Текст книги "Казнь по кругу"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– Старик Хоттабыч, – похвалила его Люба.

Открывать дорогие иностранные бутылки одно удовольствие. Как бы само отделилось мягкого металла покрытие горла, и пробочка с набалдашником, за который так легко ухватиться, с легким пуком открыла доступ к вожделенной жидкости. Сырцов умело плеснул в два стаканчика. Поднял свой и предложил банальное:

– За твою сегодняшнюю удачу.

– Только ты не смотри на меня, – предупредила Люба. – Я некрасиво пью.

– Как это – не смотри, а куда я глаза девать буду?

– А мы одновременно выпьем и в один глоток. На раз, два, три. Считаем вместе и вместе на счет «три» выпиваем, – мигом разрешила проблему Люба. – Могу и я одна считать, но пить на «три» без обмана. Приготовились. Начали!

– Раз, два, три! – просчитала с акцентом на «три» Люба, и они одновременно выпили. А когда запили тоником и стали жевать рыбку (которую и жевать не надо было, сама как бы таяла во рту), Сырцов ни с того ни с сего вспомнил, как они с Кузьминским на «раз, два, три» одновременно сняли телефонные трубки для разговора с Цыпой.

Сырцов быстренько разлил по второй.

– Я психически и физически истощена, – предупредила Люба. – Могу насосаться как зюзя.

– Соберу по частям и доставлю в целости и сохранности, – великодушно пообещал Сырцов. – А теперь для разнообразия вместо «раз, два, три!» давай «трах, бах, бах».

– Не поняла, – подозрительно и с угрозой объявила Люба. – Ты предлагаешь мне нечто неприличное или даже извращенное?

– Дурында, я предлагаю выпить по второй так, чтобы опять же не смотреть на тебя, некрасивую. Второй «бах» будет вместо «три».

– Только и всего? – разочарованно произнесла она. – Тогда давай.

– Трах, бах, бах! – скомандовал он, и они синхронно выпили по второй.

Закусили и пригорюнились. Люба подумала, подумала и решила:

– Сегодня целоваться не будем.

– Это еще почему? – возмутился Сырцов.

– От нас рыбой пахнет.

– А что делать будем?

– На Москву смотреть.

– Так ее отсюда не видно.

– За церковь отойдем к парапету и посмотрим.

– Продукт уведут, – мрачно предрек Сырцов.

– А знаешь как? – у Любы в яростной веселости во тьме засверкали бесшабашные глаза: – Я впереди пойду, а ты сзади с кейсом, как лакей с подносом. Только я выпить захочу, а ты тут как тут. Красиво, а?

– Спектакль по пьесе Островского «Горячее сердце». В роли откупщика Хлынова – даровитая актриса Любовь Листратова. Что же, начали!

Так и шли: впереди в светящейся во тьме оранжевой маечке откупщик Хлынов (он же девица Люба), а сзади лакей Сырцов с подносом (он же кейс).

Пристроились на шершавом камне парапета и принялись разглядывать Москву, которая всегда прекрасна. Петля Москвы-реки, овал Лужников, причудливый контур Новодевичьего, разноцветная глыба Кремля и, как стражники великого города, пронзительно освещенные высотные дома.

– Хорошо, – сказала Люба и прижалась плечом к его широченной груди.

– Хорошо, – согласился он. И вдруг сказал, сам от себя такого не ожидая: – Мне в нашем доме один старичок обмен предлагает. Мою на его двухкомнатную. С доплатой, конечно. Он всяких обменных контор боится, а мне доверяет. Меняться, Люба?

Она посмотрела на него испуганно и предупредила:

– С огнем играешь, Георгий?

– Так как мне быть?

– Это уж твое дело, – Люба решила быстренько снять скользкий вопрос с повестки этого позднего вечера.

– Наше, – не согласился он.

– Давай сегодня о другом, а? – попросила она.

– Тогда выпьем, – нашел Сырцов выход из кризиса.

– За Москву! – решила Люба. – За нашу с тобой Москву, Георгий. И не будем считать. А то ты еще какую-нибудь гадость выдумаешь.

– Уже выдумал, – азартно раздувая ноздри (осенило!), признался Сырцов и лихорадочно просчитал новый эрзац «раз, два, три»: – Ты, мразь, кок!

