Текст книги "Казнь по кругу"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Он шел за ней, не зная, как ему прощаться, не завершив главное свое дело. Светлана будто знала, о чем он думал. Глядя на затихавший вираж катера, она успокаивающе сказала:

– Я все помню, Володя. За нами должок.

На этот раз пластиковая голова подогнала катер к мосткам. Они прыгнули на палубу и устроились в мыльнице.

– Пообедаешь у нас? – спросила Светлана.

– Еще не голоден.

– Тогда Троицкое? – Светлана, правильно оценив его кивок, отдала распоряжение через переговорник: – В Троицкое, пожалуйста.

Без большого круга. Катер мчался по прямой. Они опять смотрели на воду – не друг на друга. Он в ярости молчал, понимая, что Светлана ждет его просьбы. Или требования, во всяком случае. Она мстительно молчала, сознавая, что доводит Демидова до беспомощного бешенства. Игра в ненавистную молчанку продолжалась до тех пор, пока не появились игрушечные домики Троицкого.

– Ах да, – небрежно вспомнила Светлана, – чуть не забыла. – Она, вероятно, нажала невидимый тайный рычажок, потому что часть обшивки красного дерева отвалилась, открыв тайник, из которого она извлекла туго набитый мужской пояс-кошелек. – Здесь оговоренные триста тысяч и сто премиальных.

Она с трудом протянула увесистый – не для ее холеных рук – пояс Демидову. Он на ладони прикинул его тяжесть и спросил с разочарованием. У нее, у себя, у мира:

– Значит, вот здесь – безбедная моя жизнь?

– Не только здесь, – холодно напомнила она. – Правда, я не знаю, где ты припрятал двести тысяч аванса.

– Пощечину не можешь мне простить? – попытался догадаться он.

Она не ответила. Катер ударился о бетонную стенку. Демидов поднялся со скамьи, нацепил пояс-кошелек и выбрался на железную палубу. Она снизу насмешливо смотрела на него.

– Как говорят деревенские бабы в таких случаях, спасибо за компанию.

Он подтянулся на руках и выбрался на причал. Невидимый уже для нее, спросил бойко:

– Считаешь, что купила меня с потрохами?

Она повернулась так, чтобы видеть его.

– Я все думаю: чем ты лучше быка, который вожделел за кустами?

– Ничем, – бодро откликнулся он. – Я – такой же инструмент. Одно отличие: я – очень дорогой инструмент.

– Когда мне понадобится очень дорогой инструмент, я позвоню тебе, Володя, – пообещала Светлана и приказала голове: – Домой.

* * *

… Папашка Дмитрий Федорович интенсивно трудился: развалясь в универсальном рабочем кабинетном кресле и сосредоточенно ковыряясь в носу, он невнимательно – отвлекаясь то на солнечный блик, заскочивший из-за шторы на лаковую столешницу письменного стола, то на муху, бродившую по зеленому сукну стола для заседаний, – слушал занудливую и, судя по всему, длинную речь Юрия Егоровича, который, путаясь в многочисленных бумагах, бубнил и бубнил. Даже появление Светланы не остановило его: не прервался в словоизвержении, не заткнул фонтана. Только кивнул. Зато папашка чрезвычайно обрадовался дочке, с которой поделился восторгом по поводу умного спича Юрия Егоровича:

– Во дает, а?!

Знала эти отцовские штучки Светлана. За последние восемь-девять лет он наловчился виртуозно косить под маразматика и занимался этим довольно часто и с нескрываемым удовольствием. Что и отметила дочка:

– Это ты даешь, а не он.

– Мне продолжать, Дмитрий Федорович? – обиженно поинтересовался Юрий Егорович.

Дмитрий Федорович вдруг затвердел в кресле и насмешливо сказал:

– Как говаривал артист Папанов в фильме «Бриллиантовая рука», – и папашка весьма точно воспроизвел папановские интонации: – Нет! На это я пойтить не могу!

– Почему? – не только обиженно, но и тупо спросил Юрий Егорович.

Любил такие перепады Дмитрий Федорович. От маразматика до мгновенно реагирующего на ситуацию железного волевика:

– Потому что все предлагаемое тобой – абстрактная и не учитывающая реальных факторов хреновина.

