Текст книги "Победитель"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

* * *

Минут через пятнадцать они сидели на вилле, которую занимал Николай Петрович, и сам он подрагивающими руками разливал по рюмкам еще мутный, только что разведенный спирт.

Плетнев оглядывался. Просторную кухню украшали вполне стандартные советские шкафчики и тумбочки. Холодильник “Саратов” – точь-в-точь как у него на “Новослободской”. Клетчатые занавески на окне. Квадратный стол, три табуретки. Разумеется, на всем печать холостяцкой жизни – пустая солонка… грязная салфетка… сухая лепешка.

– Нет, ну ты подумай! – повторял Николай Петрович. – Ведь никаких пряников не захочешь! По самому краешку прошли, а!

Это он верно говорил – по самому краешку. Плетнев чувствовал, что какие-то пружины в нем, предельно сжатые, чтобы они смогли пройти по этому краешку, нигде не заступив за черту, разделявшую жизнь и смерть, теперь ослабли. И его тоже маленько поколачивало.

– Да уж…

Правая рука до сих пор жила ощущением того, как легко вошел нож в спину человека – как будто в бескостный кусок парного мяса.

Вера быстро нарезала в тарелку помидоры. Вдруг руки ее замерли, и она, беспомощно и как-то жалко морщась, сказала:

– А этот афганец… жив остался?

Плетнев пожал плечами.

– Рязанский-то? – профессионально сощурившись, ответил Николай Петрович. – Не думаю. Вряд ли. Я видел, куда пуля вошла. Скорее всего, печень пострадала. А с такими ранениями… куда там!.. Если бы сразу на стол!.. – Он безнадежно махнул рукой, придвинул Плетневу полную рюмку и снова оживился: – И ведь орут как – кровь в жилах стынет!

– Нет, я…

– Да ладно тебе! В такой день!

Вера подровняла помидорные дольки на тарелке, бросила на него быстрый взгляд и сказала со вздохом:

– Что когда-нибудь мне встретится герой – это я еще могла предположить. Но что герой окажется непьющим!..

И рассмеялась, одновременно поежившись.

– Да ты что! в такой день! – толковал свое Кузнецов. – Давай, давай!

Пожав плечами, Плетнев взял рюмку.

– Ох, ребятки, хорошо то, что хорошо кончается! Ну, Саша, я тебе скажу! – Николай Петрович, как было у него заведено, осторожно махнул рюмкой, как бы проводя ею по горлу. – Вот какое тебе спасибо! вот какое!

– Да ладно вам. Это Вера Сергеевна молодец, – сказал Плетнев, глядя на ее еще не остывшее после всех передряг лицо. – Если бы не Вера – не сидеть бы нам сейчас здесь!

– Да перестань! Если б не ты, они бы нас из-за этой паршивой балалайки на ремни порезали! Эх, погоди! Я сейчас тебе вот что!..

С этими словами Николай Петрович вскочил и, хлопнув себя по голове, выбежал из кухни.

Плетнев заметил, что Вера смотрит на его ладони, и сложил их вместе.

– У тебя тоже руки подрагивают, – сочувственно заметила она.

– Ладно уж, – сказал он. – Не каждый день такое.

Отнял руки и спрятал под стол.

– Вот! Держи! – воскликнул Николай Петрович, с топотом влетая обратно в кухню.

Плетнев удивленно взял… вынул. Это был примерно такой нож, каким он воспользовался полчаса назад… даже на мгновение неприятно стало. Такое же темное лезвие… золотая насечка арабской вязи… красивая роговая рукоять… обушок окован красной медью. Ножны тоже хороши – кожаные, бисерные…

Он протянул его обратно:

– Да перестаньте, Николай Петрович! Вы чего?

– Бери! Владей! Чтоб помнил, как в Кабуле жил!.. Как нас с Верой спасал!.. Только потом за него хоть пятачок мне дай! Ножи дарить нельзя, – пояснил он, смеясь. – Только продавать. А то еще, не дай бог, того, кто дарит, тем же ножиком! Суеверие такое…

Плетнев невольно сделал движение, показывавшее, что сейчас начнет шарить по своим карманам, – хотя точно знал, что в карманах у него в настоящий момент нет ни копейки, ни афгани.