Не выпила Люба под такое безобразие. Поинтересовалась:

– Крыша поехала?

– Наоборот, приехала! – неизвестно чему радуясь, возразил он. И к месту, как ему казалось, вспомнил из богомоловского «Августа сорок четвертого» знаменитую коронную фразу: – Бабушка приехала!

14

Полковник Панкратов встретил его у монументальной проходной – единственной в бесконечной неприступной стене с проволокой поверху.

– Ксива у тебя какая-нибудь есть? – спросил полковник: – В меру нейтральная, но убедительная?

– Такого говна у меня навалом, – успокоил его Сырцов. – Удостоверение о том, что я старший инструктор высшей школы детективов и охранников, подойдет?

– В самый раз. И не наш, и не муровский, а вроде свой! – обрадовался Алексей.

Страж у вертушки, несмотря на дружеские отношения визитера со здешним начальством, придирчиво рассмотрел сырцовское удостоверение, сверил его с заявкой на разовый пропуск, дотошно изучил «байард» в поисках обозначенной в заявке же марки пистолета, нашел и нажал наконец на педаль, которая прокрутила вертушку на сто восемьдесят градусов. Только-только одному человеку пройти.

Так Сырцов оказался на секретной базе подготовки спецназа. Вчера, около полуночи вернувшись после прогулки с Любой, он в требующем немедленного выхода сыщицком колотуне бесстыдно позвонил Алексею по тайному домашнему телефону. Матерно ругаясь в полусне, Панкратов согласился на встречу. Но, садист, заставил Сырцова быть на месте к семи сорока пяти. Вот по этому поводу и высказался Сырцов, когда они чистенькой пихтовой аллеей шли туда, куда надо было Алексею:

– Лучше б уж к пяти утра. Чего там мелочиться?

– Ты небось, как блядь после рабочей ночи, в мягкой постели валяешься до двенадцати, а я человек служивый.

– Уж, пожалуйста, не ври, что ты каждый день на службу к восьми являешься, – невыспавшийся Сырцов был брюзглив, как генерал в отставке.

– Сегодня мои личные штатные стрельбы, – разъяснил ситуацию Алексей.

– У меня к тебе серьезный разговор на полчаса.

– Ты мне ночью уже говорил об этом. У меня время на стрельбище от восьми до половины десятого. Отстреляемся и побеседуем.

Забавное у них было стрельбище. Рядом с неподвижными мишенями, мишенями двигающимися, прыгающими, бегущими и ползающими существовало подобие детского городка аттракционов, где были и карусели, и качели, и механизм для выполнения мертвой петли, и миниатюрные американские горы, и круг, на котором следовало при вращении добираться к высокому центру. Много чего здесь имелось. Но ни веселых мордашек на бортах, ни яркой раскраски, ни причудливых на радость детям излишеств. Скелеты аттракционов, голая функциональность.

И изрезанный непредсказуемыми траншеями овраг тут же – перед другим рядом мишеней.

У будочки с электроуправлением всего этого хозяйства стояли навытяжку два сверхсрочника, которые при приближении полковника четко и синхронно откозыряли.

– С чего начнете, Алексей Владимирович? – интимно поинтересовался старший. Алексей сморщил нос от удовольствия существовать в понятном ему ярком утреннем мире, щуря глаза, осмотрелся и решил:

– Пожалуй, с оврага, Васильич, – и к Сырцову: – А ты?

– Пожалуй, с отдыха, – опять поддразнивая полковника, ответил Сырцов и тут же прилег на траву. Прилег, вытащил из сбруи «байард» и с нежной любовью обласкал – проверил, все ли в порядке.

– Покажи, – потребовал полковник. Сырцов протянул ему пистолет. Привлеченные экзотичным видом оружия, осторожно подтянулись сверхсрочники, деликатно разглядывая через плечо полковника диковинный братоубийственный механизм.

– На маузер похоже, – решил старший.

– Откуда он у тебя? – спросил Алексей.

– Дед подарил.

– Дед Мороз что ли?

– Дед. Александр Иванович Смирнов. Мой бог и учитель, – серьезно ответил Сырцов.

– Этот тот самый, что операцию в заповеднике провел? – вспомнил Алексей и вернулся к «байарду»: – Он в какую сторону стреляет?

– В какую я захочу, – флегматично ответил Сырцов.

