Текст книги "Французская защита"

Автор книги: Анатолий Арамисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Родители молчали.

Они знали, что как ни объясняй – дочь не поймет.

Она просто никогда не была в России. Не жила там.

Вот поэтому приглашение в гости на два месяца, которое сделал ее муж Василий Петрович Юрию Осаговскому с женой, Анастасия Михайловна считала очередным чудачеством супруга и напрасной тратой времени и денег.

– Вы потерпите чуть, художник он интересный, а у всех творческих людей, как правило, трудные характеры, – улыбаясь, ответила Симона, помешивая сахар в фарфоровой чашке из Ежели.

– Они раздражают меня все больше и больше! Особенно его супруга! – недовольно сморщилась аристократка. – Я не приемлю такие привычки! Если вам оказали уважение и пригласили в гости на такой длительный срок, то уж будьте любезны – ведите себя соответствующим образом! Скромно, тихо, не мешая другим. Ох, уж эти гости из России! Сколько мои знакомые рассказывали о таких случаях. Пригласят родственников, а потом сами не рады!

– Ну, уж, зачем так пессимистично? Люди разные бывают. И здесь во Франции, и там, в России, – дружелюбно ответила девушка.

– Нет, там они почти поголовно испорчены системой. Воспитание и образование поставлены кое-как, хорошим манерам никто никогда не учит, в общем, как стала с 17-го года страна рабочих и крестьян, так и осталась!

– Какая интересная картина! – воскликнула Симона, желая переменить тему. – И ваш портрет выписан просто замечательно! Очень живые глаза!

– Я в живописи не большой знаток, как Вася, но в этом что-то есть, – ворчливо-дружелюбно проговорила Анастасия Михайловна, – посмотрим еще, как будут продаваться работы у Осаговского. Из галерей Барбизона пока только невеселые известия.

– Сразу трудно с ходу продать много картин. Нужна реклама, «раскрутка», как выражаются в России.

– Ох, уж этот их слэнг, – поморщилась потомственная дворянка, – весь родной язык испохабили, изгадили чужеродными словечками.

– Время такое, интеграция в мировую экономику, вот и нахватались разных словечек, в основном от американцев.

– «Интеграция»…тьфу!

Симона рассмеялась.

– Ну ладно, милочка, скажи лучше – как твоя личная жизнь складывается? – поинтересовалась тетка у племянницы. – Что у тебя с этим русским игроком Одинцовым?

Девушка чуть покраснела.

– Все хорошо, Анастасия Михайловна.

– Любишь его? – прямо спросила аристократка.

– Да.

– А он?

– И он тоже.

– И когда свадьба? – с некоторой ехидцей произнесла старушенция.

– Не знаю… Мы об этом еще не говорили, – смущенно произнесла Симона.

– Так пора бы тебе уже детей рожать, милочка! А вы по миру мотаетесь. И зачем ты все время с ним ездишь? Как твоя работа, не страдает от этого?

– Ворчат на меня в Лондоне, но терпят пока, – улыбнулась девушка, – я им посылаю все по электронной почте, особенно не задерживаю требуемый материал. А с Виктором мне очень хорошо.

– Дай то Бог, моя дорогая, дай то Бог! – вздохнула хозяйка квартиры.

В эту секунду в прихожей раздалась трель звонка.

– Вот вернулись они, по магазинам ходили, накупили столько вещей! Как повезут в Москву, ума не приложу! – Анастасия Михайловна медленно поднялась из-за стола и пошла открывать дверь.

Василий Петрович с восхищением смотрел на новую картину художника. Пейзаж Сакре Кер – церкви сердца Христова был выписан с неповторимым изяществом. Стиль Осаговского нельзя было спутать ни с чем. Эллипсовидные кружочки, переплетаясь причудливым образом, в самом неожиданном ракурсе отображали знакомые глазу улицы, дома, деревья. То, мимо чего мы проходим ежедневно, не замечая, теперь бросалось в глаза, оживало, сверкало, поражало и радовало.

– Вот! Это то, что нужно! – восклицал ценитель живописи. – Именно это!

– Я вижу, ты решил разбогатеть на старости лет, – ехидно проговорила Анастасия Михайловна, – но французы вряд ли оценят эти картины.

