Текст книги "Победитель"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА 4
Дела семейные

Москва гудела, спешила, мчалась, разбрызгивая лужи, неправдоподобно ярко отражалась в мокрых витринах, вздымала титанические транспаранты, на которых рабочий, колхозница и космонавт стояли в обнимку под надписью “ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ!”

МОСКВА, ОКТЯБРЬ 1979 г.

Она была совершенно живой и реальной, а то, чем он жил еще совсем недавно – жара и пыль Кабула, напряжение постоянной готовности, щекочущее ощущение опасности, Вера, Николай Петрович, Князев, товарищи – все это уже казалось какой-то зыбкой иллюзией, рассеявшимся миражом. Несколько дней назад самолет, унесший их из этого долгого сна, тяжело сел на мокрую взлетную полосу, загремел, заколотился, завыл… сбросил скорость, начал рулежку. Министров ждал темно-синий РАФик со шторками на окнах и две черные “Волги” с синими мигалками. Встречающие – четверо в черных костюмах с черными зонтами в руках – быстро рассадили их по машинам, дверцы захлопнулись, и они умчались. Рампа медленно опускалась. Плетнев вышел на бетон и задрал голову к небу, раз за разом глубоко вдыхая этот сырой, холодный и родной воздух. “Что, не надышишься?” – с усмешкой спросил Симонов. “Да уж, – пробормотал он, вытирая мокрое лицо. – В гостях хорошо, а дома лучше…” Потом грузовик съехал по аппарели, и уже было странно видеть на его бортах арабскую вязь вместо обычных московских номеров…

И, как всегда это бывает, все прежнее стало быстро откатываться, меркнуть, застилаться новыми делами и заботами… Но все же каждый день он, просыпаясь. прикидывал – в Москве утро… а у них уже разгар дня, жара… Должно быть, Вера заглянула к Николаю Петровичу, и они обсуждают свои врачебные победы… и не вспоминают о нем… А может быть, именно в эту минуту она вспоминает? Плетнев видел ее глаза, видел грустную улыбку, с которой она его провожала… В груди становилось тепло, хотелось поднять руки и закричать со всей дури: “Ве-е-е-ера!”

Между тем Симонов выхлопотал им краткосрочные отпуска. Курортный сезон давно кончился, с билетами не было проблем, и поезду оставалось лишь отстучать положенное количество стыков.

* * *

Плетнев открыл глаза и с удивлением уставился на знакомый квадрат солнца на столь же знакомых обоях. Ах, он же дома!..

Тишина. Должно быть, мама ушла к первому уроку. Но вот с кухни донеслось какое-то звяканье…

Он со странным чувством рассматривал круглый стол, покрытый плюшевой скатертью – за ним когда-то ему приходилось делать школьные уроки; протертое кресло – прежде в нем спал старый кот Барс… Потом пропал. Отец сказал, что, должно быть, ушел умирать… Несколько стульев, сервант, на верху которого с одной стороны высилась хрустальная ваза, с другой – три металлических кубка разного размера. С той же стороны на стене висели его фотографии. Одна такая же, что в Москве, – Плетнев в одежде дзюдоиста, с медалью на груди стоит на пьедестале, победно вскинув кубок. На других тоже он – вот в бескозырке, с плюшевым медведем в руках, вот с пионерским галстуком на шее, вот уже в курсантской форме, а вот свежеаттестованный офицер с погонами лейтенанта…

Всласть назевавшись, он встал, побрел в ванную, умылся…

– Привет! – сказала сестра. – Тебе бы пожарником работать!..

– Да ладно, – возразил Плетнев. – Раз в жизни можно выспаться?

– Отец велел к нему, как проснешься, – сообщила она, стуча взбивалкой в большой кастрюле. – Иди помоги, потом завтракать будем. Аппетит нагуляешь…

– А что будет? – поинтересовался он, с кошачьей внимательностью следя за ее движениями.

– Оладушки, – ответила Валентина.

– У-у-у! Оладушки я бы и без нагулки!..

– Иди, иди! Все равно еще ничего нету…

Он вышел в маленький двор, где помещались только несколько виноградных шпалер, четыре яблони да огородик как у дядюшки Порея.

– А! Проснулся! – сказал отец. – Давай, полезай!

