Текст книги "Казнь по кругу"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– Трехсот баксов хватит?

– Хватит и двухсот, – решил Саморуков. – Ну, а к вам я минут через сорок в сад подойду.

Казарян с Сырцовым сходили в буфет за кое-какой закусью с водичкой, разжились пластмассовыми стаканчиками и спустились вниз.

А во дворе сюрприз: с Борисом темпераментно, размахивая руками, беседовал известный (особенно Казаряну и Сырцову) литератор и драматург Виктор Кузьминский, которого безуспешно искал вчера народный артист. Увидя Казаряна, Кузьминский, как в свое время на демонстрациях, выкрикнул лозунг:

– Да здравствует выдающийся деятель советского киноискусства!

– Российского, – поправил его Казарян, подойдя. Осведомился подозрительно: – А ты теперь не клипмейкер ли, Витя?

– Я – плеймейкер, – с достоинством поправил Кузьминский.

– Тогда живи, – великодушно разрешил Казарян.

– Кого ждем? – Операторским вопросом потребовал действий уже распаленный Борис.

Никого не ждали, и поэтому сразу подались на уютную поляночку в зеленом, уже отцветшем саду. Милая самодельная скамеечка, рядом толстенное бревно, затертое задами мосфильмовских старожилов до блеска.

– Луной был полон сад! – громко и немузыкально спел Казарян, но понял, что про луну рановато, и исполнил отрывок из другой, более подходящей к моменту песни: – Как у нас в садочке, как у нас в садочке розочки в цвету!

– Розочки, надо полагать, это мы, – понял Кузьминский. – И в цвету. До некоторой степени даже в расцвете. Сдавать собираешься, народный артист?

Казарян из певца превратился в иллюзиониста.

– Алле оп! – возгласил он и вырвал из сырцовской сумки две бутылки.

… Когда через сорок минут на полянке появился Семен Саморуков, розочки не то чтобы цвели, а распустились. Их уже не устраивали скамейка и бревно, они валялись на траве и произносили тосты из этого неудобного положения. Сейчас держал речь сидевший в позе лотоса Борис:

– Мы остатки побежденной армии. Но побеждена армия, а не мы. Мы еще повоюем, потому что у нас есть такой полководец, как Роман Казарян. Генерал Казарян! Маршал Казарян! Генералиссимус Казарян! Прошу всех встать и выпить за генералиссимуса!

Никто не встал, но все выпили. Саморуков присел рядом с Сырцовым и, оценивающе оглядев компашку, поинтересовался:

– По которой?

– По четвертой, – ответил Сырцов и поинтересовался: – Как наши дела?

– Про ваши дела не знаю ничего. А про их – кое-что известно. Левый заказ на прошлой неделе выполнили пиротехник Жека Маслов и трюкач Земцов.

Пьян да умен – два угодья в нем. Упивался и джином, и сладкими речами о нем расслабленный Казарян, но появление Семена не пропустил. После тоста он на четвереньках подобрался к Сырцову и Саморукову и потребовал отчета:

– Ну и кто?

– Пиротехник Маслов и трюкач Земцов, – повторно доложил Семен.

– А заказчик?

– Он же один из исполнителей. Трюкач Земцов. Ты его знаешь, Рома?

– Не помню. Но в актерском отделе все узнаем.

– Тогда пошли в актерский отдел, – заторопился Сырцов.

– Ты что, спятил? – возмутился Казарян. – Сеня вообще сухой, а мы только-только разогреваться стали. Отдохнем самую малость, и я в актерский отдел позвоню.

Отдыхали до половины пятого. К пяти Казарян по телефону нашел нужную девицу, которая дала ему телефон и адрес Земцова. Осознав, что в таком виде сегодня к Земцову ехать не следует, Сырцов присоединился к компашке, решившей продолжать отдых. Скорее всего прислушались к неизвестно откуда звучавшему для них голосу чеховской героини: – «Мы отдохнем! Мы отдохнем!» И совсем забыли про другую героиню того же автора, которая повторяла: «Если бы знать, если бы знать!»

