Текст книги "Казнь по кругу"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Чей?! Чей?! – шамански выкрикивал Алексей.

Все спутал пришелец с неба. Снова застучали автоматы, снова вступили в работу крупнокалиберные пулеметы. Панкратов отбросил микрофон громкоговорителя (офицерик поймал на лету подотчетную ему штучку) и взялся за переговорник. Первое слово было:

– Штурм! Первый, второй, третий, четвертый и пятый, слышите меня? Штурм! – отдав окончательный приказ, он поостыл слегка и, хлюпнув носом, вызвал прожектористов: – Миша, светики мои дорогие, с одной лампочки покажите мне летуна!

Прожекторная голубая лента недолго порыскала по черному небу и нашла. Могучий вертолет с армейскими опознавательными знаками спокойно усаживался на крышу склада.

– Чей он?! Чей?! – опять забесновался Панкратов. Вспомнил про переговорник: – Валера, ты связался с начальством? Чей это вертолет?

– Связался, – горестно ответил зам. – Выясняют.

В освещенный армейский вертолет по лесенке взбирались неизвестные граждане. Забрались все, кому положено, и вертолет, засвистев, завизжав, боком поднялся и стал уходить в неизвестность.

– Из крупнокалиберного бы полоснуть… – безнадежно помечтал Алексей.

– Вот они и ушли, Леша. Самые главные законники и ушли, – все понял Сырцов.

Ребятки Панкратова завершали дело, а их командир все бормотал и бормотал отрешенно, как мусульманин на молитве:

– Чей же этот вертолет? Чей?

11

В десять утра Сырцов уже торчал в кабинете у Демидова. Под его строгим взглядом Демидов на кнопочном телефоне набирал бесконечный ряд цифр. Срывалось у Демидова постоянно: то занято, то полная молчащая пустота. Утомившись, Демидов спросил:

– Который у них там час?

– Часов пять-шесть вечера, наверное, – прикинув про себя, решил Сырцов.

– Может, часика через три ему в гостиницу позвонить?

– Как же, будет он вечером в Нью-Йорке в гостинице сидеть. Крути, верти, наматывай, Вова!

Наконец-то трубка громко и длинно ответила на горловом американско-английском непонятном языке.

– Гив ми детектив рашен Леонид Махов плиз, – пропел в трубку заранее вымученную фразу другой детектив рашен – Владимир Демидов. Трубка опять же громко (и Сырцов слышал) басом захохотала не по-русски. Отхохотавшись, басом же, с ужасающим акцентом ответила:

– Сейчас скоро вам будет русский мент Махов.

– Ты с ним поговори, а я пока по коридорам погуляю, – сказал Сырцов и поспешил к выходу. От дверей напомнил: – Не забудь: кличка агента, внедренного к блатным.

– Боишься Леньки, да? – обрадовался Демидов, потому что и сам боялся. И вдруг радостно в трубку: – Леонид?! Это я, Володя. Без тебя у нас такое началось…

Сырцов прикрыл дверь и задом, задом подальше от греха. Не хотел в очередной раз выяснять отношения с любимым и ненавистным своим дружком Леней Маховым. Даже по телефону.

– Я тут один фильм из прошлой жизни видела, – начала монолог Катерина, разглядывая согбенную спину Сырцова, – там вот также чиновники из кабинета штатского генерала пятились. Один к одному.

Сырцов резко развернулся, соорудил гневное лицо (бровь пошла вверх, глаз – навыкат) и сделал суровый выговор:

– Извольте не забываться, лейтенант Измайлова!

– Ах, простите, милый Жорж! – жеманно, не желая возвращаться из девятнадцатого века, извинилась Кэт. – Совсем забыла, что вы – герой дня.

– То-то, – удовлетворился герой дня извинением и, усевшись напротив Катерины, осведомился: – Ну, и что у вас тут?

– Треплют по всем кабинетам, – доложила Катерина. – Всю ночь трепали и сейчас треплют.

– Сколько их всего повязали?

– Семьдесят три человека.

Сырцов присвистнул неожиданно для себя. Сколько же тогда положили? И сколько ушло? Отряхнулся и делово спросил:

– Что поют?

– Блатные, все как один, утверждают, что охраняли склад от разграбления, а нападавшие, тоже все как один, талдычат о том, что они пытались освободить захваченных уголовниками заложников.

