Текст книги "Победитель"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)

Госпиталь

Здание дворца страшно изменилось. Зияли искрошенные дыры, совсем недавно празднично поблескивавшие гладким стеклом. Щербатые стены утратили белизну и гладкость. Огонь лизал проемы нескольких окон третьего этажа в левом крыле. Отовсюду валил дым.

ДВОРЕЦ ТАДЖ-БЕК, 27 ДЕКАБРЯ 1979 г., 20 часов 23 минуты

Невдалеке от парадного входа стояли два БТРа и два грузовика.

Снизу у правой части дворца приткнулся, накренясь, сгоревший БТР.

Ко входу подъехала БМП, из нее высадились какие-то люди в штатском и скрылись во дворце.

На площадке у входа теснился небольшой гурт пленных афганцев под охраной солдат “мусульманского” батальона.

Плетнев прошел мимо и остановился. Повернулся спиной к дворцу и к пленным. Не хотелось ничего этого видеть. Он бы и к самому себе спиной повернулся, если бы это было возможно.

От дворца вниз расстилалась темная долина. На противоположном борту горели какие-то огни – должно быть, возле наших казарм… Выше едва угадывались во мраке очертания гор. Справа было чуть светлее. Должно быть, скоро выйдет луна.

Он медленно задрал голову.

Черное небо над Тадж-Беком светилось мерцающим заревом. Звезд не было…

Между тем из здания выводили новых пленных. Рослые гвардейцы в хорошо пригнанной форме с белыми портупеями шагали, угрюмо сутулясь. Их конвоировали солдаты “мусульманского” батальона в помятом, плохо сидящем афганском обмундировании. Последним вышел Шукуров с автоматом на плече.

Два афганских офицера, шедшие перед ним, тихо переговаривались.

– У меня в кармане пистолет, будь он проклят! – сказал один. – Что делать?

– Тебя не обыскивали?

– Обыскивали, но второпях.

– Отдай старшему, – посоветовал второй. – Он сзади идет.

Владелец пистолета оглянулся.

– Может, лучше потом?

– Потом будет хуже. Скажут – хотел утаить.

Офицер сунул руку за пазуху, вынул пистолет и повернулся.

Шукуров отреагировал мгновенно – с силой упер ствол автомата ему в поясницу и выпустил очередь.

Офицер повалился. Другие пленные шарахнулись, тесня солдат.

Началась сутолока. Солдаты замахивались прикладами, кто-то упал, закрывая голову руками. Неразборчивый ор многих злобных голосов был похож на лай собачьей стаи. Вдруг снова рявкнул чей-то автомат, и пленные снова шарахнулись.

– Не стрелять! – орал Шукуров, расталкивая солдат. – Не стрелять! Под трибунал пойдете!

Аникин, Плетнев и еще два парня из “Зенита” помогали ему, раздавая затрещины.

Пленные уже торопливо набивались в кузов грузовика.

– Давай! Лезь!! – орал какой-то щуплый “мусульманин”, тыча стволом в спину здоровенному гвардейцу.

Гвардеец старался, но кузов был полон под завязку, и его усилия пропадали даром.

– Ну, что еще? – недовольно спросил Шукуров, подходя. – Места нет?

Он дал короткую очередь в воздух. Пленные в ужасе полезли друг на друга. Оставшиеся торопливо забрались в освободившуюся часть кузова.

– Места нет, места нет, – ворчливо сказал Шукуров. – Найдется, если захочешь…

Плетнев только покачал головой – он еще помнил, как Шукуров гонял своих солдат булыжниками…

Ноги уже совсем не держали, и он присел на парапет. Но через минуту его окликнул Ромашов. Они на пару с Симоновым стояли невдалеке.

– Тут какое дело, Плетнев. Надо в морг на опознание. Со мной поедешь… А это еще что?

Плетнев перевел взгляд. Первухин и два солдата вели от дверей дворца еще одного пленного.

– Вот, – сказал Первухин, подходя. – Командира бригады охраны выловили. Под кроватью прятался. Куда его?