Если бы знать…

16

– Труп! Мертвец! Покойник! – рычала она с закрытыми глазами. Она была под ним, под трупом, по мертвецом, под покойником, и яростной работой в соитии добивалась высшей точки своего наслаждения – одновременного оргазма. Он убыстрял и убыстрял свое поршневое движение и застонал наконец тихонько. Стон становился все тоньше и выше, пока не перешел в сладострастный крик. Она добилась своего. Они кончили вместе. Он недолго полежал на ней и отвалился на бок.

Она лежала на спине, и он лежал на спине. Лежали без слов, набираясь сил. Потом она повернулась к нему, и почти неощутимо пальцы ее заскользили по могучему мужскому телу. Сначала комарино щекотно, затем приятно и тревожно и, наконец, в нем возникло томление. Птица Феникс восставала из пепла. И восстала.

– Иди ко мне, иди! – стонуще попросил он.

И тут в дверь спальни решительно постучали.

– Что там? – громко спросила она нормальным голосом.

– Вас ждут, Светлана Дмитриевна! – умильно откликнулся жлобский голос.

– Через полчаса! – решила она, и их больше не беспокоили.

– Как раз успеем, да? Как раз успеем, да? – шептал он, обнимая ее.

Она высвободилась, на коленях добралась до края необъятной кровати и, встав, небрежно все объяснила:

– Это я успею за полчаса. Подмыться, помыться и одеться, – и направилась в ванную комнату. Он поднялся на локте и жалобно поинтересовался:

– А я?

Стоя в дверях и насмешливо глядя ему в глаза, она ответила:

– Ты – труп, мертвец, покойник. Тебя нет и не было никогда.

* * *

…Окно, огромное французское окно то ли громадного кабинета, то ли конференц-зала выходило на водохранилище. Было ветрено, и поэтому водная гладь напоминала оцинкованное рифленое железо. Трое находившихся в конференц-зале на рукотворное море не смотрели. Они бессмысленно пялились на зеленое сукно стола, за которым сидели. По праву старшего и главного в торце стола сидел старенький-старенький, тот самый, что ловил рыбу. Да и не старенький-старенький он вовсе, когда тщательно и с шиком одет, когда собран для жизни и борьбы, когда не строит из себя клоунского маразматического старца.

Лева был как Лева: громаден, роскошен и раскован до легкого хамства. Сидел развалясь, смотрел в потолок и насвистывал кое-что из современного эстрадного репертуара.

Президент неодобрительно посматривал на него, но молчал. Он, как всегда, был при официальном параде: в темной тройке, несмотря на летнюю теплынь, в литой, как бы фарфоровой сорочке, в геометрически точно завязанном галстуке.

Она явилась как мимолетное виденье и отчасти как гений чистой красоты. Остановилась у порога, одарила всех милой застенчивой улыбкой.

– Здравствуйте. И простите за вынужденное опоздание.

Все покивали, прощая, а она, обойдя стол, подошла к старенькому-старенькому, легко поцеловала его в щеку и одобрила:

– Ты сегодня замечательно выглядишь, папочка, – сев рядом с ним, оглядела всех и предположила: – Левочка докладывать будет, да?

– Ты уж, Света, как-то громыхательно: докладывать. Сообщу кое-что, это действительно.

– Ну, хоть сообщи, – с подковыркой предложила она.

– Сообщу, сообщу, – почему-то с угрозой пообещал Лева и приступил: – В общем и целом нашу многоходовую комбинацию следует признать удачной…

– Это в общем и целом, – перебила Светлана, – а в частностях?

– О частностях позже. – Лева был не из тех, кого можно легко сбить. – Будем считать, что в обозримом будущем нам не сможет кто-либо предъявить столь грозные совсем недавно финансовые претензии.

– Это в обозримом, – поймав Леву на паузе, опять встряла Светлана. – А в необозримом? Какое время ты можешь гарантировать?

– По меньшей мере год. Время для полноценного и почти стопроцентного оборота.

– А наши документальные обязательства перед ними? – на этот раз перебил папаша.

– Составленные столь общо, эти документы представляли для нас опасность только тогда, когда партнеры были в полной силе. Сугубо официальный ход этим документам они не могут дать по самой простой причине: происхождение капитала. Теперь о частностях, что так беспокоят Светлану. Скажу откровенно: они и меня беспокоят. Восемь главарей ушли на этом неизвестно откуда взявшемся вертолете. Шестеро не успели, но их скоро выпустят на свободу: в перестрелке они не участвовали, а больше предъявить им нечего. По сути головка осталась в целости.