– Ну, а мне бы чего-нибудь попроще, – съехидничал Алексей и вытянул из-под ремня облегченный блестящий полицейский «кольт-45». Нравилась ему его машинка. Он подкинул ее на своей громадной ладони, полюбовался самую малость и приказал: – Заводи, Васильич.

Старший бросился к пульту. Со скоростью походного шага двинулся второй ряд мишеней на той стороне оврага.

Сделав по овражному крутому склону три кувырка через голову, Алексей, приподнявшись на одном колене, произвел по мишеням серию выстрелов на всю обойму. Немедля кинул себя в неглубокую ямку, мгновенно перезарядил и, сделав по оврагу стремительный бросок метров на пятьдесят, залег и открыл огонь по внезапно появившимся без всякого порядка из многочисленных траншей поясным силуэтам. Перезарядка, еще бросок и снова серия. Третья. Последняя.

Тяжело и звучно дышавший полковник Панкратов с облегчением улегся на траву рядом с Сырцовым. Молчал, чтобы отдышаться. Отдышался, зевнул неизвестно отчего и предложил Сырцову:

– Может, попробуешь?

– Мне кувыркаться ни к чему, – ответил и тоже зевнул. Заразная эта штука – зевота. – Горки, перелески, траншеи – это у вас. А у нас – каменные стены, асфальт, тротуары, лестницы. На них не покувыркаешься.

Подошел Васильич, сказал одобрительно:

– Порядок, Алексей Владимирович. Минус – всего два.

– Все хорошо, прекрасная маркиза, – запел Сырцов, – за исключеньем пустяка!

– Интересно, сколько раз ты промахнешься! – разозлился Алексей.

– Я вообще не промахиваюсь, – с ленивой скромностью сообщил Сырцов. – Только вот в овраге кривляться, как обезьяна, не собираюсь.

– А что вы хотите? – гася возможный скандал, быстро спросил сообразительный Васильич.

– Я на карусели давненько не катался. А в детстве любил, – жуя травинку, задумчиво сообщил Сырцов.

– Покатайся, покатайся! – гостеприимно и ехидно предложил Алексей.

– На сколько у вас обойма? – полюбопытствовал Васильич.

– На десять. Один в стволе.

– Значит, одиннадцать попрыгунчиков по кругу, – все понял Васильич и пошел пускать карусель.

Не было удобных сидений на этой карусели. Не было зебр, осликов, тигров и жирафов. Были металлические горизонтальные прутья внизу, на которых можно с трудом стоять, и вертикальные, за которые можно держаться одной рукой. Сырцов вспрыгнул на карусель, нашел для себя оптимальное положение и объяснил:

– Готов!

С одной руки, значит. Тяжеловат для этого «байард», но назвался груздем – полезай в кузов. В кузов карусели. Карусель набрала оптимальную скорость, и тогда раздался клаксонный вскрик – сигнал к началу стрельбы. Черные силуэты выпрыгивали по ходу движения карусели, выпрыгивали по порядку, но одни в высоту, другие в сторону, и каждый в новом варианте. Выпрыгнув на мгновение, они, тут же обращаясь к стрелку фанерным ребром, становились невидимыми.

Сырцов палил почти как из автомата, стремясь отстреляться в один крут. Отстрелялся. Карусель замедлила ход, и Сырцов, левой рукой держась за вертикальную стойку, как за вагонный поручень, приветливо помахивал «байардом» встречавшему его полковнику Панкратову. Ни дать ни взять – прибытие поезда.

– Головка закружилась, – капризно признался полковнику Сырцов, спрыгнув с карусели. Алексей снова потянулся к «байарду», взял в руки, осмотрел с уважением и заметил (нашел-таки недостаток):

– Тяжеловат для одной руки.

– Я привык, – небрежно отбрехнулся Сырцов. Подошел старший и с уважительным любопытством даванул косяка на штатского стрелка.

– Что там, Васильич? – с непонятной надеждой спросил полковник.

– Все одиннадцать, – отрапортовал старший.

– Ну, Жора, ты – мастак! – через силу восхитился Алексей.

– Это я со страху. Уж больно быстро карусель крутилась.

– Мы еще и кокетки, – констатировал Алексей. – Еще будешь?

– Что я – идиот, такое эффектное антре портить?