– Почему ты так думаешь? – вскинул густые седеющие брови Василий Петрович.

– Очень просто. Французы любят только свое. Фран-цуз-ское! – по слогам произнесла аристократка. – Неужели ты за столько лет не понял этого? Даже Шемякин здесь не пробился – его покупают только наши, русские эмигранты. В небольшом количестве. Они ставят заслон, защиту, у них это на автоматическом уровне происходит. И, я думаю, правильно делают. Вот только «прозевали» наплыв арабов в страну и теперь жалеют об этом.

– А как же Малевич, Кандинский? – возразил муж аристократки.

– Милый мой! Это после смерти их так признали! А твой Осаговский явно тебя переживет!

– Ну и что? Я чувствую, что ему надо помочь раскрыться на Западе. А уж история поставит все на свои места.

– Поставит, это точно, – ехидно проговорила жена, – только на этом заработают, как всегда, не те люди, что вкладывали средства в его «раскрытие», да и, скорее всего, не он сам.

Василий Петрович снова перевел взгляд на полотно Осаговского и хотел, было раскрыть рот, чтобы в очередной раз восхищенно отозваться об этой работе, как супруга быстро вернула его с небес на землю:

– Кстати, дорогой, когда ты переведешь мои проценты по долгу? Мужчина осекся, его лицо исказила недовольная гримаса, но он сдержался и тихо ответил:

– Я завтра переведу твои проценты, Настя. Не беспокойся, я помню об этом.

Как истинная француженка, Анастасия Михайловна заняла деньги своему мужу под проценты, когда тот, покупая одну картину за другой, не рассчитал свои финансовые ресурсы.

Меняются они.

Русские по крови.

Никогда не жившие на Родине.

Среда неумолимо влияет на характеры.

Реальная жизнь.

Европа.

Художник Юрий Осаговский мучительно думал: куда бы ему запрятать деньги, полученные в Париже после продажи нескольких картин? Близилось время вылета в Москву, а он никак не мог сообразить, в каком месте бдительные таможенники «Шереметьево-2» ни за что не обнаружат их. Поди потом доказывай, что ты их заработал честно.

В начале 90-х годов у Юрия был неприятный случай на границе в Бресте. Вез он из первой заграничной поездки купленный в Берлине хороший по тем временам принтер. А документа, подтверждающего честность заработанных денег, не было. Бдительный таможенник тщетно «раскручивал» художника на взятку: тот искренне не понимал, что служака от него хочет.

В итоге принтер конфисковали, отправив на склад временного хранения.

Пришлось Осаговскому в Москве делать справку, что он честно получил свой гонорар за проданную в Германии картину. Покупатель, удивленный донельзя немецкий бюргер, хозяин галереи, долго не мог понять – что же хотят от него эти странные русские?

Справка была послана с «оказией», и через несколько дней художник трясся в поезде Москва – Брест, спеша на выручку принтеру.

На складе таможни, до отказа набитом конфискованной техникой, жирный завхоз, недовольно покрутив бумагу около своих подслеповатых глазок, вздохнул и отдал аппарат «чудику, который не мог договориться».

Жена художника Лена вместе с Симоной, болтая о капризах парижской моды, ушли на десяток метров вперед от Осаговского, задумчиво бредущего по улице Лафаетга.

Внезапно тому в голову пришла мысль:

«А что если спрятать в ту железную баночку, что я видел у Василия Петровича? Но там нужны два шурупа, чтобы плотно закрыть крышку. Где бы их взять…ага! Можно отвинтить у любой машины, которых здесь больше, чем людей. Куда я положил свой перочинный ножик? Так… вот он…» Юрий Осаговский в душе всегда был ребенком.

Капризным, своенравным, требующим к себе постоянного внимания. Лена давно знала: за ним нужен глаз да глаз. И нередко чудачества художника поражали ее воображение.

Но, увлекшись беседой, она не заметила, как муж, деловито наклонившись к багажнику какой-то машины, острием ножичка невозмутимо отворачивает шуруп с заднего номера.

– Что Вам угодно, месье! – раздался негодующий женский выкрик. Симона, еще не видя обладательницу этого голоса, молниеносно отметила: она где-то слышала похожий тембр.

