Текст книги "Победитель"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

Открытая пинком дверь уже затворялась, но еще было слышно, как Алена за ней хохочет и заливается.

Бронников снова перевел взгляд на секретаршу Галю.

Галя смотрела на него с немым и настойчивым ожиданием.

– Где? – хрипло сказал он.

Подписал, вышел из приемной, спустился вниз…

На улице была метель, Москва плыла куда-то ощупью, неуверенно топыря ржавые пальцы фонарных столбов.

В затылке стучало, подошвы ботинок скользили по снежному накату.

Он вошел в квартиру, повесил пальто… Отпер дверь комнаты, занес было ногу – да так и замер на пороге.

Запах? – нет, не запах… что же?

Не запах?.. необъяснимое чувство говорило ему, что кто-то заходил сюда за время его отсутствия!

Бронников бросил портфель и кинулся к подоконнику.

Рывком поднял крышку радиолы.

Рукописи не было.

Машинально похлопал ладонью.

Пусто.

Зачем-то оглянулся.

Потом опустился на стул. Медленно расстегнул пуговицы. Треснул изо всей силы кулаком по столу.

Сволочи!

Суки! сволочи! влезли тайком! украли! ворье! мерзавцы!..

* * *

Так и не сняв пальто, он горбился за столом, рассеянно водя горелой спичкой по листу бумаги.

Сволочи, да…

Первый припадок гнева и злобы прошел. Теперь он чувствовал не только обиду, не только досаду и горечь, но и, как ни странно это было осознавать, какое-то подленькое облегчение. Потому что, во-первых, самого его не тронули. Могли бы, например, сидеть тут, дожидаться… здрассьте вам! Ваши бумажечки? А чьи же? Ну, так или иначе, пройдемте, гражданин Бронников, разберемся!.. Но взяли только бумаги… стало быть, не такими уж и важными они им показались, эти бумаги… не совсем, так сказать, по их ведомству…

А во-вторых: выходит, все кончилось! он свободен!

Больше не нужно мучиться, снова и снова пытаясь облечь свое знание в нужные слова! Можно спать спокойно! Видеть приятные сны – и не просыпаться от чьего-то тихого голоса, бормочущего среди ночи в самое ухо! Все останется лишь в его памяти – и только в его памяти! А с течением времени вымоется и из нее! И Ольга Князева, как миллионы и миллионы иных, растворится во времени безъязыкой тенью!..

Но вот как раз этого никак нельзя было допустить.

Она доверила ему свою многократно изломанную, исковерканную жизнь именно для того, чтобы он поведал о ней другим. Значит, он должен рассказать. Обо всем. О том, например, как однажды доктор Гурке вызвал ее к себе, раскрыл толстую книгу и стал показывать фотографии. Это была “Моя борьба” Адольфа Гитлера. Доктор хотел преподать мысль, что их Гитлер и ее Сталин – это одно и то же, и поэтому совершенно не обязательно любить именно Сталина, можно столь же тепло относиться и к Гитлеру… Немецкий она учила в школе, а в плену вдобавок быстро нахваталась разговорной речи. Но с чего вдруг взбрело этому потному немцу, что она способна предать Сталина, беззаветно любимого всеми советскими людьми, сменив его на главаря бандитов и убийц?! Ольга мотала головой: “Нет, это не одно и то же!..” В конце концов Гурке рассердился, обозвал ее бестолочью и выгнал.

Впрочем, это позже было, уже когда Марат – тот смуглый юноша, на которого она обратила внимание, – выздоровел. Марат был очень слаб. К счастью, его оставили в лазарете учетчиком. Он записывал как вновь поступивших для лечения, так и убывших в связи с выздоровлением или смертью. Тетради быстро заполнялись. В начале строки стоял лагерный номер поступившего – например, OST 32864. “OST” означало, что пленный прибыл с Восточного фронта. У каждого из них на левой стороне груди была такая нашивка – OST. Дата поступления. Дата убытия. Как правило, даты отличались друг от друга не более чем на две недели. Последней писалась буква “S” – она означала, что поступивший умер, – или “G”, отмечавшая тех, кто выздоровел и вернулся в рабочую зону. Впрочем, литера “G” редко попадалась на страницах этих тетрадей. Очень редко.