– Туповато, но основательно, – оценил позицию семидесяти трех Сырцов и хотел было приступить к изложению методы, при помощи которой можно их растрясти всерьез, как открылась кабинетная дверь и Демидов поманил:

– Жора, на минутку.

– Да не хочу я с ним говорить!

– Не будешь, не будешь! Он уже и трубку положил. Мне с тобой поговорить надо.

Устроились на привычных местах: Демидов за командирским столом, а Сырцов у зеленого сукна.

– Кличка агента, который выходил на тебя, Цыпа, – сообщил Демидов.

– Необычная кликуха, а, Володя?

– Потому что из интеллигентов.

– Уже интересно. Покопаться в его деле дашь?

– Да дам, дам! И что тебя мертвяки интересуют? И вот что: Леня просил узнать о судьбе еще двух агентов. Эти были внедрены в гнездо птенцов покойного Англичанина, известного тебе до любви и дружбы Николая Сергеева.

– А нахрена мне узнавать? – разозлился Сырцов на майора за то, что напомнил о его приятельстве с хотя и мертвым, но уголовником.

– Одного я беру на себя, – как ни в чем не бывало продолжил Демидов. – А вторым придется заняться тебе.

– Не буду, – отозвался обиженный на всех Сырцов.

– Его Леониду Дед передал из рук в руки. И работает паренек не за бабки, а по убеждению. Да ты его должен знать: Вадим Устрялов, король электроники.

Сырцов невольно и добро улыбнулся. Рыжий Вадик, рыжий Вадик! Суровый, полный достоинства недоступный Вадик, единственным недостатком (если это можно считать недостатком) которого было безмерное уважение к Деду, тихое обожание Деда. И скрыто-насмешливое пренебрежение ко всем остальным. Как к нему ключик Леонид подобрал?

– Ладно. Займусь, – согласился Сырцов. – Среди трупов его нету?

– Не думаю, что их хозяева такие идиоты, чтобы уникального специалиста так запросто в мясорубку кинуть.

– Сколько их там у склада полегло?

– Еще подсчитывают, – пряча глаза, ответил Демидов.

– А из этих семидесяти трех сколько из бывшей команды Англичанина?

– Восемь человек.

– Под корень, значит, всю группировку. Кому это надо?

– Всем нам, Жора.

– И еще кому-то, которые не мы.

– Есть идеи, Жора?

– А у кого их нет?

– У меня нет. Может, поделишься?

– Поделюсь. Со временем, – неопределенно пообещал Сырцов. – После компьютерного зала и архива, в который ты мне сейчас допуск сделаешь. Хочу в протоколах допросов покопаться, если они имеются.

– Сам хочет тебя видеть, Жора.

– Сам так сам. Я к нему пойду, а ты насчет зала и архива договорись.

* * *

Сам теперь ни с какой стороны не был ему начальником. Поэтому Сырцов вошел в кабинет вольготно, независимо вошел, с чувством собственного достоинства. Генерал весьма скептически смотрел, как гордый Сырцов пересекал пространство не кабинета даже – зала, направляясь к его столу.

– Спасибо тебе, Сырцов, – не дав тому сесть, поблагодарил генерал.

– Служу Советскому… – ернически гавкнул Сырцов, на пике прервал привычный ответ и невинно сказал: – Во вляпался! Павел Афанасьевич, а теперь в ответ на благодарность что следует произносить?

– Не знаю, Сырцов, – серьезно ответил генерал. – Что-то за последнее время я никому благодарность не объявлял.

– Узнать бы у кого, – как бы сам себе напомнил Сырцов. – А то в следующий раз поблагодарят, и опять я дурак дураком.

– Долго еще ваньку передо мной ломать собираешься? – генерал еще не закипал, но мелкие пузыри пошли-поехали.

– Все. Завязал, – с утрированной подхалимской поспешностью прекратил антигенеральские ужимки и прыжки Сырцов. – Слушаю вас внимательно, Павел Афанасьевич.

– Ты, как мне сообщают…

– Лучше – докладывают, – перебил Сырцов. – Или доносят.

Генерал шумно посопел. До точки кипения оставалось градусов пять, не больше.

– Ты, как мне сообщают, решил копать дальше. Пока не возражаю. Только не выскакивай, прошу, и волну не делай. Понял?

– Как уж не понять!

– Раз понял – иди к компьютерщикам и в архив.