Мрачно и ненавидяще глядя, Джандад сказал что-то на дари.

– Чего он бухтит? – поинтересовался Симонов.

– Рустам! – крикнул Плетнев. – Пойди сюда, пожалуйста! Переводчик нужен!

Шукуров подошел.

– Начальник охраны вроде, – пояснил Симонов. – Спроси, точно ли.

Шукуров задал вопрос. Джандад, помедлив, заговорил, криво усмехаясь и переводя горящий взгляд с одного из них на другого.

Шукуров неожиданно взорвался, заорал, яростно замахнулся.

Джандад сжал зубы и гордо вскинул голову.

– Что он?

Шукуров отвел от него взгляд и нехотя ответил Ромашову:

– А, херню какую-то несет, товарищ майор!..

– Переведи!

– Ну, – начал Шукуров, явно конфузясь. – Говорит, что… в общем, шакалы вы, говорит. Подлецы и предатели. Правнуки, говорит, об этом помнить будут. Нет вам, говорит, прощения…

– Это он про кого? – спросил Ромашов, угрюмо меря Джандада взглядом.

Шукуров развел руками.

– Про нас.

– Сам он шакал! Козел!

Ромашов отвернулся. Щурясь, стал смотреть на изуродованный купол Тадж-Бека.

– Так куда его, Михал Михалыч? – спросил Первухин, зло глядя на Джандада. – Может, того? За угол да шлепнуть?

Ромашов сверкнул на него взглядом из-под насупленных бровей.

– Я тебе шлепну!.. В посольство вези. Пусть там разбираются.

И двинулся к машине.

* * *

Коридор был выложен кафельной плиткой. Песчинки визжали под ногами. Звук шагов гулко отдавался от стен.

С ними был майор-кадровик – в чистой афганской форме, с черной папкой в руках.

У двери стоял вооруженный солдат “мусульманского” батальона. Увидев вошедших, отступил в сторону.

Они вошли внутрь.

Одна из люминесцентных ламп моргала и щелкала в ритме какой-то безумной морзянки.

Здесь тоже были кафельные полы. И кафельные стены.

За столом у низкого окна, сплошь замазанного известкой, сидел пожилой человек в белом не очень чистом халате, в такой же белой шапке и клеенчатом фартуке.

Когда они вошли, он встал.

В помещении стояли одиннадцать солдатских носилок. Убитые были накрыты простынями.

Кадровик остановился у первых носилок, деловито раскрыл папку, достал карандаш.

Служитель откинул простыню. Плетнев увидел мертвое лицо Князева. Через секунду отвел взгляд.

– Так, – тяжелым глухим голосом сказал Симонов. – Полковник Князев… Григорий Трофимович.

Служитель закрыл лицо Князева простыней и перешел к следующим носилкам.

Кадровик проборматывал то, что писал. И было слышно, как карандаш шуршит по бумаге.

– Князев… Трофимович… Дальше.

Служитель откинул простыню с бескровного лица.

Это был Раздоров.

– Эх, елки-палки! Ну что ж ты будешь делать, а!.. – пробормотал Симонов. – Раздоров. Капитан Раздоров. Владимир Варфоломеевич.

– Раздоров… Вар-фо-ло-ме-евич… – Кадровик покачал головой: мол, надо же, какие еще имена попадаются! – Так. Дальше.

Тело в грязном белом халате, обильно пропитанном почернелой кровью. Лицо Николая Петровича разгладилось.

– Врач, – констатировал Симонов. – Надо у посольских спросить.

Плетнев сглотнул комок.

– Не надо. Я знаю. Это полковник Кузнецов. Николай Петрович Кузнецов.

– Точно? – подозрительно взглянув, спросил кадровик.

Плетнев отвернулся.

На четвертых носилках лежал Зубов. Его лицо, прежде всегда смеющееся и розовое, было искажено гримасой боли и залито бледной синевой – как будто неумелым гримом.

– Зубов…

– Да, Зубов, – ровно сказал Ромашов. – Константин Алексеевич Зубов. Капитан.

