Текст книги "Казнь по кругу"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

56

Он знал, что, если доберется до вершины этой бесконечно уходящей в белесое небо стрелы, все будет очень хорошо. Стрела была из серого металла, решетчатая, и он поднимался вверх к неведомому пику-концу, переступая по круглым перекладинам руками и ногами. С необъяснимой высоты земля внизу казалась мутно-зеленым морем.

Он верил в то, что скоро достигнет площадки, на которой можно будет прилечь и отдохнуть. Но площадки не было, и он в тупой безнадежности полз по ступеням-прутьям вверх, потому что на путешествие вниз к брошенной им земле – он это понимал – не хватило бы сил.

Подул сильный ветер, стрела стала заметно качаться, и сердце заходило из стороны в сторону вместе с ней. Он вцепился в прутья и замер в страхе. Только бы не сорваться, только бы не сорваться! Он насильственно закрыл глаза. Тошнота шла от желудка по пищеводу.

Оглушающе грянул взрыв, и рвущий барабанные перепонки звук заставил его открыть глаза. От земли прямо на него надвигалась оранжевая шляпка гигантского гриба. Оранжевая тьма поглотила его, и он, задыхаясь, ощутил, как слабеют руки и ноги. Они уже не держали его…

Витольд Германович проснулся. Горел ночник на прикроватной тумбе. А стрелы, уходящей в страшные небеса, не было.

Зато на старомодном стуле, принесенном из столовой, сидел отставной полковник милиции Александр Иванович Смирнов с парабеллумом на коленях. Увидев, что Витольд Германович открыл глаза, он произнес назидательно:

– Не бережешься, душегуб. Даже цепочку не накинул. Или на своих могучих охранников так сильно надеешься?

Витольд Германович мелко потряс головой, надеясь проснуться во второй раз. Не получилось. Тогда он спросил грубо:

– Как ты сюда попал?

– С помощью хорошей отмычки. Плевое дело, – свободно объяснил Смирнов и, увидев, что Витольд Германович снова прикрыл глаза, добавил: – Не надейся. Я тебе не снюсь.

– Я знаю. Такое не может присниться даже в самом кошмарном сне, – сказал Витольд Германович и малозаметно глянул на прикроватный столик. Переговорник лежал у ночника. Витольд Германович издал звук «ох-ох-ох!», обозначив желание сделать сонные потягушеньки, и потянулся, разводя руки. Левая его рука легла на гладкую пустоту за ночником…

А Смирнов, сдвинув гигиенический коврик для босых ног, обутой в крепкий башмак ногой же, каблуком, тщательно растер переговорник по паркету. Пластмасса трещала, как разгрызаемые семечки. Пластмасса стала крошевом, деликатный металл расплющился. Только две батарейки остались нетронутыми: раскатились в стороны. Смел жалкие остатки под кровать, чтобы не трещали раздражающе под ногами, и оценил попытку Витольда:

– Ни черта ты не умеешь. А еще профессионал.

– Что тебе от меня надо? – натужно спросил Витольд.

– От тебя мне ничего не нужно. Да и что у тебя осталось? Шизофреническая жажда власти? Булькающая злоба и сжигающая тебя ненависть к тем, кто лишает тебя этой власти? Гнойная помойка растленной души? Ничего этого мне не надо, Витольд. Первым моим желанием было – застрелить тебя как бешеную собаку. Но я поборол это желание. Без раздумий стрелять надо одноклеточных убийц. Ты же – машинка похитрее. В тебе есть видимость определенной идейной концепции, которой ты соблазняешь слабых людишек, мечтающих распоряжаться чужими судьбами и жировать, давя с их точки зрения второстепенных недочеловеков. Ты составил из этих людишек войско, готовое признать тебя вождем, лишь бы дал дорваться до сладостного всесилия. Ну, навинчу я сейчас глушитель, ну, тихо шлепну тебя… А твои людишки сделают из тебя икону и скоро, очень скоро найдут себе нового вожака. Благо желающих властвовать нынче навалом. Нет, голубок, так просто ты не отделаешься. Ты будешь захлебываться в слезах, слюнях и соплях на юру не перед людишками, а перед людьми, жалко пытаясь оправдаться. Но не будет тебе оправдания, вонючий убийца, и пойдешь ты не под легкую пулю, а под позорный, одобренный обществом и подтвержденный судом расстрел. Я не позволю тебе стать погибшим героем. Я сделаю тебя справедливо раздавленной гадиной, – Смирнов выплеснулся и застеснялся перед собой: – Что-то много я говорить стал. Старею.