С Маратом в ее жизни появилось что-то выходящее за пределы мучительного и нескончаемого лагерного быта, направленного на то, чтобы свалить человека в экскаваторную яму. Огонек, теплившийся между ними, грел даже совсем чужих. При взгляде на Ольгу и Марата иссохшие губы узников – людей, чьи костлявые тела утратили большую часть свойственных организму функций, – могла тронуть улыбка. Улыбка выглядела здесь диковинным цветком, бабочкой, залетевшей вдруг с лютого мороза. Ведь даже плакали здесь беззвучно. Способность попутно со слезоточением производить соответствующие звуки – всхлипывания, что-то похожее на кашель, тихий вой – была давно потеряна. Кроме того, любой необязательный звук мог привлечь внимание охраны, а внимание охраны никогда не бывает добрым…

И вдруг эта странная, нелепая, невозможная здесь ниточка привязанности, нежности, любви, ниточка, которая одна только еще и держала их обоих на поверхности жизни, – эта ниточка оборвалась. В один из туманных дней начала сорок четвертого года она оказалась по одну сторону колючки, а Марат – по другую. Она видела, как по его смуглым небритым щекам безостановочно текут слезы. Сама тоже их не вытирала. Ее и еще нескольких женщин-военнопленных переводили в другой лагерь – Берген-Бельзен. Их уже вывели за пределы зоны, построили. Повели на станцию, и она, тупо шагая, беспрестанно повторяла про себя адрес его родителей: город Баку, улица Туманяна, дом шесть, Манукянам. И снова: город Баку… улица Туманяна… дом шесть…

Отчаяние захлестывало, душило, не давало дышать. Что оставалось? – ничего. За что схватиться? – пустота вокруг. Но днем и ночью, на работе и в бараке она твердила про себя: город Баку!.. улица Туманяна!.. дом шесть!.. Даже просыпалась подчас от того, что говорит вслух: город Баку!!! улица Туманяна!!! дом шесть!!!

Женщины работали на судоверфи в районе Ван-Зее. Жили в бывшем фабричном здании – цементный пол, черные трубы от печи, тянущиеся через все помещение над каторжными двух– и трехъярусными койками. На каждой койке матрас, некогда набитый соломой, ныне перетершейся в труху, и два одеяла. Резкий запах карболки, хлорной извести и голода. Скрипение соломенной трухи под ухом, неисчислимое количество насекомых, свободно проницающих матрасную ткань в обоих направлениях… Но кормили здесь все-таки лучше. Баланда оказалась съедобной.

Верфи бомбили, и по дороге на работу они проходили руины разрушенных домов – расщепленные деревянные балки перекрытий торчали вверх, растопырившись, держали на себе изогнутые доски пола, в целом напоминая крылья сказочных, но мертвых птиц. Кое-где бульдозеры пытались расчищать заваленные красной щебенкой улицы. Женщины мечтали, чтобы бомбы упали и на верфь, и пусть их тоже убьет, только бы досталось фашистам!.. Ольга не хотела умирать, она должна была найти Марата, она надеялась сделать это, когда кончится война. А в том, что война когда-нибудь кончится, уже не было сомнений – отсюда, из лагеря Берген-Бельзен, это было отчетливо видно…

Их освободили американцы.

Все кончилось. Никто не стерег, не командовал, не грозил. Американские солдаты смотрели на женщин с испугом. Ольга понимала их чувства… У них было полно всякой еды – галеты, масло… Грузовики привозили много одежды… и опять еду. Всех охватило чувство растерянности – они были свободны и не понимали, что с этой свободой следует делать. Их перевели в другой лагерь – Раухшаум. Тут была неразбериха. Потом военнопленных снова отделили от гражданских. В числе нескольких сотен других женщин, среди которых не было ни одной знакомой, Ольга оказалась в Восточной зоне. В середине августа приехала советская миссия. Все удивлялись, что офицеры с погонами наподобие царских, а вовсе не как было у них в сорок первом – с кубиками да ромбиками…

Комиссия привезла радиоустановку. Должно быть, это была немецкая, трофейная, через такие на фронте агитировали вражеских солдат.