– Ничего себе удачная комбинация! – возмутилась Светлана.

– Головка без рук, без туловища, без ног. Что она может? – задал риторический вопрос Лева. Президент, до этого самозабвенно ковырявшийся спичкой в своем ухе, ответил весьма неглупо:

– Быстро нарастит новые руки, ноги и туловище.

– Надо сделать так, чтобы этого не произошло, – предложил Лева.

– А как это сделать? – допытывался настырный президент.

– Сие, уважаемый Юрий Егорович, уже не по моей епархии, – сообщил Лева.

Старикан, не вступая в их ненужный перебрех, нажал кнопку звонка. Не отзвенело еще, а на пороге возник секретарь.

– Где он? – спросил президент.

– Купался, а сейчас со своим помощником в бильярд гоняет.

– Попроси его зайти сюда, – сказал папаша и уже в закрывавшуюся дверь: – Вежливо попроси!

* * *

…Курортно одетый господин лет пятидесяти, профессионально, минуя их взгляды, быстро и оценивающе осмотрел всех и всех вежливо поприветствовал:

– Добрый день! – глянул в окно и поправился: – Или уже вечер? В восхитительном безделье время летит незаметно.

– Да садитесь вы, садитесь, Витольд Германович! – взмолился старикан. – А то, право, нам как-то неудобно!

Витольд Германович подсел как бы ко всем, но существовал отдельно, сам по себе. Улыбаясь, заглянул наконец в водянистые папашины глаза и укорил:

– Я-то и вправду поверил, что вы меня отдохнуть пригласили, Дмитрий Федорович. Оказывается, здесь не отдыхают, а заседают.

– Мы уже позаседали, – сообщил Лева.

– И, следовательно, приняли решение, – мгновенно сообразил Витольд Германович. – Вероятно, что-то связанное с моими обязанностями?

– Как вам известно, Витольд Германович, верхушке уголовного мира удалось избежать справедливой кары… – витиевато начал было папаша, но Витольд Германович вежливо поднял руку, предлагая ему заткнуться. Дмитрий Федорович покорно заткнулся.

– Что и следовало ожидать, – уверенно заявил Витольд Германович. – Любая верхушка при любых обстоятельствах избегает справедливой кары. Вас беспокоит, что эта верхушка в ближайшее время приступит к работе по возрождению их организации. Вполне, вполне реальная опасность. В Москве – нет, здесь теперь у них нет опоры, здесь рубили под корень. Вся их надежда – на регионы. И, как мне стало известно, восемь человек уже разъехались по российским городам и весям.

– Это, вероятно, создает вам определенные трудности? – осторожно спросил президент.

– В какой-то степени, Юрий Егорович. Но нами просчитывался и этот вариант.

– Следовательно, не исключена возможность нейтрализации главарей и при данных обстоятельствах? – продолжил задавать вопросы Дмитрий Федорович.

– Не нейтрализации, а ликвидации, – поправил его Витольд Германович.

– Я не понял вас, – ужаснулся президент.

– А что тут понимать? Ликвидация – слово однозначное.

– Дорогой Витольд Германович, – торжественно вступил в разговор Дмитрий Федорович. – Мы – люди тихие, мирные, занимающиеся чисто финансовой деятельностью. Нас интересует лишь одно: нашей деятельности не должны препятствовать определенные силы. Обуздать эти силы – ваше дело.

– А ваше дело – преумножать капиталы, – продолжил мысль Витольд Германович. – Занятие, безусловно, главное в нынешней жизни. Сейчас, когда в этой стране стало возможным приобрести на деньги все, когда их накопление и преумножение – абсолютно законное деяние, эти занятия приобретают вид борьбы за высшую власть. Власть, которая и не снилась правителям тоталитарного, так называемого социалистического общества. Рубль царит. Эта штука, как говаривал Иосиф Виссарионович Сталин, посильнее, чем «Фауст» Гете. И в скобках: «Любовь побеждает смерть». Любовь к рублю побеждает все. Еще вчера непримиримые рок-музыканты смело шли на борьбу с правящей машиной, не боясь гонений и преследований, а сегодня по ночным клубам услужливо развлекают нуворишей за всесильный рубль. За этот самый рубль вам хочется купить себе белые одежды, в которых вы будете выглядеть чистыми и возвышенными благодетелями, защитниками сирых и слабых. Но, мои дорогие друзья, пока это недостижимо. Мы на том этапе, когда борьба с конкурентами осуществляется зубами и когтями.