– Не понял, – уже с раздражением сказал Юрий Егорович.

Презрительно глядя в голое темечко собеседника, Дмитрий Федорович на одном дыхании произнес длинную и оскорбительную фразу:

– Как однажды заметил один весьма неглупый человек, облысение – это постепенное превращение головы в жопу сначала по форме, а потом и по содержанию.

– Кто тебе дал право оскорблять меня? – огнево вскричал Юрий Егорович.

– Не только тебя, – весело откликнулся Дмитрий Федорович и в подтверждение провел ладошкой по собственной плеши. – Пойми, Юра, мы с тобой – старые хрычи, осуществлявшие всю свою сознательную жизнь общее, так сказать, руководство. В стратегии банковского дела мы – невежды. Но зато та наша жизнь дала нам неоценимый опыт в интригах и знании самых дурных человеческих качеств. Знании и умении ими воспользоваться. По-моему, тот заместитель министра, который будет решать вопрос о конкурсе, в свое время работал в твоем аппарате. Я не ошибаюсь?

– Не ошибаешься, – мрачно согласился Юрий Егорович.

– Так купи его, купи за рупь за двадцать, – ликуя, прокричал Дмитрий Федорович. – И необходимость в сложнейшей и непонятной нам с тобой комбинации, и надобность в экономической теории отпадут сами по себе!

– Папа! – звонко напомнила о себе Светлана, прерывая сеанс отцовского самолюбования.

– Что тебе?

– Мне некогда, папа.

– Все выяснила?

– Да. Решайся, отец.

– Да, – подумав, нерешительно сказал Дмитрий Федорович. И, еще раз подумав, вдруг приказно повторил: – Да! Да!

* * *

… В отведенных ему апартаментах Никита Горелов валялся на диване рядом с журнальным столиком, на котором стояли бутылка джина, пластиковый сосуд с тоником и залапанный стакан.

– Не много ли пьешь, Никита? – ласково укорила Светлана, наблюдая за тем, как поспешно переводил себя в вертикальное положение Горелов-младший.

– А что мне делать-то? Только пить да ждать, когда ты позовешь, – сказал он нарочито грубо и, подойдя, нежно и боязливо взял ее руку в свои. Она осторожно высвободила руку и ею же по-матерински потрепала его по щеке.

– Вот и дождался.

– Выпьешь со мной немножко? – не дожидаясь ответа, он в несказанной радости засуетился в поисках чистой посуды и приемлемой закуси. Кинулся к буфету, достал чистый стакан, тарелку с миндалем…

– Пожалуй, выпью с устатку, – решила она и уселась в кресло. Он замер в полудвижении к журнальному столику, спросил хрипло и подозрительно:

– От чего это ты устала?

– От забот, Никита, от забот.

– Где-то прочел в свое время о том, – сказал успокоенный Никита, разливая по чистым высоким стаканам джин и тоник (треть джина, две трети тоника), – что главное достоинство богатства – обеспечение беззаботности его обладателю.

– Врут твои дешевые книжонки, – возразила Светлана, осведомленная о литературных пристрастиях Горелова-младшего, и подняла стакан. – Чем человек богаче, тем большую ответственность несет он перед своим богатством. Большое богатство – большие заботы. Выпьем за большие заботы, Никита.

– Лучше за большое богатство, – решил Никита.

– И то, – пошла на компромисс Светлана и ополовинила свой стакан. Никита тоже ополовинил. Осторожничал, надеясь, что силы пригодятся для другого. Выпил и любовно уставился на нее, в который раз стремясь понять секрет ее бесовской силы. Опять не понял и спросил вызывающе оттого, что ни черта не понял:

– С чем пожаловала?

– Из России с любовью, – со смехом вспомнила она название флеминговского боевика.

– Что из России, еще допустимо. Но вот с любовью… – удачно и по делу срезал Никита. – Кого еще убрать, Светлана?

– Вот так прямо и сказать? – злобно приняла она правила открытой игры.

– А чего тянуть?