Они построились на огроменном плацу перед бараками.

Генерал, взявший в руку микрофон, откашлялся и сказал:

– Граждане советские военнопленные!

Голос, усиленный электричеством, гремел над толпой гулко, железно. Ольга как услышала это “граждане” – не “товарищи”, как ждали, а именно “граждане”, будто после ареста, – так сразу все поняла. И подумала еще: ну ничего, все-таки это свои! все-таки это не немцы!..

– Усилия Советской армии и всего советского народа привели к победе над фашистской Германией! Победа далась нелегко! Советский Союз понес огромные потери! Солдаты и офицеры, не щадя жизни, бесстрашно сражались с врагом на фронте! Рабочие в тылу, несмотря на голод и лишения, без устали ковали оружие!.. А вы, граждане советские военнослужащие, все это время провели в плену, помогая Германии воевать против собственной страны!

Он помолчал, обвел толпу взглядом и сказал хмуро:

– Я не знаю, стоит ли поздравлять вас с тем, что вы выжили… в отличие от миллионов и миллионов советских людей, что пали, сражаясь за свободу своей Родины!

Огромная толпа военнопленных, слушавшая его речь в оцепенении напряженного внимания, тихо зароптала.

Генерал властно поднял руку.

– Будем разбираться! Среди вас есть такие, кто был ранен, потерял сознание и не смог застрелиться, чтобы не попасть в руки врага!.. Есть и те, кто сдался от трусости, спасая свою жалкую шкуру! А кто-то сделал это специально, готовый пойти на службу к Гитлеру, надеясь изменой выслужиться в глазах фашистов!.. Про каждого из вас мы узнаем все! И тот, кто замешан в предательстве и измене, понесет суровое наказание!..

…Следователи размещались в длинном бараке, поделенном на отдельные клети. Сквозь дощатые перегородки было слышно, что происходит в соседних. Происходило примерно одно и то же.

Она входила и останавливалась на пороге.

– Князева, – говорил конвойный, закрывая за ней щелястую дверь.

– Садись, – бросал следователь, строча что-то на листе.

Она садилась.

Скоро он переставал писать и откидывался на стуле, разглядывая ее когда равнодушным, когда заинтересованным, когда азартным взглядом. Следователи часто менялись, и она запомнила лишь некоторых.

– Рассказывай, – предлагал он.

– Что рассказывать? – устало и равнодушно спрашивала Ольга.

– Ты дурочку не валяй! – взрывался он. – Не знаешь?! Я тебе подскажу!

Выхватывал папиросу из пачки с картой Беломорско-Балтийского канала, яростно зажевывал, чиркал спичкой.

– Где попала в плен? Когда? Почему?

Она отвечала. В сотый раз? В двухсотый?

– Почему сдалась?

– А что мне нужно было делать?

– Почему предала Родину?! Нарушила присягу почему?!

– Я не могла ничего…

– Не могла! Ты на фронте была! В бою! Почему себя не убила, вместо того чтобы сдаться врагу?

– У меня не было оружия…

– А что же у тебя было?

– Сумка с перевязочным материалом и противогаз… Оружия не было.

– Почему не было? Ты бросила доверенное тебе оружие?!

– В медсанбате оружие только у солдат охраны!.. куда мне оружие? Мы раненым не успевали помогать, а не то что об оружии думать!.. Вот у вас погоны, а на фронте, видать, не были! Вот и задаете такие вопросы!

– Ах ты сука фашистская!

Следователь вскочил, замахнулся было – но она не сморгнула, и такое было в ее глазах, что он все же не посмел ударить.

Сел. Упулился злыми глазами.

– Ну?

– Что?

– Что “что”? Где была все это время?! С кем встречалась?!

– Сначала лагерь Фаллингбостель…

– С кем? Пофамильно!

Потом опять про Берген-Бельзен…

И так день за днем, неделю за неделей… то ночью, то днем… а то еще сразу двое, вперекрест.

Но однажды их посадили в открытые грузовики и куда-то повезли.

На железнодорожной станции небольшого немецкого города уже стоял состав. Маленькие, с два кулака, и очень высоко прорезанные окна вагонов были закрыты мощными железными решетками.

