Текст книги "Французская защита"
Автор книги: Анатолий Арамисов
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
– У Вас раньше, – развел руками Яша, – я выиграл.
Виктор поднял голову. Около его столика, довольно ухмыляясь, стоял Моллимард.
– Опять ты… – глухо проговорил Одинцов.
Француз, памятуя об инциденте трехмесячной давности, отошел прочь.
Он что-то стал рассказывать сгрудившимся около него парижанам, изредка кивая в сторону русского шахматиста.
На Одинцова налетел смугленький человечек.
– О’ кей! – воскликнул он. – Две тысячи франков, но у меня нет кэша!
Он похлопал себя по карманам и вытащил чековую книжку:
– Чек! О’ кей?
Виктор кивнул. Открытый счет в Лионском банке давал ему возможность обналичивать выписанные в чеках суммы.
Человечек заполнил бумажку, оторвал ее от книжки и, улыбаясь, вручил ее Одинцову.
Тот повертел чек в руках.
«Все правильно. Сумма две тысячи франков, печать банка, подпись клиента».
Он сгреб все свои шахматные книги, комплект фигур с красивой доской, уложил в большой матерчатый мешок и вручил покупателю.
Блицтурнир закончился.
Получив из рук мадам Шодэ символический второй приз в размере трехсот франков, Виктор, весьма довольный прошедшим днем, уже собирался покинуть гостеприимный клуб, как его окликнул Яша Бурей.
– Да? – отозвался москвич.
– Ты продал книги и комплект арабу.
– И что? – удивленно спросил Виктор.
– Я бы на твоем месте не стал этого делать.
– Почему?
– Ты, я вижу, недавно во Франции.
– Да.
– Поэтому не знаешь, что с арабами лучше не иметь никаких дел.
– Серьёзно?
– Более чем. Проверено на личном опыте. Но у тебя, быть может – все обойдется. Выглядел этот араб весьма респектабельно…
– А что может быть? Он же выписал именной чек.
– Всё может быть, – улыбнулся бывший чемпион Москвы, и, взяв свой пакетик с термосом, вышел из клуба…
– Я еду на работу в ресторан! – постучала в дверь Иоланта. – Ты остаешься дома?
Виктор, который полчаса ждал, пока жена Жоржа соберется в дорогу, моментально ответил:
– Конечно! Ты поможешь мне получить деньги по чеку?
– Хорошо. У меня будет примерно полчаса для этого.
Через пять минут небольшая малолитражка Иоланты вырулила на автобан Париж – Понтуаз.
Французы отличаются быстрой ездой.
В этом Одинцов убеждался много раз. Однако, в отличие от его соотечественников, ведут себя на дороге по-джентльменски. Такого хамства, как на улицах Москвы, здесь нет и в помине.
Иоланта уверенно вела машину.
Виктор скосил глаза на стрелку спидометра. Сто сорок.
Многочисленные развязки на подъезде к столице резко замедлили скорость. Как будто десятки дорог-ручейков вливались в один котлован, в одно большое море под названием Париж.
В банке «Лионский кредит» миловидная девушка, взяв чек из рук Виктора, набрала какие-то цифры на экране компьютера.
Спустя минуту экран вспыхнул красной полосой.
Француженка, все так же мило улыбаясь, что-то быстро проговорила Иоланте.
Та удивленно расширила глаза.
– Слушай, ты у кого этот чек принял?
– У араба одного. В клубе. Хорошо одет был, пальцы веером от золота… Продал ему мои шахматы и книги.
– Он выставил тебе оппозицию.
– Чего выставил? – не понял Виктор.
Он знал понятие оппозиции в шахматах. Это когда в пешечных окончаниях твой король становится напротив монарха противника, и тому невыгодно делать ход.
Но это – в шахматах.
– Оппозицию. Чек свой как будто признал недействительным. Вот сволочь!
– И что теперь?
– По нашим законам можно дойти до суда. И снять с его счета деньги. Но эта скотина знала, что ты ничего не можешь сделать! Твоя сделка противоречит законам. Ты же не имеешь пока права заниматься бизнесом во Франции.
Виктор Одинцов грустно смотрел в потолок.
Надо же! Первый серьезный турнир и – такая беда!
Первая попытка что-то заработать и – провал!
Его обманули.
