Текст книги "Победитель"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

Авангард

Во вторник Плетневу позвонил Астафьев, сообщил, что Ромашов просит с ним связаться. Да поскорее, если он хочет обратно.

Хотел ли он? Спрашивают! Если бы знали, чем ему приходится заниматься!..

“Зенит” мобилизовали на важные и срочные дела. Суть очередного этапа подготовки к Олимпиаде состояла в зачистке столицы от разного рода асоциальных элементов – лиц, ведущих антиобщественный образ жизни, без определенного места жительства, тунеядцев, криминальных элементов – именно в борьбе с ними бойцы “Зенита” призваны были, как люди максимально подготовленные, оказать помощь милиции.

В действительности им приходилось иметь дело преимущественно с проститутками и бомжами. Плетнев все вспоминал слова Сереги Астафьева. Решили как-то раз выпить по кружке пива. Должно быть, тухлая атмосфера пивнушки навела на разговор – что, дескать, в Москве полно всякого жулья.

– Ничего, к Олимпиаде их всех выселят.

– Да ну?

– Всех, – повторил Астафьев. – Воров, цеховиков, наперсточников… чтоб не маячили.

– Как выселят?

– Да очень просто. У них же организация почище военной, – пояснил Сергей, отхлебнув из кружки. – Авторитеты прикажут – и вся братва смоется.

– А они прикажут? – усомнился тогда Плетнев.

Серега хмыкнул.

– Жить захочешь, еще не то сделаешь.

– Ты-то откуда знаешь?

– Слышал, – туманно ответил генеральский сын.

Так оно, наверное, в действительности и было…

Служба оказалась ужасно скучная, вонючая и какая-то сомнительная. Ну, алкоголик, например. На пенсии. Собирает бутылки, да. Потому что нуждается в деньгах на выпивку. Ну и что? Плетнев вспоминал, что через двор от них жил дядя Семен – никогда не просыхал. Тоже бутылками не брезговал. Зато они с пацанами тайком ходили к нему слушать песни. Замечательно он пел, этот дядька Семен. Ставриду научил ловить одним хитрым способом… потом утонул. Правда, точно никто не знал – исчез и все. Вот и думали – утонул. А там кто его знает…

Короче говоря, весь “Зенит” ходил как в воду опущенный. Голубков пострадал даже физически – на какой-то хазе его укусила пьяная девка. Он и прежде ныл не переставая, а теперь и вовсе не умолкал. Что, дескать, скоро всех их вообще поставят метлами махать. И что он, по идее, боевой офицер, а его, как последнего ментяру, гоняют по затхлым повалам. И что им должны давать противогазы. И что у них в деревне к поросятам лучше относятся. А в качестве бесспорного доказательства совал под нос свою забинтованную руку. Плетнев его уже просто слышать не мог!.. Потом четверых прикомандировали к Пятому управлению. Бобиками, разумеется. Там, конечно, было почище. Но ненамного веселее. Битую неделю они делали за них, мозговитых, самую черную работу – отрабатывали наружку, пасли объект. Это был, как понял Плетнев, какой-то писатель-антисоветчик. Дня четыре пришлось косить под сантехника – с раннего утра наряжался в спецовку и торчал во дворе одного из арбатских домов. В общем, цирк с конями, а не жизнь. В конце концов коллеги провели свою дурацкую операцию, и их, грешных, отпустили на покаяние…

Поэтому голос Астафьева, произносивший волшебные слова про возвращение в родную группу, просто ангельским Плетневу показался, просто ангельским! Честное слово!

Уже через день его снова включили в состав группы “А”. Теперь дни пролетали, как деревья, когда смотришь из вагонного окна: специальная физическая подготовка, стрельба, кроссы, штурмы зданий и транспортных средств, отработка техники десантирования из бронетранспортеров – БТР – и боевых машин пехоты – БМП. Все это катилось одно за другим, изматывало, и к вечеру все чувствовали себя так, будто побывали под гусеницами танка.

Еще через неделю Ромашов объявил, что, возможно, группа скоро выедет в спецкомандировку в город Кабул – столицу Демократической республики Афганистан. Плетнева будто кипятком окатили – в Кабул! он ведь Веру увидит!.. Должно быть, чувства отразились на физиономии, потому что по окончании дня, когда они сидели в раздевалке, устало переодеваясь в гражданское, Зубов, натянув майку, насмешливо спросил:

– Ну, Плетнев, признавайся – это ты нарочно все организовал?

