Текст книги "Казнь по кругу"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

1

Двое с деревянных мостков ловили рыбу. Не на спиннинг какой-нибудь там иностранный – удочками. Да и те не покупные: прутья орешника с поплавками из бутылочных пробок и полой основы гусиного пера. Поплавки лежали на гладкой воде, двое с туповатым вниманием, не отрываясь, смотрели на них. Вечерний клев: затихший ветер, низкое солнце, багряные отсветы на воде, оглушающая тишина огромного водохранилища.

От берега подтянулись к мосткам округлые тени близких деревьев и незаметно прикрыли рыболовов. Один из них – старенький, – в тренировочных портках, закатанных до колен, в линялой тельняшке, от такого удовольствия резво поболтал свесившимися с мостков ногами с хилыми голубоватыми ступнями и освобожденно снял с себя мятую соломенную шляпенку-хрущевку. И тут у него клюнуло: поплавок резко вздрогнул и сразу же пошел под воду. Старенький стремительно и жестко подсек, и окунек размером в ладонь, мощно извиваясь, засверкал в лучах уходившего солнышка металлическим – неживым – блеском. Старенький отцепил от столбика кукан и сквозь жабры, через пасть насадил на него вновь прибывшего. К сонным уже сотоварищам. Кукан был опять опущен в воду, свежий окунек пару раз дернулся в родной воде, но сил не было. И он задремал тоже.

Второй рыболов, покосившись на добычу старца и в безнадеге уставившись на свой поплавок, тихо заныл на мотив колыбельной:

– Как у Левы-Левочки ни одной поклевочки…

Старенький, сияя, глянул на напарника и укорил:

– Такой молодой и здоровый, а ничего не можешь!

Молодой и здоровый был молодым только по представлениям старенького. Где-то около сорока пяти. А что здоровый, так это точно: под метр девяносто, на широких костях мышц килограммов восемьдесят, но и жирку сверху для гладкости хватало. В кожаных шортах, в фирменной футболке «Хьюстон рокитс», в каскетке того же клуба, он на могучих ногах стоял на подмостках, как грустный памятник на пьедестале. Памятник обиженно откликнулся:

– Кое-что могу!

– Можешь, можешь, – успокоил его старенький. – Именно кое-что. А рыбку ловить не можешь!

– На хрена мне ваша рыбка! – искренне признался условно молодой, бросил удилище на помост, сам уселся рядом. Теперь он напоминал изображение древнеегипетского писца.

– Говорить хочешь, – догадался старенький.

– Договариваться, – поправил молодой. – Окончательно.

– Опасаюсь пока.

– Пока опасаться будете, нас сожрут и косточки выплюнут.

– Страшнее кошки зверя нет? – подначивая, спросил старенький.

– Нет. Чего вы опасаетесь?

– Не люблю я хитроумных ходов и сложных комбинаций. Проще надо, по-нашему, по-деревенски.

– Проще – это из пулеметов и базук по дверям и окнам?

– Хотя бы, – признался старенький и добавил мечтательно: – И всех до одного. Под корень.

– По-простому баш на баш получается. Мы с базукой, и они с базукой. А как они нас? Всех до одного и под корень?

– То-то и оно, – страдальчески согласился старенький.

На верху лестницы, ведущей к мосткам, раздались звуки шагов. Они подняли головы. По лестнице спускался элегантный молодец в белом смокинге. Холуй. Остановился на последней ступеньке и виновато сообщил ласковым голосом:

– Зовут.

– Вот втроем и решим окончательно, – страшно обрадовался старенький, надел шляпу-хрушевку и полез вверх по лестнице, приказав холую: – Удочки и рыбу забери.

Условно молодой последовал за ним и все бурчал, бурчал на ходу:

– Совковый начальничек он и есть совковый начальничек: только бы на себя ответственность не брать.

– Лева, не груби, – посоветовал старенький. Двадцать ступенек были для него нелегки: он порывисто, с вьюжными завываниями дышал, что не мешало ему с неизбывной нежностью рассматривать открывшееся перед ними изящное и добротное здание, стоявшее на самом верху покатого обширного луга, засеянного английской многолетней пронзительно-зеленой травой. Неплохой такой домик, чуть поболе дома Пашкова.