– Ну, тогда лежи. А я пойду норму отрабатывать.

Солнышко уже взобралось на необходимую высоту для выдачи тепла и сморило невыспавшегося сыщика. Сырцов то видел, то не видел корячившегося на снарядах полковника Панкратова, и не потому, что тот за что-то прятался, а потому, что периодически в мягкой полудреме закрывались глаза. И резкий треск выстрелов вместо того, чтобы будоражить, просто-напросто укачивал. Сырцов и укачался – заснул.

– Караул устал! – голосом матроса Железняка прокричали над его ухом.

Сырцов открыл мутные глаза и посоветовал:

– Так пусть отдохнет.

– Вставай, вставай! – Алексей садистски трепал его за плечо. – Ты же со мной беседы беседовать сюда явился.

Сырцов сел в траве, сладострастно потянулся, зевнул, немыслимо кривя распахнутый рот, вздрогнул всем телом и поинтересовался:

– Где беседовать будем? Давай здесь.

– Здесь через четыре минуты группа приступает к стрельбам. Пошли ко мне в мою комнату отдыха.

– Персональную? – в фальшивом восхищении зашелся Сырцов.

* * *

И вправду персональная. Тахта, накрытая пледом, два совсем неказенных креслица, журнальный столик, на котором штучная ваза с огромными ромашками, на стене над тахтой два хороших фотографических портрета: красивая молодая женщина и смешная девчонка, удивительно похожая на полковника Панкратова.

– Жена и дочь? – спросил Сырцов, разглядывая фотографии.

– Бабушка и внучка, – в сырцовском стиле ответствовал Алексей, но не выдержал, похвастался: – Правда, Надюшка на меня похожа?

– Ей бы полковничьи погоны, и вылитая ты.

– Все шуткуешь, Сырцов, – сказал Алексей, шуруя в тумбочке-комоде. – Пива хочешь? После трудов праведных по баночке-другой, а?

И вытянул из ящика упаковку баночного «Гессера». Непочатую. Поставил на стол, перочинным ножом вскрыл пластиковую покрышку. Сырцов вздохнул. Хотелось, конечно, пивка, но расслабляться не хотелось.

– Пей один. Ты по всем аттракционам литра два выпотел, так что восстанавливайся. А я только на карусели покрутился.

– Дело, что ли, впереди? – догадался Алексей.

– Все зависит от нашего разговора.

Полковник раскачал на первой банке рычажок, вырвал его и вожделенно припал к образовавшемуся отверстию. Сырцов тактично молчал, стараясь не мешать восхитительному процессу. Алексей из-за банки глянул на него строгим глазом и, допив, предложил:

– Ты давай рассказывай, рассказывай… – аккуратно поставил пустую банку на журнальный столик и вскрыл вторую.

– Для начала не рассказ, а несколько бестактный вопрос, – Сырцов потрогал себя за нос в раздумье, как бы выразиться помягче. – Допустим, у тебя, как профессионала, задание на ходу: из мчащейся на скорости автомашины уничтожить из автомата идущего по тротуару человека. Когда бы ты произвел очередь: до встречи с ним или проскочив его и слегка тормознув, в угол, в спину?

– Машина? – деловито поинтересовался допивший вторую банку и сделавший паузу в приеме пива Алексей.

– А какое это имеет значение?

– В принципе – никакого. Только у хорошего джипа переднее стекло открывается – тогда совсем удобно. Но в любом случае очередь следует производить до встречи с объектом. В такой ситуации стрелку можно основательно подготовиться и хорошо прицелиться. Если же объект оказывается у стрелка за спиной, необходима перемена позиции, новый поиск цели. И, естественно, возможность промаха вырастает до недопустимого фифти-фифти.

– Ясненько, – кощунственно констатировал Сырцов. – Вопрос второй, не потому, что не знаю, а потому, что хочу твоего подтверждения. Как падает человек, прошитый автоматной очередью?

Полковник, держа в руке третью банку, размышлял, открывать ее или не открывать. Тем не менее ответил четко и безапелляционно:

– От одиночного выстрела все может быть: объект может осесть, упасть на бок, закинуться на спину, даже рухнуть вперед. При автоматной очереди варианты исключаются: объект от многократных пулевых толчков падает по направлению выстрелов. Если в грудь, то на спину, если в спину, то грудью.