* * *

Вот он, Цыпа. С экрана смотрел и улыбался тот, кого увидел в последний момент его жизни Сырцов. Смазливый, с насмешливым взглядом, причесанный на косой пробор интеллигентный молодой человек. Никита Горелов, а вовсе не Цыпа.

Сырцов поглядывал на неотразимого Никиту, почитывал основные данные о нем и декламировал детский стишок-головоломку:

 
Поженился Як на Цыпе,
Яцыдрак на Цыпедрипе.
Якцыдракцыдракцыдрони на
Цыпедрипедрихопони…
 

Прежде чем на ней всерьез поженился Як, Цыпа активно кидал лохов у валютных магазинов. Три привода – и ничего. Отпускали Цыпу. А за что задерживать? Хотя пострадавшие и утверждали, что договор был один к трем-четырем (что противозаконно), Цыпа втыкал им куклу из расчета один к одному (что абсолютно по закону).

А вот и судимость. Косвенное соучастие в реализации крупной партии контрабандной подслушивающей аппаратуры. Пятерик, вышел через два. Легко отделался. Ага, вот где его Леонид прихватил: торговля оружием. Пистолетами чешского производства. До того уж косвенное, что сразу понятно: Махов отводил его в сторону для себя. Теперь связи в миру. Родители умерли, был женат, два года как разведен, брательник пятьдесят девятого года рождения, кандидат наук, программист, сейчас работает в банковских структурах. На четыре года, значит, старше братца. И тут только понял Сырцов, что они с Цыпой ровесники. Что ж, пора и побегать. Волка ноги кормят.

* * *

От проходной и разбежаться не успел, как окликнули:

– Георгий!

Потрепанная «волга» полковника Панкратова нагло стояла у муровского забора, где стоянка строжайше запрещена, а сам полковник показывал личико в окошко. Показывал и улыбался Сырцову. Хлопнулись ладонями, и Сырцов спросил:

– Тебе-то что надо в этой конторе?

– Все допытываюсь, чей был вертолет. Может, сыскари чего накопают, как ты думаешь? – Глаз полковника сверкнул сумасшедшинкой.

– Не зацикливайся, Леша. Крыша поедет. И подумай: на кой хрен сыскарям сейчас твой вертолет? Ну слиняли паханы, так они всегда линяют. Бабки-то несчитанные.

– На твоих паханов мне срать с высокой колокольни. Мне бы в глазки тому офицерику заглянуть, что за штурвалом был.

– Заглянешь и что? – деловито поинтересовался Сырцов.

– А потом руки-ноги поломаю, чтобы больше не летал.

– Сколько вчера ребят потерял? – вдруг спросил Сырцов, пытаясь понять причину панкратовской ненависти.

– Ни одного, – расцвел, как роза под теплым дождем, теперь уже не гавкающий барбос, а заботливый и добрый отец-командир. – Пятеро легко раненных, и все. Не то что у вас!

– А что у нас? – удивился Сырцов.

– Ничего. Одни ля-ля-ля тополя.

– Балда ты, Алексей, но шибко мне нравишься, – признался Сырцов.

– Это ты так к полковнику обращаешься?

– Нам бы, Леша, с тобой водки как следует выпить, а некогда, – с горечью осознал незавидное их положение Сырцов и протянул в автомобильную форточку свою визитную карточку. Алексей прочитал и перевернул, изучил английский текст. Удивился несказанно:

– Так ты на вольных хлебах? Свободный стрелок-охотник? Что ж тогда в милицейскую кашу влез?

– Свинья – она завсегда грязь найдет, – грустно признался Сырцов.

– А я тебе свои телефоны дать не могу. Не имею права, – еще грустнее признался Алексей.

– Ты не давай, – согласился Сырцов. – Ты шепни. Мало ли что.

– Я приказа не нарушаю. Я номеров своих телефонов никому не даю. Я тихо-тихо шепчу, – серьезно вошел в игру полковник и еле слышно прошелестел в ухо Сырцова два набора цифр. Что с возу упало, то пропало. Память у Сырцова была как бездонная яма. Вмещала все.

12

Брат Цыпы Всеволод Всеволодович Горелов жил в одном из престижных домов на разновысоких Кунцевских холмах. В доме начальников средней значимости. Бывших начальников средней значимости. А потому привратника из вестибюля уволили и впускал-выпускал здесь теперь прямой переговорник с квартирами. Сырцов нажал кнопку двадцать седьмой. Сырцов думал, что Горелов-старший на работе, и надеялся покалякать с его женой – очень продуктивны бывают легкие разговоры с дамочками, но ответил недовольный жизнью баритон:

– Вас слушают.