Плетнев замер на мгновение, рассматривая его худую фигуру в старых спортивных штанах с вытянутыми коленками и белой рубашке, смуглое лицо с глубокими морщинами на щеках… Сердце сжалось – отец сильно сдал за последнее время.

– Да запросто! – ответил Плетнев и взял у него ножовку.

Отец стоял внизу, задрав голову, контролировал его действия и указывал фронт работ. Судя по недовольному тону, из него получился бы отличный полковник. А то и генерал.

– Ближе, ближе к стволу бери… Так что пока на договоре меня оставили… Уж не знаю, надолго ли. И на том спасибо. Пенсия семьдесят пять рублей, а тут я все-таки сто двадцать получаю…

– То есть в сумме сто девяносто пять? – уточнил Плетнев. – Неплохо!

– Почему сто девяносто пять? – не понял он. – Ты чего, Шурка! Если работаешь, пенсия не идет. Тут уж выбирай: или на печи за семьдесят пять, или на договоре за сто двадцать! У нас государство деньгами не бросается… Работать только персональным пенсионерам позволено. У них и пенсия сохраняется, и зарплата идет.

– Это кто такие?

– Это если, скажем, с партийной работы на пенсию вышел… или там из министерства. Начальники, в общем.

– Вон чего! – сказал Плетнев, переставая пилить и удивленно глядя на отца. – А тебе, значит, нельзя?

– А ты думал!.. Еще, считай, повезло, что на договор взяли… Вон, Степан-то. Шестьдесят стукнуло – и никаких разговоров. До свидания. Куда ему – в дворники? В дворники не хочет. Вот и ходит неприкаянный. Хоть, говорит, лобзиком рамочки выпиливай…

Очередная ветка с шорохом полетела на землю.

– Эту тоже давай чикни, – щурясь и закрывая ладонью глаза от солнца, сказал отец. – Вот эту, да!.. Мне-то лобзик не понадобится. У меня вон дел невпроворот. – Он кивнул себе за спину, на участок. – С подвалом никак не разберусь. Кусты старые выкорчевать. Забор переставить. Тут только тронь – до смерти не расплетешься!..

И махнул рукой.

Плетнев перебрался со стремянки на ствол дерева. Постучал полотном пилы по ветке.

– Эту убирать?

– Эту-то?.. Вроде никчемушная. Убирай.

Он снова принялся ширкать ножовкой.

– А вот мясо ты привез, – как бы невзначай сказал отец, глядя куда-то в сторону. – Это у вас заказы, что ли?

– Заказы, батя, – кивнул Плетнев.

– В военкомате? – уточнил отец.

Те три промороженных и завернутых в газеты оковалка, что Плетнев привез из Москвы, не имели отношения ни к каким заказам и ни к каким военкоматам. Их Зубов достал у своего знакомого рубщика. Громыхало Зубов вообще умеет отношения налаживать… вот и рубщик у него, например, свой. На прилавке одни кости с желтым салом… а Зубов спускается в подвал – а там отборные окорока, филеи и вырезки. Чуть дороже, конечно. Но ненамного. Он и чай хороший приспособился где-то добывать. Умеет… Но как-то не хотелось все это отцу растолковывать.

– Ну да, – вздохнул Плетнев, ширкая пилой. – В военкомате.

Отец молчал, пока отпиленная ветка не упала. Потом вздохнул.

– Богатые заказы, ничего не скажешь. Подкармливают, значит, вашего брата… Ну ничего, говорят, к Олимпиаде в Москву что-нибудь подкинут.

– Говорят, – согласился Плетнев.

– Подкинут, – твердо повторил отец. – Нельзя же лицом в грязь ударить!..

Ветка упала.

– Верхнюю тоже убирай. – Отец молча следил, как он пилит; потом спросил недовольно: – Что ж, так и будешь на писарской должности всю жизнь?

– Почему на писарской?

– А на какой же? Бумажки-то перебирать.

– Ну, пап, – примирительно сказал Плетнев. – Военкомат – он и есть военкомат. Тоже ведь нужная работа. Армия большая.

Он отмахнулся:

– Не знаю… Что за офицерство такое – писарем на побегушках! Говорил я тебе – иди в авиационное! Летал бы сейчас, человеком был!..

Плетнев молча допилил ветку. Постучал по соседней.

– Эту пилить?

Отец присмотрелся.