– Совсем все ясно, – сказал Сырцов и закрыл ладонями лицо.

– Ты что? – обеспокоился Алексей.

– Картину в памяти восстанавливаю, – непонятно объяснил Сырцов и положил ладони на журнальный столик. Алексей открыл третью, но сразу пить не стал. От недоумения недовольно спросил:

– Ну и как? Восстановил?

– Восстановил, Леша! Мне показали американское кино.

– Понятнее можешь? – попросил Алексей и присосался к банке.

– Меня хотели окончательно и бесповоротно убедить в том, что агент Махова Цыпа разоблачен преступными элементами и уничтожен за сотрудничество с милицией. Для этого им было необходимо, чтобы я в натуре увидел его простреленную грудь, для этого им было необходимо выкрикнуть бессмысленную фразу «Ты мразь, Кок!» вместо «раз, два, три», чтобы на «Коке», как на счете «три!», Цыпа синхронно с очередью привел в действие устройство, имитирующее кровавые раны на груди.

– Как допер?

– Три дня мучила эта дурацкая фраза: «Ты мразь, Кок». Тем более что оказалось: он не Кок вовсе, а Цыпа.

Призадумались оба. Вдруг полковник резко спросил:

– Но ведь информация, переданная тебе Цыпой, была абсолютно достоверной. Как это понимать, Жора?

– Не знаю. Вот поэтому буду держать горячий след.

Помолчали. Полковник с сожалением спрятал початую упаковку в тумбочку, присел на тахту рядом с Сырцовым, обнял его за плечи и соболезнующе задал риторический вопрос:

– Зачем тебе все это, Жора?

– А тебе?

– Я служу. Мне за это жалованье платят.

– Дай-ка баночку, – вдруг решился Сырцов.

– А раньше попросить не мог, пока я не упрятал? – ворчал Алексей, вытаскивая упаковку из ящика. Вынул банку для Сырцова и после недолгого раздумья для себя. Расковыряли, отхлебнули по малости.

– Однажды я Деду задал такой же вопрос. Зачем, мол, вам это, Александр Иванович. И он мне байку рассказал. Была у него собачка, помесь эрдельтерьера с дворняжкой, и, как все домашние собаки, очень похожая характером на своего хозяина. Веселая, доброжелательная, простодушная.

– Это Смирнов-то доброжелательный и простодушный? – несказанно удивился Алексей.

– И веселый, – добавил Сырцов. – Дальше слушать собираешься?

– Пардон, – извинился Алексей за допущенную по отношению к Смирнову бестактность.

– Так вот. Со всеми людьми была эта собачка мила и приветлива, но не терпела каких-либо аномалий. Однажды она впала в неистовство от того, что парочка на бульваре вместо того, чтобы устроиться на свободной скамейке, уселась на траву. Как его собачка, Дед терпеть не может непорядка. Непорядка, порождающего мерзость и зверство. Во всей этой истории какой-то непорядок, Леша.

– А, значит, мерзость и зверство, – закончил за Сырцова фразу полковник. – И что будешь делать дальше?

– Держать горячий след.

– Догадываешься, куда он идет?

– В кино, – непонятно ответил Сырцов.

15

Надежда на то, что художественная натура кинорежиссера Романа Казаряна не позволяла ему просыпаться ранее одиннадцати, целиком и полностью оправдалась.

– Вас слушают, – прокашлявшись, объявил хмурый баритон в телефонной трубке.

Известный кинодеятель Роман Суренович Казарян, в своей ранней молодости по окончании юрфака служивший в МУРе, был лучшим другом Деда и покровительственно приятельствовал с Сырцовым.

– Роман Суренович, это я! – от удачи легкомысленно обрадовался Сырцов.

– Сырцов, что ли? – узнал голос Казарян.

– Он самый! – продолжая ликовать, подтвердил Сырцов.

– Жора, у тебя совесть есть? – с придыхательными интонациями знаменитой артистки Татьяны Дорониной страдальчески вопросил Казарян.

– Нету!

– А жалость? Жалость к старому больному человеку?

– Больной – это с похмелья, что ли? – начально поинтересовался Сырцов, ибо знал – Роман Суренович Казарян здоров как бык.

– А похмелье – не болезнь?