– Штаны разрешишь надеть? – спросил Витольд.

– Нет, – ответил Смирнов. – Без порток ты лишен самоуважения.

– Ты пришел сюда покрасоваться? Унизить меня?

– Я пришел сюда для того, чтобы с этой минуты ты, вонючка, беспрерывно трясся от страха до конца своих дней.

– А если я сейчас на тебя кинусь?

– Без порток? – поинтересовался Смирнов и критически посмотрел на распластанную под простыней фигуру. – Я тебе тогда какую-нибудь часть тела отстрелю. Ненужная боль.

– Не боишься, что, если сейчас не пристрелишь меня, я до тебя завтра доберусь и кончу, как кончил Сырцова?

Смирнов по-звериному зарычал от ярости. Он понимал, что поднаторевший в провокациях бывший гебист нарочно и умело заводил его, но сдержаться не мог – рычал от ярости. Опомнившись, ударил себя рукояткой парабеллума по колену и успокоился.

– Не сумеешь, сволочь. Все твои команды, включая региональные, у меня на просвет. И я, не медля, сдам их кому надо.

– Можно я сяду? – взмолился Витольд.

– Садись, – разрешил Смирнов и на стуле отъехал от кровати метра на два. Витольд Германович спустил ноги и ногами же поправил коврик, сдвинутый Смирновым. Тот поинтересовался: – Ноги мерзнут?

– Куда ты дел Роберта Алтухова?

– Спрятал. Далеко. Очень далеко.

– Все из него выбил?

– А как же! Он ведь – твоя правая рука.

– И что ты о моей организации думаешь?

– Я так понимаю, что ты при помощи больших денег и разветвленной системы штурмовых отрядов решил тайно править страной. Надо полагать, задумал ты это от неконтролируемой ненависти и замутненного ненавистью ума.

– У меня бы все получилось, если бы не ты – преграда на непродолжительное время. У меня еще получится, Смирнов, – симулируя бодрость, Витольд Германович хлопнул себя ладонями по голым коленкам.

– Что у тебя может получиться? Ты себя и охранить от одного старика не можешь со всеми своими отрядами. Ты – дерьмо и портач, возомнивший себя вершителем судеб страны и мира. Хочешь, я прикажу тебе передо мной на брюхе ползать? И ведь поползешь, поползешь в надежде хоть на денек, хоть на минутку продлить свою поддую жизнь!

Витольд Германович ощутил, как томительно поднялась к солнечному сплетению диафрагма, и с ужасом осознал, что поползет, поползет на брюхе, если прикажет ему хромой мент.

– Ты – бес! Ты – бес, Смирнов!

– Это ты – бес. Мелкий, поганый, жалкий бес. А я – человек. – Смирнов встал, кряхтя, со стула. – С тобой рядом сидеть, как с хорьками в одной клетке. Вонь и смрад. Я пойду, а ты жди, когда за тобой придут.

– Прийти-то ты сюда пришел, но не уйдешь, не уйдешь! – заверил Витольд Германович, вцепившись в спинку деревянной кровати обеими руками.

– Встань! – приказал Смирнов, и Витольд, вдруг притихнув, встал. – Повернись ко мне спиной!

Витольд покорно повернулся. Смирнов сказал ему в ухо:

– Теперь все время бойся, тварь.

И ударил рукояткой парабеллума чуть повыше уха, в которое шептал.

Смирнов знал этот дом с девяносто первого. Знал лучше хозяина, улегшегося на полу в отключке минут на десять-пятнадцать. Как раз настолько, чтобы Смирнову через чердак и по крышам уйти спокойно.

57

– Ты убил его? – спросил Всеволод.

– Я не убивал его, – ответил Никита.

– Но участвовал в убийстве, – безнадежно догадался Всеволод.

Никита опоздал на час с лишним. Его лодка пришла в черной ночи, в которой под тихий ветер неспешно собиралась гроза. Устроились на облюбованной лужайке, и тогда на настойчивый вопрос Всеволода о возможности встречи Никиты с Сырцовым Никита ответил, что Сырцов мертв.