Как ребенка.
Что теперь делать?
На душу наваливалась тоска. Ему хотелось побыстрее покинуть эту страну и никогда больше сюда не возвращаться.
«Устроюсь где-нибудь в Москве на работу. Люди ищут и находят. А я пытаюсь поймать удачу за тысячи верст от Родины. Зачем это мне надо?» Но перед глазами почему-то вставало лицо Симоны, и Виктор отгонял малодушные мысли.
В первый же день после тюрьмы он с разрешения Василия Петровича позвонил домой.
Жена на удивление говорила с ним холодно.
Кроме упреков в том, что он уехал и забыл свой дом, бросив семью на произвол судьбы, Виктор ничего не услышал.
Разговор кончился тем, что жена в раздражении бросила трубку на рычаг аппарата.
«Куда ни кинь, всюду клин. Они не гонят меня сразу в Москву, но ведь знают же, что у меня нет денег.
А, быть может, правильно делают, что дают возможность самому проявить себя? Как будто бросают в омут: хочешь научиться плавать – выплывай!»
Помощь пришла с самой неожиданной стороны.
На следующий вечер, после фиаско с банковским чеком, в доме Гиршманнов раздался телефонный звонок.
Жорж, поговорив несколько минут с невидимым собеседником, радостно поманил пальцем Одинцова.
– У тебя хотят взять интервью! – воскликнул президент клуба.
– Кто? – поразился Виктор.
– Редактор шахматного журнала. Он хочет услышать твою версию происшедшего в Торси. Уже одно издание написало об этой истории.
– И что же оно написало?
– А! – махнул рукой Жорж. – Ложь, замешанную на французском национализме.
– В смысле? Меня там облили грязью?
– Вроде того. Но аккуратно, с пакостными намеками.
Одинцов задумался.
– А этот журнал, он что – лучше?
– Он всегда был в оппозиции к тому изданию. И мне нравится читать его.
– Так ты советуешь соглашаться?
– Конечно! Ты скажешь там всю правду. И за это тебе еще заплатят деньги!
Все так и получилось.
Симона, вызвавшаяся быть переводчиком, сияла по возвращении домой:
– Я видела, твое интервью очень понравилось редактору! Все будет отлично!
Засунув полученный гонорар в надежный карман, Одинцов помчался на Елисейские поля.
Там, с левой стороны, если смотреть на Триумфальную арку от Лувра, находилось агентство «Аэрофлота».
– Один билет до Москвы, на завтра! – возбужденно крикнул в окошечко Виктор.
Девушка, сидевшая за компьютером, мило улыбнулась:
– Соскучились?
– Еще как! Есть билеты?
– Конечно. Вам экономический класс?
В аэропорту французский пограничник, задержав свой взгляд на страничках паспорта Одинцова, через двадцать секунд вопросительно уставился на Виктора.
Гостевая виза была просрочена.
Возникла безмолвная пауза. Красноречивый взгляд русского говорил:
«Ну что ты, не мужик, а? Бывает, да, знаю – просрочил время. Неужели разборки из-за такой ерунды начнешь?»
Француз внимательно осмотрел Одинцова с головы до ног.
Вкус Симоны при выборе одежды сработал.
«Приличный месье, такие никогда не нарушают визовый режим… странно… ладно…черт с ним!»
И француз хлопнул штампом по страничке паспорта русского.
Аэробус А 310, не спеша разогнавшись своей огромной массой по бетонке аэропорта Шарль де Голь, взмыл во французское небо.
Виктор закрыл глаза и откинулся в кресле.
Наконец то!
Он сегодня будет в Москве!
Дома. В России. На своей Родине.
Он думал за эти три часа полета обо всем.
Быстрым калейдоскопом мелькала его жизнь.
Прежняя. Серо-будничная. Лишь улыбка дочери раскрашивала ее в более радостные тона.
Этот кошмар Торси и Vert Galant.
Он вспоминал Лёху, Юрка и французских заключенных. Его друг, лежащий среди льда тюремного морга, не давал Одинцову право безмятежно улыбаться, забыв обо всем.
Он вспоминал Женевьеву.
Свой выход из неволи.
Новых друзей. Одинцов чувствовал, что должен вернуться, чтобы не подвести их.
Но он бы вернулся в любом случае. Даже, если бы не должен был играть за новую команду.