Обернувшись вместе с Леной, она увидела, что около растерянного художника стоит та самая женщина, что приходила на матч команды Одинцова и которую не раз видела на экране ноутбука.

Это была Женевьева.

– Что Вы здесь откручиваете! Мне вызвать полицию?

– Боже мой! Ну, как дитя! Нельзя ни на минуту оставить одного, – воскликнула Лена, и они устремились к незадачливому художнику.

– Пардон мадам! Извините за недоразумение! – по-французски быстро проговорила Симона.

Женевьева собиралась еще что-то гневно выкрикнуть, как вдруг ее взгляд уперся в лицо девушки, и она остановилась на полуслове.

– Это Вы? – после паузы произнесла она.

«Узнала!»

Симона молчала.

Соперницы пристально смотрели друг на друга.

Наконец, первой заговорила неудачница:

– Вы, как я вижу, возитесь с этими полоумными русскими… Что он хотел сделать с моим автомобилем?

– Ничего плохого, уверяю Вас! Он художник и иногда поступки его бывают экстравагантны и непредсказуемы. Но ничего украсть он не хотел! Тем более, угнать вашу машину! Он за рулем не был никогда в жизни.

– Понятно.

Женевьева помолчала и спросила:

– Как поживает месье Одинцов? Видите его?

– Да. Спасибо, у него все в порядке.

– Нет, не все, я думаю…

Симона прищурилась:

– Почему?

– За ним один долг остался…

– Какой долг?

– Неважно. А скажи мне, милая, хорош он в постели, а? Это очень интересно!

– Аревуар, мадам…

Симона, взяв под руку Осаговского, повернулась и увлекла за собой спутников в обратном направлении к своей стоящей неподалеку «Ауди». Женевьева проводила их взглядом, села в машину и в тот момент, когда соперница выруливала на улицу Лафаетга, пристроилась сзади. Проехав несколько сот метров, остановилась.

Достала записную книжку и ровными буквами внесла туда номер автомобиля соперницы.

Она интуитивно чувствовала: если хочет отомстить русскому, то должна любой ценой найти на него компромат. Или на его подругу, чтобы потом выложить перед Одинцовым.

Охота началась.

Воистину – почти все в этом огромном мире вращается вокруг двух вещей – деньги и секс.

Оглянитесь.

Все спешат по делам с озабоченными лицами. Они торопятся заработать. Улыбаясь, флиртуют друг с другом.

Конечной целью этого процесса является секс. Самой дальней, самой желанной. Флирт ради флирта отдает мастурбацией.

Вливаясь в огромный людской поток мегаполисов, люди, словно маленькие песчинки в пустыне, притираются, ложатся рядом друг с другом, потом, под воздействием ветров перемен, меняют свое местонахождение, улетая к другим таким же песчинкам. Часто они становятся похожи друг на друга.

Как капли воды.

И не знают – верную ли нишу нашли они, того ли спутника жизни отыскали?

Мучаются, страдают, волнуются, завидуют, злятся, мстят.

Женевьева в сотый, тысячный раз спрашивала себя: «Зачем он тебе нужен, этот Одинцов? Кто он такой, чтобы так завладеть твоим сердцем и разумом? Идиотка!! Плюнуть на все и забыть русского!!»

Но каждый раз мысли снова возвращались к нему.

Ныло уязвленное самолюбие.

Её, привыкшую одним взглядом вызывать трепет у мужчин, чье слово являлось законом для них – откровенно игнорировали.

Она стала часто подходить к зеркалу и внимательно всматриваться в свое отражение. Иногда раздеваясь догола, в одних туфлях стоя на блестящем паркете.

Как сейчас, после встречи с соперницей на улице Лафаетта.

Никаких признаков старения. Молодая, упругая кожа. Красивая грудь третьего размера без малейших признаков обвисания. Темные, чувственные соски.

Взгляд опускался ниже, и Женевьева чувствовала нарастающее восхищение своим телом.

Элегантная талия в 59 сантиметров, никаких жировых складок Красивый пупочек, спрятавшийся в маленькое углубление.

Еще ниже.

Стройные ноги, в меру мускулистые, те, что так любят мужчины. Когда их спину обхватывают вот такие ноги и сжимают в сладострастном порыве. Тонкая вертикальная полоска темных волос на лобке. От взгляда на такую красоту у мужчин мутнеет разум, пересыхает во рту и твердеет внизу.

