Текст книги "Победитель"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)

* * *

Холл уже заполнен гулом голосов. Прохаживаются празднично одетые участники партхозактива. У развернутого справа буфета теснится народ. Огромным спросом пользуются какие-то коробки в целлофане – должно быть, шоколадные конфеты. Очередь волнуется. Вот кто-то взволнованно:

– По две в руки?

– По две в руки, товарищи!..

Ромашов указал пост у одной из входных дверей, и Плетнев, счастливый, что его миновало наконец недоброе внимание полковника, со всей ответственностью взялся за решение поставленной перед ним задачи – то есть стоял, встречая входящих вежливой и приветливой улыбкой. Которая, разумеется, совершенно не означала, что он утратил бдительность.

– Партийный билет и приглашение, пожалуйста!

Высокий седой человек так же вежливо кивает в ответ. Протягивает документы.

– Пожалуйста…

Все в порядке.

– Прошу вас, проходите… – и уже следующему: – Партийный билет и приглашение, пожалуйста…

Толстяк, обмахивающийся шляпой, протягивает приглашение.

– А партбилет?

– Фу ты, господи, конечно. Извините, бога ради, запамятовал…

– Ничего страшного… Проходите… Партбилет и приглашение, пожалуйста… Минуточку, товарищ! Ваше приглашение и партийный билет!

Плетнев заступил дорогу жирному человеку с могучими брылами. На нем хороший костюм, галстук. Морда, правда, кирпича просит – красная такая, наглая рожа. С явными отпечатками кое-каких пороков и злоупотреблений. За его спиной озабоченно маячила какая-то жердь в синей рубашке с короткими рукавами.

– Что? – спросил брыластый, морщась с таким видом, будто путь ему преградило насекомое.

– Предъявите, пожалуйста, партбилет и приглашение! – повторил Плетнев корректным тоном. Просто страшно корректным. Таким тоном в метро остановки объявлять…

Жирный почему-то оглянулся на своего жердеобразного сопровождающего и спросил громко, на весь холл:

– Нет, ну ты слышишь?

Худой заискивающе хихикнул. За ним уже волновались несколько иных участников партхозактива. Кто-то выкрикнул недовольно:

– В чем дело, товарищи? Товарищи, проходите!..

– Ты меня в лицо знать должен! – сказал брыластый грубо и брюзгливо. Протянул жирный палец и начал тыкать Плетнева в грудь.

Из последних сил сдерживаясь, Плетнев склонил голову и стал смотреть на этот палец. Холеный такой палец с гладким стриженным ногтем. Прямо-таки начальственный палец. Таким пальцем хорошо показывать направление, по которому следует идти. “Вперед, товарищи!” И пальцем – туда, мол, туда!..

Он не понимал, что с ним делать. Если бы этот тип, вместо того чтобы тыкать, показал, как положено, партбилет и приглашение, все встало бы на свои места. Довольно больно тычет, собака! И, главное, совершенно ясно, что будет дальше. Плетнев молчит. У жирного, должно быть, складывается ложное впечатление, что Плетнев не против, чтобы его тыкали. Поэтому жирный его отечески наставляет. Когда окончит наставления, повернется и пойдет. А приглашение и партбилет так и не покажет. Что совершенно недопустимо.

– Ты понял? – продолжал жирный. – Руководство нужно знать в лицо!

И все пальцем, пальцем!..

Уже понимая, что не сможет справиться с волной закипающего бешенства, Плетнев поднял взгляд и посмотрел ему в глаза. Неужели не поймет?

– В лицо знать нужно!

И снова ткнул.

Тогда он схватил этот его чертов палец и резко загнул вверх.

Жирный сначала присел. Потом упал на колени. И при этом заорал на весь райком:

– А-а-а!

Честно говоря, Плетнев не ожидал такого эффекта. Он же не сломал ему палец. Просто загнул. Ну, неприятно, конечно… несколько болезненно… Но что уж так орать-то?

Жердь тоже завопила:

– Да вы что?!

Плетнев стоял молча. С корректной улыбкой на лице. Жирный с трудом встал и попятился, прижав свой драгоценный палец к груди и накрыв его левой ладонью.

– Хулиганство!

– Охрана! – вторила жердь.

– Предъявите партбилет и приглашение! – повторил он корректным, ну просто чрезвычайно корректным тоном.

– Мерзавец!

“Что ты уперся, болван?! – подумал Плетнев. Злость снова начинала душить его, кулаки сжались сами собой. – Ты должен предъявить документы, урод!”