– Вы – Горелов Всеволод Всеволодович? – на всякий случай спросил Сырцов.

– Я – Горелов Всеволод Всеволодович. Кто вы такой и что вам от меня надо?

– Мне необходимо срочно переговорить с вами. Я – Сырцов Георгий Петрович.

– Я не знаю вас, и мне не о чем с вами говорить.

– О вашем брате, Всеволод Всеволодович.

– Тем более не о чем говорить.

Последняя возможность – соврать. И Сырцов соврал.

– Я из МУРа. Так что поговорить со мной вам придется.

После пятисекундной паузы во входной двери что-то щелкнуло, и Сырцов свободно проследовал к лифтам. В ожидании шумевшей вверху кабины он осмотрелся. Раньше-то, лет десять-двенадцать тому назад, здесь был дикий виноград по стенам, цветочницы с яркими цветами, ласковая привратница с цепким гебистским взглядом за стильным столиком, а ныне жухлые темно-коричневые веревки – мертвые тела лоз – на пыльной кирпичной кладке, неряшливые, с облупившейся белой краской жестяные ящики-инвалиды и одинокий стул с замасленной обивкой – будто на нем лет десять беспрерывно слесарь-водопроводчик сидел.

В лифте пока еще ничего себе: ни фривольных рисунков, ни матерных надписей, ни запаха мочи. Седьмой этаж. Приехали.

Всеволод Всеволодович уже стоял в дверях – ждал и, как только Сырцов вышел из лифта, сообщил:

– Я слушаю вас.

Видимо, собирался беседовать на площадке. Сырцов с ходу отверг такую возможность:

– У меня к вам длинный разговор, Всеволод Всеволодович, и стоя я вести его не собираюсь.

Горелов-старший мимолетно улыбнулся углом рта, скорее всего одобряя безапелляционный напор сыскаря.

– Тогда прошу, – и, сделав шаг в сторону, освободил проход в квартиру.

Господи, как постарела роскошь жилищ советской номенклатуры! Никогда по сути не любимая хозяевами арабско-румынско-финская мебель была признаком избранности и ею гордились. Сейчас ею не гордились, и она, неухоженная, являясь просто набором нужных и совсем ненужных вещей, отрицала квартирный уют как таковой.

– Прошу, – еще раз сказал Всеволод Всеволодович, открывая следующую дверь.

Здесь совсем другое дело: рабочее помещение. Два мощных компьютера, принтеры, сканеры и вся сопутствующая хренотень. Для человеческого существования только тахта, кресло и журнальный столик.

– Прошу, – было произнесено в третий раз в том смысле, что Сырцов мог бы и присесть. Сырцов бесстрашно плюхнулся в кресло.

Он не знал, о чем будет говорить с Гореловым-старшим, полагался лишь на какую-либо зацепку вначале, которая помогла бы ему разговорить, раскрутить, слегка запутать, а потом распотрошить собеседника. Но теперь знал: здесь будет трудновато. Горелов-старший устроился на тахте, закинул ногу на ногу, разбросал руки и молча ждал вопросов.

– Я, Всеволод Всеволодович, по поводу вашего младшего брата Никиты… – вяло – не было вдохновенного азарта – начал Сырцов.

– Вы уже сообщили мне, по какому вы поводу. Слушаю вас.

– А я бы хотел кое-что услышать от вас.

– Что именно?

– Судя по ведомственной принадлежности вашего дома, судя по убранству и обстановке, квартиру эту получил ваш родитель. Ни вы, ни ваш брат чисто возрастно не могли служить по партийной линии на высоких постах. Следовательно, эту жилплощадь наследовали двое – вы и ваш брат. Является ли Никита, хотя бы номинально, совладельцем этой квартиры?

– Нет. Это моя квартира.

– Каким же образом?

– Я выплатил Никите половину стоимости, и он на сумму, полученную от меня, приобрел собственное жилье. По-моему, вам это должно быть известно, потому что он уже давно выписан отсюда.

– По нынешним ценам вам пришлось отвалить Никите тысяч восемьдесят-девяносто баксов, а?

– Ровно сто, – легко назвал сумму Горелов-старший.

– Не слабо, не слабо, – уважительно заметил Сырцов. – И откуда такие бабки люди берут?

– Люди не берут, люди зарабатывают.