– Мы с интересом выслушали ваш весьма неожиданный монолог, – задумчиво – после изрядной паузы – произнес президент Юрий Егорович, – но, по заслугам оценивая его парадоксальное содержание и острую форму, никак не можем соотнести его с темой нашей беседы.

– Очень даже все соотносится, – развеселился Витольд Германович. – Просто я очень вас прошу не стесняться слова «ликвидировать».

Недаром рябило водную гладь. Терпеливый и уверенный ветер, подобно пастуху, согнал в кучу овечек-облака и превратил их в грязно-размытую черноту тяжелых дождевых туч. Первые капли из небесной лейки, медленно пробивая себе извилистые дорожки, ползли по стеклу окна.

Обычно жесткий свет безжалостно обнаруживает человеческий возраст. Сейчас же полутьма от черных туч, ворвавшаяся в конференц-зал, определила годы единственной здесь дамы. Лишенная постоянного движения, в котором умело воспроизводились легкость, резвая живость и вздорная непредсказуемость молодости, Светлана неосторожно предъявила усталым лицом своим истинный сороковник с хвостом. Она поняла это, прикрыла на мгновение ладошками предавшее лицо и тотчас показала озорную улыбку, которая убрала лет десять.

– Убейте их, Витольд, – мелодичным голосом попросила-приказала Светлана.

– Света… – укоризненно ахнул шокированный папаша, а Витольд Германович, скалясь в беззвучном смехе, прочитал странный стишок из прошлого:

 
Однажды на премьере Сурова
В портрете появилась Бирман.
Советский зритель был шокирован,
За исключеньем Чемодурова.
 

И без паузы продолжил прозой:

– Я – не шокирован. Вроде Чемодурова. Я рад был услышать из милых женских уст настоящие мужские слова, которые позволяют мне считать, что ответственность за порученную мне акцию мы все несем в равной мере.

– Я ничего не хочу знать об этой акции. Она – ваша, и только ваша, Витольд Германович! – поросячьим визгом трусливо отрекся от исполнителей Юрий Егорович.

– Юра, перебор, – хладнокровно заметил папаша. – Естественно, мы – в стороне, но не будь фальшивой целкой в борделе.

Леву прорвало: заржал по-жеребячьи и ржал долго. Отсмеявшись, тыльной стороной ладони утер благодетельные слезы и резюмировал вопросом:

– Вроде договорились, а?

– Договорились, – желчно провякал Юрий Егорович. – Только вот до чего?

– Юрий Егорович, – предложила Светлана, – а вы прикройте глаза и заткните уши. Легче будет.

– Что же, подведем итог, – тоном председателя райисполкома заявил Дмитрий Федорович. – В принципе обо всем договорились. Витольд Германович, вы пускаетесь в автономное плавание. Согласны?

– Да.

– Юрий Егорович ответственен за ваше материальное обеспечение…

– Юрий Егорович, на минуточку откройте уши! – перебила отца Светлана.

– Я бы попросил оградить меня… – возмущенно начал Юрий Егорович, но его тоже перебили: без стука объявился секретарь и строго сказал:

– Витольд Германович, вас к телефону. Срочно.

Явный форс-мажор. Витольд Германович резко поднялся и стремительно, почти бегом, удалился в секретарский предбанник.

Папаша любовался дочкой, дочка смотрела в мутно-серое окно. Юрий Егорович сердито сопел, а Лева, неожиданно для себя зевнув, сделал вид, что вздохнул. Витольд Германович вернулся через три минуты. Был открыто серьезен, собран и готов к действию.

– Появились осложняющие обстоятельства. В самое ближайшее время вам придется помогать мне не только материально.