– Неужели нам и заняться нечем? – она выбралась из кресла, стала к нему спиной и попросила: – Расстегни.

Он неверной рукой потянул замок тончайшей молнии. От лопаток до копчика. Она стояла неподвижно, и платье идеальным кругом пало к ее ногам. Дрожа от неуверенности и желания, он сзади осторожно уложил ее прохладные груди в свои горячечные ладони. Прорыдал почти:

– Света!

Она прошла к кровати, скинула покрывало и устало улеглась поверх одеяла. Не отрывая глаз от ее спокойно обнаженного тела, он, по-детски путаясь в штанах и рубашке, лихорадочно разделся.

Сегодня она была лишена обычной своей яростной моторной энергии, была томна и ленива. Как сама только что выразилась: с устатку. Но ему и этого было достаточно для маленького счастья. Кончив дело, он лежал на ней и тихо по-собачьи терся своей щекой о ее щеку.

– Колючий, – без ласковости сказала Светлана. Ухоженную свою кожу было жалко.

Он испуганно отстранился и скатился с нее. Сказал поспешно:

– Прости.

Она поощрительно похлопала его ладошкой как попало (попало по животу) – ничего, мол, паренек, страшного – и сказала вроде бы вообще:

– Тоскливо, наверное, тебе в этой одиночке.

– Мне тоскливо без тебя, – поспешно уточнил он, и вдруг мозжечком осознал, что она не о том. Глядя в потолок, спросил, раздувая ноздри: – Что я должен делать?

– Все мы в опасности, Никита, в смертельной опасности, – издалека начала Светлана. – Потому что мы все скованы одной цепью. Эта цепь – беда наша и наше спасение. Цепь затрудняет наше существование, но она держит нас вместе и позволяет легко защититься от любой напасти. Но горе нам, если одно из звеньев этой цепи ослабнет или разорвется, – все мы полетим в тартарары… Нам необходимо ликвидировать одно такое звено, чтобы цепь по-прежнему была надежной.

– Демидов? – перебил Никита.

– Пока не внушает опасений, – решила Светлана, но, спохватившись, подчеркнула: – Пока.

– Тогда кто? – не желая соображать, потребовал он наводки.

– Витольд, – свободно обозначила ослабшее звено Светлана.

Никита приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее – не шутит ли? Не шутила. Ее глаза были неподвижны и беспощадны.

– Так ведь на нем все держится…

– Держится то, что теперь не нужно нам. Все эти его отряды, все его подразделения, вдохновленные его маниакальной идеей тайно властвовать над страной, погубят нас. Не станет Витольда, и его бойцы расползутся как тараканы.

– Но ты же сама мечтала… – начал он, но она резко перебила:

– Теперь надо не мечтать, а жить. Точнее, выжить.

Он вспомнил некстати:

– Как ты однажды сказала, твоих мужей и любовников в конце концов убивают.

Ее правая рука, живя отдельно, нащупала нечто мягкое и летучими касаниями стала превращать нечто мягкое в нечто твердое.

– Тебя не убьют, Никита, – одновременно с работой руки тихо говорила Светлана. – Я отвоюю у этих негодяев Ксюшку, и ты станешь моим зятем. Убивают мужей и любовников, а зятя не убьют.

– Я буду твоим любовником до смерти, – сдаваясь, жарко возразил он.

– До чьей смерти? Твоей? Моей?

– Света, Света, Света, – уже шептал он. Она убрала руку и напомнила:

– Витольд.

– Не могу. Кого угодно, но не его. Не могу.

Она сползла с кровати и устало натянула платье. Приказала:

– Застегни.

Никита, двигая замок молнии от копчика до лопаток, уныло попросил:

– Не уходи.

Она резко повернулась. От неожиданности он застеснялся и прикрылся обеими ладонями.

– Не хотела говорить тебе, Никита, но придется, – как бы колеблясь, сказала она. – Хотя рано или поздно ты все равно узнаешь.

– Ты о чем, ты о чем? – в страхе, вдруг пришедшем к нему, спросил Никита, продолжая нелепо прикрываться.

– Оденься, – приказала она. Он покорно влез в джинсы и, уже догадываясь, спросил, желая, чтобы не прозвучало определенного и ужасного ответа.