Кадровик записал, по-прежнему приборматывая себе под нос.

Они перешли дальше.

Служитель откинул простыню.

Плетнев всего ожидал. Но только не этого!

– Серега!.. – нечаянно сказал он.

Сделал два гулких шага, опустился на колени.

Коснулся плеча.

Ромашов тяжело вздохнул.

– Лейтенант Астафьев. Сергей Васильевич…

Кадровик строчил карандашом по бумаге.

– Жалко парня, – сказал служитель, набрасывая простыню на Сережино лицо. – Рикошет. Плашмя в висок. Пуля-дура, как говорится…

Носилки Астафьева загораживали проход к следующим, и он, наклонившись, с кряхтением их подвинул.

Голова Астафьева под простыней чуть заметно качнулась.

– Осторожней же! – сказал Плетнев.

Служитель распрямился и посмотрел на него.

– Вы, товарищ военный, не знаю вашего чина-звания, – сказал он со вздохом. – Вы бы лучше о живых беспокоились. А о мертвых-то уж что… Мы к ним со всем уважением.

* * *

Они снова шли по коридору, где раненые сидели на кушетках и лежали на носилках. Две медсестры были заняты их раздеванием и осмотром. В углу высилась гора грязной окровавленной одежды.

На одной из каталок лежал Большаков. Медсестра расстегнула куртку и теперь разрезала рукав.

Ромашов протянул руку и тронул его.

– Олег!

– Не надо! – шепотом крикнула медсестра. – Он без сознания!

Она уже осторожно снимала куртку, когда с другой стороны коридора появился Иван Иванович.

Из внутреннего кармана куртки на каталку вывалилась толстая пачка афганских денег. Медсестра безразлично сдвинула ее в сторону, чтобы не мешала.

Дверь операционной открылась, и оттуда торопливо вышла Вера – в свежем хирургическом халате, кое-где уже запачканном кровью, и в белой шапочке.

– Это что такое?! – спросил Иван Иванович. Он прошагал к каталке, схватил деньги и начал трясти Большакова за плечо. – Товарищ боец! Товарищ боец!

Вера попыталась его оттолкнуть.

– Вы что? У него тяжелое ранение! Давай в операционную! – приказала она сестре.

– Руки убери!

– Что?! – Иван Иванович перевел взгляд белых от злобы глаз на Плетнева.

– Ты успокоишься, нет?! – негромко спросил Ромашов. – Ты не видишь, человек без сознания!

Плетнев сделал короткий шаг, прикидывая, куда его отправить, чтобы не нанести вреда раненым.

– Стой! – Ромашов быстро заступил ему дорогу. – Это наши деньги, товарищ полковник! Я вчера в посольстве получил! Суточные на всю группу. Что непонятного?!

– Выгораживаешь своих? – понимающе кивнул Иван Иванович. – Я еще во дворце видел, как они по карманам шарили! Вы за это ответите! И вообще, что вы здесь делаете?!

– По делам приехали, – ответил майор.

– По делам?!

Иван Иванович секунду смотрел на Ромашова в упор, потом молча потряс кулаком, резко повернулся и быстрым шагом направился к выходу.

Медсестра бросила одежду Большакова в общую кучу.

Плетнев шагнул к Вере.

– Понимаешь, – сказал он. – Я…

Что дальше? Что сказать? Он не знал. Слова потеряли всякий смысл. Что можно изменить словами?

– Ты прости, что так вышло, – выговорил он. Конечно, лучше всего было повернуться и уйти, уйти молча. – Понимаешь, это случайно ведь!..

Она отстраненно смотрела на него, машинально кивая.

– Да, да… я понимаю. – И снова обратилась к медсестре: – Ко второму столу.

Медсестра покатила каталку к дверям операционной.

От входа послышались какие-то невнятные крики.

Три солдата-таджика и сержант-узбек с топотом бежали по коридору. Они несли носилки. На них лежал Шукуров. Он стонал, глаза были закрыты. Развороченное правое бедро было схвачено жгутом чуть выше белизны проглядывающей кости.