– Что? – не понял он.

– Да вот это! Не успел вернуться – опять в загранку! Понравилось?

– Просто Плетнев в рубашке родился, – сказал Астафьев, подмигивая. – Как говорят англичане, с серебряной ложкой во рту.

Плетнев хмыкнул.

– Ничего, скоро сами увидите эту загранку. Мало не покажется. Еще взвоете…

– Зато есть шанс! – возразил Сергей. – В Москве-то орден не получишь!..

Честно говоря, об орденах Плетнев никогда прежде не задумывался.

– При чем тут орден? – строго спросил Большаков, заместитель майора Ромашова. Он сунул было ногу в ботинок, да так и замер, недообувшись.

– Как при чем? – не унимался Сергей. – Орден – не шутка! Отличился – получи.

– Геройствовать хочешь? – хмуровато, с подозрением спросил Большаков, глядя на Астафьева сощуренным взглядом.

– Почему геройствовать? – ответил Серега, несколько тушуясь. – Геройствовать – это одно, а героизм – другое.

– Ну да. Геройствовать – это когда башка не варит, а выпендриться охота, – высказал громила Аникин свое мнение как самоочевидную истину. – А героизм – это когда кто-то вовремя о пушке не позаботился, а тебе теперь приказывают грудью на амбразуру…

– А если приказывают, то что же делать? Какой ты можешь быть герой, если не выполнил приказ? Если в стороне стоял, когда другие его выполняли? – спросил в свою очередь Астафьев.

– Не просто приказ, – строго уточнил Большаков. – А приказ, который только героическими усилиями можно выполнить! Или даже ценою жизни!..

– Приказы и преступные бывают, – сказал Плетнев. Или, вернее, брякнул.

Все молчали.

– Как это? – спросил Большаков, замерев с ботинком в руке и теперь уже на Плетнева уставившись с прищуром и серьезным подозрением во взгляде.

– Да очень просто. Фашистские солдаты тоже приказы выполняли. Тоже героями становились.

Зубов фыркнул.

– Смотря для кого! Для своих – герои, для нас – фашисты!

– А бомбу на Хиросиму сбросить?! – неожиданно горячо поддержал Астафьев. – Пилот честно приказ выполнил! Что же он – герой?! А тогда командир эскадрильи – преступник? Или кто преступник? Или никто не преступник?

– Да при чем тут Хиросима?! – отмахнулся Зубов. – Это же американцы!

Полностью одетый Большаков встряхнулся напоследок перед зеркалом, тронул влажные волосы расческой и подвел черту разговору:

– Так, ну все! Хватит языками молоть. Пошли!

И они пошли – с топотом, с гоготом, с гомоном и смехом, оставив за собой пустую сумрачную раздевалку, в проеме двери которой в солнечном луче вились пылинки, и мгновенно забыв все то, о чем только что с таким жаром толковали…

Плетнев собирался проехаться до ГУМа, и Астафьев взялся составить ему компанию.

– Хочу кое-что купить, – туманно пояснил Плетнев.

– Понятно, что не продать, – хмыкнул Сергей. – А что именно?

– Не знаю, – признался Плетнев. – Честно, не знаю. Не придумал еще.

– Значит, не себе? – уточнил Астафьев.

– Не себе.

– Подарок?

– Подарок.

– Мужчине?

– Не совсем…

– Ну понятно… Это не Лиза, правильно? Потому что Лиза в Сочи, а ты оттуда совсем недавно. Она кто тебе?

Плетнев замялся.

– Значит, никто, – отрезал он. – Тогда часы.

– Почему часы? – удивился Плетнев.

– Потому что часовая промышленность у нас работает как бешеная, – разъяснил Астафьев. – И часов у нас в стране столько, что все на свете время можно перемерять. А вот ювелирная – маленько того-с… За полгода записываться нужно. И потом, кольцо ведь дарить не станешь? Кольцо – это символ. Сам понимать должен. Нет, конечно, если у вас уже так далеко заехало, то…

– Не заехало.

– Ну и все тогда. Покупать какие-нибудь тряпки не очень близкой девушке тоже глупо, – рассудил он. – Верно?