– Потом, потом!.. Ну!.. – Кузнецов поднял рюмку и потянулся было к солонке. – Ах, черт, соль-то вся вышла!

– Что же вы раньше молчали! – сказала Вера, вставая. – Я сейчас. Саша, проводите!

Она взглянула на него, уже шагая к дверям. Это был очень короткий взгляд. Очень. Просто мгновенный. Но Плетнев прочел в нем все – все, что будет сейчас, и все, что будет завтра, и послезавтра, и через год. Его прямо в жар бросило – так много он увидел в ее глазах. Как ни странно, в глубине души он на мгновение почувствовал себя беспомощным. В каком-то смысле она уже управляла всем, что могло происходить между ними. И, пожалуй, это не вызывало в нем протеста.

Плетнев поднялся и пошел за ней.

– Как не проводить! – пробормотал вслед Кузнецов, продолжая тщетные попытки выскрести что-нибудь из солонки. – Чужая страна!..

Они молча прошли двести метров до ее виллы. Поднялись на крыльцо. Вера отперла дверь и пропустила его вперед.

Когда закрыла дверь, в прихожей стало почти темно.

– Вот здесь я и живу, – сказала она шепотом. – Нравится?

И сейчас же сделала шаг к нему.

* * *

– Знаешь, а ведь я тебя боялась, – сказала Вера.

Она протянула руку и осторожно взъерошила его волосы.

Они лежали на покрывале, брошенном на пол, – где прохладней. Окна плотно занавешены – тоже от жары.

В густых сумерках комнаты ему казалось, что это совсем другая женщина. Даже как-то не совсем верилось, что сейчас он именно с ней. Они молчали несколько минут. Мысли стали разбредаться. И Плетнев вдруг задался вопросом – а кто у нее был раньше?.. Ведь был кто-то… один? несколько?.. фу, прямо жарко стало от злости!

Но он виду не подал, а тут-то она как раз и говорит: боялась, мол.

Плетнев прокашлялся, чтобы голос не изменил.

– Боялась?

– Ну да…

Она вздохнула и села, обхватив руками колени.

– Почему? – спросил он, хоть и догадывался, что ответит.

– Ну как почему, – протянула Вера. – Ты же из КГБ?

Он хмыкнул.

– Ну и что? Все в посольстве знают, что я из КГБ. Даже медсестра Зина знает. От вас не спрячешься. Лучше любой разведки работаете…

– Вот видишь, – вздохнула она. – Ты из КГБ. А я из семьи репрессированных.

Плетнев хотел снова сказать: “Ну и что?” – но промолчал.

Она думает, что если были когда-то репрессии, то и теперь все то же самое.

Глупости, конечно. Понятное дело, он не раз замечал, с какой опаской относятся граждане к их ведомству. С опаской – и еще с затаенным презрением, что ли… Даже отец. Родные не знают, где он служит. А если бы знали – позволил бы себе отец ту кривую усмешку, которой сопровождает всякое упоминание Конторы? Сам промолчит, но так усмехнется, что и слов никаких не нужно… Конечно, ему всю жизнь на режимных предприятиях пришлось работать… авиация, понятное дело. Секретность. Первый отдел… те еще зануды. Должно быть, ему есть с чего кривиться.

Но Вера-то почему такое несет? Что она о них знает?..

Если б он толковал с Серегой Астафьевым или, положим, с Аникиным, его подобное отношение совершенно бы не задело. Потому что они – Аникин и Астафьев – свои. Из того же корыта ребята хлебают. Он с ними жизнь делит. А придется – так и не только жизнь!.. Среди своих сказать что-то дурное о своем – это ведь не ругань. Это просто правда. Своим не обидно. Свои не упрекнут. Конечно, Большакову не станешь такого рассказывать… он мужик слишком уж прямой… А уж Карпову, например, только обмолвься! – с говном сожрет. Но все равно: свои есть свои.

Но когда кто-то чужой!.. который в службе ни уха ни рыла!.. ничего не понимает – и туда же!.. куда конь с копытом, туда и рак с клешней!..