– Куда его? – крикнул сержант. – Скорей! Умирает!

– Ставьте сюда! – Вера махнула рукой. – Быстро на каталку! Помоги!

Солдаты поставили носилки, Плетнев помог переложить.

– Рустам! – позвал он.

Рустам открыл глаза и заговорил, глотая слова:

– Саня, блин! Вы только уехали, там такое месилово!.. Роту десантников нам на помощь!..

Медсестра торопливо орудовала ножницами, разрезая мокрую от крови штанину. Вера взяла его за руку, обеспокоенно заглянула в лицо.

– И не предупредили их, что мы в афганской!.. Как увидели, так с перепугу и… ПХД вдребезги, шесть трупов… – Он забормотал что-то по-таджикски.

– Мне вон ногу… Козлы!.. Минут двадцать рубились!.. – И снова по-таджикски, заговариваясь.

– Быстрей! – крикнула Вера санитарам. Резко повернулась к Плетневу. – Все, прощай! Я утром в Москву улетаю!

– Прощай, – ответил он. – Прощай!..

Дверь операционной закрылась.

Солдат хлюпал носом и размазывал слезы по лицу грязной ладонью. Плетнев узнал в нем одного из тех, кого Шукуров недавно грозил расстрелять, а потом побить палками.

– Довоевались, – скрипуче сказал Ромашов. – Сопли утри, жив будет твой командир! – и скомандовал Плетневу: – Пошли!

Разбор аппаратуры

Но они увиделись еще однажды. Шестерых бойцов из группы нарядили сопровождать колонну санитарных грузовиков от госпиталя в аэропорт Кабула.

Плетнев и Аникин, держа оружие наготове, настороженно поглядывали по сторонам с брони первого БТРа. Город был по-прежнему помрачен страхом. Не как вчера, конечно. Уже можно было увидеть прохожих… но все-таки это был совсем не тот Кабул, к которому Плетнев привык.

За БТРом следовало пять грузовиков. В кузовах сидели легкораненые. Тяжелораненые ехали в четырех санитарных УАЗах-“буханках”.

Замыкали колонну еще два БТРа с вооруженными бойцами.

Дорога была разбитой. Машины едва ползли.

Так или иначе, через час выбрались наконец на летное поле.

АН-12 стоял с опущенной аппарелью.

Грузовики подъезжали по очереди. Санитары помогали раненым спуститься. В пустом кузове оставались только заскорузлые бинты и комки окровавленной ваты. К аппарели подваливал следующий…

Потом пошли “буханки”.

Вера сидела в третьей по счету.

Санитары вносили в самолет носилки с ранеными.

Когда дело дошло до третьей машины, Плетнев заглянул в уже раскрытые задние двери.

– Живы?

– Живее всех живых, бляха-муха! – сказал Голубков.

– Твоими молитвами… – слабо отозвался Епишев.

Большаков был в сознании. Но он и вовсе только неслышно пошевелил губами и едва заметно улыбнулся.

– Тогда выползайте, – сказал Плетнев, уступая место подоспевшим солдатам-санитарам.

Большаков снова закрыл глаза. Голова его безвольно каталась по изголовью.

– Аккуратно несем! – прикрикнула Вера.

Сама она помогла раненому в ногу солдату “мусульманского” выбраться из машины, подала костыли и, поддерживая его, пошла за солдатами, шагавшими по аппарели.

– Вот так, – повторяла Вера на каждый новый его шаг. – Вот так!..

– Пособи-ка! – позвал Голубков, держась за больное плечо и прилаживаясь к ступеньке.

Плетнев пособил. Голубков морщился и крякал. Они неспешно двинулись за Верой.

В огромном брюхе самолета уже стояло много носилок. Легкораненые устроились на боковых скамьях. Между ними и носилками оставался довольно узкий проход.