– Где же?

– В принципе я мог бы не отвечать на эти ваши вопросы. Но мне скрывать нечего, я даже горжусь своей работой. Я – главный программист-компьютерщик одного из самых крупных российских банков уже пятый год. Стартовая моя зарплата была три тысячи долларов в месяц, а сейчас уже шесть с половиной.

– Ничего, жить можно, – то ли позавидовал, то ли поиронизировал Сырцов. – Сначала, значит, копили, чтобы от братенника откупиться, а теперь на что? Мебель менять будете? Или ремонт европейского уровня?

Цеплял, цеплял Сырцов невозмутимого программиста, разозлить хотел. Но не поддавался Горелов-старший:

– Загородный дом строю.

– А брату на бедность не подкидываете?

– Он – не бедный.

– А какой он? – быстро спросил Сырцов.

– Полагаю, что вам лучше известно. Наверняка на него у вас дело заведено.

– Вы общаетесь с ним?

– Нерегулярно.

– Вы любите его?

– Обязан любить. Он – мой брат.

– Любовь – не обязанность.

– И обязанность тоже, – не согласился Всеволод Всеволодович. – Кстати, выпало из памяти ваше имя-отчество. Документы не предъявите?

Сырцов ждал, когда это произойдет. И вот произошло. В самом начале сырцовского разбега. Весьма извилист гражданин Горелов-старший. Была у него красная книжечка, была. Уходя из конторы, хитроумным способом сумел оставить ее при себе. А продлевал срок действия уже сам.

Горелов развернул удостоверение вроде бы лишь для того, чтобы освежить в памяти имя-отчество собеседника, и, не разглядывая, вернул.

– А могли бы просто спросить, – нежно сказал Сырцов.

– Не додумался. Так мы о чем?

– Мне бы хотелось встретиться с вашим братом.

– Чего проще. Езжайте к нему. Адрес, я думаю, вам известен.

– Нету его там. И соседи говорят, что уже недели две как не появлялся.

– Всезнающие соседи, – констатировал Горелов-старший. – Тогда, вероятнее всего, в отъезде он. По делам.

– А каковы его дела?

– Многотрудные.

– То есть?

– Требующие невероятных затрат сил, энергии и изобретательности.

– Рэкет или киднэппинг?

– Никита отошел от уголовных дел. – Нет, не завелся Всеволод Всеволодович. – Он теперь дистрибьютер одной солидной фирмы.

– Не «Наст» ли фирма называется?

– Что-то вроде этого. А может, и нет.

– Какие у вас отношения?

– Нормальные.

– Когда он был у вас в последний раз?

– Дней пятнадцать-двадцать тому назад. У вас все ко мне?

Долго терпел его Горелов-старший, неестественно долго. К чему бы это? И теперь последний – на прощание – вопросик:

– Вы не знаете, где мне искать бывшую жену Никиты?

– Здесь, – сказал Всеволод Всеволодович. – Теперь она моя жена. – Ласково и громко (чтобы слышно было в глубине квартиры) крикнул-позвал: – Наташа!

Да, как пыльным мешком из-за угла. Сырцов еще приходил в себя, оценивая ситуацию, как появилась жена братьев Гореловых. Она стояла в дверях кабинета – стройная, хорошенькая и очень молодая, и вопросительно переводила взгляд с Горелова на Сырцова, с Сырцова на Горелова.

– Здравствуйте, – сказала наконец Сырцову. И мужу: – Что тебе, Севочка?

– Познакомься… – муж слегка замялся, – с товарищем, гражданином, господином… Как вас лучше называть?

– Лучше – Георгием Петровичем.

– С Георгием Петровичем из МУРа, – представил он Сырцова.

– Наверное, по поводу Никиты? – невесело догадалась Наташа.

– Отчасти, – поспешил успокоить ее Горелов-старший. – У вас будут вопросы к моей жене, Георгий Петрович?

– Нет, – сказал Сырцов и встал. Какие уж теперь вопросы! Ему бы самому себе на кое-что ответить не мешало. И повторил: – Нет.

У двери, до которой его вежливо проводил Всеволод Всеволодович, Сырцов все же не сдержался, посоветовал:

– А мебель вам поменять стоило бы. При таких-то деньгах.

13

– Гляди ты, Вадик! – страшно изумился Сырцов, любовно глядя на строгого рыжего мужичка-паренька, спрыгнувшего с водительского места новенького, с иголочки специализированного «рафика». «Рафик» этот только-только притормозил у подъезда, у которого на старушечьей скамейке уже давненько отдыхал Сырцов.

В не любимом Сырцовым районе жил мастер – золотые руки Вадим Устрялов, в районе шоссе Энтузиастов, между Второй Владимирской и улицей Металлургов. Не желая терять остаток дня, он мотанул сюда сразу же после визита к Горелову-старшему. Мамаша Вадика, порасспросив его через дверь, в дом не впустила, но милостиво сообщила, что сынок ее драгоценный только что звонил и скоро будет. Вот и решил Сырцов ждать на скамеечке. И дождался.

– Здравствуй, Вадик! – продолжал ликовать Сырцов.

– Здравствуйте, – вежливо откликнулся Вадик, не глядя на Сырцова. Занят был: вытаскивал из кабины пакеты с продуктами.

– Да ты меня не узнаешь! – сделал вид, что обиделся, Сырцов.

– Узнаю, – хладнокровно не согласился с ним Вадим. – Вы – Георгий Сырцов. Приехали, наверное, для того, чтобы поговорить со мной. О чем – пока не догадываюсь. Обождите минуточку, я сейчас продукты домой занесу и вернусь. Мне еще машину в гараж отгонять.

Логично так все изложил, обстоятельно.

– Залезайте, – предложил рыжий Вадим, вернувшись, и открыл дверцу. – Мой гараж у Измайловского парка, я там машину оставляю, и мы с вами на свежей травке поваляемся и побеседуем. Идет?

– Я на своей, – Сырцов взглядом указал на «девятку», но с Вадимовым планом в принципе согласился: – А в общем-то и мне на зеленой травке поваляться хочется.

Скользкая мягкость еще молодой травы, ощущаемая сквозь траву влажная прохлада живой земли, солнце, рассекаемое голыми стволами бесцветных в слепящих лучах высоких сосен… Устал за день рыжий Вадик, и Сырцов устал. Они лежали, раскинув руки-ноги, и смотрели, как качаются, словно укачивая их, кроны сосен.

– Бррр, – встряхнулся Вадик, отгоняя дрему. – Вот ведь дела! Не успел прилечь и уже сплю.

– Не спи, не спи, художник, – сонно пробормотал Сырцов, тоже встряхнулся и тоже удивился: – Вроде бы сегодня выспался…

– Сядем? – предложил Вадик, и они сели в траве, обхватив руками колени.

– У тебя лаборатория-автомобиль новый, – для затравки продемонстрировал свою наблюдательность Сырцов. – От конторы?

– Собственный, – с тщательно скрываемой гордостью признался Вадик. – В Латвию ездил, чтобы внутри все по моим чертежам сделали.

– Выходит, большие бабки тебе «Блек бокс» теперь платит.

– Во-первых, я уже полгода работаю только по договорам, и основной мой заработок от записей попсовых групп. Работа противная, но денежная. А во-вторых, «Блек бокс», по-моему, с вчерашнего дня приказал долго жить.

– Откуда знаешь?

– Я к ним сегодня заезжал отдать готовый заказ, – чтобы не тратить время на встречный вопрос про содержание заказа, он с ходу все объяснил: – Выводил для них на приличный звук совсем глухую пленку. А у них там – ликвидационная комиссия.

– С тобой хоть расплатились?

– А куда им деваться. Официальный договор. – Вадик поднял подбородок с колен. Хотел посмотреть на Сырцова: – Вас Александр Иванович прислал?

– Нет, Вадик. Я от Лени Махова. Он беспокоится за тебя.

Не только мастеровитый, но и умный был рыжий Вадим Устрялов.

– Ишь ты! Даже в Нью-Йорке беспокоится! Скорее всего из-за этой самой ликвидационной комиссии, да, Георгий?

– Вчера большинство сотрудников «Блек бокс», которые в корешах у покойника Коляши Англичанина ходили, участвовали в бою двух бандитских группировок. Меня удивляет молниеносная осведомленность спонсирующих банков о происшедшем, если уже сегодня они приступили к ликвидации детективного бюро. Принимая во внимание такую их информированность, я думаю, что они в курсе некоторых твоих дел, которые явно придутся им не по душе. Тебе бы на время из Москвы исчезнуть, Вадим. И как можно быстрее.

– Опасно для жизни? – Вадим презрительно усмехнулся.

– Пока нет. Но опасно для твоих связей с Дедом, с Леней Маховым.

– Я – не пальцем деланный, Георгий.

– Да я не о том! Я о том, чтобы о тебе забыли! Смотаться есть куда?

– Группа «Сомнамбулы» в турне с собой страстно зовет, – невозмутимо ответил Вадим. – Эксперимент у них. Хотят впервые не под фанеру, а живьем петь. И чтобы я им диск сделал. Козлы.

– Когда они отбывают?

– Через три дня.

– А ты с ними договорись и завтра же махани как бы для подготовки. Кстати, куда?

– Гастроли по крупнейшим волжским городам. Нижний, Казань, Саратов, Самара, Волгоград.

– Гляди ты! Как пишут в рекламных проспектах, сказочный тур по прекраснейшей в мире реке Волге.

– Именно, – злобно подтвердил Вадим. – Они на теплоходе будут закатами и восходами любоваться, а я свое ателье на колесах по российским дорогам растрясать до негодности.

– А ты им условие поставь, чтобы и «рафик» водой переправляли. Зато жизнь-то какая. Они днем на своих электродровах репетируют, а ты на пляже под золотым солнышком лежишь и любуешься, как Волга к Астрахани катит.

– Что все-таки случилось, Георгий? – напрямик спросил Вадим.

– Случилось что-то, это точно. Но как и для чего – не знаю.

– Александр Иванович в курсе?

– Нет пока.

– Почему?

– Ты когда его в последний раз видел?

– Давно уже. В апреле, наверное.

– А его в мае в больницу клали, в предынфарктном состоянии.

– Может, вы и правы, что его не тревожите. – Вадим тихо улыбнулся, вспоминая Деда. – Он же ужас какой заводной, старый черт! – И тут же легкая подначка: – А вы почему впряглись, Георгий? Милиция одна без вас уже ни с чем и справиться не может?

– Не может, – Сырцов не обиделся. – Все началось с меня. Теперь бы я и рад выскочить, да не могу. Поезд скорость набрал.

– Понятно, – Вадим опять упал спиной на траву. Спросил, глядя в побледневшие вечерние небеса: – Больше мне ничего знать не положено?

– Главное для тебя сейчас – уберечься, а не знать.

– Я стою на берегу. Не могу поднять ногу́. Не ногу́, а но́гу! Все равно не мо́гу, – зачитал Вадим дурацкий стишок.

– К чему ты это? – подозрительно заинтересовался Сырцов.

– Я картиночку нарисовал. На этой картиночке я и Волга.

– Но почему же ногу́ не можешь поднять?

– Потому, что не мо́гу.

– Но встать-то ты можешь? Вставай, я тебя до дома довезу.

Уже в «девятке» Вадим сказал так, между прочим, впроброс:

– Ликвидация «Блек Бокса» не была неожиданной, Георгий. Руководство бюро объявило о ней своим клиентам за десять дней. Так что если вы собираетесь кое-что привязать к внезапной ликвидации, то учтите: не привязывается. В особенности к внезапной.

– Ну, ты и змей, Вадик! – восхитился Сырцов. – Держал меня за дурачка, пока не надоело. Тогда скажи мне, всезнайка: куда они людей девать собирались? Ведь штат-то у них человек пятьдесят.

– Шестьдесят два. Все уже были распределены по филиалам.

– Мерси, мой юный друг. Как говорил классик советского детектива, информация к размышлению. Ну, поплывешь по Волге с «Лунатиками»?

– С «Сомнамбулами», – поправил Вадим. – Поплыву.

* * *

…Была у Сырцова девушка Люба. Познакомились они в заварушном деле год тому назад, и уже год Сырцов прикидывал: а не жениться ли ему? Останавливало пока одно: судя по всему, Люба тоже прикидывала и пока пребывала по отношению к нему в нерешительной неопределенности. Сегодня она сдавала последний экзамен сессии в своем гуманитарном университете. После напряженной осторожности поступков и разговоров в сегодняшних делах ужасно захотелось пообщаться с милой гражданкой в забавной, раскрепощенной и полной отвязке. С Любой.

«Девятка» будто сама по себе докатила его до тихого Пречистенского переулка. Он вылез и хлопнул дверцей нарочито сильно. Гром прогремел в безлюдном поздневечернем переулке. Но ничто не распахнулось, и не вышла Инезилья на балкон. Тогда Сырцов засунул два пальца в рот и издал невыносимый, почти на ультразвуке свист. Вот тут-то Инезилья и сдалась. На третьем этаже хорошо отремонтированного дореволюционного (революция семнадцатого года) доходного дома растворились створки щедрого модернового окна, и в окне явилось курносое, в веснушках (веснушки Сырцов сейчас не видел, он знал о них), русопятое и прелестное личико Инезильи.

– Я с тобой не разговариваю, – объявила о своем решении Инезилья-Люба.

– В чем виноват? – деловито осведомился Сырцов.

– А виноват ты тем, что хочется мне кушать! – прокричала цитатой из басни Люба.

– Нет проблем. Идем в кабак.

– Болван! Цитата просто под руку попалась. А виноват ты…

– Тем, что тебе хочется кушать, – скороговоркой перебил Сырцов.

– А виноват ты потому, – с напором продолжила Люба, – что не соизволил поздравить меня с успешной сдачей сессии.

– За этим и прикатил, родная! – со слезой в голосе от несправедливых упреков воскликнул Сырцов.

– Ты бы еще через неделю прикатил бы, – назидательно заметила Люба. – Дорого яичко ко Христову дню. Поздравлять меня надо было сразу же после последнего экзамена, когда я в восторге от самой себя была.

– Ты всегда от себя в восторге. Так что я не опоздал.

– Да как ты смеешь со мной так разговаривать, невежа! – вдруг завопила Люба. На той стороне переулка в трехэтажном домике открылось мезонинное окно, и молодой, грубый голос возмутился:

– Любка, да спустишься ты к нему или нет? Хватит тут орать, ты все сдала, а у меня завтра экзамен!

– Зубри не зубри, все равно провалишься! – весело напророчила студенту Люба, но Сырцов был справедлив:

– Он абсолютно прав, Любаша.

– Любаша! – передразнила она его и решила: – Сейчас спущусь.

В чем была, в том и скатилась по лестнице: шорты, зеленая майка с рукавами, оранжевая без рукавов, сандалии на босу ногу. Сырцов осмотрел ее и оценил оранжевую маечку:

– После свидания со мной прямо на дорожно-ремонтные работы?

– Переодеваться все равно не буду, потому что в кабак не собираюсь.

– А куда ты собираешься?

– Увези меня ты в тундру, увези меня одну! – спела Люба, а голос из мезонина радостно с ней согласился:

– Увези, парень, увези! Что тебе стоит? И пусть она там заблудится.

– Неуч ты, Гриша! Заблудиться можно в лесу, а в тундре как заблудишься? Нету там ни хрена! Мох да олени.

Прерывая научную дискуссию, Сырцов предложил:

– Бутылочку с собой, закусь и по старой памяти на Воробьевы горы, а? – и только говоря это, осознал, что они будут рядом с местом, где все произошло.

– Что доктор прописал! – опять завопила Люба. Не могла она сегодня тихо говорить. Вдруг спохватилась: – Ты же за рулем?

– А мы чего-нибудь интеллигентного, почти без запаха: «Джим Бим», кентуккийское виски. Пойдет?

– Ты сегодня богатый?

– И еще с месяц буду богатый, – похвалился Сырцов, вспомнив про солидный чек.

– Заводи тогда! – приказала Люба.

– Богатые, возьмите меня с собой! – проплакал сверху голос.

– Учиться, учиться и учиться! – строго процитировала классика марксизма-ленинизма Люба. – Надо побороть в себе малодушие, Григорий!

Отоварились в ужасно дорогом магазинчике на Волхонке и через Якиманку по Ленинскому свободно в вечернем московском безмашинье помчались к Воробьевым. Миновали смотровую площадку и за церквухой отыскали памятную для них обоих скамейку. Здесь год тому назад они понравились друг другу.

Безлюдье, а ведь еще только поздние сумерки. Лишь изредка направлялись в заросли крутого спуска сексуально озабоченные, а потому и отважные пары.

Из багажника «девятки» Сырцов извлек пустой кейс (зачем ему кейс, он и сам не знал – подарили), плотно пристроил его на скамеечных рейках, как скатертью накрыл сегодняшним «Спорт-экспрессом». Извлек из фирменного пакета фигурную бутылку «Джима Бима», пластмассовые стаканы, двухлитровый снаряд тоника, драгоценную рыбку в вакуумной упаковке, нарезанную ветчинку, бумажные тарелки, в общем, раскинул роскошный стол.