«Ну почему он не отреагировал, когда в кабинете на диване увидел эту прелесть?? Любой француз тут же потерял бы голову, особенно в первый раз видя новую, непознанную им женщину! Почему? Почему?»

Она представляла Одинцова лежащим на ее теле, и мысленно сладко вжималась в его плоть, терзала спину своими острыми ноготками, замирала в блаженстве, вдыхая знакомый запах мужского пота.

В самую первую встречу, тогда, в тюремной столовой, она ощутила незримый толчок внутри себя: «Хочу!». После того, как ее рука легла на плечо заключенного из России. Как ток по телу, пронеслось в Женевьеве это желание. Она готова была поклясться, что еле слышный запах, исходящий от Виктора, как и от любого мужчины, был совершенно непохож на другие, ощущавшиеся десятки раз за ее жизнь.

Он по-особенному вошел в ее жизнь, ее мысли, надежды и желания.

И она интуитивно понимала – почему.

Виктор был «слеплен» из инородного «теста». В нем было что-то такое, что заставляет женскую душу восхищенно замереть.

Он был способен на Поступок.

Женевьева ввела в компьютер номер автомобиля Симоны, и спустя полминуты на экране выскочил адрес дома и квартиры на бульваре Пого. Потом набрала почти забытый телефонный номер.

– Алло! Паскаль? Мне надо поговорить с тобой.

Частный детектив Паскаль Фите задумчиво морщил лоб. Задача, поставленная перед ним начальницей тюрьмы, выглядела несколько необычно. Слежка и добывание компромата для своих клиентов были его основным занятием, приносящим неплохой доход. Однако он никогда еще не имел дела с русскими, этими непредсказуемыми людьми. Тем более, таким известным, как шахматный гроссмейстер Одинцов.

Фите не представлял, в каком месте искать «проколы» у Симоны и Виктора.

Обыкновенные люди, незапятнанные криминальным прошлым, спокойно занимающиеся своим делом, платящие налоги.

Понаблюдав пару недель за Симоной, пришел к твердому убеждению, что искать «левые» связи у девушки – занятие бессмысленное. Детектив видел, как она влюблена в Одинцова, и тот отвечает ей тем же чувством. «Подставить» эту парочку в каком-нибудь хитроумном раскладе? Втянуть их в тонко подстроенную ловушку?

Вряд ли. Люди они были явно не глупые, в деньгах не нуждались, и вероятность «клева» на «приманку» приближалась к нулю.

Паскаль внимательно перечитал все газетные, журнальные статьи об Одинцове, его интервью, особенно тщательно изучил уголовное дело, по которому тот отбывал трехмесячный срок.

Пусто, никаких зацепок.

Вернуться к делу об убийстве в тюрьме Жана Темплера и двух его друзей? Попытаться найти хотя бы косвенные улики причастности русского к этому?

Маловероятно.

У Одинцова железное алиби на момент убийства – он был в это время в столовой, и десятки заключенных подтвердили данный факт.

Оставалось одно – установить подслушивающую шпионскую аппаратуру и ждать какой-либо интересной информации.

Но как? И где? К тому же это далеко не приветствовалось законом. Проникнуть в квартиру к Симоне? Связано с риском самому угодить за решетку. Девушка жила не на первом этаже, а гораздо выше, и прилепить датчик где-нибудь в уголок стекла одного из окон было весьма затруднительно.

Женевьева дала на все срою максимум четыре месяца.

Найти компромат или подставить эту парочку.

Хороший задаток подстегивал к напряженным размышлениям.

Паскаль Фите был убежденным холостяком. Невысокого роста, лысоватый брюнет, с мало запоминающейся внешностью. Невзрачные маленькие глазки темно-вишневого цвета, небольшой нос с горбинкой, маленький скошенный подбородок, тонкие губы.

Лишь руки, свисающие почти до колен, словно у обезьяны, бросались в глаза при внимательном рассмотрении фигуры частного детектива.

За свою работу Паскаль брал дорого.