17

Еще не проснувшись окончательно, еще не открывая глаз, он все понял про себя: от вчерашнего отдыха не отряхнешься сразу – похмельный, похмельный! И похмелье жестокое, грубое, откровенное с непривычки, потому что долгое-долгое время держал себя спартанским режимом в безукоризненной физической форме. Осознав это, он решил продолжить сон, по опыту (давнему) зная, что, выспавшись как следует, легко победит порожденного пьянкой подлого зверя. Стал радостно уходить в беспамятство сна, но телефонный звонок безжалостно возвратил его в отвратительную реальность. Он автоматически положил руку на телефонную трубку, не поднимая ее, откашлялся, проверил голос и, наконец, откликнулся в микрофон достойным басом:

– Слушаю вас.

– Это кто говорит? – потребовала его визитную карточку немолодая простолюдинка.

– А кого вы ищете? – уже раздраженно с похмелья спросил Сырцов.

– Мне Георгий Петрович нужен. Сырцов его фамилия.

– Это я, – признался Сырцов и повторил: – Я слушаю вас.

– Мне Вадик велел вам позвонить.

– Какой еще Вадик? – не понял он.

– Да Вадик же! Сын.

Понял Сырцов, какой это Вадик. И другое понял:

– Простите, не знаю, как вас зовут…

– Лидия. Лидия Трифоновна. Мне Вадик велел… – взялась она за свое, но Сырцов четко ее перебил:

– Вот что, Лидия Трифоновна. По телефону не надо мне ничего говорить. Через часок я к вам подъеду.

– Так я лучше по телефону…

– Лучше, если я к вам подъеду. Вы будете дома?

– До десяти, – растерянно сказала Лидия Трифоновна.

Он впервые в этот новый день глянул на часы. Половина восьмого. До чего же она ранняя пташка, эта милая Лидия Трифоновна.

– Ждите меня к половине десятого, – приказал Сырцов и положил трубку.

Все, с досыпом покончено. Облегчившись и почистив кислые от алкоголя зубы, Сырцов приступил к утренней разминке по максимуму: после тридцатиминутной зарядки – десять минут на силовом станке и в заключение десять верст на велотренажере. Тренировочные эти прибамбасы стояли у него в лоджии: он и свежим воздухом (если в Москве есть такой) надышался. А потом отчаянные вздохи под контрастным душем. Растираясь махровым полотенцем, вдруг вспомнил про похмелье: где оно? А его уже как и не бывало.

Допивал вторую кружку крепкого чая, когда раздался второй телефонный звонок. Второй раз глянул на часы – пора уже и выметаться: без четверти девять. Но трубку снял.

– Георгий Петрович? – вежливо осведомился интеллигентный женский голос.

– Что есть, то есть, – жизнерадостно подтвердил Сырцов.

– Здравствуйте, Георгий Петрович. Вас беспокоят из благодарного вам «Мосглобалтранса». Нам только что позвонили из банка и попросили, чтобы наши чеки были немедленно реализованы. У них, видите ли, конец полугодия и в связи с этим необходимы полные расчеты. Вы, как я понимаю, в суете деньги еще не получили?

– Не получил, – виновато признался Сырцов.

– До чего же я сообразительная! – лукаво похвалила себя дамочка. – Догадалась, с кого начать. Георгий Петрович, они ждут вас сегодня к пяти. Сможете?

– Постараюсь.

– Уж постарайтесь! Всего вам хорошего.

Хотел было выскочить, но понял, что может и не успеть вернуться домой: Лидия Трифоновна, Земцов, не мешало бы и с общей женой братьев Гореловых пообщаться. Поэтому влез не в джинсы – в брюки, натянул легкую трикотажную рубашку, надел летний блейзер – в банк же идти. Распихивая нужное по карманам, полюбовался чеком на четыре тысячи долларов. Как там у Горького? Че-аек – это звучит гордо! Хорошая штука – чек на крупную сумму. А вот «байард» под блейзер – штука нехорошая. Вчера так бок набил!

Сырцов убрал пистолет вместе со сбруей в прикроватную тумбочку и отправился в путь по уже набитым машинами московским трассам.