Глаза Симоны, провожавшей его в аэропорту, заставили бы его это сделать.
Она не поцеловала Виктора на прощание.
Но выражение глаз девушки было дороже любого поцелуя.
Что-то резко щелкнуло в ушах Одинцова.
Самолет снижался.
Миловидная бортпроводница, благосклонно наливавшая Виктору сверх нормы пиво «Будвайзер», наклонилась к пассажиру:
– Пристегните ремень, пожалуйста. Через десять минут садимся.
В микрофонах самолета послышалось:
– Наш самолет приземлился в аэропорту «Шереметьево-2». Температура за бортом плюс шестнадцать градусов…
Его никто не встретил.
– Станция метро «Таганская», переход на кольцевую линию! – привычный голос в вагоне метро вывел Виктора Одинцова из состояния усталой задумчивости.
Его остановка. Знакомая до мелочей.
Ничего не изменилось за эти три с небольшим месяца. Но Виктору казалось, что здесь он отсутствовал вечность. Или, по крайней мере, три года.
Он миновал подземный переход и поднялся на шумную улицу. Августовский вечер мягко стелил волны прохладного ветерка на разгоряченный дневным зноем асфальт.
Огромная пробка перед въездом на Таганскую площадь дымила сотней выхлопных труб. Вот и большой гастроном, куда Виктор ходил за продуктами.
Ого! Как быстро!
Привычные запахи смешивались с ароматами восточного кафе, выстроенного в отсутствие Одинцова.
В нем суетились смуглолицые кавказцы, обслуживая посетителей. Капитализм уверенно наступал на обломки горбачевской перестройки. Виктор перекинул дорожную сумку на другое плечо и ускорил шаг.
Вот показались контуры его многоэтажки. Сладкое волнение сдавило грудь, участившийся пульс отзывался в висках в такт шагам: «Скорее бы… скорее бы…»
Одинцов был расстроен.
Интуиция подсказывала ему, что отсутствие жены в аэропорту неслучайно.
Перед самым вылетом он позвонил домой. Телефон не ответил.
«Где же они были? Где?»
Уезжая в аэропорт, он попросил Василия Петровича еще раз связаться с Москвой и сообщить о времени прилета в Москву.
В подъезде лифт не работал.
Виктор чертыхнулся, поправил сумку и потопал пешком на десятый этаж
На лестничной площадке, отдышавшись, через минуту нажал на знакомую кнопку звонка.
Сердце Виктора учащенно билось, он не ожидал от себя такого сильного волнения перед встречей с родными. Видимо, тот факт, что они не встретили в Шереметьево, подействовал удручающе.
– Кто? – знакомый голос заставил Одинцова обрадовано улыбнуться:
– Я это, муж твой.
Пауза.
Потом равнодушное:
– Сейчас.
Жена стояла на пороге, заспанная, с растрепанными волосами, хмуро глядя Виктору в глаза.
Как будто он вышел во двор вынести мусор и забыл ключи от квартиры. Буднично. Гадко-холодно.
– Проходи, – она посторонилась и, зевая, закрыла рот маленькой ладошкой.
– А где Наташа?
– У мамы.
Виктор медленно вошел в свою квартиру. У него было ощущение, что в ней как-то всё изменилось, с кухни долетали незнакомые запахи, мебель была переставлена, куда-то исчезла их супружеская кровать.
Вместо нее в углу большой комнаты стоял диван, покрытый зеленоватым гобеленом.
Виктор снял обувь, поставил дорожную сумку в угол прихожей и вопросительно взглянул на жену:
– Ну что, Лиза, не радуешься моему приезду?
Та нервно передернула маленькими плечами:
– А что мне радоваться? Явился, не запылился! Еще бы с годик там в своей Франции посидел!
Лиза была красива в девичестве.
Пышные русые волосы, тонкие, вьющиеся, она заплетала в длинную косу.
Мужчины часто смотрели вслед, когда она цокала по асфальту на высоких каблучках, затянутая в модные джинсы, которые подчеркивали ее осиную талию.
В больших серых глазах летали чертенята, Лиза любила посмеяться, поострить, немного поиздеваться над собеседником.
Пофлиртовать с мужчинами.
Вздернутый носик придавал лицу особый шарм, и лишь немного тонковатые губы чуть портили впечатление.