– Хорош! – отдышавшись, в который раз восхитился старенький.

– Хорош, – согласился Лева, но с оговоркой: – Но чересчур заметен. Это не нужно.

– Таким и должен быть пансионат для работников нашей системы.

– Система! – передразнил Лева. – Никак не отвыкнете от терминологии далеких-далеких лет. Не системы – консорциума.

– Консорциума так консорциума.

– Решаться надо, – грубо напомнил Лева. – А то придется расстаться с пансионатом для работников консорциума, единственным хозяином которого являетесь вы. И всего прочего тоже.

– Не торопи, не торопи, Лева! – взмолился старенький.

2

Приятный молодой человек (по-настоящему молодой), по одежде судя то ли спортсмен, то ли рэкетир, то ли торговец из палатки, вошел в парк «Сокольники» через главный вход. Замечательный парк! У ближайшего киоска молодой человек выпил две банки пива. Не спеша, чтобы осмотреться. В малолюдье начала дня вроде бы ничего не беспокоило. Выпил банку и у следующей палатки, а потом пошел гулять по аллеям. Замечательный парк! Нет лучше места, где можно тщательно провериться и оторваться с концами.

Обойдя слева выставочный комплекс, он вошел в достаточно дикую рощицу между вторым и третьим просеком. Тут-то он и побегал от одних пышных кустиков к другим. Вроде порядок. Мигом преодолев Поперечный просек, он углубился в совсем уж неупорядоченный лесок и малоизвестной кому тропкой выбрался к дырке в ограде. Осмотрелся как следует еще раз и побрел леском, параллельно дороге, ведущей к железнодорожной станции «Маленковская».

Пройдя подземный переход, миновав железнодорожные пути, спортсмен-рэкетир-торговец резко свернул налево и вскоре зашагал бесконечным проулком меж сплошных бетонных гаражей, сильно смахивавших на тюремные камеры.

У номера 364 остановился и в последний раз проверился. Бесконечная щель в оба конца была пуста. Ни души. Он потянул створку железных ворот и, не раскрывая их до конца, проскользнул в гараж. Машины в гараже не было. А стоял дачный алюминиевый стол и два стула, на одном из которых сидел под желто горевшей голой лампочкой еще один молодой человек в похожем прикиде и вообще похожий на пришедшего. Только масти другой. Светлее. Шатен.

– Опаздываешь, – строго заметил шатен и рассмеялся, добавив: – Уже сорок минут душа горит!

Было отчего гореть душе: на шатком столике и литруха «Смирновской», и кирпичик «Джима Бима», и водичка такая, и водичка сякая, а также царская закусь из самого лучшего рыбного и мясного. Но, конечно же, конфликт формы и содержания. Варварская мужская рука вместо хрусталя предложила пластмассовые стаканчики, а изысканный фарфор заменяла вощеная бумага.

Пришедший брюнет с удовольствием оглядел стол, но ответил с формальным неудовольствием:

– Нам сейчас надираться опасно.

– Надираться всегда опасно, – уточнил шатен. – А выпить, и хорошо выпить, нам сам Бог велел. Дело-то к концу.

– К концу, но не кончено. – Брюнет, вяло возражая, уселся на второй стул и, любовно склоняя каждую бутылку, внимательно читал, что написано на их этикетках. – С чего начнем?

– Со «Смирновской», – решил шатен, – и лососинкой посолонимся.

Брюнет отвинтил голову литрухе и разлил по ребристо-белым невесомым стаканчикам до краев. С выпуклым мениском. Не чокаясь (пластмассой-то чокаться!) и не уронив ни капли, в ожидательном безмолвии выпили и закусили лососиной – посолонились.

– Сразу же по второй, а потом повременим слегка, – внес предложение шатен. Брюнет подтвердил свое согласие действием – тотчас и налил по второй. После второй закусили более сознательно: и ветчинка с хлебушком в ход пошла, и огурчики под зубами захрустели, и рыбка уже ощущалась не как просто солененькое, а как изысканно вкусное.

Бумажные салфетки шатен приволок-таки. Утершись нежным, как бы порхающим импортным малым полотнищем, брюнет, глубоко вздохнув, признался:

– Приятственно.

– Во всех отношениях, – подтвердил шатен. – Теперь и о делах наших с тобой поговорить можно.