– Пьянство – болезнь, а похмелье – лишь следствие, осложнение, так сказать, – не согласился Сырцов.

– Жорка, уши оборву! – пригрозил Казарян.

– Валяйте, – разрешил Сырцов. – Тогда я к вам приеду!

– Приезжай. Как я понимаю, у тебя ко мне дело. Просто так не позвонил бы. Но прими во внимание два обстоятельства. Во-первых, я не транспортабелен, а во-вторых, наученный горьким опытом, ни в какие твои криминальные дивертисменты влезать не собираюсь.

– Я вас об этом просил?

– А о чем ты, черт тебя побери, просил?

– Уши надрать, – напомнил Сырцов и повесил трубку.

* * *

Любил Сырцов вот такие старомосковские профессорские квартиры, в самом своем многолетнем неизменном существовании ставшие раритетно неповторимыми. Обставляйся гарнитурами от Фортини, или как там хочешь, но все равно получится номер люкс в пятизвездочном отеле, а такой уникальной и приспособленной для высокого человеческого жития квартиры никогда не будет.

Для того чтобы такая квартира возникла, необходимо, чтобы первым хозяином ее был знаток и любитель старины. Отец Романа и был таким. Дело великого почитателя и преподавателя античности профессора Казаряна, строго следуя традициям, продолжил сынок Роман, который, несмотря на свои суетные и легкомысленные занятия в миру (сначала сыщик, потом кинорежиссер), был великим докой по русской живописи начала двадцатого века.

Книги и картины, бесценные туркменские ковры и павловская мебель не для горделивого показа, а для удобства и радости бытия.

Открыла дверь жена Казаряна, которую тот ухватил еще в стенах МУРа молоденькой, изящной машинисткой. Зоя Николаевна работала в конторе до пенсии и поэтому успела познакомиться с тогда еще зеленым сыскарем Сырцовым.

– Здравствуйте, Зоя Николаевна! – по-милицейски гаркнул Сырцов.

– Тихо, Жора! – кричащим шепотом в ужасе попросила Зоя Николаевна. – У него башка с похмелья лопается.

– С каких это пор похмельный муж пользуется у жены таким небывалым уважением? – удивился Сырцов. – Мир медленно, но верно меняется к лучшему.

– Со вчерашнего дня он у нас народный артист России, – похвасталась Зоя Николаевна.

– Да ну! – восхитился Сырцов и ринулся – знал куда – в кабинет.

В величественном диване-корыте красного дерева лежал, подложив обе ладони под щеку и скрючив ножки, народный артист России армянин Роман Казарян. На текинском ковре, по полу, у казаряновского изголовья стояли бутылки эчмиадзинского коньяка, бутылка виски «Чивас Регал», бутылка джина «Гордон», двухлитровые пластмассовые снаряды с тоником и кока-колой. А также три разнообразных стакана на выбор.

– Зойка издевается, – слабым голосом разъяснил ситуацию Казарян.

– А вы теперь как буриданов осел, – понял вслух Сырцов.

– Чего, чего, чего? – длинно изумился Казарян и в мучениях перевел себя в сидячее положение. – Не знал, что бывшие менты так усиленно повышают свой культурный уровень. В каком ты смысле насчет буриданова осла?

– Выбрать надо, что в данном случае мягче, и опохмелиться, – дал совет Сырцов.

– Помоги, а? – попросил Казарян. – Плесни в стакан треть джина и две трети тоника, будь добр.

Сырцов был добр. В пропорциях щедро наполнил стакан до краев и протянул Казаряну. Тот осторожно принял стакан и, боясь расплескать, сразу же схлебнул верхушку. Успокоился слегка и голосом раненой чайки спросил:

– А ты?

– Потом, – заверил его Сырцов, чтобы Роман Суренович не нервничал, принимая лечебную дозу до конца. Умиротворенный Казарян вылил в себя все, что содержалось в стакане, и затих в предощущениях. Долго сидел, бессмысленно пялясь на натюрморт Кончаловского и не видя его. Вдруг полупал глазами и вскричал:

– Земля! Земля!

– Что с вами, Роман Суренович? – с испугом и осторожно спросил Сырцов.

– Я, Жора, как Колумб, увидел Новый Свет!

На крик вбежала Зоя Николаевна и сразу все поняла:

– Народный артист изволил поправиться?