Шесть лет назад они поженились.
После того, как почти полтора года Одинцов ухаживал в своем НИИ за молоденькой секретаршей шефа.
Он, перспективный сотрудник института, увлекся Лизой настолько, что забросил работу над кандидатской диссертацией.
Но потом, когда они сыграли свадьбу, взялся за дело и успешно защитился.
Родилась Наташа, и Виктор сразу почувствовал перемену в жене.
Она как-то по-женски странно охладела к нему. Одинцов ничего не понимал, его попытки серьёзно поговорить на эту тему заканчивались раздражительными криками супруги.
Она отдалялась.
Положение усугубилось проблемами на работе Одинцова.
НИИ разорилось и фактически перестало работать.
Зарплату задерживали.
Лиза устроилась секретаршей в другое место, в одну из первых в стране крупных, перспективных фирм.
Все чаще стали повторяться ситуации, когда семья жила на деньги, получаемые женой.
Теща презрительно коротко разговаривала с ним по телефону, требуя позвать к трубке дочку или внучку.
Виктор мучительно искал выход.
Он не бросал свое страстное детское увлечение – шахматы, занимаясь по вечерам теорией два – три часа в день. По выходным он ехал на Гоголевский бульвар, в ЦШК, и бился там с блицтурнирах с профессионалами. Когда стало плохо с финансами, частенько наведывался в парк Сокольники, где играл на деньги с завсегдатаями или заезжими фраерами.
Он каждый раз что-то выигрывал, но этих средств не хватало.
Лиза всегда следила за модой и любила хорошо одеваться. Данный прискорбный факт предстал перед Одинцовым во всей своей удручающей тяжести после того, как они сыграли шикарную свадьбу.
И Виктор решил сыграть ва-банк, уйдя из убогого НИИ на вольные «хлеба» шахматных профессионалов.
– …Но ты же знаешь, что я там не загорал в Ницце! – возразил Одинцов.
– Знаю! А что мне толку от этого знания! Денег от него не прибавилось! – тембр голоса супруги знакомо повышался:
– Какой толк получился от твоей поездки! В тюряге французской отдохнул, а я тут ребенка должна одна тянуть! Ишь ты, разоделся как дэнди! Одинцов попытался объяснить:
– Ну так получилось, понимаешь! Не сдержался я, когда меня кинули организаторы в Торси.
Лиза резко подняла брови:
– Так получилось?? Не сдержался?? Да просто боишься признаться себе в том, что ты – неудачник!
Виктор вздохнул, прошел на кухню и открыл холодильник.
Он затылком чувствовал холодно-брезгливый взгляд жены.
Достав лежащий на полочке пакет молока, он поставил его на кухонный стол и потянулся за стаканом.
Взгляд Виктора упал на незнакомую стеклянную конструкцию.
– Ты что, стала курить? – удивленно спросил «неудачник», повернувшись к Лизе.
Та, быстро подойдя к буфету, выхватила из рук мужа пепельницу.
– Закуришь с такой жизни! – нервно проговорила женщина, и с громким стуком водрузила стекляшку на подоконник.
Они молчали.
Виктор пил молоко, рассеянно поглядывая в окно. Комок подкатил к горлу, и в груди стало чуть больно от накатывающейся обиды.
Смутное подозрение толчком ворохнулось в его сознании, но он поспешил отбросить это невероятное предположение. Мысли Одинцова снова и снова улетали во французское «вчера»…
Он как будто прибыл сюда из другого мира, незнакомого, красиво-пуга-ющего, строгого и заманчивого.
В этот будничный, пыльный, обыденный и скучный.
Но там, в Париже, он на своей «шкуре» убедился в том, что слова о ностальгии по Родине – не пустой звук
Иногда до отчаяния, нестерпимо больно, эта ностальгия стегала его душу.
И вот он – здесь.
Виктор открыл дорожную сумку, вытащил свои вещи и упакованные в разные коробки подарки для родных. Лиза искоса наблюдала за ним.
– Это тебе! – Одинцов протянул жене набор французской косметики.
– Мерси боку! – раздраженно бросила супруга, и, не заглядывая внутрь упаковки, бросила ее на диван.
– А это я Наташеньке привез – спокойно проговорил Виктор, разворачивая большой пакет с игрушками и одеждой для дочки.