– Что-нибудь случилось с Всеволодом?

Она не жалела его, но умело делала вид, что жалеет:

– Крепись, Никита. Сегодня ночью недалеко от Торжка по приказу Витольда был взорван автомобиль, в котором ехали Всеволод с женой.

Он сразу же поверил, что она говорила правду. Зашлось сердце, ослабли ноги, и он, сам того не понимая, сел на кровать. Она положила руку ему на плечо, и он небритой щекой прижался к тыльной стороне ее ладони. Единственной надеждой на спасение была эта рука.

– Тебе надо побыть одному, Никита, – решила Светлана. – Если будет охота, зайди ко мне вечером. Я буду ждать.

61

Трюкач Юрий Земцов привычно устроился у широкого окна китай-городской забегаловки. Учитывая нетерпимость Сырцова к пьянке на работе, взял он пару пива и – жрать хотелось – две порции сосисок. Выпил кружку, в три минуты справился с двумя порциями и, прихлебывая остатнее пиво, стал покорно ждать, глядя на улицу.

– Не занято? – спросил тяжелый бас.

– Занято, – злобно ответил Земцов, не отрываясь от окна и не глядя на обладателя баса. Но бас был победительно непререкаем:

– Пока суд да дело, я здесь все-таки пристроюсь.

Земцов не выдержал, обернулся. Старый мужик (не старик) в богатом пиджачке и с дорогой тростью, зацепленной за локтевой сустав, расставлял на мраморной столешнице принесенное на малом подносе: два по сто пятьдесят, два бутерброда с селедкой, две кружки пива, соленые орешки на тарелке.

– Не очень-то располагайтесь. Сейчас мой приятель придет.

– Не придет, – с мрачной уверенностью возразил старый мужик и глянул на Земцова изучающе. – Я вместо него.

– Это вместо кого же? – испуганно задрался Земцов.

– Вместо Сырцова, Юра.

– Вы чего ко мне пристаете?! – уже в ужасе зашипел Земцов.

– Не ори, а? – попросил мужик и объяснил смысл просьбы: – Раздражаешь.

– Не знаю никакого Сырцова, – ни к селу ни к городу ляпнул растерявшийся бедный Юрик.

– Вот так – не надо, – предостерег его мужик и погрозил толстым указательным пальцем. – Про тебя я все знаю. А тебе обо мне следует знать только то, что зовут меня Александром Ивановичем, и теперь ты – мой агент.

Александр Иванович полез в карман и, вынув заранее заготовленные зеленые, положил не таясь на мраморный стол. Три бумажки. Триста долларов. Земцов неотрывно смотрел на баксы. Но не корысть была в его глазах – безнадежная тоска. Отряхнулся, спросил с вызовом:

– А если не возьму?

– Тогда будешь работать на меня бесплатно, – нарисовал удручающую перспективу Александр Иванович и подвинул к Земцову стакан с полторашкой. – Давай за знакомство, Юрок.

Земцов двумя пальцами – указательным и большим – деликатно (мизинец галантно оттопырен) потрогал стакан, как бы размышляя. Поразмыслить он успел немного ранее. Сейчас просто ломался, цену набивал. Поломался, поломался и решился. Поднял стаканчик и возгласил не без юмора:

– Со свиданьицем!

Одновременно хлопнули до дна, что потребовало определенных душевных сил. Недолго смотрели друг на друга недоуменно: кто, мол, это передо мной? Потом поняли и принялись за бутерброды с селедкой. Закусив, Земцов аккуратно собрал зеленые бумажки и уложил их в специальное отделение своего бумажника. Александр Иванович с удовлетворением отметил этот факт поощрительным похлопыванием агента по плечу.

– Что мне надо делать теперь? – покорно спросил Земцов.

– Ответить на три вопроса и выполнить одно задание, – в общих чертах обозначил поле деятельности своего агента Александр Иванович Смирнов.

62

– Бу сделано! – весело пообещал в ночи полковнику Махову быстро по молодости отошедший от шоковой моторной реакции Игорь Нефедов, а к утру, когда в спящей Москве объявился полный июньский рассвет, сделал как обещал.