– Уйди, жена перед Богом и людьми! – откуда-то торжественно процитировал Казарян и, проследив взглядом, как удалялась Зоя Николаевна, деловито осведомился: – Так что тебе надо от меня, Жора?

– Проконсультироваться. Скажи, Роман Суренович, кто на киностудии занимается разными трюками со стрельбой? Ну, к примеру, кто делает устройство для того, чтобы актер после автоматной очереди выглядел продырявленным насквозь и чтобы кровавая пулевая строчка была видна?

– Налей-ка мне еще немного, – попросил для окончательного прояснения мозгов Казарян. – И себе плесни «Чивас Регал». Супервиски, Жора, и никакого запаха, можешь безбоязненно баранку крутить. – Придирчиво понаблюдал, как Сырцов наливал по стаканам, удовлетворенно кивнул и ответил наконец на вопрос: – Этим делом обычно занимаются пиротехник и трюкач, работающие на картине. И художник по костюмам. За эстетику отвечает.

– Мне эстетика ни к чему. Значит, пиротехник и трюкач. А кто из них собственно устройство изготовляет?

– Всегда вдвоем, Жора, всегда вдвоем. Работа-то штучная. Каждый раз надо делать все заново, учитывая игровую сюжетную ситуацию, особенности и комплекцию исполнителя, тот или иной вид оружия.

– За хорошие бабки они такое устройство могут налево пустить?

– Нынче за хорошие бабки и киностудию налево пускают, Жора.

– Через кого мне следует в данном случае выйти на концы?

– То есть узнать, кто левый заказ выполнял? – уточнил вопросом сырцовскую цель Казарян. Сырцов согласно кивнул. Казарян думал, думал, а потом заговорил слегка в сторону: – Ни хрена ты сам не узнаешь, Жора. Только осиное гнездо разворошишь. Здесь с подходцем надо. Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает?

И опять задумался так глубоко, что даже как бы и вздремнул. Сырцов деликатно тронул его за плечо и повторил его же вопрос:

– Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает?

– О! Сеня Саморуков! – вспомнил Казарян, сделал круглые глаза, с трудом втащил на диван телефонный аппарат, стоявший на полу неподалеку от спиртных напитков, и по памяти набрал номер. – Маша, здравствуй, Роман говорит. А наш Веронезе где? Телефон знаешь? Давай, я запомню… Спасибо, – отключился от Маши и стал набирать следующий номер. – Группа «Перелетные козлы»? Мне ваш художник нужен. Казарян. Здравствуйте… и спасибо, большое спасибо… – И кинул а парт единственному зрителю, Сырцову. – Со званием поздравили и пошли искать… – и вдруг, подражая Ильинскому, читающему рассказ Чехова «Произведение искусства», заблеял дребезжащим голоском: – Семе-ен! Коридорный!.. Ну, я… Помирал, но поправился. Ты с Прокоповичем из пиротехнического по-прежнему иногда позволяешь?.. А он на месте?.. Замечательно… Подробности письмом. Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Буду через час-полтора.

Неизвестно как услышав о предстоящей поездке на киностудию, в кабинет ворвалась Зоя Николаевна и с ходу начала обычное в таких случаях:

– Только что помирал, и на тебе, на студию! Никуда ты не поедешь!

– Зоя, ты думаешь, мне хочется? – трагически вопросил Роман Суренович. – Эта поездка крайне необходима Жоре.

– Жора, он не врет? – осведомилась Зоя Николаевна.

– Роман Суренович говорит чистую правду. Очень нужно, чтобы он помог мне на студии.

– Вся ответственность на тебе! – пугающе предупредила Зоя Николаевна, погрозила Сырцову пальцем и ушла.

– Теперь для затравки расскажи, что там у тебя, – приказал Казарян.

В железном триумвирате – Казарян, Спиридонов, Кузьминский – верных смирновских друзей скрывать что-либо не было принято. Тайна навсегда останется тайной, а если возникнет надобность, то и помогут в трудную минуту. Сырцов, не таясь, поведал Казаряну обо всем.

Дослушав до конца, Роман Суренович стянул с себя тренировочный костюм и в одних трусах направился в ванную. Бриться и думать. В ожидании Сырцов еще раз отведал «Чивас регал». Напиток действительно был восхитителен. Потом в который раз с наслаждением осмотрел картины на стенах. Кончаловский, Сомов, Ларионов, Кузнецов, Фальк, Филонов, Сарьян.