Но тут появился Карпов – взволнованный, как штормовое море.

– В чем дело? Федор Николаевич! Что случилось?

– Ты еще кто такой? – злобно-удивленно спросил жирный, баюкая перст.

– Старший по пропускному режиму! – отрапортовал Карпов, вытягиваясь. – Полковник Карпов, товарищ второй секретарь обкома!

“Ну ничего себе! – содрогнулся Плетнев, и злость прошла – как не было. – Второй секретарь обкома! Это что же теперь будет?! Бог ты мой!.. Нет, ну а что он прет как на комод?!”

– Ста-а-а-рший! – злобно передразнил жирный. То бишь второй секретарь, будь он трижды неладен. – Что у тебя за бардак?! – кивнул в сторону Плетнева. – Это кто такой? Фамилия?

– Наш сотрудник. Старший лейтенант Плетнев.

– Сотрудник, мать твою! – рявкнул секретарь и вдруг снова к Плетневу: – Удостоверение!

Плетнев долю секунды бесстрастно смотрел в его распаленную физиономию. Хоть и секретарь, но все же лично ему он ничего не должен. Тем более – предъявлять удостоверение. Он не в райкоме служит. И не в обкоме.

Плетнев вопросительно посмотрел на Карпова.

Карпов кивнул.

Ну, если командир согласен, чтобы подчиненный махал удостоверением перед каждым хмырем, тут уж ничего не попишешь. Плетнев с несколько напускной ленцой – дескать, может, кто здесь и торопится, а у меня спешки никакой нет! – сунул руку в карман. Но вместо того чтобы ощутить под пальцами приятный, теплый, согревающий глянец корочек, почувствовал только пустоту – неприятную, мертвящую пустоту! Всегда же в рубашке, в нагрудном!.. Растерянно начал шарить по карманам пиджака… нету!

– Я… э-э-э… Дома забыл, товарищ полковник!

Ему совсем не приходилось наигрывать свое сокрушение. Утрата удостоверения! Это же катастрофа! Где? Неужели когда с этими болванами махался?!

– Нет, ну ты слышишь?! – наливаясь дурной черной кровью, заорал жирный. – Понабрали шпаны! Управдом ты, а не полковник! Дворниками тебе командовать, а не в органах служить! Коров тебе пасти! Полко-о-о-овник!

И плюнул Карпову под ноги – тьфу! Самой настоящей слюной. Даже, кажется, на брючины попало…

После чего худой клеврет взял негодующего жирнягу под локоток и повел куда-то в глубь холла.

Секунду или две Карпов молча смотрел на Плетнева. Вероятно, ему много хотелось сказать. Так много, что слова сдавились в глотке, как пассажиры трамвая в час пик, и некоторое время ни одно не могло выскочить наружу.

– Ты что! – выпалил он наконец, запинаясь от остервенения. – Ты что себе позволяешь?!

– Вы же сами инструктировали, товарищ полковник, – каменно ответил Плетнев.

– Да таким хоть на лбу инструкции пиши, толку не будет! Глаза-то разуй, лейтенант!

– Разул, товарищ подполковник!

Плетнев старался, чтобы взгляд, который он не должен сводить с его лица, был в достаточной мере отсутствующим. И все же, глядя в эти побелевшие от злобы глаза, он чувствовал самый настоящий страх. Ведь все они жили по жестким армейским законам. Нет, даже по еще более жестким. Значительно более жестким. Поэтому Карпов мог сделать с ним что угодно. Выгнать. Уволить. При желании – отдать под суд. Что ему стоит? Кто он, старший лейтенант, перед озверелым полковником? – мураш, насекомое! тряпка, чтоб ноги вытирать!

– Ты что это меня разжаловал?! Какой я тебе подполковник?! – снова взорвался Карпов.

– Я тоже не лейтенант, товарищ полковник! И на “вы”, пожалуйста!

Это была чистая правда, про лейтенанта-то. Быть может, поэтому полковник внезапно успокоился. Оценивающе посмотрел. Потом сказал холодно:

– Вот как!.. Ну хорошо. Сегодня вы старший лейтенант. Согласен… Но завтра! – завтра будете ниже плинтуса! С волчьим билетом метлой махать пойдете!

Повернулся и поспешил вдогонку за секретарем.

Тот замедлил шаг перед лестницей. Подскочив, Карпов что-то взволнованно начал объяснять. Затем взял под руку с другой стороны от худого…

Начали втроем подниматься.

Плетнев провожал их взглядом.