В небольшой квартирке на окраине Москвы небольшой плотный человечек в пижаме плохо спал. В общем-то просто не спал – маялся в кровати, ждал неизвестного. И дождался: в дверь позвонили.

У него все было готово на всякий случай – для себя и для тех, кто собирался к нему прийти. Вот он, пульт дистанционного управления – под рукой. Нажал кнопку, и взлетели, разлетелись на мелкие куски те, кто у двери, и кончился он сам, унеся с собой в никуда тайну загадочных взрывов и навсегда скрыв от возмездия заказчиков этих взрывов.

Сооружая систему адских машин у себя в квартире, он как-то не соотносил себя со взрывами, свое полное, такое привычно милое тело с разрывающей его на куски безжалостной силой, уютную свою жизнь с кровавыми лохмотьями небытия, в которое через мгновение может превратиться он. Он!

Звонок. Еще звонок.

Он исчезнет и тем самым спасет Роберта и Витольда? А если сдать Роберта и Витольда и спастись самому?

Он осуществлял только техническую часть. Только как, но не зачем, для чего и кого. Главное – кого. А вообще никого. Взрыв в Сокольниках – его попросили ликвидировать старый бункер, в котором, как его уверяли, никого не было. Взрыв под Торжком не имел к нему никакого отношения. Могли ли воспользоваться его изделиями? Вполне могли: он по просьбе Роберта и Витольда готовил мины с электронным управлением для скальных работ при строительстве виллы на Черном море. А если добрались до технических исполнителей? Им в любом случае выгоднее молчать. Заговорили – вышка. Надо полагать, что более ранние его дела им раскопать не удалось.

Третий звонок. Как в театре. Сейчас погаснет свет.

Одним движением пальца он заблокировал систему и вылез из-под одеяла. Била дрожь. Страшно замерз он в эту душную летнюю ночь, которая, судя по сияющему окну, перерождалась в утро.

Ворс придверного коврика ощутимо колол голые ступни. Он трижды глубоко вздохнул, чтобы спросить нормальным голосом:

– Кто там?

– Михаил Захарович, это я, Юра Земцов. Помните?

Вспомнил Михаил Захарович Юру Земцова. Кинотрюкача, с которым проверял устройство, сделанное использованным втемную московским пиротехником. А как быть с этим устройством? Сказали, что для розыгрыша на юбилее. На этот раз Михаил Захарович откашлялся. И получилось солиднее:

– Что-нибудь случилось, Юра?

– Случилось, Михаил Захарович. Меня взяли.

Хоть и был готов к такому повороту, но все равно ухнуло вниз в животе и мучительно захотелось в сортир. И слюна, обильная слюна. Он сглотнул вязкую, как сопли, слюну и спросил полушепотом, чтобы не показать Земцову, до чего же ему страшно:

– Теперь за мной пришли?

– Чего? – не расслышал за дверью Юра.

– Сейчас меня возьмут, да? – плачуще взвизгнул Михаил Захарович. Уже не таился.

– Да, – горестно подтвердил Земцов.

– А если я тебя и себя сейчас взорву к чертовой матери?!

– Зачем? – удивился за дверью разумный трюкач.

Действительно, зачем? Умирать-то просто до невозможности не хотелось. Сейчас зайдут, скрутят и в тюрьму поведут. И этого не хотелось. Но живого скрутят и повезут живого. А живой и выкрутиться может, если с умом.

– Что им от меня надо? – неизвестно зачем тянул время Михаил Захарович.

– Поговорить хотят.

– Считаешь, открыть надо? – решил посоветоваться Михаил Захарович.

– Караул устал, – хихикнув от облегчения, вспомнил про матроса Железняка эрудированный Юра.

– Открываю, – почти торжественно объявил Михаил Захарович и, пощелкав замками, открыл железную дверь, в проеме которой тотчас возник милицейский капитан, мгновенно нацепивший на хозяина браслеты. Обиделся хозяин: – Я со всей душой, а вы…

– Мы тоже со всей душой, – с готовностью откликнулся Игорь Нефедов. – Но и со страхом. Вдруг вы, Михаил Захарович, сгоряча перемените решение, пальчиком ткнете в кнопочку – и полетим мы все на встречу с ангелами. Или с чертями.

– Что я, дурак? – продолжал обижаться милый Михаил Захарович.

– Умный, умный, – поспешил его успокоить Нефедов, взял под руку и осторожно предложил: – Пойдем потихоньку, а?

Пошли потихоньку. К оперативной «волге», стоявшей у подъезда пятисотквартирного чуда строительной индустрии. Тихо было в предутреннем миру, светло и тихо. Лишь из-за кустов вздохнул-простонал в пьяном сне дежурный бомж. Нефедов заботливо усадил Михаила Захаровича рядом с человеком в камуфляже и порекомендовал задушевно:

– Будьте добры, Михаил Захарович, расскажите нашему специалисту о ноу-хау в вашей квартире, – прикрыл дверцу и обратился к стоявшему рядом Земцову: – Спасибо, Юра. Вас куда подбросить? В Матвеевское?

В открытом окошке оперативной «волги» возникло взволнованное лицо Михаила Захаровича.

– Ведь его тоже взяли! – возмутился он.

– Взяли, – согласился Нефедов. – Сначала взяли, а потом отпустили.

– Эх, вы! – осудил милицию Михаил Захарович.

63

Он устал. Устал думать, устал действовать, устал верить в свою победу.

После визита Смирнова Витольд Германович навсегда покинул свою гебистскую квартиру и поселился в запасной на Соколиной горе. В грустной от старости хрущевской пятиэтажке. Сюда он прибыл прямо от Светланы, приказно отрубившись от бойцов охраны. Никто не знал про эту его берлогу. С миром его связывал телефон, номер которого известен был только Светлане, Дмитрию Федоровичу и Юрию Егоровичу.

Он не спал в эту ночь. Не то чтобы не хотел, а не мог.

Он валялся в кровати, отрывочно думая обо всем и поэтому ни о чем не думая. Надо было бы напиться до выруба, чтобы в беспамятстве скоротать ночь, но, порождение суперменской конторы, он считал это слабостью. И по-спортсменски гордился собой, в течение ночи побеждая эту слабость. Но слабость в конце концов оказалась сильнее. В сером сиянии рассвета он на крошечной кухне открыл холодильник и водрузил на пластиковый стол бутылку водки.

– Смирнофф, – прочел он вслух этикетку, имея в виду однофамильца литровой бутылки.

– Смирнофф, – подчеркивая презрительное «ф», повторил он, наливая полный стакан.

– Смирнофф! – прокричал он, бодря себя после того, как принял этот стакан и закусил подвернувшимся бананом.

Последовавшая за первым стаканом половина второго вернула надежду. Надо уйти, только и всего. Уйти на время, законсервировав организацию в соответствии с давно уже разработанным планом на случай возможной неудачи.

Уйти и отдохнуть. Он подошел к окну и глянул с четвертого этажа поверх укороченных, без спиленных верхушек тополей на улицу московского захолустья. Город просыпался скучно и неторопливо. По серой улице прокатил серый грузовик, по серому тротуару прошагал серый человек.

Он никогда не был в Париже, но отчетливо, до галлюцинаций, увидел себя на Елисейских полях среди ярких, разноцветных веселых людей за пронзительно чистыми столиками уличного кафе. И пил он за столиком не уныло прозрачное традиционное российское пойло, а нечто жизнеутверждающее, восхитительно желтое, как солнце. Уйти и отдохнуть.

Он принял еще полстакана, и усталость, перманентная усталость отодвинулась от него. Уже захотелось действовать хотя бы для того, чтобы оказаться на Елисейских полях. У него имелись про запас три заграничных паспорта, по которым можно было покинуть любимую родину из Москвы, из Петербурга и через Литву из Вильнюса. Маловероятно, но все же и Москву и Питер могут перекрыть. Лучший путь – через приверженное к европейским ценностям прибалтийское государство. Сегодня в середине дня на автомобиле в общем могучем стаде выбраться из Москвы, к ночи быть в Минске, а к концу ночи – в Вильнюсе. А там на самолете – в любимую Европу, из которой рукой подать до Елисейских полей.