И опять, опять голый пол, и нары, и параша! Мужчины ехали как сельди в бочке, а их, женщин, оказалось немного – не совсем битком.

Состав дернулся… тронулся… покатил!.. застучали колеса на стыках!..

Куда?

Наконец догадались подсаживать друг друга к этим куцым оконцам. Что за земля? Разгромленная, разбитая, выгорелая, несущая над собой трупный смрад – чья она?.. Не разобрать. Но вот узнали Польшу, а скоро уже ехали по Беларуси.

Поезд останавливался, чтобы напоить паровоз, да и пассажирам выставить пару ведер воды. Несмотря на брань конвоя, замахи, а то и зловещее клацанье затворов, вдоль состава бегали местные женщины – истерично выкрикивали фамилии, имена: не везут ли в этих вагонах из немецкого плена их мужей, сыновей, братьев?..

День за днем получали пайки хлеба и кипяток по норме – закинут несколько буханок, а они делят. Раз в два дня разрешали выносить парашу. В конце ноября состав прибыл на станцию Печора.

Кругом лежал снег – заломило глаза, когда открыли вагон. Гам, крик, лай конвойных овчарок… бараки вдалеке, дымки – должно быть, топятся там хоть какие-нибудь печи… Спецконтингент построился вдоль путей, и к нему обратился начальник лагпункта:

– Граждане репатрианты!

Когда он отгавкал свои грозные напутствия, скомандовали выйти из строя медработникам. Повели в барак. Экзаменовал какой-то заключенный – военный врач из прибывших ранее…

Поначалу ее оставили работать в этом лагере. Работа чередовалась с допросами. Правда, теперь вызывали не каждый день, а по какому-то сложному графику. Она выспрашивала военнопленных-мужчин о Марате, и кое-кто морщился, припоминая, и неуверенно толковал, что был такой… был вроде… и что он с одним из ранних этапов уехал дальше на Север. Написала его родителям, через веки вечные получила ответ с лагерным адресом – и они с Маратом нашли друг друга!.. Потом пришлось работать в других лагерях, лечить других, опасных людей, уголовных женщин, венеричек, поражавших ее своей отчаянностью. Там ей позволяли жить вне зоны. То чаще, то реже вызывали к следователю. Вопросы звучали все одни и те же: где и когда попала в плен? с кем? кто может подтвердить?..

Марат получил шесть лет поселения. Его взяли на границе, раненым, и в живых не осталось никого, кто мог бы поручиться, что он сдался в плен не по своей воле. Ей справку на получение паспорта выдали в начале сорок седьмого года. Она могла идти на все четыре стороны, но вместо того переехала к нему и стала работать по вольному найму. Через год, получив отпуск, поехала на Урал, нашла мать и сестер. В сорок девятом Марату позволили жениться, и вот так все славно устроилось!..

– Вот так все славно устроилось, – повторяла Ольга Сергеевна, скованно улыбаясь и теребя кайму скатерти. – И жизнь моя трудная кончилась, и повезло мне на хорошего человека!.. и дети у меня славные!.. Так что ты уж расскажи об этом, расскажи! Ведь какие сны мне страшные снятся!.. А иногда… – Она слабо улыбнулась. – Иногда, знаешь, наоборот. Деревню вижу… и кобылу наша рыжую с жеребенком… и сад на бугре весь в цвету. И будто я совсем маленькая – бегу к папе, смеюсь, путаюсь в траве, а жизнь впереди – такая длинная!.. такая счастливая!..

Параллельный мир

Кухня дворца Тадж-Бек была заполнена атмосферой деятельности и старания. Пар рвался из-под крышек кастрюль, разделочные столы сияли чистотой, стеллажи, уставленные сверкающей утварью, слепили взгляд. Несколько поваров в белых халатах сосредоточенно и быстро шинковали, жарили, варили, припускали, промывали, выкладывали из сотейников, клали на сковородки…

ДВОРЕЦ ТАДЖ-БЕК, 27 ДЕКАБРЯ 1979 г., 10 часов 20 минут

Лысоватый и полноватый Мулладжан, одетый в такой же белый халат, трудился возле давильни. Плоды граната хрустели один за другим, сок стекал в большую кастрюлю. Рядом на столе стояли восемь пустых широкогорлых стеклянных кувшинов.