Несколько шумных бракоразводных процессов, обмусоливавшихся желтой прессой в последнее время, были его заслугой. Выследить неверных супругов, зафиксировать неопровержимый компромат – в этой области Фите был одним из лучших.

Но как «подойти» к любящей паре? И он, и она не собираются изменять друг другу.

Паскаль решил начать с окружения Симоны.

Наведя нужные справки, он вышел сначала на Жоржа Гиршманна, но, потолкавшись возле него, понял: «дохлое» дело.

Однако коллега Жоржа по работе Леня Гельфанд оказался куда словоохотливее.

Три дня ушло у Паскаля, чтобы под благовидным предлогом познакомиться с молодым программистом.

И пригласить его поужинать в известный ресторан Гольденберга на улице Розье.

После третьего бокала вина Леня, захмелев, почти с нежностью поглядывал на галантного нового знакомого.

Паскаль неторопливо сводил разговор к извечной теме: женщины.

– А вот у тебя Леня, была когда-нибудь знакомая красавица, которую ты страстно желал?

Гельфанд задумался.

Потом, потыкав вилкой в салате, выпрямился и произнес:

– А как же! Есть тут одна, по работе иногда встречаемся!

И, доверительно приблизившись к носу с горбинкой, проговорил:

– Ты такой красавицы, уверен, не встречал! В смысле, не общался!

– Вот как? Неужели так хороша? – выразив искреннее удивление, воскликнул Паскаль. – И как ее зовут?

– Ее зовут Симона Маршалл. Между прочим, я вот за тем столиком, – кивок вправо, – сидел с нею примерно месяцев восемь назад.

– Ну и…?

– Но она предпочла мне этого русского… Как его, шахматист стал сильный… Одинцов фамилия. Понимаешь? Мне было обидно! Предпочла меня, талантливого растущего программиста этому игрочишке! Русскому уголовнику!

– Как? Он сидел? – играл в удивление Фите.

– Конечно! Сидел, говорили, – за драку.

– Женское сердце трудно понять. И что – изменилась эта Симона за последние полгода?

– Еще как! – воскликнул Леня. – Ее трудно узнать стало!

– Почему?

– Она теперь мотается за этим Одинцовым по всему миру. Как хвостик, куда он – туда и Маршалл!

– А как ты это определил?

– Так по работе видно! Присылает материал через Интернет, а по адресу я замечал – именно оттуда, где играет этот шахматист!

– Похвально, ты очень наблюдателен! – довольно поощрил Гельфанда частный детектив. – А почему она все время ездит за ним, как ты думаешь?

– Ума не приложу! Наверное, вдохновляет игрочишку! – скривился в ревностной гримасе Леня. – Как только они стали жить вместе, его результаты стремительно пошли в гору! Уже вон – сегодня читал в новостях, выиграл межзональный турнир на Мальорке! Теперь будет играть матчи претендентов на первенство мира…

– Вот как? Гмм… Неплохие деньги, наверное, зарабатывает?

– Да я не слежу за его гонорарами! – безнадежно махнул рукой Гельфанд.

– Еще раз убедился в том, что женщин интересуют, прежде всего кошельки мужчин!

– А ты ничего странного не замечал за Симоной? – Паскаль налил пятый бокал вина своему собеседнику.

Программист задумался.

– Ты знаешь, у них какой-то ритуал, похоже… Я недавно здесь, в Париже приходил на турнир, где играл Одинцов, а Маршалл в зале не видел. И так четыре раза подряд. Хотел поговорить с ней, если честно.

– Как это можно объяснить? Что за ритуал?

– Я нередко слышал, что шахматисты верят в приметы. Наверное, у него такая примета – она не должна появляться в игровом помещении. Черт поймет этих женщин и шахматистов! Выпьем лучше, Паскаль!

Спустя полтора часа два ново-закадычных друга вышли из ресторана на улицу.

Фите поддерживал пошатывающегося Гельфанда.

– Подвезти тебя? – спросил детектив.

– Нет! Я возьму метро и быстро приеду домой, – убедительно отверг предложение Леня.

– Тогда удачи! Встретимся как-нибудь!

– Конечно! Аревуар!

* * *

Виктор Одинцов и Симона Маршалл, радостные, летели рейсом Пальма де Мальорка – Париж. Они провели незабываемые три недели на этом всемирно известном курорте.