– Я не участвовал в убийстве.

– Тогда готовил его, – понял Всеволод. На этот раз Никита не возражал: Он сидел на траве в позе лотоса и смотрел прямо перед собой. В темноте непонятно было, куда он смотрел, но на миг сверкнула зарница, и Всеволод понял, что Никита никуда не смотрел: глаза его были невидящими, как бельма.

– Нам конец, Ника, – глухо сказал Всеволод.

– Это Сырцову конец. А нам жить и жить, – жалобно бодрился Никита.

– Единственный наш шанс – сегодня же, прямо сейчас бежать. В тайгу, в пустыню, в горы… Не знаю куда, но туда, где нас твои хозяева не смогут достать. И ждать. Год, два, но дождаться, когда и до них доберутся.

– До них не доберутся никогда. Они всесильны, потому что могут купить любого.

– А Сырцова купить не смогли.

– Не надо больше о Сырцове, а? – попросил Никита.

– О нем нам с тобой только и говорить, братец. Неужели ты не понимаешь, что нам определена такая же судьба! Ника, деньги есть, много денег, за сегодняшнюю ночь собираемся и исчезаем втроем. Ты, Наташка, я…

– Я останусь здесь.

– Не здесь, а с ней! – злобно прокричал Всеволод.

– Да. И будь что будет.

– Ничего не будет, Ника, потому что не будет тебя.

– Я перестраховался, Сева. Не Бог знает что, но все-таки, может, остерегутся, когда я пригрожу этим, – Никита вытащил из кармана брюк нечто и протянул Всеволоду.

– Пленка, – понял на ощупь Всеволод. – О чем там?

– Времени-то у меня навалом. Вот и развлекался в одиночестве, сам с собой разговаривая. Здесь все о них, Сева. Все!

– Но без доказательств. Куда я с ней пойду, если что? Кто мне поверит?

– Александр Иванович Смирнов. Отставной полкаш милицейский, друг Сырцова. Единственный человек, которого до усрачки боится Витольд Зверев.

– А если я не успею, если меня уберут?

– Ты же решил с концами смыться. Смывайся как можно скорее.

Никита встал. Уже тихо и могуче погромыхивало за водяным горизонтом. Он потянулся с фальшивой бодростью и пошагал к моторке.

– Ника, давай с нами, пока не поздно! – в последний раз предложил Всеволод. Никита не обернулся. Он запрыгнул в лодку и включил мотор. На этот раз завелось без чиха, и лодка сделала полукруг у берега, на котором стоял Всеволод.

– Наташку за меня поцелуй! – донеслось с воды, и стук мотора стал потихоньку удаляться.

* * *

Всеволод сел в «фольксваген» и включил зажигание. И будто бы включил дождь: по крыше увесисто застучали первые крупные капли грозового ливня. Уже убедительно рявкнул Илья-пророк, предварив свой рык вспышкой молнии. Гроза сопровождала Всеволода до Москвы. Гремели артиллерийские залпы, яростно рвались снаряды, пулеметными очередями сыпал град…

А в Москве оказалось сухо. Мокрый «фольксваген» катил по сухим улицам.

– Ну, что он? – спросила Наталья, открыв.

– Он – дурак, – злобно ответил Всеволод.

– Это я знаю. Но он решился?

– Сырцов мертв. Завтра мы будем уносить ноги из Москвы, – выдал всю информацию Всеволод и прошел к себе в кабинет. Вставил кассету в магнитофон и стал слушать первоначальный шорох. Шуршало и шумело. Всеволод перевернул кассету. Пленка шипела, как ликующая змея. Все стало ясно: пленку размагнитили.

Всеволод ворвался в спальню, где умиротворенная, дождавшаяся мужа Наталья, сидя на кровати в ночной рубашке, плела косу на ночь.

– Собирайся, – почему-то шепотом приказал он жене.

– Я и собираюсь, – обиделась она на несообразительность мужа.

– Собирайся! – застыдившись от того, что говорил шепотом, проорал Всеволод. – У тебя пятнадцать минут!

– Сева, уже глухая ночь, – напомнила Наталья.

– Ты что, жить не хочешь? А я хочу! Я только сейчас понял, что нас уже долгое время постоянно держат на прицеле из-за Никиты.

– Кто? – испугалась наконец Наталья.