Мулладжан оглянулся, затем сунул руку в карман халата, вынул бумажный пакетик и высыпал из него белый порошок в кастрюлю.

Бумажку он бросил в топку печи. Она мгновенно сгорела, а зеленоватый дым улетел в дымоход.

Мулладжан покрутил в кастрюле половником, а потом начал переливать питье в кувшины.

Брызги гранатового сока были похожи на кровь.

Он уместил на подносе четыре полных кувшина и отставил его в сторону. Наполнил оставшиеся. Оба подноса по очереди отнес к рефрижератору и сунул на полки.

Затем Мулладжан направился в кабинет начальника и высказал ему свою просьбу, сославшись на серьезную болезнь жены. Радости начальник не выразил, но все же, поворчав, что, дескать, почему-то все всегда случается не вовремя, когда каждая пара рук на вес золота, в конце концов подмахнул пропуск.

В раздевалке Мулладжан снял белый халат и надел потрепанный пиджачишко. Он поправил воротник, пригладил перед зеркалом волосы и вышел.

Пройдя коридором, стены которого были выкрашены белой краской, а на потолке горели лампы в металлических намордниках, Мулладжан миновал двери в кухню, откуда доносился звон, стук и гулкие голоса, и повернул к выходу.

Минуты через три он подошел к КПП. Два вооруженных охранника в гвардейской форме стояли у опущенного шлагбаума. Один придирчиво рассматривал пропуск и строго спрашивал что-то у Мулладжана. Мулладжан, отвечая, прижимал руки к груди и кланялся. В конце концов охранник вернул ему бумажку и снисходительно кивнул.

Еще через полчаса Иван Иванович, сидевший за рулем “вольво”-пикапа вишневого цвета, заметил знакомую фигуру в зеркале заднего вида.

Мулладжан подошел к машине и открыл дверцу.

Двигатель уже работал.

Иван Иванович повернул голову и взглянул в улыбавшееся лицо Мулладжана.

– Ну что, товарищ подполковник? – сказал он, усмехаясь. – Поехали?

– Поехали! – облегченно и радостно ответил Мулладжан.

“Вольво”-пикап вишневого цвета тут же тронулся и скоро скрылся за углом.

Минут через пятнадцать машина въехала во двор Советского посольства, а еще через три минуты Мулладжан и Иван Иванович вошли в кабинет Мосякова.

…Выслушав доклад, резидент нервно побарабанил по столу пальцами. Напряженное лицо было сосредоточенным и хмурым. Он размышлял.

– А если не сработает? – спросил он в конце концов. И поднял на Мулладжана тяжелый взгляд. – Что тогда?

Иван Иванович тоже повернул голову к Мулладжану.

– Товарищ генерал-лейтенант, почему не сработает? Доза-то лошадиная! Если он выпьет хотя бы полстакана этого сока, то…

Резидент вскочил, хлопнув руками о стол.

– А если не выпьет?! Если он воды выпьет вместо этого гребаного сока?! Если вообще пить не будет? Если у него семь жизней, как у Кощея Бессмертного?! Мы его полгода ущучить не можем, а ты хочешь полностью положиться на этот чертов сок!..

Заложив руки за спину, Мосяков повернулся к окну.

– Исключать нельзя, – вздохнул Иван Иванович.

Мулладжан развел руками и расстроенно опустил голову.

– Вы, товарищ подполковник, свое дело сделали, – сухо и решительно сказал резидент, поворачиваясь. – Будем надеяться, что не зря рисковали. Но поскольку исключать ничего нельзя, никаких изменений в планах не будет. Операция “Шторм-333” идет своим чередом! Свободны.

* * *

Стол в парадной столовой дворца поражал не только своими размерами, не только изобилием, но и красотой. Серебряные приборы, веджвудский фарфор, блюда с разнообразными закусками, блюда с пловами, блюда с мясом и дичью, блюда с зеленью, переливавшейся мельчайшими каплями воды, блюда с мантами из перепелиных языков и стеклянные кувшины с ледяным гранатовым соком.