Обидно становится. Хочется сказать: ну, снова-здорово! Презрительно так: ну, поехали! Ладно тебе, окстись! Все давно переменилось! Ну, да. Ну, были перегибы. Так мы знаем это все, не зря учились!.. что ты нового сказал? – каждому известно, слава богу! Были, да! – но ведь был и Двадцатый съезд, который все поправил! Так зачем об этом вечно долдонить?!

Чушь какая-то! Органы госбезопасности давно никого не сажают! Они просто охраняют государство. Чтобы людям – нашим советским людям! – жилось спокойно. Очевидная вещь! Неужели непонятно?!

Но ничего такого Плетнев не сказал, а только протянул:

– Ах, вот в чем дело!.. Понимаю.

Наклонившись, она мимолетным движением поцеловала его в плечо, снова вздохнула.

– Один дедушка – папин папа – вообще погиб… его в двадцать седьмом на Соловки сослали. Не вернулся. А мамин в пятьдесят пятом вышел. Семнадцать лет лагерей…

Плетнев удивился про себя – в двадцать седьмом? Наверное, оговорилась – в тридцать седьмом, конечно же!.. И опять почувствовал раздражение, опять хотел сгоряча вставить свои пять копеек – дескать, быть может, было за что? И опять сдержался.

– Потом его реабилитировали. Полностью оправдали. Приговор отменили. Он через год умер. Но я его помню… Дедушка Слава. Худой такой приехал…

Она снова легла, положив голову ему на грудь, но тут же встрепенулась.

– Я перед самым отъездом сталкивалась… ну, с вашими.

– Да? – довольно холодно спросил он. – Каким же образом?

Вера не заметила его интонации.

– Еду в метро, читаю “Доктора Живаго”…

– Это что такое?

– Не знаешь?

– Да как-то… Нет, не знаю.

– Роман Бориса Пастернака. Слышал?

– Про Пастернака слышал что-то… – признался Плетнев.

Черт, только поучений не хватало!

– Ну, не важно. Нобелевскую премию получил. А у нас запрещен.

– А-а-а!.. – протянул он.

– Дали мне почитать… подруга. Издательство “Ардис”. Французское, кажется. А у меня как раз работы много было, возвращалась поздно. В общем, не до чтения. А прочесть-то хочется! Единственное свободное время – пока в метро едешь. Я книжку обернула, конечно, чтобы обложку спрятать. Ну вот… Еду вечером, читаю. Увлеклась. Смотрю, какой-то парень косится на страницу… Но я и не подумала ничего. Мне же невдомек, что он текст так хорошо знает! Потом моя остановка, я книжку закрыла и в сумочку. Пошла к дверям, он за мной. Вышли на перрон. “Девушка, подождите!” Я поначалу решила, он просто пристает… так сказать, попытка уличного знакомства. А он бац! – удостоверение. У меня просто ноги подкосились. Ну, думаю, все! Никакой заграницы – это уж точно! Да еще, может, что и похуже!..

Она замолчала.

– Ну?

– Но он, знаешь… Наверное, просто добрым человеком оказался. Сели на скамейку. Он и говорит: “Девушка, я бы мог вас сейчас отвести в отделение… составить протокол… Но мне вас жалко. Я вижу, что вы это не со зла, а по глупости. Давайте вашу книгу и идите отсюда подобру-поздорову. Больше так никогда не делайте!..” И все. Я отдала ему книгу и ушла. Еще оглядывалась – не следит ли. Нет, не следил… Вот такой случай. Книжку жалко, конечно.

Она посмотрела на него, как будто хотела оценить реакцию на рассказанное.

У Плетнева было какое-то странное чувство. Честно сказать, он не слышал, чтобы оперативники в метро за книгами следили… Но зачем ей врать? И ведь есть Пятое управление… там именно такими делами занимаются. Черт их знает!.. Но все-таки как-то обидно все это слышать про родное ведомство!..

Он вздохнул.

– Не нужно нас бояться. Зачем? Мы никому ничего плохого не делаем… Разве плохо, что посольство охраняем? – Плетнев пожал плечами, помедлил, подыскивая слова. – Может, со стороны кажется, что мы какие-то слишком подозрительные, что ли… Но ведь это работа такая. Всегда нужно быть начеку, в готовности… А так-то если посмотреть – все нормальные люди. Добрые. Вон Раздорова взять… Совсем мягкий человек… или Голубков, например… Душа-парень. Или Симонов! Да что я! – все такие! все!..