– Благодетели наши, озолотившие нас, мать их… Влезай в джинсы и поехали!

– Куда? – спросила Наталья, стягивая ночную рубашку.

– Для начала к твоей матери в Осташков, а там посмотрим.

– Что с собой брать, а, Сева? Что с собой брать? – растерянная, голая Наталья тупо смотрела в одежный шкаф.

– Ничего! Все, что понадобится, по дороге купим. Деньги есть, – успокоил ее Сева и вернулся в кабинет. Встав на корточки, открыл подстольный маленький сейф и вынул всю наличность. Не пересчитывая, набросал деньги в кейс.

Видно, сильно напугал Наталью – она была уже одета.

«Фольксваген» вырвался из Москвы на рассвете. Чудесно было катить по пустынному Ленинградскому шоссе: ливень прибил зловредную пыль, встречных и попутных машин почти не было, виделось далеко и ясно. Через два часа объездом миновали Тверь и через Торжок вышли на прямую.

В пяти километрах от села Кувшинова ровно в пять часов пятьдесят семь минут «фольксваген» на ходу разорвало на мелкие куски.

58

Не в постели кувыркались – в кабинете чинно сидели. В дамском кабинете: не письменный стол – кокетливое бюро карельской березы, не книжные полки – старинные шкафы, не кожаный диван – креслица и пуфики. Светлана устроилась у бюро, а Витольд восседал на неудобном пуфике. Ровно в шесть Светлана нажала кнопку, и разъехались плотные гардины на широком окне, за которым уже сиял полноценный дневной свет. Вторым нажатием Светлана выключила электричество и спросила:

– Где контрольный звонок, Витольд?

– Сейчас будет, – стараясь быть уверенным, ответил Витольд. И не зря старался: тотчас зазвенел телефон. Светлана взглядом приказала, и Витольд, с облегчением поднявшись с пуфика, снял трубку и откликнулся негромко:

– Слушаю.

* * *

… В небольшой квартирке на окраине Москвы небольшой плотный человек в штатском (а сейчас – в трогательной пижаме), услышав в телефонной трубке зверевский голос, помедлил самодовольно и достойно представился:

– Это я, Витольд Германович.

Как и следовало ожидать, продолжением разговора было нетерпеливое:

– Ну?

– Только что из Торжка был звонок от машины сопровождения, – штатский в пижаме, сказав это, замолк. Тут же последовало второе:

– Ну?

– Все сработало как надо, – доложил человек и протяжно зевнул: – Теперь хоть засну спокойно.

* * *

…Витольд Германович положил трубку и, криво улыбнувшись, сообщил Светлане:

– Теперь он хоть заснет спокойно.

– Значит, на этот раз все сработало как надо? – дежурно поинтересовалась Светлана только для того, чтобы напомнить: а в прошлые разы – все, как не надо.

– Как надо, как надо, – механически повторил вслед за ней Витольд. – А как надо? Что надо? Зачем все это надо?

Светлана смотрела на него насмешливо и брезгливо. Ответила на дурацкие вопросы:

– Чтобы шкуры наши спасти, Витольд.

Витольд сподобился в конце концов разглядеть ее глаза, понял, что она о нем думала, и сказал то, что он думал о ней:

– Тебе-то что беспокоиться? Ты всегда ухитряешься быть в стороне.

– Не всегда, – весело возразила Светлана. – Если тебя возьмут, ты ведь меня в стороне не оставишь, а, Витольд?

Не ответил на провокационный вопрос Витольд. Он задал свой:

– А если возьмут Никиту?

– Ты же сам говорил, что для него самый лучший выход – молчать. Иначе – вышка.

– Но, малютка, ты забываешь кое о чем! А любовь? А ревность? А ненависть?

– Я ни о чем не забываю, Витольд, – сказала Светлана, встала из-за бюро, сладко потянулась. – Как там сказал твой «взрывной» палач? Теперь хоть засну спокойно? Лягим в койку, Витольд.

Витольд подошел, взял ее за локти, с нежностью полюбовался ею.

– Не могу. Сегодня не могу, милая.

– Медвежья болезнь? – ненавистно полюбопытствовала она. – Смирновский кошмар?

– Да, – признался он и отпустил ее локти. – Мне думать надо, Светлана. Очень много и долго думать.