– Пожалуй…

– То есть, как я сразу и сказал, остаются часы.

– Да-а-а, – протянул Плетнев. Хотел добавить, что Астафьев – великий мастер дедуктивного метода, но засомневался, точно ли дедуктивного, и не смог сразу вспомнить, чем индуктивный отличается от дедуктивного – в общем, только рукой махнул, чтобы не сесть в лужу.

Они вошли в огромные двери главного в стране магазина и тут же оказались почти в самом центре какой-то оглушительно горланящей свалки, в которой участвовали исключительно женщины.

– За югославскими сапогами дамочки бьются, – пробормотал Астафьев, настороженно вытягивая шею. – Давай-ка лучше обойдем.

Перешли на соседнюю линию. Из-за спины неслось:

– Да что ж вы так толкаетесь, гос-с-с-с-поди!

– Я тут с восьми утра!!

– Совести у вас нет!!!

– У меня совести нет?! У тебя зато совести! Куда ни плюнь, все в совесть попадаешь!

По мере удаления крики становились менее разборчивыми и в конце концов слились в неразличимый гвалт.

Плетнев готовился к худшему, однако у прилавков часового отдела было совершенно пусто. Только какой-то насупленный человек в шляпе пристально глядел сквозь витринное стекло. Часов при этом, действительно, наблюдалось совершенно несметное количество.

– Ну и какие?

Заминка привлекла внимание молоденькой продавщицы.

– Мужские хотите, женские?

– Женские, – сообщил Сергей, окончательно взявший на себя заботу о совершении покупки.

Она выдвинула витринный ящик и положила на ладонь изящные часики на стальном браслете.

– Вот, например. Мне бы такой подарок очень понравился.

Астафьев задумчиво скривил физиономию.

– Да? Как тебе? Судя по всему, настоящее довоенное качество. На чистом коровьем масле.

– Не знаю, – сказал Плетнев. – Ну, часики… Сколько они?

– Да вообще ерунда. Двадцать три рубля, что ли…

– Да, двадцать три, – подтвердила продавщица. – Или вот такие. “Полет”.

Должно быть, она уловила пренебрежение, прозвучавшее в голосе Сергея по отношению к мизерной, на его взгляд, сумме в двадцать три рубля. Поэтому следующие часы оказались золотыми. И браслет – тоже золотым. Они сияли. От них трудно было отвести взгляд.

– На четырнадцати камнях. Водонепроницаемые!

Плетнев осторожно взял.

– Золото пятьсот восемьдесят третьей пробы! – с гордостью сказала продавщица.

Ему ничего не оставалось, кроме как понимающе поднять брови.

– А что, симпатичные, – одобрил Астафьев, перевернул картонную бирку и присвистнул: – Ого! Это для серьезных людей, Саня! Четыреста целковых!

Плетнев содрогнулся. К счастью, подобных трат он не предполагал, поэтому и денег столько с собой не…

– У меня полторы сотни в загашнике, – утешил Астафьев, будто прочитав мысли. – С получки отдашь.

– Если будете брать, у нас и браслет можно отрегулировать, – безжалостно добивала продавщица. – У нее какая рука?

– Рука? – переспросил Плетнев. – Ну, вот такая, наверное…

И показал, сложив кольцом указательный и большой пальцы.

* * *

Автобус с гулом мчался по шоссе, печка исправно гнала по салону теплый воздух. Если чуть отодвинуть шторку, можно разглядеть заснеженную обочину, сугробы, черный лес. Да еще отражение собственной физиономии в холодном стекле.

В салоне горели “ночники”. Девять человек, одинаково одетые в спецназовскую “песчанку”, высокие ботинки, синие меховые куртки и спецназовские кепки с козырьками, дремали, свесив головы и покачивая ими в такт подрагиваниям мчащегося автобуса.

Им предстояло в условиях совершенной секретности, обеспечивая охрану и оборону, сопровождать из Москвы в Баграм каких-то афганских товарищей.

Автобус замедлил ход… остановился… Голоса… Хлопнула водительская дверь, снова покатили… опять встали. Тут уже был слышен тяжелый гул авиационных двигателей.

Плетнев приподнял шторку и увидел серебристую тушу самолета ТУ-154.

Позевывая, бойцы снимали с полок парашютные сумки с вещами и выбирались наружу.