Лидия Трифоновна посмотрела на него (укоризненно), посмотрела на кухонные часы (демонстративно) и, усаживаясь на табуретку, заявила:

– А я уже собралась уходить.

На часах было без двадцати пяти десять, но Сырцов охотно извинился:

– Уж простите меня, дурака. Не рассчитал. Так что вы мне хотели сказать?

Она сказала о том, что он уже знал:

– Он велел передать вам свой адрес и телефон в Горьком.

– В Нижнем Новгороде, – поправил ее Сырцов.

– Для вас с Вадиком, может, и Нижний Новгород, а для меня – Горький.

Видимо, и с сыном была дискуссия на эту тему.

– Горький так Горький, – покорно и льстиво согласился Сырцов.

– Вот тут я на бумажке все написала, – с гордостью поведала Лидия Трифоновна и достала из кармана капота коряво исписанный листок школьной тетрадки. Сырцов учтиво принял бумажонку, кинув на нее беглый взгляд и вдруг по-детски жалобно попросил:

– Можно я ее у себя оставлю, Лидия Трифоновна?

– Да бери, бери! Я к нему в Горький в гости не собираюсь, а на телефонные тары-бары у меня лишних денег нету. Если надо, он сам позвонит.

Вот удача так удача! Сырцову эта бумажонка не была нужна, его лошадиная память надолго зафиксировала все, что надо, но информация на бумажке может понадобиться кому-то еще. Ну а Лидия Трифоновна со своими повседневными заботами вряд ли даже через полчаса вспомнит адрес и телефон любимого сына. Сырцов сложил бумажку аккуратно, как большую ценность, и спрятал во внутренний карман.

Первое, что он сделал, покинув гостеприимный дом Устряловых, – разорвал бумажку на мелкие-мелкие кусочки и развеял их по ветру. Воровато глянул на окна устряловской квартиры (не заметила ли святотатства мамаша – вроде не заметила), влез в «девятку» и отправился по своим собачьим делам.

* * *

Трюкач Земцов жил в хорошем новом районе, в роскошном доме, построенном в самое последнее время. Явно за наличные куплена квартирка здесь, за живые бабки. Нет, не прозябает в нужде скромный бывший спортсмен не первого ряда. И не однокомнатная, а двухкомнатная. Ушлый Сырцов по планировке просчитал это, стоя на площадке девятого этажа. Ничего особого не придумал и позвонил. За что-нибудь да зацепится, как-нибудь сымпровизирует.

– Кто? – требовательно вопросил из-за двери молодой женский голос.

Уже интересно. По сырцовским сведениям Земцов был холост.

– Мне бы Юрика, – жлобски признался Сырцов.

– А кто вы такой? – продолжила допрос приблудная девица.

– Жора с «Мосфильма», – отчасти приврав, сообщил Сырцов.

Дверь решительно открыли, и Сырцов увидел миниатюрную очаровашку в мини-халатике, которая строго посмотрела на него и строго же спросила:

– Когда вы с Юрием договаривались о встрече?

– Вчера. Он мне позвонил и сказал, чтобы я зашел. Мол, дело есть.

– Утром, вечером? – допытывалась дева.

– Что – утром-вечером? – тупо переспросил Сырцов.

– Звонил когда?

– Днем. На работу, – бойко ответил Сырцов.

– Проходите. Поговорить надо, – решила дева и посторонилась, впуская в апартаменты незваного гостя. На всякий случай бойко пошаркав подошвами о джутовый половичок, Сырцов проследовал за ней в столовую-гостиную. И внутри все шикарно, как говорится, от Франко Фортини.

Сырцов осторожно сел в кожаное кресло и спросил у девы, которая, повернувшись к нему спиной, бессмысленно смотрела в окно:

– Вы теперь его жена?

– Угу. Теперь, – подтвердила она, повернувшись к нему, и, подойдя, решительно устроилась в кресле напротив. – Я приехала сюда вчера в четыре. А в пять Юре позвонили, и он сказал, что у него срочные дела часа на два-три. Просил подождать его. Вот я и жду. Это не вы звонили?

– He-а. Юрок сам мне позвонил часа в два и договорился со мной на сегодня. Вот я и пришел.