– Думай не думай, сто рублей не деньги, – расхоже откликнулась она.

– Сто рублей – да. А ваши миллиарды?

59

Красивый, как артист Стриженов в молодости, и элегантный, как президент Кеннеди при жизни, полковник милиции Леонид Махов тихо открыл дверь предбанника своего кабинета. Лейтенант Катерина Измайлова не увидела и не услышала его: сидя за компьютерным столиком, она старательно смотрела на пустую стену.

– Катя, – позвал Махов. Она повернулась к нему и неумело улыбнулась. Он подошел к ней, погладил по коротко стриженной голове. – Здравствуй, Катя.

Она, хватаясь за его твидовый пиджак, шатко поднялась, прижалась щекой к галстуку, беззвучно истекая медленными слезами, горько и бессмысленно повторяла, повторяла:

– Леонид Константинович, Леонид Константинович, Леонид Константинович…

Он тоже повторял, продолжая гладить ее по короткой прическе:

– Но что поделать? Что поделать? Так получилось, так получилось.

Наконец Катерина поняла, о чем он говорил, отодвинулась от него, рассмотрела негодующе и твердо заявила:

– Если бы вы были в Москве, так не получилось бы.

– Выходит, я виноват, что меня не было в Москве.

– Виноваты не вы. Виноваты те, кто был в Москве, – вынесла не подлежащий обжалованию окончательный свой вариант Катерина и вспомнила о делах: – Вы от Самого, Леонид Константинович?

Леонид присел и закурил. Знал, что Катерина приступила к дотошному допросу. Сделав затяжку, ответил коротко:

– Да.

– Какие новости?

– А какие могут быть новости при взрыве? Еще и не раскопали как следует.

– Но предварительные версии, догадки хотя бы?

– Нету ничего, Катя.

– Какие мероприятия намечены?

– Катя, поимей совесть! Служебная же тайна!

– Не для меня, – жестко не согласилась Катерина.

– Ну, если для тебя… – сдался Махов. – Тогда как на духу: никаких мероприятий пока не наметили. Тычемся по углам, как слепые щенки.

Катерина села за свой столик и снова бесшумно заплакала. Она плакала, а он курил. Завершили свои дела одновременно: он загасил окурок в пепельнице, а она, вынув из ящика стола пудреницу, быстренько привела в порядок воспаленное свое лицо. Глянули друг на друга. Махов спросил:

– Демидов не появлялся?

– Вам разве Сам не сказал, что отпустил его на сутки?

– Да сказал, но я не думал, что Володька дома усидит.

– Он, Леонид Константинович, вчера такое видел… – Катерина незряче раскрыла глаза – представила, что видел Демидов, и судорожно глотнула, готовясь вновь заплакать.

– Хватит! – рявкнул Махов и командирски воздвигся. И во второй раз – участливо: – Хватит, Катя. У нас с тобой дел невпроворот.

Катя судорожно вздохнула и забыла, что хотела плакать. Поинтересовалась:

– С чего начнем, Леонид Константинович?

– Разыщи Смирнова Александра Ивановича как можно быстрее.

– Сейчас вышлю за ним машину, – решила Катерина и нацарапала что-то шариковой ручкой в рабочем блокнотике. Вдруг догадалась: – Ведь он еще ничего не знает, Леонид Константинович!

– Точно, – упавшим голосом согласился Махов. – Придется мне все ему рассказать. Который час, Катерина?

Будто у самого часов не было, будто не висели на стене казенные электрические. Катерина глянула на запястье и объявила:

– Девять сорок три.

Грянул необычайно молчаливый сегодня телефон. Отслушав два звонка, Катерина сняла трубку и сказала ей как можно более официальнее:

– У аппарата лейтенант Измайлова, – услышала ответ и замерла в испуганном изумлении. Высоко, как Пьеро, подняла брови. – Да, на месте. Сейчас закажу, – положила трубку и доложила Махову: – Александр Иванович Смирнов в проходной ждет пропуска. Хочет видеть вас.

– Выходит, он все знает, – Махов опять сел на стул. Ждать.

* * *

… Смирнов стоял в дверях предбанника и, по-старчески скривясь, тяжело опирался на свою знаменитую трость. Постоял, поймал жалостный взгляд Катерины и спросил:

– Ты что, девочка, моего Жорку хорошо знала?