– Наши дела – разные. – Брюнет любил уточнять.

– Зато жизнь одинаковая.

– Что верно, то верно. Держишься еще?

– Держусь. Только вот за что – не знаю.

– Держась за жопу, как за ручку от трамвая, он говорил: пошире ножки, Рая! – вдруг очень точно, хорошим тенором спел из блатной классики брюнет. Шатен не удивился, только предостерег:

– Пой, если хочешь. Только негромко.

– За слово зацепился, – объяснил свой короткий вокальный кульбит брюнет. – Так зачем все-таки звал?

– Я же сказал: о делах поговорить, – уже раздраженно повторил шатен.

– Нет у нас с тобой общих дел.

– Но обмениваться информацией мы с тобой должны? – пер шатен.

– Должны. Только той, от которой зависит наша с тобой безопасность.

Шатен тоскливо улыбнулся и объяснил несмышленышу:

– Наша с тобой безопасность зависит от любой информации.

– Ты, как всегда, прав, – брюнет откинулся на хлипкую алюминиево-брезентовую спинку стула, спросил: – У тебя-то как?

– Тихо пока. Но, судя по отдельным деталям, не спеша готовимся.

– И мы, – признался брюнет.

– Собрал что-нибудь?

– Кое-что. – Брюнет непроизвольно ладонью правой руки дотронулся до сердца. А может, до внутреннего кармана своей кожаной куртки.

– Выпьем еще? – спросил шатен.

– Пожалуй, – решил брюнет. – Немного бурбона с содовой.

– Ишь ты, кемеровский гурман и эстет! Бурбон с содовой! Во-первых, не бурбон, а бербон, а во-вторых, с содовой пьют ирландский и шотландский виски. А кентуккийский хорош и так, просто с запивом.

– Ну, тебе лучше знать, столичный ухарь.

И «Джим Бим» лишился головы. Смакуя, употребили и этот напиток. Шатен пожалел:

– Отбили водкой-то истинные вкусовые ощущения бербона!

– Вкусовые ощущения отбили! – передразнил брюнет. – Не яйца же!

– Не беспокойся, еще отобьют! – пообещал шатен.

– Так зачем все же позвал? Прямо, без притопов и прихлопов говори.

Шатен обеими руками растер свое миловидное личико, хлебнул «швепсы-соды» полный стакан и заговорил размышляюще:

– Мы с тобой пешки, браток. В шахматной партии для преимуществ в позиции весьма часто жертвуется качество. Могучую ладью отдают за коня и пешку. Как бы нам с тобой в этом размене съеденными пешками не оказаться.

– Не мы, а кто-то из нас. Один, – поправил его брюнет и вдруг негромко и страшно приказал: – Руки за голову!

Неизвестно откуда выпрыгнувший браунинг черным зрачком уставился в правый глаз шатена. Шатен послушно сложил ладони на затылке – будто потягушеньки собрался делать. Брюнет за грудки поставил его на ноги и, не опуская браунинга, подробно и умело обшмонал. Пустой шатен был, совсем пустой. Даже без ножа. Ничего не говоря, брюнет вернулся на свое место, Шатен тоже присел. Спросил почти своим голосом:

– Ты зачем это сделал?

– Потому что я тебя боюсь. Вертишься, загадками говоришь. В последний раз спрашиваю: зачем звал? – Брюнет неспешно засунул браунинг за поясной ремень.

Шатен налил себе одному полстакана «Джима Бима» и выпил его разом. Без разговоров об особенности употребления этого продукта. Не закусил, не запил, ладошку понюхал. Сказал наконец главное:

– Линять нам с тобой надо, пока не поздно.

– Линять нам с тобой некуда. Если захотят, всюду достанут.

– Я ксивы подходящие могу спроворить, и за бугор. Зелени-то кой-какой подкопил?

– Какая это зелень!

– Тысчонок-то пятьдесят имеется?

– Ну, прогуляю я их там, а дальше что?

– Не боись, у меня там кое-что привязано.

– Так то у тебя!

– Могу в долю взять. Или на службу. Как хочешь?

– Зачем тебе я? Особенно там.

– Нам с тобой ссориться не с руки. Друг друга за яйца держим. Ты меня предаешь – я тебя сдаю. И наоборот. А потому и будем мы – не разлей вода. Друзья до гроба.