Она почему-то рассмеялась, и Плетнев почувствовал, что ей не хочется больше никаких разговоров. Ему тем более не хотелось. Он обнял ее, привлек к себе, и она слабо застонала, прижимаясь.

* * *

Кузнецов сидел и смотрел на рюмку, барабаня по столу пальцами.

Немного передвинул предметы на столе, добиваясь симметрии.

Опять стал барабанить. Посмотрел на часы.

Чертыхнулся.

Отщипнул и бросил в рот кроху лепешки. Меланхолично пожевал.

Подвинул на прежнее место тарелку с помидорами.

С надеждой обернулся, чтобы посмотреть на дверь.

Побарабанил.

Крякнул.

Взял рюмку правой рукой. Спохватившись, перехватил в левую. Истово перекрестился. Снова взял рюмку в правую.

И наконец выпил.

И выдохнул.

И прикрыл глаза.

А потом еще долго сидел, допивая, – закусывал помидорами без соли и поглядывал на часы.

Но так никого и не дождался.

Арбузы сахарные

Новенький УАЗ-469 ходко бежал по набережной. Навстречу тянулись перекошенные, ободранные, забитые до отказа пригородные автобусы, чадящие грузовики-развалюхи, пикапы.

Плетнев сидел за рулем, Архипов справа, Пак сзади. Архипов командирским взором посматривал направо-налево. Время от времени его внимание привлекал какой-нибудь беспорядок – нищий на обочине или большая вонючая свалка в самом, казалось бы, неподходящем месте, и тогда он неодобрительно цокал или даже бормотал что-нибудь вроде:

– Да-а-а… Далеко им еще до нас, далеко!..

Плетнев рулил, размышляя о том, что Архипов чем-то напоминает старшину учебной роты Дебрю. Старшина Дебря говорил почти исключительно поговорками. “Солдат – что дерево: пока не срубят, сам не повалится!” Или: “Старшина солдату ближе матери: с матерью в баню не ходят, а со старшиной положено!” Или спросят его, например, можно ли порвавшиеся до срока ботинки на новые поменять, а он отвечает: “Хрен не сахар, за щекой не тает!” Вот и думай… Все его речения горделиво несли отпечаток армейского идиотизма, а некоторые напоминали какие-то недоделанные силлогизмы, томившие своей незавершенностью. Самой лаконичной и, пожалуй, верной из его пословиц была следующая: “В танке главное – не бздеть!..”

Архипов поговорками не пользовался, а все же Плетнев не мог отделаться от ощущения, что они со старшиной Дебрей в чем-то похожи…

Огороженное решетчатым забором здание Академии Царандоя – Народной милиции – располагалось на окраине города, у склона холма.

У ворот теснилось неожиданно много народу: старики, зрелые мужики, женщины, молодые парни. Стояли машины, навьюченные ослы, тележки. В поклаже преобладали туго скрученные ковры, набитые чем-то мешки и сетки с овощами. У изгороди дружно блеяли бараны, козы и даже несколько низкорослых коров.

– Что это у них тут сегодня – козлодрание? – удивленно спросил Архипов.

Возле будки КПП ждали Хафиз и Камол – два парня из подопечных контрразведчиков. Хафиз неплохо говорил по-русски.

Непрерывно сигналя, Плетнев протиснул машину сквозь толпу, подъехал и запарковался правее будки.

Выбрались наружу, и Хафиз и Камол, улыбаясь, принялись пожимать им руки.

– Здравствуйте! Как ехали? – говорил Хафиз, кланяясь. – Как здоровье? Как настроение?..

– Слышь! – сказал Архипов, показывая пальцем на толпу. – Что происходит?

Хафиз мельком глянул и ответил:

– Набор же в академию идет… Каждый хочет сына устроить, – он виновато развел руками. – Бакшиш несет. Один – мешок риса несет, другой – барана несет, еще другой – корову…

– Класс! – Архипов по-свойски хлопнул Хафиза по спине. – Ты тоже за барана поступал?

Хафиз смущенно улыбнулся и неопределенно пожал плечами.