– Я очень беспокоюсь, Жора. Ведь вас Жорой зовут?

– Георгием, – поправил Сырцов. – А вас?

– Ольгой. Олей. Он меня Лелей зовет, – представилась она, и Сырцов вдруг увидел ее потерянно-мечущиеся глаза. – Я очень боюсь. Георгий.

– Боитесь, а мне открыли без всякого, – укорил он.

– Я не за себя, я за него боюсь.

– Так, может, просто загулял с пацанами?

– Может, и загулял, – покорно согласилась Оля.

Не зря она боялась. И, скорее всего, не загулял Земцов с пацанами. Сырцов покряхтел, покряхтел и предположил:

– А если у родственников случилось что?

– Родственников у него – только сестра. В Магнитогорске.

– Да все в порядке будет! – отчаянно утешил Олю Сырцов.

– Он бы обязательно позвонил мне! Обязательно.

– Закрутился, завертелся, мало ли что…

– Все равно он бы позвонил.

– С чего это такая уверенная?

– Он любит меня. А я его. Я сразу поняла, что он какой-то странный, не такой, как всегда. И не сказал ничего, а всегда говорит…

Плохи дела у девушки Оли. Вернее, плохи дела трюкача Земцова, совсем плохи. Сырцов потер ладонями колени и спросил:

– Я пойду, Оля, а? А к вечеру позвоню.

– Посидите еще, Георгий. Мне с вами не так страшно.

– А чего бояться-то? – фальшиво удивился он.

– Я знала, знала, что все так кончится! – вдруг крикнула она и закачалась в кресле, как мусульманин на молитве.

– Что – все это? – осторожно поинтересовался Сырцов. Теперь она испугалась себя. Исподлобья быстро глянув на Сырцова, ответила как бы беспечно:

– А! Глупости! – встала, ожидая, когда поднимется Сырцов. Дождалась и напомнила: – Вы торопитесь, не буду вас задерживать.

Давить на нее сейчас или не давить? Сырцов недолго постоял в задумчивости и решил, что еще рановато. Не дозрела и надеется. А вечерком следует наведаться. Вздохнул и сообщил:

– Ну, я пойду. До свидания, Оля.

Влез в «девятку» и кулаками ударил по баранке. Легкомысленный козел, а не профессионал. «Чивес регал» ему, скотине, подавай! Он мог вчера успеть, он мог. И не успел.

Все. Эмоции в сторону. Они просчитали, что он, Сырцов, копает. Но для просчета необходима информация. Только два возможных канала: братенник с двойной женой и наивный дурачок Земцов. Скорее всего, оба сработали. Опять же альтернатива: кого они будут убирать? Концы или его, Сырцова? Для начала, вероятно, самое слабое звено – Земцова. Не было Сырцову жаль кинотрюкача, не за что его жалеть, сам в твердом рассудке и незамутненной памяти в вонючее дерьмо полез, не чуя запаха этого дерьма, а чуя лишь дурманящий аромат больших и легких денег. Не жалко, не жалко. И тут же Сырцов вспомнил потерянно мечущиеся глаза Оли. Вот ее действительно жалко. Жалел ее потому, что она потеряла Земцова, которого он не жалел?

* * *

Сейчас же, сейчас же о другом. Семейство Гореловых. Пока их убирать не будут, больно тугой узелок эта троица. Тем перспективнее она для него. Итак, Всеволод Всеволодович и их жена. Сырцов вдруг с огорчением понял, что не помнит, как зовут жену. В раздражении он через открытое окошко сплюнул на тротуар и изрек вслух:

– Жена есть жена!

На Кунцевских холмах он был в половине второго. Неподалеку отыскал телефон-автомат (десяток постоянно возобновляемых жетончиков всегда имел при себе) и набрал номер квартиры Гореловых.

Ленивый женский голос протяжно откликнулся на звонок:

– Да-аа. – Сырцов молчал, стараясь дышать беззвучно. Ленивый голос мигом преобразился в раздраженный: – Вас слушают!

Послушай, голубка, послушай. Голубка послушала недолго и, ничего не услышав, шмякнула трубку.

