правительства!.. Интернациональный долг! Бойцы! Герои!.. А тут из-за какой-то ерунды!.. – Он огорченно покачал головой. – Ах, да что говорить!.. Так… так… ага, вот оно. Вы спортивный костюм перед выездом получали?

– Ну да, – недоуменно сознался Плетнев.

– Он у вас порвался, что ли?

Плетнев развел руками.

– Я же в бою в нем был… мы их под форму надевали, для тепла. Да к тому же в крови весь испачкан… Когда Епишеву руку оторвало.

Дознаватель вскинул глаза и вопросительно на него посмотрел.

– Понятно, понятно. – Он грустно улыбнулся. – А вы там, значит, от начала до конца?

– Так точно, – кивнул Плетнев. Ему захотелось вдруг похвастать, что он даже раньше всех приехал. Но все-таки сдержался.

– Страшное дело… Мирное время, да? И вдруг такое, – вздохнул дознаватель. – Что поделаешь! Ведь кому-то надо? Приказ есть приказ… Верно?

– Конечно…

– Да уж… Есть такое слово “надо”, – бормотал дознаватель, листая папку. – Вот, собственно, и все… Такое дело своротили! Осилили! Герои!.. – Он покачал головой, будто не до конца веря в это. – Кстати, ваши командиры четырнадцать человек представили на звание Героя Советского Союза! – Поднял взгляд и значительно посмотрел на Плетнева. – Вы один из них. Поздравляю.

– Меня? – недоверчиво переспросил Плетнев. – Ну… не знаю. Спасибо. Не знал.

По-доброму усмехнувшись, дознаватель перевернул было какой-то лист, чтобы дать его Плетневу на подпись, как вдруг забрал назад и спросил:

– Скажите, а вы там ничего странного не замечали?

– Странного?

Плетнев мог бы сказать, что, честно говоря, ему там очень и очень многое казалось странным. Но было понятно, что дознаватель ждет не такого ответа. А какого?

– В каком смысле? – с искренним непониманием спросил Плетнев.

– Ну, знаете, как, – поясняюще помахивая ладонью, сказал дознаватель. – Народу-то много разного. Мало ли у кого что в голове. Иногда такое взбредет!.. Я вот, например, однажды… Вспомнить смешно! Взрослый уже, лет четырнадцать. У деда в сарае тулуп висел. Старый, грязный! – в хлев надевал, как навоз выкидывать. И взбрело мне его спичкой поджечь! – Он хлопнул ладонью по столу и расхохотался. – Что вы! Такие выдумщики бывают!..

Плетнев недоуменно на него смотрел, не понимая, к чему он клонит с этим тулупом.

Дознаватель перестал смеяться и спросил:

– Так не замечали?

– Чего именно?

Дознаватель понизил голос и сказал, как будто чуточку смущаясь:

– По карманам, бывает, кто-то начинает шарить… А?

Плетнев насторожился.

– Вы что имеете в виду?

Дознаватель снова вздохнул и пошевелил пальцами, брезгливо морщась.

– Слова-то все такие некрасивые. К нашему случаю совсем не подходят. В горячке боя всякое в голову может прийти… Короче говоря, случаев мародерства не наблюдали?

– Мародерства?! Да вы что? Не было. И быть не могло.

– Почему? – Он заинтересованно подался к столу.

– Там же бой был! – сказал Плетнев, пытаясь его уверить.

И как-то отстраненно подумал: что ему мои слова, если он не знает, что такое бой!

– Сами себе противоречите. Вы же не могли видеть все, верно?

Плетнев пожал плечами – разумеется, не мог.

– А начинаете других выгораживать!

– Я не выгораживаю.

– Как же не выгораживаете! Вы только что сказали – “быть не могло”! То есть заведомо отрицаете! Тем самым покрываете виновных! Разве не так?

Честно сказать, у Плетнева уже ум за разум заходил. Но все же по сию минуту он видел в дознавателе друга. Поэтому честно пытался развеять нелепое и никчемное недоразумение:

– Я не покрываю. Я хочу сказать, что там не до того было. Понимаете – бой! Там люди гибли! Друзья наши! Товарищи!

– Вы меня не агитируйте, Плетнев, – резко перебил дознаватель. – Если б вы погибли – тоже бы вопросов не было. Как говорится, мертвые сраму не имут! Но ведь вы не погибли? А с живыми надо разбираться. Потому что никто никогда правды не говорит. А правда, между прочим, неприглядна! Прямо скажем – безобразна! Вот она. – Он похлопал тыльной стороной ладони по какому-то листку. – Вот! Черным по белому: наблюдались случаи мародерства!