– Ну ну.
– Это твоим родителям, – продолжал Одинцов, вытаскивая два флакона туалетной воды.
– А свою мамочку не забыл? – ехидно спросила Лиза.
– Нет, конечно, – невозмутимо продолжал Виктор, вынимая из сумки запечатанный сверток.
«Интересно, пройдется сейчас, как обычно, в адрес своей свекрови, или смолчит?» – подумал он.
Лиза смолчала.
– Алло! – громко проговорил в трубку Одинцов. – Элеонора Владимировна, здравствуйте!
Голос тещи, нараспев произнесший было жеманное:»Я слушаю-ю…», встревожено смолк.
– Алло, – повторил Одинцов, – это я, Виктор!
В трубке помолчали, потом, наконец, послышалось:
– С прибытием, зятек…
Сарказм, смешанный с презрением.
– Спасибо. Позовите, пожалуйста, Наташу к телефону.
– Наташенька легла поспать, она недавно покушала.
– Я заеду за ней через пару часов.
– Не стоит, наверное.
– Она моя дочь, и мне решать, стоит или нет, понятно!? – телефонная мембрана тещиной трубки физически ощутила стальные нотки голоса Одинцова.
Тепло наполненной ванны успокаивало нервы.
Виктор закрыл глаза, и перед ним опять стремительно понеслись картинки последних месяцев. Они падали на сознание брызгами разноцветной мозаики, причудливо переплетаясь между собою черно-белыми кадрами тюремных мгновений, карими вспышками глаз Симоны, мягкими тенями профиля Женевьевы, радостно-ожидающими всполохами надежд-силуэтов лиц Жоржа, Василия Петровича, других новых знакомых… «Что же здесь случилось? Неужели Лиза изменяла мне?» – опять эта мысль вонзилась в мозг, когда Одинцов смывал с себя белую мыльную пену.
Двоякое чувство владело им в эти минуты. С одной стороны, такая мысль казалась невыносимой, бредовой, неприятно-тяжелой. С другой, – одновременно облегчающей, если смотреть правде в глаза.
Он чувствовал, что его сердцем неумолимо-медленно, но верно завладевает другая женщина. И подтверждение догадки было бы тем дамокловым мечом, который разрубил бы клубок мучающих Одинцова сомнений. И только мысль о любимой дочери заставляла его сердце болезненно сжиматься: разрыв между родителями неизбежно нанесет девочке моральную травму.
Теща с тестем жили в километре от Лизы и Виктора. Он, взбодрившись принятой ванной, решил пешком прогуляться до их дома на Пролетарке. Москва стремительно менялась.
Как грибы после дождя росли новые торговые палатки и павильоны. В бывшей стране всеобщего дефицита зловеще наступал товарный переизбыток, которым так пугали учебники по экономическому социализму. Народ, как ни странно, не выражал возмущения по этому поводу. Разленился, видимо.
Теперь, чтобы купить необходимую вещь, не нужно было с утра мчаться в ГУМ или ЦУМ, интересуясь, что там «выкинули»? И стоять часами в очереди с наслюнявленным химическим карандашом номере на ладони. «Колбасные эшелоны» с провинции канули в прошлое.
Вместо них шли другие, не менее неприятные, как потом оказалось, – составы с южных территорий бывшего СССР.
Москву и другие крупные города заполоняли выходцы с Кавказа.
Тонкий ручеек миграции в брежневские – горбачевские времена превратился в мутный горный поток, захлестнувший Россию.
Гости с солнечных республик чувствовали себя хозяевами на новых местах. Куда ни брось взгляд: вот они, в обычных спортивных костюмах или черных брюках с ботинками в любую жару, невысокие, сидят в характерной позе на корточках; гыр-гыр-гыр – быстрый говор незнакомых восточных слов режет слух, вызывая смутное раздражение.
Виктор шел по левой стороне Воронцовской улицы, которая быстро обрастала офисами различных фирм.
Мимо него, озабоченно обсуждая перспективы своего роста, прошла стайка молодых девушек с одинаковыми пакетами «Орифлейм». Внезапно одна из них остановилась и бойко воскликнула, обращаясь к
Одинцову:
– Мужчина! Хорошую туалетную воду не желаете? Или косметику для жены? Натуральную, из Швеции!