– У нас в Ташкенте то же самое, – заметил Пак. – Только барашки в бумажке.

Архипов сердито на него зыркнул:

– Заткнись ты со своим Ташкентом! Союз дискредитируешь!

Пак растерянно заморгал.

На КПП, где предъявили документы, неугомонный Архипов вступил с часовыми в беседу, произнося слова громко и отчетливо, как будто беседовал с глухими:

– Советский Союз, понимаешь? Ленин! Спутник! Гагарин! Коммунизм!.. Понял, нет? Вот, на тебе, держи!

С этими словами он достал из нагрудного кармана значок с изображением Ленина и вручил солдату.

Тот равнодушно покрутил его в пальцах и бросил на стол.

Плетнев почувствовал себя очень усталым.

– Коля, отстал бы ты от него, – тихо сказал он.

– Нет, – возразил Архипов. – Я хочу, чтобы он запомнил нашу встречу, чтобы потом рассказывал своим детям! – и опять стал орать, тщательно артикулируя: – Слышишь? Мы – советские, русские! Мы вам помогаем! – потыкал пальцем в злополучный значок. – Это Ленин! Ленин! Понял?

Часовой пожал плечами и буркнул что-то на дари.

За это Хафиз на него сердито накричал. Тоже, естественно, на дари.

Солдат несколько смутился.

– Что он говорит? – настороженно спросил Архипов.

– Говорит, лучше бы сигарет дал, – с мстительной невозмутимостью ответил Пак. – Или денег. Ну что, пошли?

* * *

Двенадцать курсантов построились на поляне перед огневым рубежом.

Архипов, Пак, Плетнев и командир-афганец встали перед строем.

– В прошлый раз вы изучили основы стрельбы, – сказал Пак на дари. – Сегодня переходим к практическим занятиям.

Курсанты разбились на три четверки. Начались стрельбы.

Отстрелявшиеся перемещались назад, а на огневой рубеж выходили следующие четверо.

Плетнев, Пак и Архипов стояли за их спинами, поправляя и помогая.

Выстрелы гремели один за другим – но все больше бестолковые.

– Да, Николай, – в конце концов сказал Плетнев. – Видно, твоя теория им на пользу не пошла…

Он только расстроенно махнул рукой:

– Чурбаны!..

Вторая четверка отошла в сторону, возбужденно переговариваясь.

– Жалуются, что автоматы плохие, – заметил Витя Пак. – Мушки, говорят, сбиты.

– Что?! – возмутился Архипов. – Ах вы, дурилки деревянные! Ну-ка построй их!

Пак скомандовал офицеру-афганцу. Офицер скомандовал курсантам. Курсанты построились в шеренгу.

– Тут кто-то недоволен автоматами? – спросил Архипов, хмурясь. – Автомат Калашникова – самое лучшее в мире оружие! При любых условиях надежен и безотказен!

Витя перевел.

– Все зависит от стрелка! Сейчас я покажу, как стреляет автомат Калашникова!

Плетнев тоже знал, что все зависит от стрелка, и поэтому взмолился шепотом, так кривя губы, чтобы никто не заметил:

– Коля! Может, не надо?!

Архипов, не поворачивая головы и так же кривя губы, ответил тихо и яростно:

– Товарищ старший лейтенант! Знайте свое место! Я старший по званию!

Пак смотрел на него с совершенно детской улыбкой.

Плетнев вздохнул.

* * *

Занятия кончились. По склону от стрельбища к КПП петляла засыпанная гравием дорожка. Спешить не хотелось – день был не очень жаркий, а здесь, на окраине, у подножия холма, заросшего зеленью, и вовсе радовал сердце. Архипов и Пак, окруженные курсантами, шагали впереди, Плетнев с Хафизом и Камолом – чуть поодаль.

Правда, Архипов время от времени оборачивался и недовольно поглядывал. Но Плетнев решил не обращать на него внимания.

Камол улыбнулся и что-то спросил.

– Спрашивает, помните ли, – перевел Хафиз, – как учили удавкой работать?

Плетнев кивнул, и Камол принялся радостно рассказывать, а Хафиз – переводить.