Зубов покрикивал нарочито противным бабьим голосом:

– Автоматики не забываем! Не забываем автоматики!..

По команде Большакова четверо быстро поднялись по трапу наверх.

Вдали показался свет фар. Большаков озабоченно присматривался к приближавшемуся кортежу.

Три черные “Волги” подкатили к трапу и остановились.

Из машин начали выбираться люди. Первым – невысокий человек с темным лицом. За ним еще трое. Сначала Плетневу казалось, что никого из них он прежде не видел. Но потом в одном узнал Сарвари… а следом и Гулябзоя, и Ватанджара, с которыми провел в самолете долгое время, когда эвакуировали их из Кабула. Все в советской солдатской форме без знаков различия – шинель, шапка, кирзовые сапоги, – и обликом напоминали каких-то героических ополченцев, чудом выбравшихся из окружения.

Сарвари, Гулябзой, Ватанджар выстроились неровной шеренгой, а незнакомец встал перед ними и начал что-то быстро говорить командирским тоном, то и дело подчеркивая слова резкими жестами. Гул самолета глушил речь, да Плетнев все равно бы ничего не понял – они, разумеется, говорили на дари.

Кажется, Сарвари тоже узнал его. Но быстро опустил голову и отвернулся.

– Эти трое – афганские министры, – втихомолку сказал Плетнев Большакову. – А четвертого не знаю…

– Старшой, – сказал Большаков, присматриваясь. – Понятное дело.

Афганцы поднялись по трапу. Держа наготове оружие, бойцы последовали за ними. Двери закрылись. Поднимая снежный вихрь и мигая сигнальными огнями, самолет начал выруливать на взлетную полосу…

В теплом салоне лайнера, перемещавшегося в пространстве со скоростью девятьсот километров в час на высоте девять тысяч метров при температуре за бортом минус сорок два градуса по Цельсию, неоткуда ожидать нападения, да и нарушение секретности, скорее всего, не грозило. Поэтому бойцы расслабились и, как водится, немедленно захрапели.

Астафьев тоже дрых как младенец. Плетнев сидел через кресло. Ему не спалось. Баграм. Но, может, удастся попасть в Кабул? Вот здорово бы!.. Невольно улыбаясь, он представлял, как взбежит по ступеням, пройдет знакомым коридором, откроет дверь… Как снег на голову – здрасти вам!.. Вера всплеснет руками… Обрадуется? Да, обрадуется!.. Скорее бы. Эх, жизнь солдатская!..

Афганцы расположились ближе к пилотской кабине. Опустили спинки нескольких кресел и организовали что-то вроде общего помещения. Центром группы был Бабрак Кармаль – Большаков шепнул Плетневу, что именно так зовут незнакомого темнолицего товарища.

Бабрак что-то громко втолковывал своим соратникам – воздев палец, потрясая им и глядя горящими глазами то на одного, то на другого.

Соратники кивали.

Плетнева уже начинала удивлять их неутомимость. Четвертый час пошел – а они все митингуют!..

Астафьев потянулся.

– Гудим?

– Гудим.

Кивнул на афганцев:

– Толкуют?

– Еще как! Искры летят…

Астафьев посмотрел на часы.

– Скоро прилетим, наверное…

– Снижаемся. Чувствуешь, уши закладывает?

– На гражданке на этот случай сосательные конфетки дают, – вздохнул Сергей.

– Тут не на гражданке, – заметил Плетнев. – Можешь пулю пососать…

Сергей неодобрительно хмыкнул и снова закрыл глаза.

* * *

– Кармаль не имел права покидать Прагу, – говорил новый глава государства и вождь партии. – Но дело не в этом. Если бы из Праги он поехал в Женеву или Лондон… Но он направился в Москву! Зачем? Я уверен: договориться, чтобы его переправили в Кабул!.. И они его переправят! Им какая разница, они ничего не понимают в том, что происходит! Они не помнят, что уже через два месяца после революции он тайно организовал и провел съезд фракции “Парчам”! С чего и начался раскол в партии!.. Они отправят его сюда – а здесь он по старой привычке начнет мутить воду!..

Джандад, стоявший перед ним навытяжку, в очередной раз кивнул.