Задняя часть салона была вдобавок заставлена разноцветными коробками. “Sharp”, “Panasonic”, “Sony”, “Thomson”… Плетнев присмотрелся. Ну да. Магнитофоны… телевизоры… видеомагнитофоны…

Солдаты с носилками впереди них стояли, озираясь и не зная, куда их поставить.

На скамье справа расположились два совершенно незнакомых человека в штатском с гладкими, чисто выбритыми лицами.

– Операции такого масштаба требуют серьезной подготовки, – негромко толковал один.

Второй махнул рукой.

– О чем говорить! Я тебе больше скажу: это чистой воды головотяпство!..

– Чьи коробки? – спросила Вера.

Махавший рукой поднял на нее удивленный взгляд.

– А что?

– Уберите!

– Куда?

– Не знаю, куда! – возмущенно сказала она. – Вы видите, раненых негде размещать!

– Да куда же я их дену, красавица? – ухмыляясь, поинтересовался этот тип.

– Постой-ка здесь, – сказал Плетнев Голубкову. – Не упадешь?

– Это ваше дело! – крикнула Вера. – Освободите салон!

Плетнев протиснулся к ним.

– Кому что здесь неясно?

– Носилки можно и в проход поставить! – сообщил ближайший к нему.

– Я сейчас не носилки, а все твое барахло тебе в проход засуну!

Высказав это обещание, Плетнев пнул одну из коробок. Из нее послышался веселый звон.

Штатский вскочил с криком:

– Вы с ума сошли!

– Ну что ты! Ты не видел, как я с ума схожу! Витек, помоги!..

Аникин, появившийся в салоне, моментально оценив ситуацию, схватил короб с телевизором и швырнул его в боковую дверь. Последовавший громкий хлопок являлся, очевидно, звуком взорвавшегося кинескопа.

Коробки так и мелькали, вылетая на бетонную полосу. Судя по жизнерадостному выражению лица Аникина, занятие пришлось ему по душе.

– Ах, бляха-муха! – подбадривал Голубков. – Пеле! Гарринча!

Оба как будто и впрямь сошли с ума. В принципе, можно было, наверное, и коробки эти уместить в самолете. Но Плетнев безжалостно швырял их на бетон, и каждый всплеск ярости освобождал что-то в душе. Каким-то целительным, что ли, это занятие оказалось…

Он пульнул последнюю и остановился, тяжело дыша. Ему хотелось потрясти головой. Поднес ладонь и жестко провел по лицу. Окружающее быстро выплывало из багрово-сиреневого тумана.

– Вы еще пожалеете! – закричал один из штатских.

Аникин оглянулся. Обвел взглядом салон. Раненые смотрели на них испуганно.

– Смотри, как бы прямо сейчас этого не случилось, – буркнул Аникин невпопад, но угрожающе, и пошел к выходу.

Двигатели уже выли, набирая обороты.

– Спасибо, – скованно сказала Вера. – До свидания!..

Рев авиационных турбин глушил ее голос – он казался тонким и плоским как бумага.

Ему стало ее ужасно жалко. Но он не знал ни того, как эту жалость проявить, ни даже того, хочет ли она его жалости.

– Да не за что, – с досадой ответил Плетнев. – До свидания.

Наверное, ему нужно было сказать все как есть. Что он любит ее. И что ему жаль с ней расставаться. И что он найдет ее, когда вернется в Москву. И что он не виноват в том, что случилось… Точнее, он тоже виноват, но… но кто же знал, что так получится?.. Он виноват, но… но ведь у них работа такая… Поняла бы она его или нет?..

Плетнев сунул руку в карман. Нащупал холодный кусочек металла. Он его как-то успокаивал… В общем, вместо того чтобы сказать что-нибудь связное, нервно крутил в пальцах пулю и хмурился. И не знал, что сказать. И потом: что если Вера посмотрит на него, как… ну, как смотрела в этом проклятом Тадж-Беке!

– Что это?

– Где? А, это… неважно. Ерунда, – сунул пулю обратно в карман и резко сказал: – Ладно, до свидания!

И не оглядываясь пошел к выходу.

Аппарель поднялась. Самолет начал рулежку.