Межзональный турнир, в котором играли лучшие представители многих стран мира, завершился победой Виктора.

Симона арендовала машину с тонированными стеклами, и все прошло по обычному сценарию. Аппаратуру они, как всегда, провозили в чемодане с одеждой и бельем, брали в салон самолета лишь ноутбук Влюбленная парочка загорала на прекрасном пляже, вдоволь нагулялась по старинному городу.

Стены замка Бельвер, Кафедрального собора услышали их восторженный шепот, под сводами пещеры Драк звенел заливистый смех девушки, когда ее спутник чуть не растянулся на влажных камнях.

– Поедем завтра посмотреть еще один знаменитый замок? – тихо спросила Симона, устраиваясь поудобнее возле плеча Виктора.

– А мы успеем? Я же играю.

– А ты постарайся ради меня.

– Ради тебя? Так я все делаю ради тебя, – улыбнулся в темноте мужчина.

– Ты очень постарайся! Я так хочу туда! – закапризничала девушка.

– Хорошо.

Виктор сделал очередной ход в партии с французским гроссмейстером и вышел из-за стола прогуляться.

Спустя несколько минут от увидел, что соперник знаками приглашает его к себе.

«Что ему нужно? Ничью, что ли хочет предложить? У меня уже чуть лучше позиция…»

Одинцов быстро вернулся на место.

Соперник, указывая в сторону шахматных часов, произнес:

– Вы забыли переключить…

«Черт! – Виктор мысленно хлопнул себя по лбу. – Не хватало мне еще время просрочить вот так, забыв про часы. Точно, я не нажал на кнопку! Но надо же – как благородно поступил этот француз! Не все они такие, типа Моллимарда или Гийона».

– Мерси! – русский шахматист благодарно улыбнулся противнику и надавил пальцем на кнопку.

Француз сделал ответный ход и неожиданно услышал:

– Remis? Ничья?

Одинцов решил сделать сразу два подарка одновременно: Симоне, с нетерпением дожидавшейся его в автомобиле, и своему честному противнику. На которого давили авторитет русского плюс намечающиеся проблемы в позиции.

– Oui! – радостно протянул руку француз.

– Не ругайся, я сделал это только ради тебя! – Виктор взял кисть девушки в свою руку. – Ты же просила освободиться сегодня побыстрее!

– Хитрый ты, Одинцов! – рассмеялась та. – Боишься, наверное, после той партии с чемпионом?

– Есть немного! Ну что, едем?

– Конечно!

Старинный замок Комте Маль восторженно встретил путешественников. Верховодил процессом забавный старичок в королевской одежде. Его свита – рыцари в старинных костюмах, вооруженные средневековыми мечами и копьями, почтительно склонила головы при виде красавицы Симоны. Многочисленные туристы уже сидели за длинными деревянными столами, ожидая начала незабываемого зрелища.

И оно – началось!

Рыцари сражались между собой за право выбрать даму сердца. Звенел металл скрещивающихся клинков и копий, лошади несли лихих всадников друг на друга под испуганные вскрики впечатлительных туристок Наконец, в решающей схватке сошлись два здоровенных испанца. Первый был одет в фиолетовый балахон с крестами, второй – в черный костюм с замысловатым гербом на груди. В один момент Виктору показалось, что они не понарошку, а на самом деле яростно сражаются за право выбрать даму сердца.

– Давай! Давай! – кричали возбужденные болельщики. Аудитория разделилась на два лагеря и каждый ободряющими криками поддерживал своего кумира.

Внезапно зрители замерли.

Рыцарь в фиолетовом балахоне, изловчившись, сделал выпад вперед и ткнул мечом прямо в сердце противника. Раздался глухой стук, одетый в черное рыцарь зашатался, потом опустился на одно колено, держась за грудь. Фиолетовый подскочил к нему и взмахнул своим оружием, чтобы закончить бой. Однако случилось невероятное: противник ловким движением выбил оружие из его рук. Рыцарь растерянно посмотрел назад, где валялся его меч, и в эту секунду почувствовал легкое прикосновение стального клинка к своему горлу.

Публика неистово захлопала:

– Браво! – кричала Симона, забыв обо всем на свете.

Черный рыцарь медленно обвел взглядом зрителей.