– Кем наблюдались? – хмуро спросил Плетнев.

– Кем надо, тем и наблюдались!

– Это шакалами-то этими? Что они наблюдать могли? Они же как гиены – только к трупам приходят.

– Прекратите! Тут вам не зоопарк!.. Вы других защищаете. А сами? Вам костюм дали – где он? Между прочим, государство не может раскидываться направо-налево. Думаете, война все спишет?

Плетнев смотрел в его глаза… странный у него был взгляд. Ледяной. Но где-то в глубине плавал страх. Может, он сумасшедший?

– Товарищ майор, вы это серьезно говорите?

– Да уж не шуточки шучу, – вздохнул майор на полтора тона ниже.

Нет, все-таки нормальный, наверное…

– Ну, тогда я пойду, – сказал Плетнев, поднимаясь.

Дознаватель взвился:

– Куда? Я вас не отпускал!

Он был старшим по званию.

Медленно, не сводя с него глаз, Плетнев подчинился приказу и сел.

– Отвечайте! – орал он. – Вы наблюдали случаи мародерства?

– Я – случаев мародерства – не наблюдал, – раздельно произнес Плетнев.

– Но капитана Аникина вы сразу после штурма видели?

– Видел.

– А ведь точно известно, что Аникин шарил по карманам! Хотите следствие в заблуждение ввести?!

Плетнев молчал.

– Сказать нечего? – Дознаватель злобно усмехнулся. – А вы знаете, что у Большакова в куртке нашли большую сумму денег? Откуда они, спрашивается?

– Ромашов получил в посольстве суточные. И передал Большакову. А куда нам их надо было нести перед боем – на базар? Аппаратуркой закупаться?

– Не паясничайте, Плетнев! Вы точно знаете, что Ромашов получал, или вам так кажется?

– Я при этом не присутствовал. Я это знаю от Ромашова.

– Все с чужих слов!.. После штурма сказал?

– Нет, до штурма. Он при мне передавал их Большакову.

– Ну, допустим… А что вам известно о найденных во дворце драгоценностях? Где они? Тоже отнекиваться станете?

– Не было никаких драгоценностей.

– Неужели! – воскликнул дознаватель, поймав его на явной лжи. – Разве майор Ромашов не при вас об этом хвастал?

Плетнев сорвался:

– Мы друг друга найти не могли, не то что!.. Вот что я оттуда вынес! Единственная драгоценность! Хорошо, что не в башке!

И со стуком положил на стол перед ним свою любимую пулю.

Дознаватель тут же смахнул ее ладонью на пол.

– Нечего мне тут свои сувениры показывать!

Честно, он не понимал, что происходит. Он нагнулся, поднял ее, сжал в кулаке.

В голове у него стало что-то медленно взрываться.

Вспышка – слепо ворочающаяся БМП наезжает на раненого Зубова.

Вспышка – рука Епишева болтается на сухожилиях.

Вспышка – нога в ботинке разбивает стеклянную дверь, осколки стекла; граната, медленно летящая в темноту; взрыв.

– Ты, может, героем себя почувствовал?! Съездил пострелять, так и ноги на стол?! А если б неудачей все закончилось, знаешь, куда бы ты свое геройство мог засунуть?

Вспышка – кафельная белизна морга, лицо Астафьева.

Вспышка – изумленный взгляд умирающего Кузнецова.

Вспышка – Вера в белом забрызганном кровью халате кричит: “Фашисты! Фашисты!..”

Вспышка – в него в упор палит гвардеец Амина…

И еще – лицо бьющегося о дно баржи тонущего мальчика…

Дознаватель встал, обошел стол, остановился перед ним. Плетнев медленно поднял взгляд.

– Вообще бы такого человека не нашли! Не было бы тебя! В списках не значился! Понял? И “звездными” списками вашими наградными – можете подтереться!

Вскакивая, он ударил снизу кулаком в челюсть.

Дознаватель с грохотом обрушился на стул.

Треснулся головой о бетонный подоконник. Повалился на пол.

Плетнев еще раз саданул его – ногой.

Под головой уже растекалась лужа крови.

Дверь распахнулась, в кабинет ворвался Карпов, за ним Ромашов, Аникин…

– Прекратить!

Он стоял неподвижно…

Аникин приехал к нему через полгода, когда разрешили свидания. И сказал, что в ту секунду его не узнал. По его словам, он даже удивился – откуда, мол, здесь взялся совершенно чужой человек?