Эх!..

Кузнецов

С майором Ромашовым, заместителем Карпова, у Плетнева отношения хорошие.

Плетнев перед ним не заискивает, не выслуживается, не старается понравиться. Ромашов ему тоже спуску не дает – требует как со всех. Под горячую руку и пару ласковых может сказать. Если б это Карпов произнес, слова сложились бы в очередное оскорбление. А из уст Ромашова слышится совершенно иначе. Как-то по-дружески, что ли.

Хотя, конечно, никакой дружбы между ними нет. Да и какая может быть дружба между старшим лейтенантом и майором? Между капитаном и майором – еще куда ни шло. А майор и старший лейтенант – эти друг на друга из разных миров смотрят. Из разных вселенных.

И все-таки у Плетнева такое чувство, будто они чем-то близки. Должно быть, по характеру немного похожи. Скорее всего, Ромашов тоже хочет быть профессионалом. Просто профессионалом. Чтобы его ценили за то, что он умеет. А не за то, с каким выражением смотрит в глаза начальству. Другие-то свой карьерный рост не мыслят без участия высших сил… В общем, Ромашова в подразделении все любят. Хороший мужик.

Вот и сегодня. Карпов приказал с Плетневым разобраться – в отношении всех его выходок… Другой бы развел бодягу на два часа. Сам Карпов бы и развел. Что должен офицер, чего не должен офицер… наша цель – коммунизм… вопрос построения коммунизма стоит как никогда остро… поэтому собственным примером… а то вопрос станет еще острее, и что тогда?.. В общем, тупой пилой по больному месту.

Но это Карпов бы так. А разборка Ромашова вышла очень простой и короткой. Плетнев честно поведал майору об утреннем происшествии – ключ, балкон, потом два этих придурка у подъезда. Предположил, что скользкие корочки выпали, когда он крутился и махал ногами. Ромашов прямо застонал, когда услышал. И сказал, что еще не встречал на своем жизненном пути таких болванов, как Плетнев. Но так сказал, что это совсем не было обидно.

Пока Плетнев шарил в кустах вокруг скамьи, майор Ромашов стоял неподалеку и курил. Курил очень нервно. А говорил очень желчно.

– Зачем их бить-то нужно было? Скажи на милость!

Плетнев сопел, поднимая пыльные ветви, с которых вдобавок сыплется какая-то труха. Сказать нечего. Действительно, глупость несусветная. Но зачем его старшина ногой пинал? Старшина пинает, а он что делать должен? Извиняться?

– Заслужили, – негромко, но мрачно сказал Плетнев.

– Заслужили! Тебе сколько лет?! Ты же офицер! Да они шавки перед тобой! А ты как пацан – кулаками махать!

– Я их поначалу и пальцем не тронул… Они сами…

– Имей в виду, Карпов слов на ветер не бросает. Сказал уволит – и уволит! Что делать будешь? На рембазе гайки крутить?.. Ты же умеешь, ты ведь танкист, слава богу… найдешь работку по душе!.. Глаза бы мои на тебя не глядели!

Отшвырнул окурок. Плетнев понуро молчал. Что тут скажешь?

– Ну что, нету?

– Нету.

– Хреново. Пошли.

Все это уже на ходу.

– Куда?

– Куда, куда… На кудыкину гору. Сам не понимаешь? Подобрали они его. Где ваша ментура?

– На Каляевской.

Подошли к районному отделению милиции.

– Жди, – бросил Ромашов, скрываясь за дверьми.

Нервно позевывая, Плетнев присел на металлическое ограждение газона.

Летний вечер прекрасен. Шумит листва. Звенит трамвай. Веселые беззаботные люди шагают по своим делам.

Дверь отделения открылась, и вышел милицейский капитан – тоже весь какой-то веселый и беззаботный. Усы врастопырку. Безразлично взглянув на Плетнева, закурил и ушел. Посмотрел на часы, прибавил шаг. Должно быть, на свидание спешит…

Плетнев попробовал поразмышлять как-то иначе. Под каким-то иным углом. Несколько бодрее. Ну, скажем, так: выгонят – и выгонят. Ну и что? И ладно! Подумаешь! По-всякому люди живут. Не все в КГБ служат…