– Он дурак, каких свет не видывал, – продолжал Амин. – Думает, его здесь встретят с распростертыми объятиями! Да все уже давно забыли, кто такой Бабрак Кармаль!.. Но, возможно, у него все-таки осталась крупица разума. И тогда, боюсь, он объявит себя последователем и учеником Тараки. Продолжателем его идей!.. А это уже опасно. Короче говоря, в Кабул Кармаля допускать нельзя.

Амин поднялся и стал расхаживать по кабинету.

– Кстати, смотри, как любопытно получается, – рассуждал Амин. – Четыре дня назад он смылся из Праги. И при этом, по твоим словам, две недели не было спецрейсов на Баграм… А теперь идет спецрейс. Странное совпадение, а? Тебе не кажется, что именно этим спецрейсом он и летит? А?

Джандад закусил губу и сощурился.

Покинув кабинет шефа, начальник службы охраны прошел к себе, сел за стол и резкими движениями указательного пальца набрал телефонный номер.

Послышались длинные гудки.

Джандад ждал, постукивая пальцами по столешнице.

Когда ему наконец ответили, Джандад изложил приказ и терпеливо выслушал сбивчивый ответ.

– Ты правильно говоришь, дорогой Нуриддин, – сказал он затем. – Так и есть – у нас свобода. Делай, что хочешь. Хочешь – оставайся начальником аэропорта “Баграм”. А не хочешь – садись в тюрьму. Потому что, если борт четыре нуля шесть благополучно сядет, тебе не миновать самой вонючей ямы того заведения, что известно тебе под именем Пули-Чархи. Решай сам… Удачи тебе, дорогой. Всех благ. Спокойной ночи…

Положил трубку и, глядя в одну точку, медленно, с напряжением потер ладони.

* * *

Приборы сумеречно освещали лица пилотов, одинаково одетых в летные комбинезоны стального цвета без погон.

– Ай эм намбер зироу зироу зироу зироу сыкс, – говорил бортпереводчик. – Ду ю андестенд ми? Зироу зироу зироу зироу сыкс. Окэй, окэй, ай си… Айм гоинг ту ду ит райт нау, сэнк ю.

Он повернулся к командиру и отрапортовал:

– Все в порядке, полоса свободна.

Сквозь низкую облачность уже просвечивали аэродромные огни. Две строчки уходящих вдаль оранжевых светляков постепенно приближались.

– Полоса здесь, конечно, дерьмо, – риторически заметил командир корабля, ни к кому конкретно не обращаясь.

…Чуть поодаль от ВПП стояли четыре “УАЗика”, освещенные посадочными огнями.

Два советских военных советника, выбравшиеся из первой машины, задрав головы, смотрели на приближавшийся самолет.

– Садится, – констатировал один из них.

Сразу после его слов огни на поле разом погасли, и все погрузилось во тьму.

– Ёо-о-о-о! – сказал он и почему-то схватился за фуражку, как будто нахлынувшая тьма могла сорвать ее с головы…

…И точно так же сказал командир корабля, невольно подаваясь вперед:

– Ёо-о-о-о!

– Что за черт?! – крикнул второй пилот. – Не сядем!

– Отставить панику! – рявкнул командир, а потом сказал сквозь зубы: – Продолжаем посадку! Иначе в гору впишемся! Высоты уже все равно не набрать!..

…Ревущая громада самолета пронеслась над темной посадочной полосой, и второй советник, стоявший около УАЗика, тоже придержал рукой фуражку и заорал, перекрикивая гул:

– Садится!

…Руки пилота окаменели на штурвале.

В лобовом стекле отражались внутренности кабины – пять фигур, застывших как при игре в шарады.

Шасси самолета жестко коснулись бетона. Лайнер бросило влево. Во вспышках сигнальных огней было видно, как дым смешался с клубами пыли.

В салоне стоял треск и грохот.

Бойцов швыряло по салону, летала кладь, афганские министры с дикими воплями кувыркались в проходе.

Бабрак Кармаль, вмертвую схватившись за сиденье, кое-как удерживался на месте.

Плетнев подскочил, чтобы помочь.

Двигатели бешено взревели.

Тряска утихла.

Плетнев смотрел в круглые, как у лемура, испуганные глаза Бабрака.

– Ёлки-палки! – оторопело выговорил он по-русски. Но, правда, с сильным акцентом.

Когда самолет остановился, дверь пилотской кабины открылась. Командир корабля вышел, оглядел пассажиров, собиравших разлетевшиеся в разные стороны вещички, и сказал, усмехаясь:

– Ну, братцы, с вас по стакану!