Новый год

У Ивана Ивановича, державшего в руках винтовку Амина, было очень торжественное лицо.

Что касается резидента Мосякова, то у него лицо было не торжественное, а торжествующее.

Резидент взял винтовку и как следует ее рассмотрел. Приложился, целя в окно. Отнял от плеча, снова рассмотрел и опять приложился, сощурив глаз.

– Восемь прицелов, говоришь?

– Так точно, – гордо ответил Иван Иванович. – Дальность боя два километра.

Резидент опустил винтовку и с сомнением посмотрел на Ивана Ивановича.

– Ну, без малого, – поправился Иван Иванович.

* * *

Группу поселили в одном из посольских зданий. Это было что-то вроде ведомственной гостиницы. Две лампочки в простом абажуре. Четыре застеленные кровати. Радиола “Ригонда” на подоконнике – сейчас из нее негромко пел Утесов: “Мишка, Мишка, где твоя улыбка!..” В углу стояли четыре автомата, два ящика с патронами, валялись подсумки. На столе – консервные банки, граненые стаканы, несколько бутылок водки, лепешки, пяток луковиц.

Плетнев валялся на кровати, прислонившись к спинке, и рассеянно вертел свою пулю.

Первухин сидел у окна. Он лениво покручивал верньер радиоприемника. Утесов сменился французской речью, речь – совсем уж невнятным шумом… Потом зазвучала афганская, что ли, музыка… Снова речь – теперь уже по-английски… Плетнев хотел было тормознуть его и дождаться новостей – все-таки любопытно, что, например, американцы про все это наврут… но подумал: какая разница? – и сдержался. Потом затренькал какой-то джаз.

– И куда все провалились? – риторически спросил Первухин, оставляя приемник в покое. – Так и Новый год прозеваем…

Распахнулась дверь. Аникин впятился, неся заиндевелое дерево. Кроме того, в руке у него была пустая пулеметная лента.

– Ну ни фига себе! – сказал Первухин, поворачиваясь и разглядывая. – Елка!

– Это не елка, – поправил его Аникин. – Это, брат, что-то типа можжевельника, что ли… Хрен поймешь. Сторож говорит, арчой называется.

Насвистывая, Аникин взял три автомата, поставил арчу, подпер с трех сторон автоматами и обмотал концы стволов брезентовым ремнем. Теперь деревце стояло как в треноге.

Первухин хмыкнул.

– Твою бы прыть – да в мирных целях…

Он выбрал одну из консервных банок и оглянулся, ища нож.

Аникин уже пристраивал на ветки пулеметную ленту.

– Не боись – голь на выдумки хитра! Все в лучшем виде будет. Это у нас канитель… Куда! – Лента с шорохом съехала, он снова начал ее прилаживать. – Что ж мы, не люди, что ли? Война войной, а Новый год по распорядку.

– А ты чего валяешься как говядина? – спросил Первухин.

Плетнев пожал плечами.

– Пусть валяется, – распорядился на его счет Аникин, вставляя свечу в гранату без запала. – Сейчас я ему работку придумаю… Во!

И горделиво показал Первухину.

– Молоток, – одобрил Первухин.

Аникин воткнул таким же образом еще несколько свечей, пару поставил на стол, остальные под елку.

Потом кивнул на бутылки.

– Может, накатим? Для разминки…

– Погоди. Михалыч придет, тогда уж. Ты мне лучше нож дай.

– Штык возьми, – посоветовал Аникин.

Он вынул откуда-то моток ниток и высыпал на кровать Плетнева пару горстей автоматных патронов.

– Давай, действуй, – предложил он. – Берешь вот так… делаешь петлю…

Дело было кропотливым. Трудились молча.

– Хватит, пожалуй, – сказал Аникин минут через десять. И принялся развешивать патроны на ветки.

Первухин принялся бодро скрежетать штыком по консервной жести.

– Все-таки непонятно, – сказал Плетнев.

– Ты о чем? – спросил он, отгибая крышку банки.