– Оставь… Вон до той дотянешься?

Плетнев полез выше.

– А в магазинах как? – хмуровато спросил отец.

– Да не очень, – ответил сын, подбираясь к намеченной ветви. – Очереди. В Москву черт-те откуда за продуктами едут… Знаешь анекдот: что такое – длинное, зеленое, пахнет колбасой?

Отец предварительно улыбнулся и сказал:

– Ну?

– Тульская электричка…

Отсмеявшись, вздохнул:

– Тут та же песня… Знаешь, какая у нас колбаса самого высшего сорта?

И сощурился, хитро глядя. Плетнев знал, но ему не хотелось отнимать у него радость.

– Ну, какая?

– Первая конная имени Буденного! – отрезал отец, чтобы с удовольствием принять смех сына. Потом вздохнул. – Конечно, что говорить… Заказы – дело большое.

Из распахнутого окна веранды выглянула Валентина.

– Саша! Иди скорей! Лиза звонит!

Улыбаясь, Плетнев молча допиливал ветку.

– Слышишь, нет?! – не унималась она.

– Слезай уж, чего ты там валандаешься! – сказал отец.

Когда Плетнев вошел в комнату, Валентина в цветастом платье стояла у стола. Косу она уложила вокруг головы, а сама была румяная и розовая как молочный поросенок.

– Да ты что?! – говорила она в трубку. – Вот это да!.. Поздравляю!.. Ну все, вот тебе Саша…

– Валька! – удивленно сказал он, оглядывая ее. – А ведь ты уже невеста!

Она фыркнула и покрутила пальцем у виска.

– Опомнился!

Плетнев закрыл мембрану ладонью.

– Ты как с братом разговариваешь! Между прочим, я тебя просил не говорить, что я приехал! Все равно я завтра уезжаю!

– Я и не говорила! – нахально соврала она.

– Ага, не говорила!.. – нехотя поднес трубку к уху. – Алло!

* * *

Они медленно шли по неширокой тихой улочке, на которой Плетнев вырос. Справа в прорехах садовой зелени виднелась где голубая, а где сине-черная глыба моря. Там, где к ней приближалось закатное солнце, глыба кипела золотом.

Он посматривал на Лизу и понимал, что она осталась такой же милой, какой была прежде. Курносая круглолицая девушка двадцати двух лет. Несколько трогательных детских веснушек. Стриженые светлые волосы. Взгляд открытый, ясный, наивный. Ни дать ни взять – комсомолка. Но говорит немного игриво, по-женски. Иногда ни с того ни с сего обижается… Что-то рассказывает – так, будто он должен быть в курсе всех последних местных событий… громко поражается, если вдруг Плетнев чего-то важного не слышал.

Говорила Лиза быстро, горячо, спеша удивить его новостями – но все сказанное казалось Плетневу заранее известным, и оттого, что приходилось подтверждать ожидаемое ею удивление кивками и улыбками, ему вовсе не становилось радостно, а, наоборот, томила неясная тоска.

Да и вообще он не чувствовал радости от встречи – ни сейчас, после долгой прогулки, ни в первую секунду, когда встретились, как прежде, у почты под часами. Лиза осталась точно такой как была, а он теперь не испытывал нежности к ней. Следовало, вероятно, заключить, что сам он переменился за те полгода, что прошли со времени их разлуки. Он вышел из самолета на родную землю – и все, чем жил последние месяцы, стало казаться невозможным в реальности, небывалым, а воздух родины был свежим, настоящим!.. Сейчас он понимал, что Кабул действовал как наркотик. Навеянный им сказочный восточный сон был настолько ярче мирной жизни Союза, что именно сон казался теперь явью, а истинная реальность на его фоне выглядела тусклой, пресной и довольно печальной.

– А Леночку Корзинцеву помнишь? – спросила она.

Плетнев старательно сморщился и закатил глаза.

– Ну Ленку же Корзинцеву! Она на год старше меня училась! За ней все мальчишки бегали!

– Рыжая, что ли? – уточнил он.

– Ну какая же рыжая! Рыжая – это Флюрка Согдиева! Она вышла за Кешу Корнилова, они в Ставрополь уехали. Леночка Корзинцева! С глазами вот такими синими! Помнишь?

– С глазами? М-м-м… Нет, не помню.

Лиза топнула ногой.