План взятия Парижа

Долину Баграма щедро припорошил свежий снег. Красное солнце поднималось, склоны сияли и светились, а вершины гор розовато сверкали, будто посыпанные алмазной крошкой.

Холод стоял совершенно лютый – градусов двадцать, наверное.

АВИАБАЗА “БАГРАМ”, НАЧАЛО ДЕКАБРЯ 1979 г.

Плетнев и Зубов несли от солдатских палаток батальона по здоровущей охапке дров. Понимая, впрочем, что никаких дров все равно не хватит. Потому что отапливать капонир – все равно что Среднерусскую возвышенность или отроги Гиндукуша. Два земляных вала, покрытые сверху щелястым настилом. Боковины завешены брезентом. Ветер мгновенно выдувает тепло. В щели сыплет снег… Нет, никто не спорит, может быть истребителю-перехватчику здесь на самом деле уютно…

Аникин пропустил их в капонир, и они с треском и шумом побросали дрова возле буржуйки.

– А ну-ка тише там! – недовольно прикрикнул один из тех двоих, что расставляли на столе аппаратуру. Этот выглядел русским. Второй смахивал на афганца. Подопечные сбились в кучку в дальнему углу. Бабрак Кармаль стоял перед ними и, как обычно, что-то втолковывал.

Зубов поднял руки успокоительным жестом – извините, мол, нечаянно. Выпятились на волю.

– Пойти чайку вздуть… – пробормотал Зубов, озираясь. – Пошли?

– Нет, – Плетнев помотал головой. – Прогуляюсь. Засиделся…

– Ну давай, – напутствовал тот. – Смотри только в Индию не загуляй!

Плетнев побрел куда глядели глаза.

Из-под свежего снега тут и там торчали жесткие мочалки бурой травы. Долину, в которой лежал аэродром, обрамляли холмы… за холмами горы… пики… Кто знает, может, и правда – если идти вот так и идти, то придешь в Индию?

Но все же глаза глядели более в сторону жилья, нежели Индии, а жильем здесь являлись палатки – целый город больших армейских десятиместных палаток.

Они построились компактным станом.

В лагере происходила та вялотекущая устроительная суета, которая в армии никогда не прекращается. Два солдата в афганской форме тащили доску. Еще один лопатой выравнивал земляной порог палатки. Возле соседней, почему-то перекошенной, как после инсульта, три рядовых слушали сержанта. Сержант проорал:

– Вы, чурки, чо тут поставили, как бык поссал?

И пинком выбил деревянный кол. Палатка пошатнулась и стала мягко валиться.

– Перетянуть по линейке!

Нормальная сержантская речь. Правда, сам сержант тоже был не то узбеком, не то таджиком, поэтому из его уст подобное обращение к соплеменникам и единоверцам звучало несколько странно.

Невдалеке из палатки выбрался еще один военнослужащий. Этот, в отличие от прочих, не в афганской, а в советской солдатской форме с погонами ефрейтора.

За ним, сутулясь и ежась, появилась унылая фигура в накинутой на плечи старой солдатской шинели и потертой шапке на голове, обросшая щетиной и в целом более всего похожая на белорусского партизана времен ВОВ. Фигура сбросила с себя шинель и гимнастерку. Оказавшись по пояс голой, подошла к железной бочке, кулаком разбила корку льда и принялась брезгливо, двумя пальцами, выуживать и выбрасывать скользкие осколки, явно имея безумное намерение начать умываться.

– Голубков! – окликнул Плетнев. – Тебе снежку подсыпать?

– Бляха-муха! – удивленно и обрадованно отозвался Голубков. – Плетнев!

Они обнялись и стали колотить друг друга по плечам.

Ефрейтор с интересом наблюдал за ними и приветливо кивал, как бы одобряя их действия.

– Что, заскучал? – крикнул Голубков, давая Плетневу тычка кулаком в живот. – Заскуча-а-а-ал!

– Ты-то как здесь?! – спросил Плетнев.

– Познакомьтесь, – предложил Голубков вместо ответа. – Мой дружбан – Саша Плетнев. А это Рустам Шукуров, комроты из мусульманского войска…

Они пожали друг другу руки.