– Непонятно, зачем мы все это делали… А? Ты понимаешь?

– Ты о чем?

– Покрошили народу… своих потеряли. Зачем? Что-то изменилось? Поменяли одного правителя на другого – и что? Кому все это надо? Ты думал?

Первухин вскинул на него взгляд сощуренных, неожиданно похолодевших и колючих глаз.

– А это не наше дело – думать! Не наше дело рассуждать, кто прав, а кто нет! Мы должны думать, как лучше приказ выполнить! Так уж армия устроена! Мы его выполнили? – выполнили! Все! Тут победителей не судят, с ними считаются!

Было слышно, как свистит ветер в оконных щелях.

Первухин сам же и нарушил молчание – усмехнулся и сказал со вздохом:

– В общем, чего уж там! Наше дело телячье!..

– Верно, – согласился Аникин, а потом хрипло пропел, копируя Высоцкого: – Жираф большой, ему видней!

– Во-во, – со смехом отозвался Первухин. – Что там! Наливай да пей!

Дверь открылась, зашел Ромашов, за ним еще шестеро.

Ромашов скинул куртку и кивнул на стол:

– Ну что? Приступим?

Первухин облизал штык.

– Как спина-то?

Ромашов невольно поморщился и машинально потер поясницу.

– Полегче. Видно, камень мелкий был…

– Ну да, – кивнул Первухин. – Большой нам пришлось бы тебе на могилку поставить…

Ромашов усмехнулся.

– Все, разливай, – приказал он Аникину. Взглянул на Плетнева: – Тебе особое приглашение?

Плетнев сунул пулю в карман, встал и подошел к столу. Набулькав во все стаканы, два из них Аникин накрыл ломтями хлеба.

Кто-то убавил громкость радио до минимума.

Ромашов качнул стакан в руке.

– Ну что, товарищи офицеры… Что тут сказать? – Он обвел всех скорбным взглядом. – Хотели мы в том же составе… Хотели. Да вот не получилось. Товарищи наши погибли. Погибли за то, чтобы этот бой был последним. За то, чтобы никто никогда больше не воевал! – Помолчал, горестно опустив голову. – Земля им пухом!..

В наступившей тишине было слышно только, как тихо бубнит радиоприемник. После секундного раздумья Ромашов вскинул глаза и поднял стакан. Выпили не чокаясь.

Еще никто не произнес ни слова, и даже никто не потянулся за куском хлеба, как Аникин, насторожившись, поднял кверху палец и прибавил громкость.

Диктор говорил хорошо поставленным серьезным голосом.

– Передаем текст открытого письма Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева президенту США Картеру. Господин президент. В ответ на ваше послание от двадцать девятого декабря считаем необходимым сообщить следующее. Совершенно неприемлемым и не отвечающим действительности является содержащееся в вашем послании утверждение, будто Советский Союз что-то предпринял для свержения правительства Афганистана. Должен со всей определенностью подчеркнуть…

Переглядываясь, они молча слушали голос диктора.

– …что изменения в афганском руководстве произведены самими афганцами, и только ими. Спросите об этом у афганского правительства. Должен ясно заявить вам, что советские военные контингенты не предпринимали никаких военных действий против афганской стороны и мы, разумеется, не намерены предпринимать их…

– То есть, нас нету, – пробормотал Плетнев.

– А то ты раньше не знал? – с усмешкой бросил Первухин.

Плетнев поставил стакан.

– Догадывался…

Он слушал, закусив губу, и на голос диктора накладывалось эхо тяжелого хриплого дыхания.

Голубые, зеленоватые сумерки толщи моря. Руки мальчика упирались в почти плоское днище баржи. В левой руке – сандалеты.

Пузыри изо рта…

Испуганное, искаженное лицо, вытаращенные глаза…

– …разумеется, нет никаких оснований для вашего утверждения о том, будто наши действия в Афганистане представляют угрозу миру…

Руки шарили по осклизлому, заросшему зеленью железу.

Длинные русые волосы змеились в толще воды.

Медленно тонули сандалеты…