– Ой, ну ладно! Так я и поверила!.. В общем, неважно. Короче говоря, у нее уже двое детей. А муж пьет. Представляешь? – она сделала страшные глаза. – Вот ужас-то! Я бы в жизни такого не потерпела!

– Это точно, – согласился он. – Ужас.

Дошли до угла, и Плетнев понял, что она собирается следовать дальше. Он замедлил шаг и спросил:

– Ты в парк хочешь идти?

– Ну да, – недоуменно ответила она. – А ты не хочешь?

– Понимаешь, – сказал он, морщась. – Мне еще собраться надо. Отцу обещал там кое-что помочь… Может, в следующий раз, а?

Она взглянула на него и разочарованно пожала плечами. Они свернули и вошли во двор.

Сгущались сумерки, запах палой листвы горчил на губах. Остановились у подъезда.

– Ну вот, – сказал он, перетаптываясь. – До свидания.

– Ты московским едешь?

Он кивнул.

– Я приду? – робко спросила она.

– Не надо…

Лиза старалась бодро улыбаться.

– Я тоже не люблю, когда провожают!.. Нервы одни… Лучше приезжай поскорей. Приедешь?

Он пожал плечами.

– Ну да. Наверное…

– Приезжай к лету! – оживленно воскликнула Лиза. – Опять на дикий берег будем ездить! Помнишь, как хорошо было?

– Конечно…

Она протянула руку и нежно коснулась его ладони.

– Правда, приезжай! Я тебя ждать буду…

– Ну да, да, – сказал он, переминаясь и чувствуя в груди какое-то едкое жжение. – Ну, пока!

Потом через силу улыбнулся, кивнул и быстро пошел прочь.

Плетнев знал, что она смотрит вслед. И знал выражение ее лица – и грусть, и надежда.

Жжение в груди не унималось, а нарастало.

Он резко обернулся.

– Лиза!

Лиза уже отвела взгляд, но после оклика радостно вскинула глаза.

– Слышишь? – ожесточенно крикнул он. – Не надо меня ждать! Не надо!..

И шагнул за угол.

Попутчик

Плетнев протянул проводнице билет. Рядом с ней стоял скучноватого вида крендель в сером костюме. Судя по всему – коллега.

– Паспорт, – бесцветно сказал он.

Это был хорошо знакомый тон – предельно корректный. Каким в метро остановки объявлять.

Ухмыльнувшись, молча сунул ему удостоверение. Крендель исследовал фотографию, потом улыбнулся краешком губ и моргнул по-свойски.

– Прошу вас…

В вагоне приятно пахло. Он с лязганьем отворил дверь купе, поставил сумку. И снова вышел на перрон.

– Ну? – вопросительно сказала мама, осторожно трогая пальцами рукав пиджака, и вздохнула: – Уезжаешь…

– В апреле в настоящий отпуск приеду, – бодро сказал Плетнев. – На месяц. Примете?

Она грустно усмехнулась.

– Ой, Сашенька, мальчик ты мой!.. Ну неужели же не примем!

Отец фыркнул, недовольно полез за папиросами.

– Посмотри, какой лоб вымахал. А ты все “мальчиком” его!

И сердито чиркнул спичкой.

– Для меня Саша всегда мальчик, – сказала мама. – Ты ведь не против?

– Нет, мама, я не против…

– Да вы что! Мне же его продали!

Плетнев оглянулся. У вагонной двери разворачивался скандал. Коллега препятствовал пассажирке пройти в вагон. Это была полная женщина в цветастом платье. В одной руке она держала чемодан, в другой паспорт.

– Гражданка, не шумите! У вас же нет московской прописки?

– Да при чем тут прописка?! У меня билет на руках!

– Посадка на московский поезд только с московской пропиской, – корректно пояснил он.

– Господи, да что вы такое говорите?! Вы видите – у меня билет! Мне же его продали!! Вы что, не понимаете?!

– Вам его продали по ошибке. Обратитесь к начальнику вокзала.

– Заканчивается посадка на скорый поезд “Сочи – Москва”!! – страшными железными голосами загрохотали над головами динамики. – Поезд отправляется с первого пути!!

– Я что, не советский человек?! – кричала женщина, размахивая паспортом. – Почему вы меня не пускаете?! У меня билет!!! Билет!!! Вы что, не понимаете?! Билет!!!