Виктор притормозил и улыбнулся:
– Спасибо, я только сегодня привез ей натуральную из Франции.
– Ого! Счастливая жена у Вас! Эх! И где же я раньше была? – в голубых глазах девушки мелькали веселые чертики.
– Где хорошо, там нас нет, Ленка! – засмеялась вторая. – Все толковые мужики давно разобраны, осталось только то, что в проруби плавает, да вот эти…
И она кивнула в сторону красных «Жигулей», которые медленно ехали вслед группе девчонок рядом с тротуаром.
Из окна высунулись черная шевелюра и горбатый нос размером с автомобильное зеркало.
– Дэвушки, а дэвушки! Садис, подвезем куда надо! – голова вылезла из окна на полметра.
– Спасибо, мы уж как-нибудь сами! – со злостью в голосе проговорила Ленка.
– А может, подъедем? – негромко спросила третья, низенькая полноватая девушка. – До метро еще далеко топать с нашим сумками.
– Ага, сейчас! Ты что, дура? – Ленка покраснела от возмущения. – На прошлой неделе две мои подруги вот так же сели доехать до метро.
– И что? – полюбопытствовала толстушка.
– И ничего хорошего! Вывезли за город и… – Ленка сделала паузу, быстро взглянув на Одинцова, – хорошо, что не убили, еле домой добрались к ночи.
Кавказцы услышали разговор девушек.
Из окна машины раздались грязные выкрики:
– Так вас и надо е***, а потом убивать, сучки драные!
Девчонки, опустив головы, быстро пошли в сторону метро «Таганская». Красная машина продолжала ехать вдоль тротуара, изрыгая отборные ругательства. Сидевший за рулем кавказец не отставал от своего земляка на пассажирском сидении.
И отвлекся немного.
Виктор повернулся, чтобы продолжить свой маршрут до Пролетарки, как через секунду услышал рядом с собой визг тормозов и глухой удар. Инстинктивно отпрянув в сторону, он обернулся.
Увиденная им картина заслуживала пристального внимания телевизионщиков из «Хроники происшествий».
Огромный джип цвета мокрый асфальт буквально смял левый борт и багажник машины гостей с Кавказа.
Жигули напоминали теперь металлическую гармонь, которой нет уже смысла распрямляться для дальнейших путешествий.
Дети гор, увлекшись своими советами и замечаниями в адрес девушек, вывернули влево, объезжая припаркованный автобус и не заметили мчащийся по улице внедорожник Но это было еще полбеды.
Из дверей джипа, не спеша, вылезли три темно-малиновых костюма.
Их вид не сулил гостям столицы ничего хорошего.
И точно – спустя двадцать секунд возмущенно-гортанные крики кавказцев сменились на новые звуки.
Похожие Одинцов слышал в детстве, когда был у бабушки в деревне. Их сосед, тракторист-великан дядя Боря резал таким же большим ножом упитанного хряка по имени Васька.
Виктор позвонил в третий раз, и за массивной металлической дверью наконец-то зашевелились.
Круглое окошечко дверного глазка потемнело: хозяева изучали обстановку на лестничной площадке.
– Это я, Виктор! Открывайте, Элеонора Владимировна! – громко произнес Одинцов.
Он не любил тещу, которая при всяком удобном случае прозрачными намеками пыталась уколоть мужа своей дочери.
Она насаждала тот же матриархат в семье Одинцова, что царил у неё дома. Супруг Элеоноры, невысокий лысоватый бухгалтер был типичным подкаблучником, давно смирившись с этой ролью.
Лизина мама работала администратором одного из столичных театров и считала себя вхожей в богемный круг известных актеров.
За дверью щелкнул замок, и она приоткрылась. В образовавшейся щелке, перетянутой стальной цепочкой, доминировали ярко накрашенные губы.
Словно не узнавая зятя, женщина еще секунд десять смотрела перед собой; наконец она медленно открыла дверь и, повернувшись, пошла внутрь квартиры.
Виктор вошел, снял обувь и посмотрел на себя в большое зеркало в прихожей.
«Так. Только спокойнее. Без эмоций… Девочка моя!»
– Паааа-па-ааа!! – громкий крик Наташи, наверное, слышал весь дом. Девчонка, стремглав пронесшись по коридору, повисла на шее отца.