– На черную работу меня уговариваешь?

– На черную.

– Тогда посошок на дорожку, – брюнет разлил по стаканчикам, гулко поставил бутылку «Джима Бима» на стол и спросил впроброс, между прочим, так, для сведения: – Когда уходить будем?

– По очереди. Во всяком случае, в ближайшее время ты. – Шатен вместе со стулом откинулся к стенке и, не по принуждению теперь, вытянув руки вверх, сладострастно потянулся и признался: – А ты меня напугал!

На крючке, прибитом к стене, под рабочей телогрейкой висел «магнум» с глушителем. Правая рука шатена привычно ухватила рукоятку…

Брюнет успел осознать надвигающуюся смерть, но предпринять что-нибудь уже не смог: рука еще тянулась к браунингу за поясом, когда во лбу у него объявилась маленькая аккуратная дырка. Он стал заваливаться направо, сгребая левой рукой все, что было на его стороне стола. На пол он упал правым боком вместе со стулом и своим стаканчиком, который, излившись до конца, откатился к прикрытым воротам.

Шатен левой рукой опрокинул в себя справедливо налитую брюнетом дозу и только после этого положил «магнум» на стол. Надо было работать. Он встал, обошел брюнета и осмотрел его затылок. Выходного отверстия не было. Что ж, когда стреляешь с глушителем, почти всегда так. Пульку-то отроют при вскрытии. Жаль с хорошей машинкой расставаться. Он присел на корточки и полез брюнету в тот карман, на который непроизвольно указал безвременно погибший. Все точно: вот она миниатюрная кассета. Упрятав ее в такой же карман такой же своей куртки, шатен заграничными салфетками тщательно протер бутылки, свой стаканчик, край стола, у которого сидел, и, наконец – с тоской и любовью во взоре, – такой изящный, такой родной «магнум». Последний раз глянул на него и швырнул на пол.

Все бумажки сжег в маленьком костерке, натянул на куртку телогрейку, вышел, закрыл металлические ворота на замок и направился к «Маленковской». У платформы незаметно скинул телогрейку, прошел к кассам, купил билет и первой электричкой отбыл в Москву.

3

Подчеркнуто строго одетый – темный костюм, белоснежная крахмальная сорочка, неброский галстук, дорогие внемодные английские башмаки – «условно молодой» Лева, развалясь, сидел в кресле перед замечательным модерновым письменным столом из карельской березы и чуть снизу насмешливо и вопросительно смотрел на хозяина этого письменного стола, который, упершись локтями в столешницу, ладонями обхватил свою многодумную голову. Редкие волосики торчали меж пальцев. Хозяин терпел, терпел этот взгляд, но не вытерпел и задал риторический вопрос:

– Правление мне, что ли, по этому поводу собирать?

– Зачем правление? – Лева был разумен. – Контрольный пакет уже проголосовал. Дело только за вами.

– А оттянуть, оттянуть хотя бы на месяц никак нельзя?

– Нельзя, да и не надо. Если им сейчас уступить, то они войдут к нам полноправными пайщиками. А зная их, я убежден, что через год они станут здесь полными хозяевами.

– Что они хотят, хотят именно сейчас?

– Перевод их вкладов в швейцарские банки.

– Это много, Лева?

– Это очень много, это невыносимо много.

– Они же не дураки, понимают, что такое единовременно невыполнимо.

– Не дураки и все понимают, – подтвердил Лева.

– Возможны альтернативные варианты?

– Один. Долговые обязательства.

– То есть полноправные пайщики.

– А я о чем говорю?

– Что же вы от меня хотите?

– Ничему не удивляться.

– Только и всего?

– Только и всего. И еще, как президенту, подписать пару бумажек.

– Каких бумажек? – Очень не любил подписывать хитрые бумажки хозяин-президент.

– О выдаче определенных сумм на благотворительные цели.

– И много?

– Здесь написано. – Лева, склонясь, щелкнул замками суперкейса, стоявшего у его английских башмаков, и протянул президенту документы.