Витольд Германович глянул на часы. Семь без двадцати. Ишь как за оптимистическими мечтами пролетело время! Что ж, нерабочее время мечтаний закончилось, пришло время действия.

Он набрал номер дублера Алтухова – Феликса Ильича Тамаева. Сгоряча набрал служебный, в магазине, уже хотел было перезвонить, но не успел: на первом же гудке его бывший закадычный сослуживец и подчиненный снял трубку. Не ожидая ответа, заведенный приличной дозой водочки Витольд Германович назвался, не называясь:

– Это я, Феликс.

– Господи! – облегченно откликнулась трубка. – Я уже полтора часа ищу!

– И, слава Богу, найти никак не можешь, – самодовольно за Феликса продолжил Витольд Германович. – Значит, у меня все в порядке.

– Совсем не в порядке, – опроверг его Феликс. – Ночью взяли взрывника.

Уйти и отдохнуть. Скорее, скорее на Елисейские поля.

– Он не много знает, Феликс.

– Он знает все. И этого достаточно.

– Что ты предлагаешь?

– Вам надо уходить.

– Сильно обо мне заботишься?

– И о себе.

В принципе Феликс прав. Берут его, берут и Феликса с командой. Но то, с какой легкостью Феликс подставил своего номинального начальника Леву Корзина, должно было внушать некоторые опасения. Хотя что ему было делать? Он изначально его человек, Витольда Германовича Зверева. Но все-таки…

– Не слишком ли спешишь, Феликс?

– Совсем наоборот. Мы опаздываем.

– Есть план? – спросил Витольд Германович для того, чтобы, узнав план Тамаева, поступить по-своему.

– Несколько вариантов.

– Излагай по порядку.

– Сегодня, сейчас же, вы, как простой советский человек, электричкой отправляетесь в Тверь, и тверская команда прячет вас в никому недоступном тайнике на оршанских мхах.

– А дальше? – ехидно поинтересовался Витольд Германович.

– А дальше мы устраиваем вам фиктивную смерть.

– Не надо. Не надо мне смерти, ни фиктивной, ни настоящей.

– Следовательно, решили за бугор? Тогда азербайджанские друзья.

– Нет, Феликс.

– На вас не угодишь. Предлагайте сами.

– Не обижайся, – Витольд Германович хотел быть участливым начальником. – У меня к тебе только одна просьба: к середине дня, допустим, к часу, подготовь мне скоростной автомобиль с запасом бензина на тысячу верст.

– «Мерседес», «лендровер», «ягуар»? – быстро спросил Феликс. Вот ведь мерзавец, по характеру автомобиля хотел определить возможное направление предстоящего путешествия. Витольд Германович улыбнулся и ответил:

– Не надо шику, Феликс. Подойдет «девятка» с форсированным мотором.

– Наши гаражи у Ярославской железной дороги подойдут?

– Да.

– К часу дня «девятка» с форсированным мотором и запасом бензина будет вас ждать в восьмом боксе.

– Одна, – уточнил Витольд Германович. – Без какого-либо сопровождения.

– Понятно. Ключ от бокса – за задней стеной под драным пластиковым пакетом.

– Спасибо, Феликс, и до свидания.

– До свидания, – дисциплинированно не называя шефа по имени, попрощался Феликс.

Витольд Германович выпил еще полстакана и вернулся на мучительную кровать – спать, чтобы хорошо отдохнуть перед броском на Запад.

* * *

… Феликс, положив трубку, тотчас снял ее снова.

– Слушаю вас, – с партийно-правительственной неторопливостью отозвался баритональный тенор.

– Он только что позвонил мне, Юрий Егорович, – доложил Феликс.

* * *

… Юрий Егорович, положив трубку, обеими ладонями пригладил остатки волос вокруг того места, что именовалось плешью, вздохнул и снова поднял трубку. Набрал номер. Зудело, гудело. Наконец раздался интеллигентный женский голос:

– Алло? – с сугубо дамской вопросительной интонацией.

– Он позвонил, Светлана, – отчитался Юрий Егорович.