– Ну, а теперь подождем под дождем, – опять же вслух решил Сырцов, хотя и намека на возможные осадки не было. Он поставил «девятку» метрах в пятидесяти от их подъезда, сообразуясь с возможным отъездом одной из семи машин, стоявших неподалеку от дверей, и, устроившись поудобней, принялся ждать. Если по правде, то вся сыщицкая работа состоит из двух действий – ждать да догонять. Но, как гласит народная мудрость, хуже нет – ждать да догонять. Справедливости ради следует отметить, что его учитель Александр Иванович Смирнов, Дед, внес некоторые поправки в эту поговорку, считая, что еще хуже, когда догоняют.

Она вышла из подъезда в двенадцать минут третьего. Ничего себе дамочка. Только бы ее в метро не понесло. Слава богу, уселась в небольшой «фольксваген» и, особо не разогревая мотор, покатила по дороге вдоль линии метро. У станции «Филевский парк» повернула направо и через мост, уже порядком ускорившись, рванула по Ломоносовскому.

«Вести» «фольксваген» в неохватном автомобильном стаде, которое образовалось сразу же после Мосфильмовской, дело несложное. Одна лишь задача: не дать очередному светофору расцепить их. Ну, это Сырцов умел. Вот и Ленинский. Направо, налево. Что ж, поехали налево, к центру. Но явно не в центр: туда бы она по Кутузовскому отправилась.

Сразу же за озадаченным, с растопыренными руками Гагариным «фольксваген» ушел направо. Здесь ему надо быть осторожным – отделился от массы. «Фольксваген» нырнул в арку. Отпустив его метров на тридцать, «девятка» тоже проследовала во двор.

Дама заглушила мотор у пятого подъезда, а он – у третьего. Сырцов опять взъярился на себя: как же ее зовут? Безымянная дамочка, вытащив из багажника объемистую сумку (заранее, значит, положила), скрылась в дверях. Спринтерский рывок, и Сырцов оказался в междудверье тогда, когда она входила в лифт. Сдвинулись дверцы, и Сырцов засек время. Ни кода, ни особых запоров здесь не было, и он без помех проник в вестибюль. Лифт еще шел. Шестой, седьмой… На восьмом этаже лифт остановился. Кнопка погасла, и Сырцов вызвал подъемное устройство к себе, вниз. В кабине висела таблица с номерами квартир по этажам, по две на каждой площадке. Итак, восьмой. Квартиры сто тринадцатая и сто четырнадцатая.

Маловероятно, что в сто тринадцатой или сто четырнадцатой обосновался на жительство покойный агент МУРа Никита Горелов по кличке Цыпа. Скорее всего, здесь проживает неинформированный посредник-пешка. Все же стоило проверить. Сырцов вернулся к «девятке».

Дамочка обернулась ровно за семь минут. Возвратилась она без сумки. Так что же: сумка или дамочка? Сырцов, понятное дело, выбрал дамочку: сумочка в неподвижности, и сколько она будет находиться в этом состоянии – одному Богу известно.

На улице старой сексотки Стасовой развернулись и помчались вспять. Всеволод Всеволодович Горелов ждал жену у дырки, ведущей к гнезду борцов за дело трудящихся – к зданию независимых, так сказать, профсоюзов. Горелов-старший влез в «фольксваген», они о чем-то недолго поговорили и поехали. Уже с программистом за рулем.

Скорее всего домой. Но и проверить не помешало бы. Сырцов и проверил. Все подтвердилось: чета, подъехав к родному дому, тщательно заперла «фольксваген» и, неоживленно переговариваясь, удалилась под родимый кров. Как настойчиво спрашивал добросовестный еврейский учитель у тупых своих учеников: что мы имеем с гуся? С наибольшей долей вероятности связь дружной семейной пары с безвременно ушедшим в мир иной родственником. И как следствие, полная осведомленность этой пары о ловком фокусе, который проделали им известные, а ему, Сырцову, пока неизвестные хитроумные граждане. Вооружившись кое-какой информацией, можно будет эту парочку и раскрутить. Можно и нужно. А сейчас за информацией.

Из знакомой будки он позвонил Демидову и попросил его узнать, кто проживает в квартирах сто тринадцать и сто четырнадцать. Было десять минут пятого. Пора и в банк за цветной капустой.