Хозяин взял бумаги, мигом – на цифрах только останавливался – просмотрел их и, болезненно морщась, пожаловался неизвестно кому:

– Жирновато, конечно, но что поделаешь! Надеюсь, пройдут они без сучка и задоринки. – Вздохнул, подписал и вдруг с беспокойством вспомнил: – А эти-то… Они же фактически наши. Не зацепят нас за них?

– Вы же сами сказали – фактически. Только фактически, а не официально. И давно, давно уже пора освобождаться от ненужных и для нашего здоровья весьма опасных аппендиксов старых структур.

– Ну, тебе виднее. – Хозяин двинул бумаги к Леве. Глядя, как тот кладет их в кейс, помечтал вслух: – Если это развяжет нам руки в регионах, тогда мы, по сути, единственные хозяева.

– Чего? – поинтересовался Лева, вставая.

– Да всего! – спокойно сказал президент и, достав расческу из внутреннего кармана пиджака, тщательно причесал редкие волосики.

4

Холеный, благообразно седой, но еще полный сил пожилой роскошный господин уверенно поставил убедительную стопку фишек на зеро.

Игра была сделана, и шарик весело заметался.

– Шестнадцать! – объявил крупье, сметая фишки проигравших. Седой господин с упорством маньяка поставил на зеро, и снова изрядно. Остальные игроки пока пребывали в мучительных раздумьях.

Двое в безукоризненных смокингах приблизились к господину, и старший (по возрасту и положению) шепнул в мохнатое ухо:

– Он пришел.

Седой господин поднялся и приказал тому, что помоложе:

– Поиграй за меня.

– А если проиграю? – с испугом глядя на гору фишек перед ним, спросит тот, что помоложе.

– Так и я проигрываюсь, – успокоил его господин и направился к стойке бара. Старшой отставал на полшага.

Господин без труда устроился на высоком стульчике, и неизвестно как перед ним объявился высокий стакан с пузырящимся боржоми. Старшой устроился рядом. Для него материализовавшийся бармен мгновенно сварганил что-то коктейльное.

– Где он? – спросил господин.

– Ждет вашего разрешения.

– Зови.

Старшой повернулся к залу и кивнул. Человек, по виду хорошо оплачиваемый клерк, приблизился к стойке и сказал господину:

– Здравствуйте.

– Что пить будешь? – пропустив «здравствуйте», спросил господин.

– Пожалуй, сухого вина, – понимая, что нельзя отказываться, после легкой заминки сказал клерк. Бармен тотчас исполнил что надо и по приказу тусклого взгляда господина удалился к противоположному концу стойки. Клерк отхлебнул самую малость и по-собачьи – извинительно и ожидающе – глянул на господина.

– Экспресс-информация? – догадался тот.

– Она! – восхищенный догадливостью шефа, радостно подтвердил клерк и еще раз осторожно отхлебнул из стакана.

– Говори.

– Они решились нанести опережающий удар. Им известны дата и место проведения нашего… – клерк помялся недолго, ища пристойную формулировку, нашел: – … нашего всероссийского совещания.

– Как узнали? – без любопытства – для дела – спросил господин.

– Вероятнее всего – утечка от нас.

– Наседка, значит. И не из рядовых, – господин отпил боржоми, стараясь быть приличным, рыгнул про себя и распорядился: – Займись этим.

– Уже занялся.

– Даю три дня.

– Не знаю, успею ли.

– Должен. У нас всего-то восемь дней.

– Может, перенесем и место, и время? – робко предложил клерк. – Все без шума и ненужных следов…

– С этими фраерами расправиться надо так, чтобы те, кто их к этому аккуратненько подтолкнул, задрожали как собачьи хвосты.

– Значит, готовимся к встрече по первому разряду?

– А это уже не твоя забота, – решил господин, но, заметив, что клерк сильно огорчился, добавил: – Просто это не по твоему профилю, милок. Это все равно, что микроскопом гвозди забивать.

– Я вам сегодня больше не нужен? – приободрился клерк. Господин наконец-то улыбнулся и сказал:

– Иди, отдыхай. Хорошо поработал. – Дождался, пока клерк допил и слез со стульчика, и присовокупил: – Завтра скажешь начфину, что я распорядился увеличить твое жалованье с первого мая в полтора раза.

– Но уже же июнь! – радостно вскричал клерк.

– С первого мая. Иди.