Но бодрости этой напускной хватило ненадолго. Очень здорово все складывается, ничего не скажешь. И правда – уволит еще… Что тогда? Вся жизнь насмарку… О чем мечтал, к чему готовился – коту под хвост… И куда он тогда? Вернется домой, в Сочи? Лиза обрадуется… А ему что делать? Двадцать шесть лет. В институт идти? Смешно. Спасателем на пляж? Даже не смешно… Жениться, завести детей… но работать кем? Что он умеет? Стрелять, плавать, бегать… может скрутить любого бандита… убить человека шнурком от ботинок… спичкой… пальцем… но зачем все это нужно, если его уволят? Все будут жить как прежде – готовиться к тяготам, к неожиданности, к смерти, в конце концов!.. а он пойдет спасателем на пляж. Интересно, а хотя бы в милицию его потом возьмут? Вот уж будет весело! Так сказать, ирония судьбы…

Плетнев надрывно вздохнул и снова уставился на милицейское крыльцо.

Но вот снова хлопнула дверь. Хмурый Ромашов, сбегая по ступеням, раздраженно бросил:

– Что такая рожа унылая? Альпинист хренов!..

Не задавая вопросов, Плетнев шагал за ним по тротуару.

Шагов через пятнадцать майор на ходу неожиданно протянул ему удостоверение.

– Спасибо, Михал Михалыч! – с искренним чувством сказал Плетнев. – Спасибо. Вы меня просто…

– Кишка тонка у ментуры с Конторой тягаться, – с затаенной горделивостью ответил Ромашов, отмахиваясь от благодарности. – Да только, знаешь, дело-то нехорошо вышло… Они уже “телегу” накатали. И отправили.

– Как отправили?! Куда?!

– Ну что ты встал? – раздраженно спросил майор. – Ноги подкашиваются? Пошли!.. Куда, куда… Сам знаешь.

Плетнев через силу кивнул. Ну да, понятно… он знает.

– А ты как думал? – зло сказал Ромашов. – Вот так. Один раз вляпаешься – и вовек не отмоешься. И вся жизнь наперекосяк.

Замедлил шаг, внимательно посмотрел на него. Вздохнул.

– В общем, Плетнев, нужно тебе на дно ложиться…

На дно! Плетнев вспомнил утренний сон, черной тряпкой мелькнувший перед глазами, и невольно поежился.

* * *

Усталый, злой и несчастный, он шагал к дому, пытаясь припомнить, что его ждет в холодильнике. И ничего особенного не вспомнил. Черствая горбушка да объедок колбасы. Даже на завтрак не хватит…

Зашел в магазин, пропахший одновременно хлоркой и какой-то тухлятиной. Со стороны молочного отдела его встретили гвардейские ряды сырков “Дружба”, со стороны рыбного – столь же стройные шеренги консервных банок “Завтрак туриста”. Зато в мясном выкинули пельмени, и Плетнев встал в конец длинной и неспокойной очереди в кассу.

Тупо переминаясь за какой-то теткой в болоньевом плаще, он так погрузился в свои тоскливые размышления о том, выгонит Карпов или не выгонит, а если выгонит, то как сложится его пропащая жизнь дальше, что не услышал истошного крика продавщицы, шваркнувшей о прилавок последней пачкой:

– Зина! Пельмени не пробивай!

И поэтому, бессмысленно отстояв свое, протянул деньги со словами:

– Две пачки пельменей, пожалуйста.

Кассирша посмотрела с возмущением и ненавистью, а потом глумливо сказала:

– А кило икры не надо?! Совсем обалдели! Не слышите? – кончились!

Чертыхнувшись, он прошел полквартала до овощного.

Свеклы (двухкилограммовыми головами) и клубней турнепса размером чуть меньше снаряда к стапятидесятидвухмиллиметровой гаубице хватило бы для разгрома бронетанковой бригады. Зато картошки не наблюдалось вовсе. Однако в зале переминался народ, явно чего-то дожидаясь.

– Картошка будет?

– Ждите, – буркнула кассирша.

И точно – не прошло и десяти минут, как пьяный грузчик в синем халате вывез железный контейнер.

Вокруг него тут же началась общая свалка. Отталкивая друг друга и бранясь, женщины норовили влезть в контейнер с головой.

Счастливицы уже спешили к кассе, крепко прижимая к груди добычу.

Когда плотное кольцо жаждущих несколько поредело, Плетнев тоже заглянул внутрь. Обнаружил несколько мокрых, рваных и полупустых бумажных пакетов. Взял два, в каждом из которых было меньше половины.

– Рубль двадцать восемь, – устало сказала кассирша.

– Почему рубль двадцать восемь?

– Что значит – почему?! Вы два пакета взяли! По шестьдесят четыре!