Родное тельце, знакомый запах волос.
У Одинцова забилось сердце. Дочка прижалась лицом к его груди, и, казалось, слушала эти удары.
Наконец, Виктор осторожно опустил девочку на пол и, присев, заглянул ей в глаза:
– Ну, как ты тут без меня?
– Почему тебя так долго не было? – обиженно надув пухлые губки, вопросом на вопрос ответила дочка.
– Так получилось, Наташенька, я хотел раньше приехать, да не смог.
– Ты сидел в тюрьме? – без обиняков спросил ребенок.
Одинцов бросил быстрый взгляд над головой девочки.
Элеонора Владимировна, поджав накрашенные губы, наблюдала за внучкой и зятем. Из-за ее спины выглядывал тесть.
– Здравствуйте, Семен Павлович!
– Здравствуйте, Виктор – тихо произнес родственник, – с возвращением…
– Спасибо – Одинцов выпрямился, протянул руку к небольшому пакету.
– Вот, для вас подарки из Парижа.
Виктор чувствовал себя неловко. Вопрос Наташи как бы вернул его к реальной действительности, заставил посмотреть на себя глазами своих родственников.
Да, он уехал за границу заработать деньги, а вместо этого сел в тюрьму, заставив всех переживать за него.
– Благодарствуем! – в каждой букве брошенного тещей слова было столько яда, что, вероятно, хватило бы для изготовления целой партии целебных лекарств.
– А мне подарок? – глаза девочки расширились от удивления и обиды.
– Твои подарки я оставил дома. Сейчас мы пойдем туда, и ты их получишь.
– Ура! – Наташа запрыгала на одной ноге. – А что ты мне купил?
– Много чего. Там увидишь…
– Ну что, папа, ну что? – затеребила рукав дочка. – Скажи, пожалуйста! Извечное любопытное женское нетерпение. Оно начинается с момента, когда прекрасный пол начинает членораздельно разговаривать и заканчивается лишь с прекращением этой функции организма.
– Игрушки, одежда, придем, и все получишь!
– Ура! Как здорово! – Наташа заглянула отцу в глаза и снова посерьезнела:
– А ты похудел, папочка. В тюрьме плохо кормили тебя?
– Кто тебе сказал, что я был в тюрьме?
– Бабушка. И мама тоже говорила. А мы большой диван купили, знаешь?
– Да, видел.
– А что, теперь мы будем жить все вместе?
– Как все вместе? – не понял Виктор.
– Ну, вместе с дядей Гогой. Это он притащил нам красивый диван и стал жить в нашей квартире.
Виктор почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.
– Папочка, ты чего? – пятилетняя дочь снова дернула за рукав. – Ты обиделся, да?
Элеонора Владимировна смотрела куда-то вбок. Подкаблучник бочком засеменил в другую комнату.
– Наташа, попроси бабушку собрать твои вещи, – Одинцов не узнавал своего голоса.
– Да! Бабуля! Где мои платья и ботинки? Мы уходим с папочкой! – девочка забегала по комнатам, выискивая свою одежду.
Дома все обошлось без эксцессов.
Виктор по дороге от Пролетарской до Таганки решил: никаких разборок сегодня. Пусть дочь порадуется в полной мере его возвращению и подаркам.
Наташа радостно вскрикивала, когда отец вынимал одну вещь за другой из своей сумки.
Она мерила обновки, вертелась перед зеркалом, – впервые в жизни в ней проснулась маленькая женщина.
Лиза холодно наблюдала за происходящим.
Виктор несколько раз встречался с нею взглядом. В глазах жены он не видел ничего, кроме равнодушного любопытства: «Узнал уже или еще нет?»
Спать легли порознь.
Одинцов явственно ощущал новое чувство, возникшее к жене за последние несколько часов. Он как-то по особенному ярко представил соседа Гогу, лежащего на его супруге с вожделенным выражением на смугловато-сладком лице.
Виктору казалось, нет, даже не казалось, а он был уверен в этом: новые запахи на кухне и в квартире шли от соседа, с которым он не раз сидел за одним столом, отмечая какой-нибудь праздник Именно его приторный аромат: смесь дешевой туалетной воды с запахом сигаретного дыма он почувствовал, когда переступил порог своего жилья после четырехмесячного отсутствия.