Мелко покивав головой, Катерина тоненько поздоровалась:

– Доброе утро, Александр Иванович.

– Уж такое доброе, что дальше некуда, – сказал Махов, поднялся и, желая обнять, прижаться к старшему, подошел к Смирнову. – Здравствуйте, Александр Иванович.

Смирнов во исполнение маховских желаний положил ему руки на плечи (камышовая трость небольно ударила Махова по спине), притянул к себе. Ненадолго замерли, положив подбородки на плечи друг другу. Потом Смирнов любовно отодвинул Махова и осмотрел одобрительно:

– А ты в порядке, Леня. Америка тебе на пользу пошла.

– Я ее и забыл уже, Америку эту.

– Есть от чего забыть, – согласился Смирнов и обратился к Катерине: – Лейтенант Измайлова, тебя как зовут?

– Катя, – детским полушепотом призналась Катерина.

– Если мы сейчас с твоим полковником в кабинете тет-а-тет пошепчемся, не обидишься, Катя?

– Не обижусь, Александр Иванович, – поспешно откликнулась Катерина.

– Тогда не пускай никого в кабинет с часок, дочка. И к телефону не подзывай. Договорились, родненькая?

– Договорились, – покорно подтвердила она.

60

Катер-яхточка стремительно скользил по ослепительной от предполуденного солнца чешуистой воде. Рулевой сидел в пластиковой прозрачной полусфере и твердо держался за штурвал. Голова его застыла в определенном положении, как у человечка из детской игры «лего».

За его спиной в пластиковой же гигантской мыльнице находилась совсем не игрушечная женщина. Она, отодвинув потолок мыльницы, стояла на скамейке и счастливым лицом ловила ветер движения.

Этот ветер относил назад легкое белое платье, которое под его напором как бы исчезало, сливаясь с прекрасным женским телом. Колхозница из скульптурной группы Мухиной «Рабочий и колхозница»? Античная богиня победы Нике? Бегущая по волнам?

Катер-яхточка торжествующе очертил гигантский круг почета.

Светлана Дмитриевна глянула на наручные изящные часики, опустилась на скамейку красного дерева, щелкнув тумблером, через переговорник приказала рулевому:

– К Троицкому.

Роскошный катер уверенно набегал на жалкую бетонную стенку сельского причала, на краю которого стоял майор милиции Владимир Демидов. В джинсовых шортах и бело-сине-красной – цвета российского флага – веселой маечке.

Маэстро рулевой подвел яхточку к причалу так, что Светлана, положив руку на бетонную стену, без труда удержала ее, погасив еле заметное движение. Не отрываясь от причала, она подняла голову и спросила у Демидова, возвышавшегося над ней, как фальконетовский Петр I над змеей:

– Спрыгнуть можете, Владимир Игнатьевич?

– И еще как! – заверил Демидов и, полуприсев, мягким прыжком очутился на металлической палубе рядом со Светланой.

Она положила ему обе руки на плечи, признательно заглянула в глаза и, задушевной интонацией – стараясь выразить невыразимую благодарность, сказала:

– Спасибо вам за все, Володя.

Майор Демидов существовал в отдельности: через ее голову смотрел на воду. Опомнился, нехотя усмехнулся, расхоже и странно откликнулся:

– Не за что, Светлана Дмитриевна.

Извилистым и ловким бабьим ухом она ощутила ненужность в данный момент выражения благодарности и, живо моргая шальными глазами (знала, что так – хороша), азартно предложила:

– Знаете, что, Володя?! Тут неподалеку – прелестная бухточка. Позагораем, искупаемся, спрячемся от всех! Идет?

– Идет, – согласился Демидов, – только сначала покатаемся. Ощущаемой скорости хочу.

Они уселись на скамейку, и Светлана барски приказала в переговорник:

– Большой круг, пожалуйста.

Демидов через голову в пузыре смотрел вперед на мчащуюся на них низкую воду и не сразу ощутил, что на его шорты легла ее рука. Ощутив, обернулся, чтобы взглянуть на Светлану. Она тоже глядела вперед, не на него. Почувствовав его взгляд, она, не повернув головы, требовательно сказала:

– Хочу.