ДВОРЕЦ ТАДЖ-БЕК, 27 ДЕКАБРЯ 1979 г., 15 часов 30 минут

Мужчины, сидевшие за столом, молчали. Лишь изредка кое-кто позволял себе шепотом перекинуться с соседом несколькими словами.

Распахнулись двери. Собранно, быстрым шагом в столовую вошел Хафизулла Амин.

Все встали.

Амин направился к своему месту, оглядел присутствующих и кивком разрешил им садиться.

Лакей осторожно налил в его бокал гранатовый сок.

Лица гостей по большей части были подобострастными.

Амин держал в руке бокал, переводя внимательный взгляд с одного лица на другое, и его собственное было холодным и строгим.

Но сквозь эту холодную строгость мало-помалу начинало проступать выражение торжества.

– То, чего я так долго добивался, случилось, – негромко сказал Амин. – Советское руководство и лично Леонид Ильич Брежнев приняли решение о вводе советских войск в Афганистан для поддержания народной власти в ее борьбе с оппозицией!

Грянули аплодисменты, и присутствующие встали, продолжая аплодировать.

Каждый из них мог зримо представить, как невдалеке от узбекского города Термеза по мосту движутся колонны военной техники и тяжелые туши бронемашин заставляют содрогаться его опоры.

Рядом еще один мост – понтонный, за одну ночь, как по волшебству, наведенный саперами.

По нему тоже едут бронемашины, и в люках видны сосредоточенные, угрюмые лица военнослужащих.

Грузовики тянут пушки, колеса крутятся и крутятся, двигатели ревут и ревут.

Вот колонна грузовиков с солдатами.

А вот, рубя винтами низкую облачность и обгоняя ползущие внизу колонны военной техники, грохочет вертолетное звено.

За ним – другое.

Бесконечная вереница танков качает стволами и поднимает пыль, переваливаясь по грунтовой дороге.

Все вместе выглядит то ли тяжелым оползнем, то ли неудержимым свинцовым валом, накатывающим на другую сторону реки.

А в Баграме шасси самолета касается взлетно-посадочной полосы, и мгновенные клочья дыма от сгоревшей резины уносит ветер.

Теряя скорость, транспортный самолет катится по ВПП.

Бронетехника выезжает из него на поле.

У самолета суетятся техники, готовя его в обратный рейс.

Еще один транспортник вот-вот коснется бетона колесами шасси.

А третий уверенно заходит на посадку… а четвертый еще парит над горным хребтом… а пятый и все остальные режут небо крыльями… а многие еще и не взлетели!..

– Советские дивизии уже на пути сюда. И уже сейчас нас охраняет отдельный батальон Советской Армии!

Аплодисменты не смолкали. К ним добавились крики радости.

Амин поднял бокал, приветствуя всех собравшихся, и отпил из него…

Праздничный обед был в самом разгаре, когда совершенно неожиданно один из гостей встал из-за стола и как-то очень неуверенно, как будто ничего не видя, побрел невесть куда, спотыкаясь о кресла, пока не уткнулся в стену и не сполз по ней на пол.

К нему кинулись лакеи.

Амин настороженно проследил за тем, как его унесли, и перевел взгляд, обратив внимание, что еще один, тяжело дыша и бледнея, вытирает испарину.

Внезапно ему показалось, что комната наполнилась дымом – предметы потеряли четкость очертаний и стали расплываться. Он поднес руку ко лбу и встряхнул головой, пытаясь утишить неприятный звон в ушах.

Третий гость слепо потянулся к чему-то на столе, валя кувшины и вазы.

Поднялась сумятица. Заполошные крики растерянных людей гулко гуляли под сводами зала.

Амин – его лицо позеленело – оперся локтем о подлокотник кресла и опустил голову на ладонь. Локоть соскользнул с подлокотника. Он едва не повалился на пол. С усилием поднял голову. Хотел что-то сказать, но челюсти свела судорога, а глаза закатились.

К нему подбежал Джандад, взял было за руку, но тут же повернулся и закричал стоявшему у двери испуганному офицеру:

– В Советское посольство! Доставить врачей! Советских врачей! Всех поваров арестовать!