– Говорит, вчера ночью пришли арестовывать одного опасного парчамиста. Он хотел убежать, а Камол как прыгнул на него с крыши! И веревкой за горло, как вы учили. Говорит, у парчамиста язык вылез вот на столько! – И он точно повторил жест рассказчика, показав пальцами что-то в размер небольшого огурца, а потом пожал плечами: мол, вот такой он, Камол-то наш. – Ему потом, говорит, все завидовали. И начальник похвалил.

Плетнев долго откашливался.

– Ну понятно… Да уж… На пользу пошло учение…

Камол жизнерадостно оскалился, мелко покивал и побежал догонять группу. Должно быть, это было все, что он имел сообщить.

Они шагали молча. Неожиданно Хафиз сказал, заметно волнуясь:

– Много людей арестовывают!.. Если сосед донесет, что ты “парчамист”, – тут же арест. Дом конфискуют. Родственников тоже берут. Кого сразу расстреливают, кого в тюрьму… Неизвестно еще, кому лучше! Тюрьма Пули-Чархи – это ад!.. Или хуже ада! Вы не можете себе вообразить, что там делают с людьми!.. И за всем этим стоит Хафизулла Амин! Нельзя верить Амину! Он враг народа! Он хочет погубить революцию!

– Гм, – осторожно высказался Плетнев, хоть ему и казалось, что он говорит искренне. – Это серьезные обвинения…

– Если вы меня выдадите, мне конец, – оглянувшись, шепотом сказал Хафиз. – Но я верю вам. Я скажу.

Он замедлил шаг.

– Амин хочет убить Тараки, нашего вождя! В аэропорту, когда Тараки прибудет из Москвы! Прямо около самолета… Имейте в виду, у Амина всюду свои люди! Он следит за всеми! Вы наши советские друзья, вы никогда не обманываете! Вы должны помочь!..

* * *

При выезде на набережную случился затор. Минут десять жарились на солнцепеке. Плетнев то и дело поглядывал на часы. Архипов вытер платком шею и долго и брезгливо его рассматривал. Потом вздохнул:

– Ну и пылища… За что все эти муки терпим? Пыль, жара, а ты еще этих баранов учи! – Повернулся к Паку и подмигнул: – А? Зачем?

– Приказ, – с бесстрастностью Будды ответил Витя.

Плетнев молча вел машину – то есть дергался то на метр, то на полметра, следуя за изнемогающим потоком автомобилей и повозок.

– А что приказ? Ты же и уволиться можешь. Не хочу, мол, ни жары, ни пыли вашей, ни приказы выполнять! Увольте меня – и все тут. А ведь не увольняешься?

Пак хмыкнул:

– Уволься!.. А потом что?

– Во! – обрадовался Архипов. – То-то и оно! Что потом? Сейчас ты кто? Не здесь, конечно, – морщась, пояснил он, – а в Союзе! В Союзе ты офицер КГБ! У-у-у! Гаишник остановил, ты ему ксиву в нос – цепенеет! В ресторан очередь – по барабану! – Архипов жизнерадостно хихикнул. – Я вот, помню, резину новую не мог купить. Езжу на лысой. Ну не достанешь же ни хрена. Потом думаю: да что ж я мыкаюсь как саврас по магазинам! И на базу! Кто главный?.. Один раз удостоверением махнул – так, слышь, третий год бесплатно на дом привозят! А ты говоришь!..

Слушать было довольно противно (хоть Плетнев и не мог не признать определенной его правоты), но пробка наконец-то рассосалась, они пролетели набережную и скоро выбрались на проспект Дар-уль-Аман.

– Черт! – спохватился Архипов. – Ребята арбузов просили привезти! Давай-ка высади меня, а сами сгоняйте.

– Я к Симонову должен зайти, – возразил Плетнев, взглянув на часы. – Срочное дело.

– Ничего, пять минут потерпит твое дело. Срочнее будет!..

Плетнев резко остановился у ворот.

– Ты – старший! Потом машину поставишь.

Архипов беззаботно захлопнул дверцу и направился к КПП.

– Ну что? – пробормотал Плетнев, неприязненно глядя ему в спину. Как дать бы по башке! – Куда?

– Давай назад, – предложил Пак. – Через перекресток. Там базарчик есть.