– К начальнику вокзала, пожалуйста, – бесстрастно отвечал коллега.

Плетнев отвернулся.

– Безобразие! – заметила мама. – Что же она так шумит? Есть же порядок какой-то!.. Нельзя – значит нельзя, – и вопросительно посмотрела на сына.

– Ну да, – согласился он.

– Пассажиры, заходите! – скомандовала проводница. – Женщина, не мешайте!..

Он прижался к гладкой щеке… потом к колючей…

Шагнул в тамбур.

Громыхнули стальные сочленения сцепок.

Медленно поехал перрон.

Они шагали за поездом. Плетнев поймал растерянный взгляд отца. Мама поднесла к губам белый платочек.

– Вальку от меня поцелуйте! – крикнул он, маша рукой. – Пишите!..

Поезд набирал ход.

– Молодой человек! Ну-ка!..

Плетнев посторонился, проводница захлопнула дверь и недовольно лязгнула запором…

Купе по-прежнему пустовало. Он сел и стал смотреть в окно.

Смотреть было особенно не на что. Тянулись железнодорожные ангары… запасные пути… разломанные теплушки… свалки… заборы… глухие стены брандмауэров… мостовые краны над грудами ржавого железа… короче говоря, те самые задворки промышленности, что обрамляют каждый более или менее крупный город и по которым поезд вечно тащится, будто на ощупь, через силу, пока наконец не выберется на свободу…

Давешняя пассажирка все еще стояла у него перед глазами. Когда поезд тронулся, она смешно всплеснула руками, села на свой чемодан и горько разрыдалась от беспомощности и злости…

Вот елки-палки! – как сказал бы Симонов. И без того на душе было тошно. Вчерашний Лизин взгляд не желал растворяться в небытии, мерцал, заставляя копаться, выискивать – не виноват ли он в чем?.. И мамина рука при прощании была такой слабой, такой родной!… Ему хотелось поддержать обоих – и маму, и отца! – помочь им, сделать так, чтобы старость приближалась к ним медленней – а как это сделать?.. чем помочь?.. Мало же всего этого – еще, как на грех, и несчастную тетку с билетом невесть за что ссадили с поезда, и теперь она тоже упрямо маячила перед глазами!

Но скоро пейзаж повеселел, и в окно снова брызнуло яркой синевой. Море то вставало во всей своей солнечной красе и сиянии, то пряталось за деревьями, оградами, домами, мимо которых неспешно влачился состав. Не успев толком разогнаться, поезд замедлял ход, начинал тормозить, останавливался на пару минут, затем снова медленно трогался… Так он будет плестись до самого Туапсе – последнего курорта на линии железной дороги. И лишь после, круто взяв к северо-востоку, расхрабрится, застучит, единым махом пронесется до Краснодара, а там дальше, дальше!.. Интересно, какая в Москве погода? – подумал Плетнев.

В Лазоревском стояли целых десять минут, и он решил пробежаться до киоска за газетой или каким-нибудь журнальцем, чтобы было куда сунуть глаза. В тамбуре проводница проверяла билет нового пассажира – сухощавого человека лет сорока пяти, в очках и светлом плаще. Коллеги своего Плетнев не приметил. Посторонившись, пропустил пассажира в вагон и поспешил к зданию вокзала.

Вернувшись в купе, он обнаружил в нем именного этого человека. Тот уже аккуратно повесил плащ на плечики, оставшись в пестренькой пиджачной паре, и Плетнев был готов побиться об заклад, что скоро увидит его в синем спортивном костюме и домашних тапочках.

Новый пассажир поспешно встал и протянул руку с приветливой улыбкой.

– Здравствуйте! Валерий Палыч!..

Плетнев бросил газеты на столик и тоже назвался.

– Летом тут битком, – сообщил Валерий Павлович, поглядывая в окно. – А нынче, видите, вдвоем едем. Не сезон…

– Не сезон, – подтвердил Плетнев. – Ну, может, еще на Вишневке кто-нибудь подсядет. Или в Туапсе…

– В Москву?

Плетнев кивнул.

– И я в Москву, да… но я проездом. На пару дней задержусь. У меня сын в “керосинке” учится, – пояснил Валерий Павлович.

Плетнев взглянул непонимающе.