– Нас еще в середине ноября перебросили, когда эти прилетели, – Голубков кивнул в сторону палаток. – Сидим вот теперь, ждем у моря погоды… Тоска – ужас. Холодрыга. Жрать нечего, бляха-муха! – Он отчаянно махнул рукой и сплюнул на снег. – Сигареты есть? А, ты не куришь… В общем, мы теперь – по обслуживанию аэродрома. Технари, так сказать. Спасибо, “мусульмане” выручают.

– Не понял, – сказал Плетнев. – Что ты все про мусульман толкуешь?

Шукуров прыснул. Плетнев уже заметил, что он вообще был смешлив и улыбчив. Но это являлось, скорее, показателем просто доброжелательности, а не веселья.

– Я же тебе и толкую! В батальоне одни мусульмане – таджики, узбеки, туркмены. Спецназ ГРУ. Короче – “мусульманский” батальон. Солдат в афганскую форму переодели…

– Ах, вот в чем дело, – протянул Плетнев. – То-то я удивляюсь…

– Ну да, – кивнул Голубков и неожиданно запел, припрыгивая на морозце: – И чтоб никто-о-о не догадался, и чтоб никто-о-о не догадался!.. Спасибо, у них хоть кухня есть. Маленько подкармливают… А тебя каким ветром?

– Меня? Да я тут это… В командировке.

Полог соседней палатки резко откинулся, и из нее вышел Симонов – тоже в солдатской форме с красными лычками младшего сержанта.

– Здравствуйте, Яков Федорович! – радостно сказал Плетнев. – И вы здесь?

Симонов ничуть не удивился – будто вчера расстались.

– Плетнев! Ну привет, привет, – озабоченно сказал он. – У вас там, кроме тебя, снайперы есть еще?

– А сколько надо?

– Всех возьму, елки-палки, – ворчливо ответил Симонов.

Двинулся было по своим делам, потом обернулся.

– Слушай, Плетнев, а карты Кабула у тебя случайно нет? Ты ж у нас старожил…

– Карты нет, – ответил Плетнев. – Есть туристическая схема. Мы по ней в прошлый раз рекогносцировки отрабатывали.

– Где?

– Вот…

Достал из кармана и протянул.

Симонов тут же раскрыл ее и принялся рассматривать.

– Негусто, негусто, – бормотал он при этом. – Ну хоть что-то, елки-палки, хоть что-то… Ладно, потом отдам.

И ушел. Плетнев с Голубковым переглянулись.

– Что ж это, бляха-муха? Нормальной карты у них, что ли, нет? – риторически спросил Голубков. – Вот тебе раз! Приехали Амина воевать… Как к теще на блины.

Через час офицеров “мусульманского” батальона, “Зенита” и группы “А”, свободных от несения службы, собрали на совещание в УСБ – большущей санитарной палатке. Изнутри она была обшита белым чехлом-утеплителем, топились буржуйки, и вообще даже казалось, что от деревянного настила не очень сильно несет холодом.

Совещание вел генерал-лейтенант ВДВ Гусев. Он сидел в середине “президиума” в полевой генеральской форме. Справа от него – Симонов в солдатской, с сержантскими лычками. Слева – Иван Иванович в свитере, болоньевой куртке и спортивной шапочке с помпоном.

Офицеры кое-как расселись на скамьях и табуретках.

Первым слово взял Иван Иванович.

– Товарищи! – веско сказал он, многозначительно на них поглядывая. – Кровавый режим Амина принес афганскому народу неисчислимые беды и страдания…

Астафьев наклонился к Плетневу и прошептал:

– Это что за клоун?

– Это не клоун, – ответил Плетнев таким же шепотом. – Это шакал. Пополам с гиеной.

– Лучшие сыны Афганистана физически уничтожены или томятся в тюрьмах! – продолжал Иван Иванович, и помпон весело подпрыгивал на его голове. – Подло убит личный друг Леонида Ильича Брежнева – Генеральный секретарь ЦК НДПА Нур Мухаммед Тараки. Зверства Амина причинили огромный ущерб авторитету СССР и его миролюбивой политике. Не секрет, что Амин связан с ЦРУ и объективно действует в интересах мирового империализма и китайского гегемонизма!..

– Не знаю я этого Амина, но он, похоже, не жилец, – снова шепнул Астафьев.

– Посмотрим… Его уже полгода достать не могут.