– До свиданья, – сказал клерк. Не поворачивая головы, господин кивнул и, помолчав, приказал сидевшему рядом и слышавшему все старшому:

– Займись ты. Серьезно займись.

Тот, что помоложе, и не заметил их: так ему везло. И только почувствовав на своем плече холодную ладонь господина, поднял голову. Вскочил, доложил:

– Выигрываю!

– Вот и молодец, – похвалил его господин и уселся в освободившееся кресло. – Ну, шагайте. Дел у вас невпроворот. А я проигрывать буду.

И снова поставил на зеро.

5

Она стояла у французского окна – стеклянной стены – и, щурясь от лучей уже невысокого солнца, через обширную террасу смотрела на нетронутый и оттого прекрасный сосновый бор. Стояла неподвижно и смотрела неотрывно. Абсолютно голая. Потом спросила, не оборачиваясь:

– Разделся?

– Да, – подтвердил хриплый от волнения мужской голос. В интонации «Так точно!». Она повернулась и, окинув взглядом абсолютно голого, как и она, атлета, прошла к квадратной неохватной кровати и бросила себя на нее спиной. Раскинувшись иксообразно, она, глядя в зеркальный потолок, невыносимо спокойно позвала-приказала:

– Ложись рядом.

Атлет с противоположной стороны кровати на коленках добрался до нее и осторожно прилег.

– По́том воняешь, – брезгливо заметила она.

– Душ принять не успел, – оправдался атлет и догадливо предложил: – Могу сбегать. В пару минут обернусь.

– Не надо, – сказала она и уткнулась лицом ему в подмышку, резко ловя носом грубо ядовитый дух мужского пота. Он осторожно положил здоровенную пятерню на ее изящную ягодицу.

– Подожди, – капризно приказала она, и он послушно убрал руку. Лежал бревно бревном. Она же уселась ему на живот, прижавшись влажной промежностью, а напрягшимися сосками маленьких грудей коснулась его лица. Он попытался поцеловать их, но они были уже у шеи, на ключицах, у груди… Потом она сдвинулась назад, приподнялась и села на кол, который уже был воздвигнут во всей своей твердости…

Почти сразу же, не разрываясь, они поменялись местами, и он, работая подобно поршневому двигателю, добрался длинными руками до ее грудей и мял, мял, тискал их, однако же не сбиваясь с ритма.

Они кончили в классической позе – он сверху, она под ним. Но она кончила на мгновенье раньше и ловко выкарабкалась из-под него, не желая валяться под ним в усталой разнеженности. Ему пришлось взбираться на пик страсти при помощи собственных рук.

Отвернувшись от него, она отдыхала. Передохнув, она без труда привела его в полную боевую готовность.

В этот раз она не молчала. Глядя на него восхищенно-ненавидящими глазами, она изредка выкрикивала:

– Убийца!.. Скот!.. Ничтожество!.. Животное!.. – И снова: – Убийца!.. Убийца!.. Убийца!..

А он молчал. Молчал и тогда, когда они набирались сил на третий заход. Готовя его к многотрудной акции, она была нежна, как бабочка на цветущем лугу: летуче целовала его позвоночник от шеи до копчика. Он кончиком языка ласкал ее пупок и соски, она кусала его за мочку уха…

Он уже дрожал от вернувшегося нестерпимого желания. А она вдруг встала с кровати, подняла с пуфика легкий халатик, надела его, перепоясалась и сухо сообщила партнеру:

– Расхотелось.

Раскрыв окно, она вышла на террасу. Бор, красновато освещенный уже закатным солнцем, стал еще прекраснее. Она любовалась им. Он, поспешно натянув трусы и майку, выскочил вслед за ней.

– Как же так? Как же так? Как же так?

– А так, – сказала она, вернулась в спальню, из ящика туалетного столика вынула пять сотенных долларовых бумажек и протянула их ему, следовавшему за ней как бобик на поводке.

– Возьми. Пригодятся. И иди.

– Куда? – взяв бумажки, в полном раскардаше поинтересовался он.

– Куда хочешь.

Он схватил в охапку одежду и удалился, обреченно повторяя:

– Как же так? Как же так?

Она почувствовала, что ей хочется курить, и закурила. Тонкая струя дыма лениво-грациозно извивалась в лучах солнца.