– Ну, то есть в нефтяном. Его “керосинкой” называют… Мы вообще-то из Сибири. Нижневартовск – слышали? Я из отпуска еду, с курорта.

– Слышал…

– Нефтяная столица. Я и сам нефтяник. Качаем, так сказать, черное золото. Самотлор – знаете?

– Да как-то…

– Крупнейшее нефтяное месторождение! Одно из крупнейших в мире, – наставительно сказал нефтяник. – Редкостная удача для страны!.. Общая добыча к миллиарду тонн нефти приближается. Каково? Это за десять-то с небольшим лет!

– Здорово, – сказал Плетнев. – Это много?

– Это очень много! – с жаром ответил попутчик. – Огромные запасы! Огромные! Если бы еще с ними обращались по-человечески!.. – Он с досадой махнул рукой. – Все план, план! Гонят – давай, давай! Стране нужна нефть! Нужно больше! Еще больше! Больше давай, больше!.. А до технологии никому и дела нет! И в результате – обводнение! Понимаете?

Испытующе посмотрел на Плетнева поверх очков – понимает ли?

Плетнев не стал притворяться.

– Что такое обводнение?

Как ему показалось, нефтяник немного рассердился.

– Да очень простая штука! Если нефть извлекать слишком быстро, подстилающие нефтяную залежь пластовые воды начинают разделять ее на сегменты… как бы вам объяснить… короче говоря, природа не терпит пустоты, да вдобавок еще и все течет! Вода более текуча, обладает большей способностью проникновения. Была нефть, а через год на тебе – шурует из скважины минерализованная вода!.. Конечно, если, скажем, добычу остановить и дать всему этому хозяйству лет пять покоя, чтобы устаканилось, то потом можно будет аккуратненько продолжить. Да ведь кто позволит! – и он снова с горечью махнул рукой. – У нас хозяйство плановое – давай-давай, и дело с концом! Обводнился участок? – ничего, пойдем на новый, давайте новые скважины бурить! Дело не ждет! За работу, товарищи!.. И попробуй только пикни – мол, как же так, ведь нельзя такими методами работать, погубим месторождение!.. тут же полетишь вверх тормашками!.. Пораженческие настроения! Нечего о завтрашнем дне думать! нефть нужна стране сегодня! – он сбавил тон, вздохнул и во всю ширь раскинул руки, показывая: – От нас труба-то за границу идет во какая! Ее же заполнять надо, чтоб деньги были!.. Да только денег этих потом что-то не видно… Надо же разным странам помогать… Вот и помогаем другим, а свое губим. Будто и не на себя работаем. Да что говорить!..

Он расстроенно замолчал.

Плетнев хмыкнул.

– Смотрю, вы не очень-то от своих забот на курорте отдохнули… А при чем тут, вообще, пласты? Она разве не озерами там плещется? В газетах-то пишут… Мол, нашли еще одно подземное озеро нефти… а?

Валерий Павлович скривился.

– Да ну, глупости журналистские!.. Вон, недавно к нам приезжал один такой борзописец. Все выспрашивал. Как да что. Потом газету открываю – батюшки-светы! Первая фраза: “Звонко щелкнула и прокатилась по лесу радиоволна!..” Ну не дурак разве?.. Я так думаю: ну да, не повезло тебе. Стал ты журналистом. В институте не учили тебя ни химии, ни физике, ни геометрии, ни алгебре. Как лампочка устроена – и того ты, болван, не знаешь!.. Так возьми хотя бы школьные учебники, почитай, повтори, если в свое время собакам хвосты крутил, а не занимался! Чтобы совсем уж махровые глупости людям не говорить! И не писать!..

Плетнев рассмеялся.

– Нет, ну правда же! – сказал нефтяник. – Просто диву даешься… А нефть не озерами, нет. Она в порах. Некоторые породы пористые – коллекторами называются. Вот нефть их и пропитывает. Если под давлением – тогда даже может начать фонтанировать. А если не под давлением, то сочится себе помаленьку, стекает… а ее и выкачивают. Кстати, и вода так же…

Симпатичный он был человек, этот Валерий Павлович. Плетнев даже в какой-то момент подумал – а не отсоветовать ли ему между делом начинать разговоры с незнакомцами такими вот искренними и жаркими речами?.. Кто знает, на кого нарвешься. Посадить не посадят, не те времена, и дела не заведут, а все же неприятности могут выйти…