Возвратился Казарян уже в брюках и рубашке. Сразу же деловито заговорил, одновременно повязывая галстук:

– Санятке пока ничего не рассказывать, крутись сам. Это первое. А во-вторых, ни тебе, ни мне на изготовителя выходить не следует: заказчик сразу просечет, откуда ветер дует. Поручим все Семену. У тебя деньги есть? Лучше зеленые, они при вручении как бы и не взятка.

Сырцов полез во внутренний карман куртки («байард» не мешал, он лежал под половичком в «девятке»), достал бумажник и пересчитал наличность.

– Триста баксов, – объявил он. – Но на днях большую кучу по чеку получу.

– Нам сегодня надо, – Казарян вышел и вернулся уже в светлом легком блейзере от Версаче. Вытащил из бокового кармана горсть разнообразных бумажных дензнаков. – Ну, и у меня двести. Думаю, хватит с избытком. Поехали, сыщик.

У дверей Казаряна придирчиво осмотрела Зоя Николаевна, поправила галстук, стряхнула с блейзера несуществующие пылинки.

– Ты вполне ничего, любимый мой армянин, – решила она и поцеловала любимого армянина в щеку.

– Обманчивая оболочка, – возразил Казарян и вслед за Сырцовым вышел к лифту.

В «девятке» перегрузили из карманов в сырцовскую сумку початые джин и виски, непочатый коньяк.

– Будет чем с поздравляющими чокнуться, – успокоился Казарян.

От центра до «Мосфильма», если без пробок, пятнадцать-двадцать минут. Пробок сегодня не было. Сырцов с членским билетом Союза кинематографистов, а Казарян со студийным пропуском (обе ксивы народного артиста) миновали проходную и углубились в нынешнюю пустыню крупнейшей киностудии Европы. Безлюдье. Только в нижних переходах старого здания изредка попадались одинокие человечки.

– Раньше все на студии знали меня и я знал всех. С двумя третями здоровался, с половиной был по корешам. А теперь ну почти никого не знаю! Молодой человек! – Казарян ухватил за рукав длинноволосого меланхолического юношу, который в нерешительности стоял посреди вестибюля. – Ты кто такой?

– Я – клипмейкер, – с тихой гордостью признался юноша. – Ну, а вы кто такой?

– Я – Казарян.

– А, тот самый, – насмешливо вспомнил юноша и насмешливо поздравил: – Со званьицем вас, товарищ Казарян.

– Мерси, – уже повернувшись к юноше спиной, поблагодарил новоиспеченный народный артист и, вырвавшись во двор, объявил громогласно городу и миру: – Он – клипмейкер!

От производственного корпуса шел неизвестно куда небольшой, легкий и складный гражданин средних лет в богатых усах. Услышав казаряновский рык, он глянул на сладкую парочку и возликовал:

– Роман!

– Борька!

Кинулись друг к другу, обнялись, будто не виделись сто лет. Крупный нос Бориса профессионально уловил легкое амбре, исходящее от виновника торжества.

– Как я чую, поздравлять тебя уже поздно. Ты что, вчера напоздравлялся?

– И еще как! Но все впереди, дорогой ты мой еврей кавказской национальности. Мы на несколько минут к Сене Саморукову, а потом в довженковский сад. Жди нас здесь.

– Язва, – напомнил о своей болячке Борис.

– Не принимается во внимание.

– Мне в лабораторию надо.

– Врешь!

– Нинка голову оторвет.

– Не до конца.

– Что ты делаешь со мной, Роман? – проплакал Борис, сдаваясь.

– Жди! – приказал Казарян и вместе с Сырцовым направился в производственный блок. Поднялись на четвертый этаж, отыскали дверь с табличкой «Перелетные отцы».

– А вы говорили «Перелетные козлы»! – почему-то обиделся Сырцов.

– Какая разница? – удивился Казарян и распахнул дверь.

Семидесятилетний художник Семен Саморуков был энергичен, полон энтузиазма и жизнерадостен, как шестимесячное дитя. Уединились в комнате режиссера, уехавшего клянчить деньги у спонсоров. Казарян подробно проинструктировал Семена и поинтересовался: