Текст книги "Казнь по кругу"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

25

Рашид и Алла сидели в завешенной и застеленной коврами комнате и мирно смотрели телевизор, на экране которого с визгом, почему-то именуемым пением, резвилась Ирина Аллегрова. Сырцов, стоявший в дверном проеме, недолго вместе с хозяевами посмотрел на известную певицу, вздохнул и сказал:

– Добрый вечер, дорогие мои.

Алла обернулась, увидела громадного мужика и, прижав ладони к щекам, не то простонала, не то проплакала:

– Ой, мамочки! – и стала тонко неумолчно подвывать.

Рашид вскочил, увидев Сырцова – узнал, увидел пистолет – все понял, спросил безнадежно и хрипло:

– Что тебе надо, дорогой?

Сырцов вспомнил, что и он назвал их дорогими. В связи с этим спел:

 
Дорогая, дорогой, дорогие оба.
Дорогую дорогой полюбил до гроба.
 

– Про гроб не надо, – нашел в себе силы пошутить Рашид.

– Не надо, так не надо, – легко согласился Сырцов и решил: – Тогда сразу к делу. Быстренько упакуй женушку, а?

– Как упаковать? – испугался непонятного Рашид.

– Свяжи, свяжи ее и рот залепи. Понятно?

– Я не хочу! – завопила Алла.

– Слышишь? – обратился Сырцов к разумному Рашиду. – Орет! А мне с тобой спокойно и обстоятельно поговорить надо. Так что действуй.

– Как я ее свяжу? Чем?

Сырцов швырнул левой рукой на трехспальную тахту полотенца, прихваченные им на кухне по пути сюда.

– Сначала ноги, а потом руки за спиной и потуже. Я проверю.

– Не хочу! – опять завопила несерьезная бабенка.

– Потерпи, Аллочка, потерпи, – умолял Рашид, уже приступивший к операции. Он уложил, как уже укладывал не раз и не пять, Аллу на тахту и добросовестно вязал ее. Связал, поднял глаза на Сырцова. – Все?

– Рот бы ей, конечно, залепить… – размышлял Сырцов, – ну да ладно. Только скажи ей, чтобы больше не орала.

– Лялечка, не кричи, пожалуйста, да? – просил Рашид. – А то он нас с тобой пристрелит. А так, может, и поживем еще, да?

– Правильно объясняешь, – похвалил его Сырцов. – Жаль, что дамского подтверждения не слышу. Будешь молчать, Аллуся?

– Да, – сказала Аллуся и заплакала беззвучно и горько.

– Положи ее на пол и в ковер закатай, – отдал следующее приказание Сырцов.

– Может, не надо? – робко возразил Рашид.

– Надо, – безапелляционно решил Сырцов. – Действуй.

Рашид действовал, а он придирчиво наблюдал за его действиями. Когда Алла оказалась в трехметровой трубе, Сырцов напомнил:

– А теперь перевяжи, – и кинул Рашиду кашемировую шаль, служившую тахте покрывалом. Рашид исполнял приказы как робот. Перевязал трубу и спросил, ожидая очередных указаний:

– Еще чего?

– Неси ее в другую комнату.

Неудобно в маленьком домишке переносить с места на место трехметровую трубу, но Рашид справился с трудностями. Держа трубу как ракету «стингер», он преодолел дверной проем, и они втроем оказались в почти девичьей спаленке. Рашид задумчиво остановился. Сырцов с ходу разобрался в природе его растерянности и посоветовал:

– На пол клади. На кровать не поместится.

Рашид послушно и осторожно уложил на пол трубу. А уложив, сказал в трубу с той стороны, где была Аллусина голова:

– Ты только терпи и молчи, дорогая.

Он задыхался, сильно намаявшись, и поэтому в его прерывистой речи явственно звучал резкий акцент. Потом поднялся с колен и, глядя в пол, стал ждать дальнейших распоряжений. Сырцов, часто моргая, прикидывал, что, где и как. Все понял и сказал:

– Твой пистолет, я полагаю, где-то здесь припрятан. На время отдай его мне.

– Какой пистолет? – бессмысленно посопротивлялся Рашид.

– Из которого можно выстрелить, – популярно объяснил Сырцов. – Давай действуй. Времени у нас в обрез. – Рашид двинулся к прикроватной тумбочке. Сырцов инструктировал: – За ствол возьми. А теперь мне передай.

Рашид выполнил инструкции, и Сырцов небрежно засунул за брючный ремень новенький «ПМ». Без слов вернулись вдвоем в ковровую комнату.

– Чего ты от меня хочешь? – задал главный вопрос Рашид, по разрешившему кивку своего мучителя усевшись на тахту. Сырцов же на стул сел. Правая расслабленная рука его с «вальтером» висела свободно, готовая в мгновение вскинуться.

– Когда тебе позвонил твой соплеменник и сообщил, где я обитаю?

– Вчера вечером.

– Поздно вечером, – уточнил Сырцов и начал за Рашида, давая тому возможность продолжить: – И ты…

– И я доложил им! – в отчаянии выкрикнул Рашид. – Я, когда мог, все для тебя делал! Я тебе доктора устроил, я тебе билеты достал! Ты же спокойно отсюда уплыл. И все я!

– Хрен бы я отсюда уплыл, дорогой мой Рашидик. Но я не пальцем деланный, уж извини. Я из Рыбинска на теплоходе отбыл. Вот так.

– А они подумали, что ты этими билетами их на ложный след вывел, – в безнадеге проговорился Рашид.

– Кто они?

– Мои кредиторы, Жора. Я в их руках. А если что, они меня убьют, Аллу убьют… – Рашид заплакал.

– Быстренько сопли подбери и имена, адреса, телефоны…

– Дело имел только с одним. Алтухов Роберт Васильевич.

– Здешний?

– Из Москвы.

– Как он на тебя вышел?

– Он здешнее отделение банка курировал… – Рашид в ужасе замолк, увидев округлившиеся глаза Сырцова, который скривив рожу, яростно кивнул ему. Ужас не позволил Рашиду что-либо понять.

А Сырцов понял все. В два громадных беззвучных шага он добрался до выключателя у двери. Но все же чуть опоздал: за мгновение до того, как погас свет, дверь распахнулась и двое в дверном проеме нажали на гашетки укороченных автоматов.

Сырцов стрелял по картинке, только что растворившейся во тьме. Он стрелял по картинке, вспыхнувшей в мозгу. Стрелял, стрелял до тех пор, пока не кончилась обойма. Автоматы перестали палить после его второго выстрела. Теперь стало тихо. Как в могиле.

Он включил свет. Первый лежал ничком на ковре, и кровь быстрой и сильной струей извергалась из его шеи. Пуля угодила в аорту. Второму, откинутому сырцовскими выстрелами в коридор, досталось в челюсть и в глаз. С пареньками – все.

Рашид, развороченный двумя очередями, всхлипывая, хрипел. Тоже не жилец. Перепрыгнув через трупы, Сырцов кожаной спиной выбил раму из кухонного окна и вывалился во двор. Рывок, и он у кирпичных стен новостройки. Еще рывок, и он за кирпичными стенами. Старался громко не дышать. Осмотрелся.

Проулок спал. Или делал вид, что спит. Во дворе – никого. Затаились? Вряд ли. Судя по исполнению, задание у боевой двойки было сугубо конкретное: подстраховаться, убрать много знавшего Рашида после того, как особая группа не смогла ликвидировать его, Сырцова. На такое и одного киллера с автоматом вполне достаточно. Второй, вероятнее всего – водила, был на подхвате, потому что решили кончить и Аллу.

Сырцов невидимкой выбрался в проулок и сторожко дошел до улицы. Прямо на углу стояла темно-вишневая «нива». Пустая. Он вернулся.

Тщательно задернув шторы, он осмотрел всех троих. Все мертвы окончательно и бесповоротно. Стараясь не ступать в кровавые лужи, он обыскал обоих автоматчиков. Оружие, запасные обоймы его не интересовали. Документов, естественно, при них не оказалось. Но у обоих были деньги, а у одного и ключи от «нивы». И то, и другое пригодится. Деньги рассовал по карманам, ключ нацепил на палец, собираясь уходить. И вдруг вспомнил об Алле.

Вообще-то ему давно бы надо проблеваться, но неотвратимые позывы пришли только сейчас. Он выскочил на крыльцо, где его рвало минут пять. Умывшись и захватив из кухни нож, он направился в спаленку. Чего же натерпелась в этой трубе несчастная бабенка?

Разрезал шаль, размотал ковер, перерезал полотенца, Алла неподвижно лежала на ковре, и открытые ее глаза не смотрели. Шок. Сырцов еще раз сходил на кухню, ковшом зачерпнул из ведра воды.

– Алла, – позвал он, стоя над ней. Алла молчала. Тогда он, не скупясь, плеснул из ковша. Алла страшно замычала. Он во второй раз позвал, скорее скомандовал: – Алла!

Она увидела его наконец и спросила тонким голосом:

– Где Рашид?

Она слышала выстрелы и понимала, что стреляли для того, чтобы убить. Скрывать нечего и незачем. Он безжалостно ответил:

– Его убили.

– Ты, ты убил! – слабо выкрикнула она и рванулась к нему – выцарапать глаза. Он перехватил ее запястья и больно сжал.

– Если бы я убил, меня здесь уже не было бы. Бога благодари за то, что здесь связанная лежала. А то бы и тебя.

Она сидела на ковре и тыльной стороной ладони вытирала мокрое лицо, мокрое от воды и слез. Она плакала и утиралась, утиралась и плакала. Сырцов терпеливо ждал: пусть выплачется. Она выплакалась и встала. Окончательно утеревшись обрезками полотенца, спросила, глядя в занавешенное окно:

– Он там? – дернула головой, указывая на стену, за которой лежали трупы.

– Там.

– Я пойду к нему.

– Не ходи, Алла, – твердо приказал Сырцов, и она сразу же сдалась, представив, видимо, что там, за стеной. Он спокойно поинтересовался: – Этот дом – твой, ты – хозяйка?

– Нет. Рашидик его зимой купил, – объяснила она и опять заплакала.

– Твои родные здесь живут? В Угличе?

– Я из Калязина.

Новые дела, крюк километров в сто. А у него форы – два часа от силы.

– Вещи твои где?

– Здесь. В этой комнате.

– Собирайся и одевайся побыстрее. Поедем в Калязин.

– Зачем?

– Затем, чтобы тебя не убили, дура! – заорал он. Она посмотрела на него и догадалась, что и его жизнь не сахар. И стала собираться.

В маленьком коридорчике Сырцов попросил:

– Ты не смотри туда, Алла.

Она покорно не смотрела в ковровую комнату, но для того, чтобы выйти из дома, ей надо было перешагнуть через тело убитого стрелка. Она остановилась перед трупом и потребовала у Сырцова ответа:

– Этот его убил?

– И этот тоже, – не стал врать Сырцов. Он, широко расставив ноги, обширным своим телом загораживал дверной проем. Но еще одну пару ног – носки вместе, пятки врозь – закрыть не удалось, и Алла увидела эти ноги. Поняла:

– Двое с автоматами. Мразь. Мразь!

Она кроссовками молотила того, что лежал в коридоре. Труп еле заметно вздрагивал. Сырцов оттащил ее, выбросил на крыльцо и рявкнул:

– Жди меня здесь!

Залепуху с «вальтером» сотворить? К ладони Рашида рукоятку прижать и уронить пистолет рядом. Будто все в перестрелке погибли. Но уж больно неправдоподобно: любой занюханный мент липу учует. Да уже и привык он к «вальтеру». Сырцов выключил электричество в спаленке, ковровой комнате и на кухне. Постоял у двери. В общем, часа полтора-два у него есть. Распорядители-заказчики до двух не обеспокоятся, посчитают, что киллеры выжидают подходящий момент. Потом легкая суета, осторожная разведка… Есть, есть время. Сырцов вышел на крыльцо и спросил:

– Ты где, Алла?

– Здесь, – откликнулась она. Стояла у калитки и бессмысленно глядела перед собой. За спиной – рюкзачок, в руках – большие пластиковые пакеты. Немного добра нажила с Рашидом калязинская гражданка.

Ошибся он. Не внутренний замок – незаметная задвижка. Сырцов открыл калитку и приказал окаменевшей Алле:

– Пошли. – Он взял у нее пакеты.

Пошли. И почти тотчас пришли. Он открыл дверцы «нивы» и неподробно обыскал ее. Ничего интересного. Сел на водительское место, включил мотор. Алла без слов устроилась рядом. Когда тронулись, спросила вдруг:

– Это чья машина?

– Их, – коротко ответил Сырцов и посоветовал: – Ты рюкзачок-то сними.

Она, неловко клонясь, освободилась от ноши, а он забросил рюкзачок на заднее сиденье, к пакетам. Вот и загородный лесок. Небольшой город Углич. Разобравшись в указателях, Сырцов прибавил скорость.

– Кто вы? – робко поинтересовалась Алла.

– Кто я? – Сырцов задумался и ответил формально. – Сырцов Георгий Петрович.

– Вы – преступник?

– А что – похоже?

– Нет.

– Тогда почему спросила?

– Но разве все преступники похожи на преступников?

– Я не преступник, Алла.

– Но вы их убили. Вы ведь их убили, да? – с привычным уже для нее нерусским вопросительным «да» попросила она подтверждения.

– Я их убил, чтобы они не успели убить меня и тебя.

– А Рашида успели…

– Забудь о нем. Навсегда, – бессердечно посоветовал Сырцов. А она будто не слышала. Вяло улыбнулась и рассказала о себе:

– Все это как во сне для меня. Вы с пистолетом, я в черной трубе, выстрелы потом. А крови сколько! Как хорошо было бы, если это только приснилось!

– Тебе это приснилось, Алла, – сказал он. – Приснилось счастье со сладкой улыбкой и толстым кошельком. Такого счастья в жизни не бывает. Проснись и жди обыкновенного счастья. В нормальной человеческой работе, в простом и основательном мужике, в сопливых веселых детях…

Она заплакала и плакала долго. «Пускай она поплачет… ей ничего не значит». У смирновской компании были стишки по всякому поводу. Сырцов бормотал стишки до тех пор, пока она не перестала плакать и призналась:

– Стыдно к родителям возвращаться!

– А жить с Рашидом не стыдно было?

– Вы, вы… – она задохнулась. – Вы – подлец, вот вы кто!

– А Рашидик – ангел без крыльев. И ангел этот спокойненько и без угрызений совести дважды наводил на меня наемных убийц. Я имею право сказать, что твой Рашид был мелкий уголовник и подлый предатель.

Сырцов был намеренно жесток для того, чтобы убить в ней слюнявую жалость к себе в связи с потерей фальшивого принца.

Она завыла в голос. Вот про вой стишков нет. Он молчал и равнодушно слушал этот вой. Закончив выть, спросила у вселенной:

– Что мне делать? Что мне делать?

Пусть ей вселенная и отвечает. Молчали до Калязина, в который прибыли в час пятнадцать. У добротного, построенного на три жизни дома остановились. Сырцов вылез, вытащил из «нивы» рюкзачок и два пакета, прислонил их к штакетнику и оценил родовое гнездо Аллы:

– Хороший дом.

– Что я им скажу? – потребовала совета она.

– Скажешь, что вернулась насовсем. Я думаю, они обрадуются.

– А что милиций говорить, если они меня отыщут?

– Правду.

– И про вас?

– И про меня. Прощай, Алла. Больше не увидимся.

Она стояла в растерянности. Поцеловать? Послать к черту? Она протянула ладошку и, дождавшись его пожатия, сказала то, что могла сказать сейчас:

– Спасибо.

Он рисковал, но иного выхода не было, кроме как воспользоваться столь необходимой ему машиной. К трем он был в Ростове и, не останавливаясь, по хорошему бану помчался в Загорск.

26

«Ниву» он бросил за три версты от Загорска. Вспоминал, как этот город теперь назывался, но не вспомнил потому, что надо было очень спешить. Он хотел успеть на рабочую электричку, в суету, в толпу, где его кожаная куртка сольется со множеством других, натянутых на крепкие пролетарские плечи. Он быстро шагал вдоль асфальтового полотна по неровной грунтовой тропинке. Изредка его кидало в сторону, и тогда он понимал, что три часа сна за двое суток – маловато даже для него. Иногда он задремывал на ходу, понимал, что задремывает, мотал башкой – отряхивался от сна. Так и шел.

И успел: к платформе подгоняли пустую электричку. Он знал, что в рабочих поездах контролеры шуровать не рискуют, и билета брать не стал. Из последних сил пробился в первые ряды и успел занять место у окна. Заставил себя не спать до отхода электрички. Тронулись наконец. С облегчением прочтя, что город называется Сергиев Посад, Сырцов, скромно осмотревшись, приткнулся виском к оконной раме и тут же заснул, приказав себе проснуться у Мытищ.

Через час с небольшим проснулся у Мытищ. Потому что выполнял свой собственный приказ, а еще потому, что в вагоне, освободившемся от большинства пассажиров, гулял сквознячок. Сырцов на неумелых ногах вышел в тамбур, откуда хорошо просматривались два вагона. Так и стоял до «Маленковской», контролируя и два вагона, и платформы, у которых останавливался поезд.

Никто, за исключением Леньки Махова, не знал о его схроне под складом. А Леонид Махов, полковник Махов, прохлаждался в Нью-Йорке.

Странные отношения сложились у Сырцова со своим бывшим начальником – дружески-враждебные, злобно-веселые, непримиримо-откровенные. Не мог он до конца простить Леньке позу стороннего наблюдателя в тот момент, когда он, Сырцов, решил уйти из МУРа. Правда, и Махов тогда был на перепутье: то ли в энергичные большие руководители податься, то ли стать настоящим суперсыскарем. Примеривался: прислушивался к исходящим сверху указаниям, преданно заглядывал в генеральские глаза, осторожничал, вертелся…

Но объявился первый учитель, Александр Иванович Смирнов, Дед, который горестно посмотрел в уклончивые глаза ученика, и Леониду Махову стало стыдно. Умел смотреть Дед. Да и не только смотреть. Отставной полковник милиции, юнцом доблестно прошедший войну, умел правильно и с честью жить. Его простодушная неподкупность, его наивная вера в добро и верность, его дьявольски изощренное профессиональное мастерство и беспощадная проницательность предъявили ультиматум: или – или. Махов пошел за Дедом. Окончательно и бесповоротно. А Сырцов и не колебался-то никогда: познакомившись со Смирновым через Леонида, он стал верным помощником Деда в самых опасных делах. И поэтому ревновал Деда к Леньке.

– «А жена моя, товарищ Парамонова, в это время находилась за границею», – бодро пел Сырцов из Галича, пробираясь в кустах вдоль родного просека.

На складе уже лениво существовали одинокие труженики. Существовали пока, не работали. Лежа за бетонным забором, Сырцов ждал, когда прибудут первые машины с грузом. Дождался.

Сегодня не стал сооружать приподнятое ложе: решил спать на бетонном полу. Разложив свою многофункциональную куртку, чтобы не застудить поясницу, положил боком табурет – на него водрузил отекшие ноги, вырубил пронзительную лампу и ощупью устроился в глухой черной тьме.

Пришла река, наверное, Волга и унесла его. Вытянув руки и ноги, он скользил по воде, он скользил под водой и радовался тому, что ему не нужно дышать. Он не дышал и резвился, легко управляя своим сильным и легким телом. И вдруг сзади его начал догонять – он ощутил это периферическим зрением – постепенный мрак. Он рванулся наверх, успел высунуть на воздух голову и задохнулся от кислорода. Мрак схватил его за ноги и увлек вниз.

Он ослеп. Он ничего не видел. Мрак, который ухватил его за ноги, окружив, лишил зрения. Он тонко застонал и вдруг понял, что проснулся. Со страхом глянул на левое запястье. Циферблат часов светился, и стрелки показывали без четверти четыре. Или пятнадцать сорок пять? Плохо ориентируясь со сна, он долго искал выключатель, а потом сидел на железном стуле под истребительной яркости лампой. Только сейчас, после сна, Сырцов понял, как устал. Гудели кости, ныли мышцы, голова была тяжела и одновременно пуста. Он тупо сидел на стуле, ни о чем не думая. Теперь бы снова лечь. Но на мягкое…

Он подождал, пока сойдет ржавая вода, и приступил к бритью без мыльной пены. Жиллетовскую бритву он прихватил с собой из «Водхоза», а мыло – нет. Упущение. Он брился, не трогая уже вполне приличные на ощупь усы, которым радовался. Отодрал пластырную заплатку на боку и еще раз обрадовался: два красных пятна, покрытых твердой коркой, – и все. Обнаженный до пояса, он долго полоскался под краном в холодной и не знающей жалости воде. Содрогаясь от холода, и думать забыл о том, что гудят кости и ноют мышцы. Растерся жесткой джинсовой рубашкой и ожил окончательно.

Так сколько же сейчас времени, половина пятого или шестнадцать тридцать? Он не поставил себе контролируемого подсознанием срока и не понимал, сколько же он спал: семь часов или девятнадцать. Все-таки семь – он ни разу не просыпался. Смертельно хотелось жрать. В последний раз по-настоящему он ел у коварного азербайджанца – дружка или родственника покойного ныне Рашида. В другом мире. У Волги.

* * *

В семнадцать десять, когда грузчики и обслуга уже покинули склад, Сырцов осторожно выбрался из подземелья. Конечно, риск есть. Но уж теперь у него судьбина такая – ежеминутно рисковать. А жрать очень хочется!

Ах, Сокольники, Сокольники! Московский рай! В шашлычной-стекляшке, взяв самообслугой суп-харчо, три шашлыка, стакан водки и бутылку с шипящей водичкой, он устроился в углу так, чтобы сквозь прозрачные стены наблюдать окрестности и часто открывающиеся двери этого заведения. Ел с жадностью, но без особого удовольствия: сполна отдаться процессу поглощения пищи мешало тревожное ожидание возможного сигнала к стремительному старту. Даже водка не помогла. Напихался и скорей – на волю. Изысканная болезнь – клаустрофобия, которой заболевает каждый преследуемый.

Визжали дети на вертящихся аттракционах. Они же попискивали в повозках, которые волокли по кругу равнодушные лошадки. Дети, чавкая и капризно ноя, ели мороженое и шоколад, толкаясь вместе с родителями у многочисленных лавок. Малая часть детей чинно гуляла. Не верилось в демографическую катастрофу.

В павильоне «Куклы» Сырцов приобрел по повышенной цене телефонные жетоны и направился к обновленному в стиле «модерн» антре, где скучились одноногие телефоны-автоматы. За работу, дорогой товарищ.

Только бы в Москве находился сейчас известный кинорежиссер. На пятом, почти безнадежном для Сырцова гудке Роман Суренович Казарян снял трубку. Сырцов полуприкрыл пальцами микрофон и заговорил педерастическим тенором:

– Здравствуйте, здравствуйте, Роман Суренович!

– Кто это? – недовольно осведомился Казарян.

– Вас беспокоит артист Сергей Георгиевич Петров!

– Не знаю такого, – заявил Казарян, явно намереваясь положить трубку.

– Ну как же! Артист театра импровизации Сергей Георгиевич Петров! – лихорадочно настаивал тенор. – Помните, год тому назад в Сокольниках вы были одним из режиссеров нашего пародийного спектакля о Шерлоке Холмсе? Я еще там Лестреда играл.

Начал врубаться в далеком прошлом сыщик, а ныне деятель искусств:

– Как же, как же! – искренне обрадовался он. – Сережа! Я вас отлично помню. Так какое у вас ко мне дело?

– Я, Роман Суренович, готовлю сольную программу, моноспектакль, так сказать. И, по-моему, малость запутался. Очень хотелось, чтобы вы опытным глазом оценили мою еще сырую работу и помогли советом.

– Когда вы можете ее показать?

– Желательно как можно скорее, если вас не затруднит.

– Но сегодня я занят…

Все просекал Казарян. Ох, какой молодец.

– Тогда, если можно, завтра. В девять вечера, в нашем достославном подвале. Я понимаю, вы – очень занятой человек, но, зная вашу доброту и всегдашнее стремление помочь молодежи…

– Значит, завтра? – перебил Казарян.

– Завтра, завтра! – возликовал молодой артист.

– Буду, – заверил маститый режиссер и повесил трубку.

Вопросом про завтра Казарян дал понять, что сутки отметал назад. Что ж, через два часа надо ждать гостя. Сырцов, не выходя на основную аллею, ведущую к метро, мимо задов знаменитого храма пробрался на торговый, еще функционировавший пятачок и быстренько запасся соответствующим продуктом.

Казарян оставил свою «волгу», вероятнее всего, у санатория-профилактория, потому что Сырцов не слышал звука мотора. Бывший сыщик появился у бетонной стены внезапно, как и положено сыщику. Но все-таки действующий сыщик в силу хорошей формы, которую поддерживал в нем беспощадный гон, заделал его: в спину Казаряну ткнулось нечто твердое, и грозный шепот потребовал:

– Руки в гору, фраер!

Фраер рук не поднял, а обернулся и положил вышеупомянутые руки на кожаные плечи псевдоуркагана. Любовно глядя в сырцовские глаза, заметил:

– Еще можешь шутить, Жора.

Обнялись, крепко расцеловались, и Сырцов решил:

– В нору, в нору!

Робко спускаясь по невидимым ступенькам, Казарян осведомился у спины решительно шагавшего впереди Сырцова:

– Страхуешься или боишься?

Сырцов открыл дверь, зажег свет и только после этого ответил:

– И страхуюсь, и боюсь.

– Правильно, – одобрил его старый умный и хитрый армянин, осторожно усаживаясь на железный стульчик. Огляделся и решил:

– Здесь по-прежнему отвратительно. И ногами воняет.

– Моими, наверное, – сокрушенно предположил Сырцов и, устроившись на табурете, взял быка за рога: – Все знаете, Роман Суренович?

– Все знаешь ты, Жора. Да и то, скорее всего, не все.

– Именно не все. Поэтому и бегаю. Но кое о чем наслышаны? Портрет мой у своего отделения милиции видели?

– Видел. Ты на нем вполне матерый рецидивист. А сейчас в этих усах на палаточника смахиваешь.

– Хороши? – спросил про усы Сырцов.

– Хороши, но подозрительно молоды.

– Советуете сбрить?

– Да нет. Если тебя еще недельку не заловят, они твое личико прилично закроют.

Беседа в связи с усами ушла в сторону. Поэтому Сырцов спросил:

– Дед в курсе?

– Постольку-поскольку. Витька рассказал, что знает, какой-то мент к нему заезжал.

– Демидов?

– По-моему, нет. Демидов-то уже майор, а заезжал старший лейтенант.

– Бережется и.о. начальника отдела, – понял Сырцов. – И что Дед?

– Ты что, Санятку не знаешь? Смирнов, как всегда в начале дела: сопит, думает и молчит.

– Домолчался до чего-нибудь?

– Не говорит.

– А Лидия Сергеевна? – спросил Сырцов про другого отставного полковника, жену Деда, которая просчитывала ситуацию и расклад сил с точностью и скоростью патентованного компьютера «Тошиба».

– Лидия аккуратно посоветовала нам свести контакты до минимума и ждать твоего сигнала. Я дождался.

– Только-то, – огорченно понял Сырцов, втайне от самого себя ожидавший чуда.

Между стулом Казаряна и своим табуретом он пристроил, как стол, последнее свободное седалище и выгрузил на него принесенные с рынка гостинцы.

– Я за рулем, – неуверенно предупредил Казарян, нежно коснувшись этикетки литровой емкости «Смирнофф». Сырцов не слушал возражений, он тщательно готовил закуску: разодрал плоскую упаковку драгоценной семги, резал толстыми кусками хлеб и огурцы с помидорами. Когда он, отвинтив однофамильцу учителя головку, стал разливать по хлипким пластмассовым стаканчикам, Роман Суренович повторил: – Я за рулем.

– Не принимается во внимание, – жестко отверг слабые возражения гостя Сырцов и, осторожно держа двумя пальцами стаканчик, довольно прилично пропел голосом Филиппа Киркорова: – «Я поднимаю свой бокал, чтоб выпить за твое здоровье!»

Выпили за здоровье Казаряна и Аллы Пугачевой. Растворив во рту нежнейшую рыбку, Казарян ласково посмотрел на Сырцова и спросил:

– Худо, Жора?

– Худо, дядя Рома, – согласился Сырцов и тут же разлил по второй. Тотчас приняли, посмотрели друг на друга и начали разговор.

– Почему я? – спросил Сырцов.

– Потому что ты вышел на их концы.

– Да не о том я! Почему меня, именно меня, они задействовали в своей операции? Есть десятки, сотни вариантов, а они вышли на меня, любезный вы мой Роман Суренович. Можете ответить на этот простой вопрос?

– Не могу, Жора.

– И я не могу. Вам простительно, а мне – нет.

– Не думай пока об этом. Пропасть слишком велика, чтобы преодолеть ее одним прыжком. Придется преодолевать ее по канатам, кончики которых ты уже зацепил.

– Вы хоть на минутку поверили, что я порешил инкассаторов?

– Нет, потому что этого не могло быть никогда.

– А уголовка поверила.

– Не строй из себя целку-невидимку, Жора. Ты прекрасно понимаешь, что они вынуждены сделать вид, что поверили.

– Мне от этого не легче. Всероссийский розыск, Роман Суренович. Это значит, что менты при малейшем моем сопротивлении начинают палить на уничтожение.

– А ты не попадайся.

– Легко сказать. А ведь мне работать надо.

– Может, подождешь, пока Санька не раскочегарится?

– Сидеть и ждать, а они будут рубить концы? Как говаривали наши бывшие польские друзья, ставка больше, чем жизнь, но, честно вам признаюсь, жить-то очень хочется.

– Гон с двух сторон? – догадался Казарян. – И активный?

– Активный пока с одной стороны. Но до того активный, страсть!

– Тот, кто гонит, слегка показывается, – Казарян был спокоен, не запугал его своими криками Сырцов, понял, что тот наигрывает: – Что-нибудь увидел, Жора?

– Увидел, Роман Суренович. Организацию увидел с филиалами в регионах.

– Ого-го! – звуково откомментировал это сообщение Казарян.

– Не «ого-го!» – поправил Сырцов, – а «ой-ой-ой!».

– У страха глаза велики, – заметил ехидный армянин и уточнил:

– У твоего страха, Жора. Может, показалось насчет филиалов?

– Из Москвы команда за мной на берега Волги могла прибыть только через пять часов. И то при идеальном раскладе. А явилась через три. Элементарный подсчет, и становится ясно: Ярославль! Команда из Ярославля. Кроме того, финансово повязанные ими азербайджанцы, которые полностью под их контролем, осуществляемым когда им угодно, в любую минуту.

– Что за азербайджанцы?

– Долго рассказывать. Да и не в них дело.

– Но опасны?

– Для кого?

– Для тебя?

– Для меня – уже нет. Главного азербайджанца они сами завалили. Им померещилось, только померещилось, что после контактов со мной он стал опасен для них.

– Одиссея капитана Блада! – восхитился Казарян. – Рассказывай в подробностях.

– Одиссея капитана запаса Сырцова, – уточнил сам Сырцов. – А рассказывать – неинтересно.

– Тебе. А не мне.

– Я шаловливо открылся двум владельцам пищеблоков в разных городах. Одному совсем откровенно: мол, в бегах, а второму неумело, как лох, представился торговцем наркотой. И в обоих случаях сработало.

– По лезвию ходил, Жора.

– А иначе как поймешь, кто против тебя?

– Понял?

– Понял, что безжалостны, многочисленны и организованы. А этого мало. От этого только страшно становится.

– С тобой все ясно, – понял про него Казарян. – Тебе очень не хочется пугаться. Тебе бы увидеть свет в конце тоннеля и на свет в погоню за мелькнувшей тенью. И не на тебя гон, а ты в погоне. Где уж там страх! Только веселая ярость и азарт.

– Все-то вы про меня знаете, Роман Суренович.

– Это я не про тебя, это я про себя тридцатилетней давности, – грустно признался Казарян. – Но похож, да?

– Один в один, – косвенно похвалил Казаряна Сырцов и, прищурив, как при выстреле, левый глаз, налил в пластмассовую тару по третьей. Вздохнул и попросил: – Тост, Роман Суренович.

– Чтоб они все сдохли! – возгласил Казарян не по-божески, а Сырцов счел возможным возразить только после того, как выпили до дна.

– Вы ведь христианин, Роман Суренович.

– Я – христианин, а они – нелюди. Бесы, вонючие бесы.

– Так осените их крестным знамением, они и исчезнут.

– Осеню, – пообещал Казарян. – Что для этого мне надо сделать, Жора?

Торопился, чтобы не поддаться соблазну уговорить литровку на двоих, деловым стал, сугубо озабоченным. Но Сырцов опять не счел возможным принимать во внимание душевные переливы мятущегося интеллигента и железной рукой разлил по четвертой.

– Что ты со мной делаешь? – грудным контральто пропел Казарян.

– Кто-то меня недавно целкой-невидимкой называл, – угрюмо напомнил Сырцов. – Алаверды, Роман Суренович!

– Черт с тобой, – сдался Казарян и поднял стаканчик. – Но если меня ГАИ прихватит, как я тебе без машины прислуживать буду?

– Сбор информации можно осуществлять и на своих двоих. Нужная информация мне крайне необходима. За информацию!

Выпили и за информацию. Отчего ж за информацию не выпить? Посмотрели друг на друга слегка выпученными глазами, отрешившись от всего земного. Первым в мирскую суету явился Казарян:

– Характер информации, Жора?

– Все о руководстве, о новом руководстве объединенного банка «ДД».