Ну вот сейчас, например. Конечно, все понимают – в чем-то нефтяник прав. С другой стороны – такова политика государства, политика страны. Кто он такой, чтобы верность этой политики подвергать сомнению? И даже полагать вовсе неверной! Должен ли человек, который мыслит подобным образом, занимать руководящие должности хотя бы даже и на производстве? А между тем Валерий Павлович совершенно определенно занимает какую-то руководящую должность, по всему видно…

Можно ведь допустить, что случайный собеседник решит вдруг, что – нет, не должен он ее занимать ни в коем случае! Уверившись в этом, ему не составит труда под удобным предлогом выведать фамилию этого смешного нефтяника, а потом позвонить в местное Управление и рассказать все, что успел узнать даже за столь короткий срок. И тогда, скорее всего, в самом ближайшем будущем жизнь симпатичного нефтяника во многих отношениях переменится – и зарплата крякнет, и общественный статус понизится, и путевки на курорт ему долго не видать как своих ушей! Что, конечно же, скажется и на жизни его близких – жены, детей…

Но как-то не пришлось до поры до времени к слову, и ничего похожего Плетнев не сказал.

Попутчик оказался словоохотлив, однако не до такой степени, чтобы стать назойливым. Говорил он интересно. Кроме того, самому Плетневу сказать было особенно нечего. Ну правда, о чем он мог с Валерием Павловичем искренне поговорить? – о погоде? о ценах на рынках курортных городов? о футболе? Пожалуй все… Нефтяник пылко рассказывает ему о своих заботах, радостях и огорчениях, а Плетнев о каких своих может ему поведать? Что у пистолета Макарова подчас затворную раму заедает? Да уж…

Время незаметно подкатилось к обеду, и Валерий Павлович, взглянув на часы, заметил, что пойдет, пожалуй, прогуляется к вагону-ресторану. И не хочет ли Плетнев составить ему компанию?

– Да ладно вам, – остановил его Плетнев. – Давно тухлятины не ели? Вы с курорта, а я-то от родных, с домашними харчами… Идите лучше за чаем, а я тут пока разберусь.

Он выдвинул из-под полки продуктовую сумку (мама настояла, чтоб была отдельная, а не вместе с другими вещами) и начал доставать припасы. В первую очередь это была жареная курица и помидоры. Курицу готовила мама. Помидоры в картонную коробку из-под сапог укладывала Валька, увещевая его на тот счет, что их, во-первых, не так много, чтобы поднимать шум из-за пустяков, во-вторых, он прекрасно с ними справится в поезде, – еще и пожалеет, что не взял на пару килограммов больше, а в-третьих, что остатки доест в Москве, а то и приятелей угостит, и все ему позавидуют, потому что таких сладких, сахарных, душистых помидоров там сроду не видывали.

Кроме того, имели место огурцы, и тоже в немалом количестве, – если бы это были патроны для “Шилки”, ими можно было сбить пару-другую вражеских бомбардировщиков, – пакет редиски, большой пучок зеленого луку, шесть вареных яиц, две свежепросольных скумбрии, буханка черного хлеба, белая соль в пузырьке из-под нитроглицерина и четыре медовые груши, немедленно по извлечении из сумки привлекшие пристальное внимание невесть откуда взявшейся осы. Плетнев хотел ее прихлопнуть, но вместо того пожалел и просто выгнал в коридор.

Вернувшись с парящими стаканами и кое-как уместив их на заваленном снедью столе, Валерий Павлович не стал ни отнекиваться, ни церемониться, а только молча развел руками. На взгляд Плетнева, это было лучшее, что он мог сделать.

Они славно пообедали, напились чаю, и разговор – как все вагонные разговоры, одновременно необязательный и необходимый – невесть каким образом повернул на вопросы литературы. Здесь Плетневу тоже похвастаться было особенно нечем – служба не много оставляла времени для чтения. Но, во-первых, мамины уроки и настояния не прошли для него даром и, во-вторых, хоть и по случайному стечению обстоятельств, но он все-таки читал “Понедельник начинается в субботу”.

– Просто сумасшедшая книга! – хохоча, восклицал Валерий Павлович. – А Выбегалло каков? Да вот вы зайдите ко мне на работу, я вам в одном отделе пяток таких покажу!..