– Так а картошки-то в них всего на один! Взвесить можно?

– Нет, ну честное слово! Что взвесить?! У нас картошка фасованная! Вы, гражданин, глаза-то разуйте!

Плетневу от ее слов прямо тошно стало. Карпов требует, чтоб он глаза разул, теперь эта еще!..

– Да ведь в каждом только половина веса! Если пакетов два, сколько в сумме?!

Тут она и вовсе зашлась.

– Вы что мне нервы мотаете?! Не нравится – не берите!..

Конечно, он тоже мог бы взвиться, пройти к заведующему, сунуть в нос удостоверение, и тот как миленький снабдил бы его всем необходимым – даже если бы пришлось картошку из собственного дома притаранить!.. Но не было куража. Да и вообще – как-то не умел Плетнев своим бронебойным удостоверением пользоваться. Вот Зубов, например, тот – да!.. Короче говоря, он только махнул рукой, отдал деньги и получил пахнущую землей сдачу. Вынул из заднего кармана брюк сетчатую авоську, какую всякий разумный человек всегда таскает с собой на случай, если вдруг подвернется какая-нибудь жратва, и положил в нее пакеты.

Впрочем, общая безотрадность окружающего все же немного развеялась в булочной, где Плетнев совершенно без очереди приобрел батон “Столичный” – мягкий, пахучий и еще теплый!

* * *

Не успел он щелкнуть выключателем, как из глубины коридора навстречу ему поспешил Кузнецов.

Одет он был по-домашнему: форменные брюки коротковаты, босые ступни в домашних тапочках, рукава армейской рубашки с полковничьими погонами подвернуты, а галстук-регат болтается на зажиме.

Но сам Кузнецов сиял и лучился, а кухонное полотенце в руках свидетельствовало, что Николай Петрович предается каким-то кулинарным радостям.

– Саша! – воскликнул он. – Ну наконец-то!

– Добрый вечер, Николай Петрович, – сказал Плетнев, захлопывая дверь.

– Ты что такой? – обеспокоенно спросил Кузнецов.

– Какой?

– Как в воду опущенный… Что-нибудь неладно?

– Нет, – Плетнев пожал плечами. – Я не опущенный. Нормальный я. Все в порядке…

– Ну, пойдем тогда, пойдем что покажу! – оживился сосед, и его круглая физиономия сорокапятилетнего крепыша снова просияла. – Пойдем!

Кузнецов энергично прошагал к двери своей комнаты, успев даже нетерпеливо оглянуться – мол, ну где же ты?! – резко распахнул ее и ликующе выдохнул:

– Прошу!

Если не считать того, что сейчас стены приятно золотило позднее закатное солнце, это была самая обыкновенная комната. Плетнев бывал в ней неоднократно. Обстановка примерно такая же, как у него самого. Телевизор, правда, больше. И холодильник не “Саратов”, а солидный семейный “ЗИЛ”. Полковничий уровень, понятно. На подоконнике горшки с растениями. Жена любит. Плющи. Дома сестра Валя такие же разводит. И кактусы.

Но зато стол, в обычное время украшенный только хрустальной вазой да парой газет, был накрыт. И как накрыт! Маслянистые ломти разделанной селедки выглядывали из-под усыпавшего ее зеленого лука, а изо рта несчастной рыбки торчал стебель петрушки! В плошке – малосольные огурцы! На тарелке – штук пять пахучих свежих, а также три помидора, редиска и зелень. В соломенной хлебнице – ломти “Бородинского”. Колбаса “Молодежная”. Сало. Хрустальные рюмки – явно только что тщательно вымытые. С самого краю – интригующе укутанная кастрюля.

То есть, короче говоря, сервировочка. Примерно как для дня рождения. Но день рождения у Кузнецова, помнится, был зимой. В конце декабря.

– А?! – торжествующе спросил он.

– Да-а-а, – протянул Плетнев. – Красота… А что случилось?

– Праздник у нас сегодня, Саша! Праздник! – воскликнул Николай Петрович, приобнимая его за плечи и встряхивая. – Давай! Руки иди мой! Садимся, а то стынет!

И тут же шагнул к холодильнику, чтобы извлечь бутылку армянского коньяку и прокричать, потрясая ею, как гранатой:

– За границу еду, Саша! В Афганистан! Начальником поликлиники Советского посольства! Спасибо тебе, Саша! Спасибо!..

– Да ладно, – отмахнулся Плетнев. – Мне-то за что?