– Наш долг – оказать помощь по скорейшему освобождению афганского народа от кровавого диктатора! – заявил между тем Иван Иванович и с достоинством огляделся, показывая тем самым, что речь завершена.

Генерал Гусев откашлялся.

– Товарищи офицеры! Да, вот именно такая на сегодняшний день сложилась обстановка. В этой связи командиру группы “Зенит” майору Симонову… – Симонов встал. – …уже поставлена задача. Товарищ Симонов, доложите план операции.

Симонов зачем-то вытер губы тыльной стороной ладони (Плетнев прежде за ним такого жеста не замечал) и начал докладывать – вопреки обыкновению, как-то тихо и скованно, будто чего-то стыдясь.

– Бойцам группы “Зенит”, части группы “А” и “мусульманского” батальона, используя бронетехнику…

Недовольная физиономия Гусева начала наливаться кровью.

– …совершить марш до Кабула. В городе колонна разделяется на несколько отрядов…

Неожиданно Гусев взорвался почище салютной петарды:

– Товарищ майор! Что за детский лепет? Вы можете говорить военным языком?!

И начал рубить короткими фразами, деля каждое предложение на несколько частей, отчего его речь приобрела отчетливый оттенок бессвязности. Так мог говорить человек, который старательно выучил слова, но языка как такового еще не знает:

– Сводному отряду в составе подгруппы!.. “Зенит” в количестве двадцати!.. пяти человек и двух!.. офицеров группы “А” при!.. поддержке роты “национального”!.. батальона спецназа ГРУ на ее!.. исправной и специально!.. подготовленной бронетехнике совершить!.. марш по маршруту авиабаза!.. “Баграм” город Кабул и к исходу!.. “Ч” плюс два часа пройти!.. контрольный пункт на южной!.. окраине населенного пункта!.. Вот как надо докладывать! Продолжайте!

Офицеры переглянулись и стали шептаться. Должно быть, не одному Плетневу показалось, что так докладывать не надо.

– Колонна разделяется на несколько отрядов по числу объектов, – скованно сказал Симонов, показывая карандашом на Плетневской схеме, закрепленной на планшете. – Это генеральный штаб, Царандой, телеграф, узел связи и, главное, объект “Дуб” – резиденция Амина во дворце Арк…

Гусев снова сморщился и покачал головой – мол, ну каким языком, каким!..

– На всех объектах созданы группы афганских патриотов. Появление наших подразделений послужит сигналом к тому, чтобы они начали действовать и взяли указанные объекты под свой контроль…

Тут Иван Иванович, тоже недовольно морщась, перебил:

– Не надо так: взяли под свой контроль… Это замутняет суть дела. Афганские патриоты просто сдадутся сами и заставят сдаться малочисленные группы сторонников Амина! Как только наши БТРы появятся на окраине города, к ним присоединятся огромные людские массы, и узурпатору конец! Вот как настраиваться надо, товарищи офицеры! – Он помолчал и после паузы сказал брезгливо, будто самому стало стыдно: – Давайте подробно про Арк, Симонов.

– Что касается самой сложной задачи, то есть взятия объекта “Дуб”, – продолжил майор, – то здесь работаем по следующей схеме. Бойцы группы “Зенит” и взвод “мусульманского” батальона на пяти БТРах на большой скорости таранят стальные ворота и подавляют гранатометами сопротивление двух вкопанных во дворе танков и трех БМП. На броне будет сидеть переводчик, который в мегафон… – Он замялся, посмотрел на Ивана Ивановича, потом на Гусева. Те сидели с каменными рожами. – Э-э-э… мегафоны мы привезем позже… объявит гвардейцам, что режим Амина пал. И все они выйдут с поднятыми руками…

Симонов выдохнул с такой силой, будто ему не хватало воздуха. Он переводил взгляд с одного на другого бойца. Физиономии у всех озадаченные, обескураженные. Стояла мертвая, до звона, тишина.

У самого Якова Федоровича стало такое потерянное лицо, что Плетнев не выдержал – с шумом вскочил и возмущенно выкрикнул:

– Да как же БТРы ворота снесут?! Я знаю эту улицу! Там не разгонишься! А ворота мощные!

– Представляться надо! – жестко прервал его Гусев. – И разрешения спрашивать! Или воспитание не позволяет?!