– А кот! – вторил Плетнев. – Который все про Полуэктовичей!..

Валерий Павлович обессиленно отмахивался и сгибался.

– Просто обалдеть можно, – в конце концов сказал он, отдуваясь. – А ведь есть еще продолжение. Не читали? “Сказка о тройке”.

– Нет.

– О-о-о! Это, я вам скажу… Ее не печатают. Больно уж…

И он, морщась, пошевелил пальцами.

– Что?

– Да больно уж… к жизни близко, вот что. Выбегалло – это все-таки милое такое преувеличение… из юмористической сферы… а тут дело к сатире ближе!.. да какой!.. “Народ желает бифштекс с лучком или без?” – должно быть, процитировал он и снова расхохотался. – Уморительное произведение. И печальное. Очень печальное. Там, например… Нет, нет, не буду, а то придется с самого начала все пересказывать! Вы лучше сами где-нибудь возьмите, она гуляет в самиздате. Это же просто чудо! “Ну и что? Обыкновенная говорящая рыба!..”

И опять засмеялся.

– В самиздате? – улыбаясь, переспросил Плетнев. – Понятно…

– Вообще, как ловко они подметили весь этот наш интерес к вещам загадочным, непонятным… а? Телекинез там всякий… телепортация… полтергейст! Неопознанные летающие объекты! Ведь щекочет сознание-то, щекочет!

– Честно сказать, я во все это не верю, – сказал Плетнев, пожав плечами.

– М-м-м… да ведь это не вопрос веры, – заметил Валерий Павлович. – Верить в это или не верить – одинаково непродуктивно. Доказательств нет – это другое дело. Но кто знает – может, еще и появятся, а?

– Не знаю…

– Вот, например, вы о лозоходцах слышали? Тоже ведь вещь совершенно фантастическая! Ходит человек со свежей ивовой рогулькой в руках и показывает – тут, мол, на воду надо бурить, тут – штольню бить за медной рудой… Не слышали?

– Нет.

– А ведь именно так и есть! Один из самых древних геолого-поисковых методов!.. Я давно этим увлекаюсь. Только у меня вместо веточки… – Он вскочил, снял с полки портфель, раскрыл и сунул в него руку. – У меня вот такая рамочка. Вот она.

И протянул Плетневу свое изделие из толстой медной проволоки – примерно в форме греческой буквы “омега”, только с прямыми углами. Ну, или если к концам ножек русской “П” еще по горизонтальной палке в разные стороны приделать.

– Почему нужна именно свежая ивовая ветка? – спросил он и тут же сам торжествующе ответил: – Да потому что она должна быть электропроводной! Древесный сок – хороший электролит! А у нас – медь! Вообще один из лучших проводников тока!

– И что? – спросил Плетнев, возвращая ему эту рамку.

– Сейчас расскажу. Фокус простой. Дело в том, что человек способен чувствовать изменение магнитного поля. Верите?

Плетнев усмехнулся.

– Вы же сами говорите, что это не вопрос веры или безверия…

– Вот как! – обрадовался Валерий Павлович. – С вами ухо востро!.. Тогда примите как постулат: способен! Только это не фиксируется нами на сознательном уровне… Не спрашивайте, зачем это понадобилось, и почему в процессе эволюции… и т.д. и т.п.! Я не знаю! Я не биолог, не медик! Я геолог… На сознательном не фиксируется, а до несознательного мы добраться не в состоянии. Казалось бы – тупик. Но нет! Мы можем выработать в себе рефлекс! Вырабатывать!.. вырабатывать!.. ходить с этой рамкой и прислушиваться к себе!.. и в какой-то момент оно увязывается! Вы начинаете движениями рук бессознательно отмечать факт изменения напряженности магнитного поля!.. Рамка тут, собственно говоря, ни при чем. На нее просто смотреть удобно. А так-то можно и без рамки… понимаете?

– А зачем же тогда она должна быть электропроводной?

Он сердито посмотрел и развел руками:

– Не знаю. Честно – не знаю. Но именно что должна быть. Если сухую палку в руки взять – ничего не получается… Да вот я вам сейчас покажу… сейчас…

Снова полез в портфель и достал какие-то бумаги. Одну развернул.

– Вот, смотрите. Карта залегания рудного тела… м-м-м… вы с топографией знакомы?