Лиза едва заметно хмыкнула, когда Виктор забрал свою подушку с дивана и бросил ее на узкую кровать в соседней комнате.
«Знает»…
Он лежал, заложив руки за голову, и смотрел в потолок Сон не шел. Было слышно, как беспокойно ворочалась жена на новом диване, по модному разложенному «вперед».
Наташа уснула в детской, едва ее голова коснулась подушки. Слишком много впечатлений за этот длинный день.
Семья Одинцова рушилась.
Он не знал, что холодность Лизы по отношению к нему давно имела своё простое объяснение. Она, задерживаясь на работе дольше обычного, уединялась в комнате отдыха со своим новым шефом.
Женщины не любят неудачников.
А такие, как Лиза, терпеть их не могут.
Даже, если мужчина красив внешне, высок, строен, и нравится другим дамам.
Век декабристских жен давно канул в небытие. Новые времена, новые ценности.
Изуродованная десятилетиями строительства коммунизма психология женщин.
«Чтобы было все, как у людей…»
Любым путем, даже переступая через моральные и нравственные нормы. «Не нае…ешь – не проживешь…, хочешь жить – умей вертеться…»
«Вертеться» Одинцов не научился.
Вертлявый Гога, приземистый брюнет с бегающими глазками и слащавой улыбкой, обошел его на этом нелегком вираже жизни.
Виктор встретит его на следующий день на лестнице, поднимающегося вверх с пустым мусорным ведром.
Никаких свидетелей, все по-мужски.
Ведро вместе с Гогой с грохотом покатится с четвертого этажа на третий.
– За что? За что? – по-заячьи закричит сосед, когда Одинцов молча ударит по ненавистной харе.
Участковый, вызванный испуганными жильцами, доставит Виктора в районное отделение милиции.
Оперативный дежурный, улыбчивый капитан лет тридцати, задав с десяток вопросов, засмеется и бросит недописанный протокол в корзину:
– Неужели сидел во французской тюрьме? Вот дает! Первый раз вижу драчливого шахматиста! Ну а насчет того, что рогами боднул соседа – уважаю! Молодец, так и надо! За это я на твоем месте еще хуже бы измордовал!
Вернувшись домой, Одинцов впервые за шесть лет супружеской жизни увидел в глазах жены откровенный страх.
– Хочешь разводиться со мной? – спросила она вечером на кухне, когда Одинцов молча доедал приготовленный ею плов.
– А мы уже фактически развелись, – холодно сказал он, – ты не смогла подождать всего четыре месяца.
– На свою мать намекаешь? – со злостью в голосе проговорила Лиза. Мать Одинцова по полгода и больше ожидала возвращения с рейса мужа, штурмана дальнего плавания.
Ждала честно, не обращая внимания на заигрывания мужчин.
Она была красивой женщиной. И Виктор получился точной её копией. «Если сын похож на мать – счастливым будет» – народная примета не сбывалась пока у Одинцова.
– А ты знаешь, мне ничуть не жаль, что так получилось, – внезапно для себя спокойно проговорил Виктор.
Лизины брови дрогнули.
– Даже так?
– Именно. Я как будто чувствовал там, за границей, в этой тюрьме, что ты забываешь меня с кем-то. Но не думал, что этот слащавый пентюх окажется им.
– Может, ты там себе француженку приглядел, а? – с вызовом бросила жена. – За четыре месяца-то можно столько успеть!
Одинцов молча поднялся из-за стола и пошел в комнату.
Завтра его ждало новое испытание.
Он должен был сдать документы на визу в посольство Франции…
Очередь двигалась мучительно медленно.
Двое полицейских, одетые в голубые рубашки, стояли перед круглой «вертушкой», которая была вмонтирована в высокую металлическую ограду, и внимательно проверяли документы российских граждан. Почему-то большинство в очереди составляли женщины.
Рядом расположились столики страховых компаний, без их полисов бумаги в посольстве не принимались.
Система по отбору денег у граждан, желающих посетить Западную Европу, была налажена безукоризненно.
Места в этой длинной цепочке россиян продавались: ловкие личности заходили в конец очереди и негромко предлагали за определенную плату оказаться в самом начале.
У вертушки каждые пятнадцать – двадцать минут вспыхивали конфликты.