Он захотел тоже. Она с томным ожиданием осязала, как под джинсовой тканью поднималось и твердело. Он тихо и сладостно застонал. Легкая ее рука, медленно двигаясь, развалила молнию и проникла под джинсовую ткань, охватывая и теребя.

– Хочу! Хочу тебя! – кричала она, а он аритмично и шумно дышал.

Она приподнялась и, не отрывая левую руку, правой сорвала с себя миниатюрные невесомые снежные трусики. Перед его глазами возник маленький округлый нежный зад. Трусики зацепились за каблук, и она, падая, успела все же левой рукой в падении ввести его в себя.

Они зажили в смутном яростном ритме. Вверх-вниз, вверх-вниз. Ускоряясь, дошли до предельной частоты и, задыхаясь, перешли на круговые движения.

Голова в полусфере замерла в определенном положении.

Кончилось сразу все. И большой круг в том числе. Светлана подняла комочек трусов, щелкнула тумблером и распорядилась:

– На пляж!

Ее персональный пляж находился в маленькой бухточке. Катер носом вскарабкался на противоестественный чистый мелкий кремовый песок. Светлана и Демидов спрыгнули. Полусфера приподнялась, и голова впервые подала голос:

– Когда быть, Светлана Дмитриевна?

– Через полтора часа, – решила она, глянув на часики.

Мотор взревел, винт, мутя воду, бешено завращался, и катер-яхточка оторвался от берега. Они смотрели, как катер, вздымая пенный бурун, разворачивался, уходя.

– А у меня плавок нет, – сообщил он.

– Голым будешь купаться, – нашла простой выход она.

– А ты?

– У меня все здесь, – ответила Светлана и направилась к щеголеватой хорошего дерева купальне, мостки которой входили в воду. Он плюхнулся на песок.

Через несколько секунд она вернулась с купальником в руке и, повернувшись к нему спиной, попросила:

– Расстегни.

Он осторожно потянул замок тончайшей молнии. От лопаток до копчика. Она стояла неподвижно, и платье кругом пало к ее ногам. Он сзади осторожно уложил ее груди в свои ладони. Теперь он сказал:

– Хочу.

Молодой был, горячий, как стоялый жеребец. Она уронила купальник, не оборачиваясь, обеими руками притянула его голову к себе, и он ноздрями учуял женщину, желавшую его.

Они тихо осели на песок. Жарко трудясь, он рассматривал ее сверху, все распаляясь и распаляясь. А она, неистово помогая ему, смотрела в себя, только в себя…

Отпали друг от друга, откинулись на спины, отдыхая. Глядя сквозь ресницы на жестокое полуденное солнце, он сказал, просто чтобы говорить:

– Не боишься, что вот это твое роскошное сооружение на берегу ярая подмосковная шпана разграбит подчистую и бессмысленно испоганит?

Она повернулась, взглянула на роскошное сооружение и ответила лениво:

– Не боюсь. Пляж на нашей территории, которая тщательно охраняется.

– Следовательно, не исключено, что вон из-за тех кустов, – Демидов подбородком указал на пышные ореховые кущи метрах в тридцати от них, – за нами пристально наблюдает молодой, полный нерастраченной сексуальной потенции бык?

– Не исключено. А тебе не все равно?

– Выходит, мы – как актеры на сцене? Прилюдно?

– При-людно, – повторила за ним она. – На людях. Да какие они люди? Купленные для определенных целей инструменты.

– Купленные для определенных целей инструменты, – теперь повторил Демидов. Резко сел и без размаха тыльной стороной ладони ударил ее по лицу. Не сильно, но и не шутейно. Спросил: – Я – инструмент?

Она поймала руку, ударившую ее, поцеловала, прижала к щеке, затихла. Он, не зная, что делать дальше, замер, но возникшее вновь от непредсказуемой остроты отношений желание склонило его над ней. И все началось сначала. Ее голова с распущенными волосами и упрямо зажмуренными глазами моталась по песку, она закрытым ртом рычала, как тигрица над пойманной дичью.

– Я – инструмент? – повторно спросил он, отвалясь.

– У тебя инструмент, – изволила небрежно пошутить она. – Отличный инструмент.

– Шутка, предназначенная жиголо, – понял он.

– Остынь, Володя, если можешь, – попросила Светлана жалобно.