– Перестань! – снова закричал Кузнецов. – Я тебе вот как благодарен! Вот как!

И стал пилить бутылкой по горлу, чтобы показать, как он благодарен.

– Да ладно! Что вы, в самом деле… Это Сереге Астафьеву спасибо надо сказать. И отцу его, главным-то образом…

А дело, собственно говоря, было так.

Кузнецов трубил всю жизнь. И до пенсии ему оставалось совсем немного. Армейские люди рано выходят на пенсию. Если до генеральских чинов не дослужился, то отбухал свой четвертак – и на покой. И никому дела нет, что ты, возможно, мужик в самом соку. С другой стороны, в соку-то ты, может, и в соку, а все равно начинать гражданскую жизнь с чистого листа поздновато. Надо на гражданку не просто так выйти, а хоть с каким багажом. Хотя бы с квартирой. Вот здесь и была закавыка – промотался Кузнецов по гарнизонам, квартиры не нажил и теперь, в преддверии пенсии, очень об этом волновался. Потому что жена, трое детей, и жить с ними где-нибудь на дальнем пограничье ему на старости лет ой как не хотелось.

Не раз и не два они по-соседски об этом толковали. Кузнецов вообще мужик очень славный – честный, открытый, прямой, врач хороший… И вот такая по жизни нескладуха.

А между тем отец Сереги Астафьева – генерал-лейтенант Астафьев – служит в Генштабе, в Главном оперативном управлении – ГОУ. Направленец ^[3]

[Закрыть] – отвечает за оперативную обстановку в Афганистане. Ну, может быть, не один отвечает. Но по кое-каким Серегиным обмолвкам можно сделать вывод, что он там не самый последний из ответчиков. Ну и все. Плетнев Сереге удочку закинул насчет Кузнецова, Серега с батей переговорил. И вот надо же – сработало!

– Поздравляю! – сказал Плетнев, чувствуя искреннюю радость. Ну и, конечно, затаенную гордость: как ни крути, а это он Кузнецову такую везуху устроил. – Здорово!

Людям вообще приятно помогать. А приятным людям, таким как Кузнецов, вдвойне приятно. Даже втройне.

Они долго сидели. Уже и стемнело давно… Николай Петрович все подначивал Плетнева рюмочку выпить. Сколько раз тот ни объяснял, что позволяет себе разве что полстакана сухого вина за новогодним столом, а ему по-прежнему неймется. Зато съели все с большим удовольствием. Совершенно, можно сказать, разорили стол. Кузнецов, естественно, и бутылку ополовинил.

– В общем, – все толкует об одном и том же. – И тебе спасибо, и другу твоему вот какое спасибо передай! – и вилкой с куском селедки снова по горлу пилит: вот, мол, какое спасибо. Плетнев сидит, слушает. – На будущий год Вовке поступать. Хочет в Москву, на медицинский… Если мне в Муром придется вернуться, то ему, значит, в общежитие…

Машет рукой – дескать, полная ерунда получается. Плетнев кивает. И впрямь ерунда.

– Конечно, курица не птица, Гавнистан не заграница. Но на квартиру я оттуда точно привезу… Мне до пенсии осталось – с гулькин нос. Ну, ты знаешь… Всю службу – по коммуналкам. И неизвестно, когда своей дождусь. А так через год-два кооператив возьму…

Наливает на донышко.

– Давай. За тебя.

Плетнев ответно поднял чашку с остывшим чаем.

– Вот ты мне скажи, почему у нас так неразумно устроено? – начинает вдруг горячиться Николай Петрович. – Пока за бугор не попадешь, ни черта не заработаешь!..

И вдруг осекается, замолкает на полуслове. Потому что они, конечно, друзья. И он, конечно, даже крупицы догадки не имеет, где и кем Плетнев служит на самом деле. Он знает, что Плетнев в каком-то там автобате. При военкомате. Типа специализированной мехколонны. Или вроде того. В общем, без поллитры не разберешься… Но все равно. Друзья друзьями, а вот не понравится Плетневу, что советский офицер родную Советскую власть прилюдно хает, и стукнет он куда следует. И после этого негромкого стука – уж птица курица или не птица, а не видать Кузнецову Гавнистана как своих ушей. Еще и со службы, глядишь, вылетит…

Плетнев усмехнулся.

– Ты не смейся, – растроганно говорит Николай Петрович. – Ну, давай. Спасибо тебе. Вот какое спасибо!

И, перед тем как выпить, осторожно, чтобы не расплескать, пилит себя рюмкой по горлу.