– Сейчас, – пообещал он и, разбежавшись по песку, кинул себя в воду. Он плыл и плыл мощным кролем до тех пор, пока его голова не превратилась для Светланы в черную точку. Когда и точка исчезла, она вновь упала на спину и раскинулась идеальным иксом. Дрема мягко подползла к ней.

Электрическим разрядом ударили по телу холодные капли. Мгновенный ужас, и Светлана, очнувшись, распахнула глаза. Нарочито не стесняясь своей наготы, он стоял над ней, бурно дыша. Она поднялась на колени. Да сколько же можно?! Можно еще раз. Она подняла артиллерийский ствол, и они опять пошли на приступ.

– В таком темпе четыре раза! – в изнеможении удивился он сам себе. – Не знал, что способен на такие подвиги.

– С дрянными бабами путался, – раскрыла секрет его успеха Светлана, – которых тебе, если разобраться, и не хотелось по-настоящему. Справлял нужду.

– А сейчас чем я занимался?

– Ты получал удовольствие, – убежденно сказала она. И опять слегка промахнулась: Демидов вскинулся, с холодным прищуром глянул на нее.

– Надеюсь, полученное наслаждение – не единственное мое вознаграждение за исполненную работу?

– Ну извини, извини меня, – запоздало спохватилась она.

– Сладкая парочка! Райское наслаждение! – бормотал он ударными фразами из рекламы. Не глядя на нее. Не искушая судьбу. Но она тихо попросила:

– Обними меня, Володя.

И он покорно обнял ее. Маленькая изящная и беззащитная девушка-девочка лежала в его объятиях, неумело и трогательно тычась носом в его тугой бицепс. Наваждение, затмение разума, бесовские игры! Он заставил себя расцепить ее руки и, оторвавшись от нее, подняться. Поднялся и решил:

– Все, Света.

– Пожалуй, – согласилась она и села в песке, обхватив колени. – Через пятнадцать минут яхта придет.

– Яхта! – издевательски воскликнул Демидов. – Дворец на берегу Лазурного моря, необозримый французский парк при нем и яхта под парами!

– И это есть, ироничный Вова, – спокойно подтвердила Светлана, поднялась, вступила в платье и, потянув его вверх, попросила: – Застегни.

Он осторожно довел замок молнии от копчика до лопаток. Она обернулась к нему, обеими руками подняла волосы, умело встряхнула их, сунула ноги в туфли и превратилась в томную светскую даму, спросившую:

– Что собираешься делать, Демидов?

Надо было отвечать как следует. И он ответил серьезно:

– Завтра подаю заявление об уходе из МУРа.

– Не спешишь?

– В самый раз. Так сказать, в раскардаше чувств в связи с гибелью Сырцова, случившейся отчасти и по моей вине.

– Оказывается, ты можешь быть отвратительно циничным, – поняла она.

– А что мне теперь остается? – искренне и горько согласился с ней Демидов.

Они прошли к симпатичному домику-купальне и уселись на замысловатую скамеечку на мостках. Лицом к воде, в ожидании яхты. Он успел на ходу влезть в шорты и маечку, и поэтому на скамеечке очутилась вполне приличная, даже добропорядочная парочка.

– Не боишься? – спросила она, упершись ладонями в скамейку и беспечно болтая ногами.

– Теперь, когда нет Сырцова, мне некого бояться.

– А нас? – негромко поинтересовалась Света.

– Вас-то мне чего бояться? Скорее вам меня бояться надо. Вам есть что терять, господа хорошие. – Демидов, усмехнувшись, мстительно вспомнил: – Дворец на берегу Лазурного моря, французский парк до горизонта, яхту под парами…

– Ты уверен, что мы выбрались из ямы?

– Кто это – мы?

– Ты, я, мой отец, банк, который он возглавляет.

– Вы с отцом – в полном отрубе. Скорее всего, и я. С Витольдом сложнее.

– Почему?

– Все через него шло. И за какую-нибудь из его ниток вполне могут зацепиться и Смирнов, и мой, надеюсь, бывший начальник Ленька Махов.

– Это опасно?

– Для кого?

– Для Витольда – во-первых, и для нас, во-вторых.

– Прямых доказательств вряд ли удастся накопать. Но шухеру может получиться много. Шухер вас не обеспокоит, мадам?

– Смотря какой, – она поднялась со скамейки и пошла по мосткам. – Катер идет, Володя. Пора прощаться.