Вокруг все стихло.

Наконец он направился в сторону Виктора, медленно подошел к нему и поклонился.

Потом протянул руку в кожаной перчатке и бережно взял кисть Симоны. Он выбрал королеву, даму сердца!

– Мы сражались здесь за твою честь, о, несравненная из всех несравненных! – провозгласил громким голосом победитель.

Одинцов, смущенно улыбающийся, неуютно чувствовал себя под пристальными взглядами десятков людей. Рыцарь вывел девушку в центр и поклонился королю. Тотчас к Симоне подбежали пажи и дали ей в руки красивый венок.

– Оденьте ему на голову, – шепнул красавице мальчик.

Симона, улыбаясь, выполнила последнюю часть средневекового ритуала: рыцарь опустился на одно колено и принял венок из рук дамы сердца.

Публика аплодировала.

Спустя четверть часа все смотрели выступление балетной труппы, наслаждаясь ужином в старинных традициях.

– А где же вилки и ложки? – недоуменно спросил Одинцов, когда на столы поставили яства.

– Их не должно быть, – засмеялась Симона, – в старину ели руками. Так что бери салфеточку и вперед! Но много не кушай, впереди у нас еще танцы!

Они медленно кружились на отполированных веками каменных плитах, глядя друг другу в глаза.

Они любили и были любимы.

Они были счастливы в этот вечер.

– О чем ты думаешь? – слегка толкнула Виктора локтем Симона, когда он, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла авиалайнера.

– О тебе, естественно, – улыбнулся мужчина, – моей даме сердца… И о том рыцаре, который явно знает толк в красивых женщинах.

– А ты не ревновал немного? – игриво спросила девушка.

– А как же. Ревновал, конечно, – в тон ответил Одинцов, – но я увидел его взгляд, когда ты вернулась ко мне за стол.

– И что ты прочел в нем?

– Хорошую зависть… Я сам себе иногда завидую.

В динамиках салона щелкнуло, и послышался мелодичный женский голос стюардессы:

– Мадам, месье! Наш самолет прибывает в аэропорт Орли. Температура воздуха плюс двадцать градусов.

Прошу вас всех пристегнуть ремни!

Они вышли из самолета и не успели добраться до стоянки такси, как к парочке тут же подлетели четыре журналиста:

– Месье Одинцов! Поздравляем вас! Вы теперь – один из претендентов на звание чемпиона мира! Что Вы можете рассказать о закончившемся турнире в Пальма-де-Мальорка?

Виктор коротко отвечал в направленные к нему диктофоны.

Он не видел, что в десяти метрах от кучки людей вокруг него с безразличным видом стоит, закрыв лицо развернутой газетой, невзрачный лысоватый господин в сером костюме. Паскаль Фите и сам толком не знал – зачем он приехал в аэропорт к рейсу из Мальорки. Чутье гончего пса гнало его по следам предполагаемой добычи.

Бывшая жена Одинцова Лиза изумленными глазами смотрела на телевизионный экран. В спортивных новостях первого канала Виктор отвечал на вопросы журналистов.

– Папа! Папа! – закричала Наташа, показывая пальчиком на телевизор.

– Перестань! – визгливо перебила ее мать. – У тебя сейчас другой отец! Девочка насупилась. Потом, исподлобья взглянув на Лизу, тихо проговорила:

– У меня один только папа, не дядя Гога вовсе.

– Я вот тебе сейчас покажу «не дядя Гога»!

И мамаша ударила девочку ладонью по щеке. Та заплакала и убежала на кухню. Через минуту с вызовом выкрикнула оттуда:

– Мой папа в сто раз лучше дяди Гоги! И любит меня, не то, что ты! Мне мальчишки сказали во дворе, что он будет самым лучшим шахматистом! Он скоро приедет и привезет мне много подарков!

Лиза с ненавистью взглянула на храпящего в углу комнаты нового супруга и закрыла лицо руками.

Но не только в доме на Таганке смотрели новости в этот вечер.

– Во дает! – крякнул Сергей Пантелеевич Вощанов, увидев на телеэкране знакомое лицо.

Он внимательно вслушивался в слова Виктора Одинцова. После окончания интервью с будущим участником четвертьфинального матча претендентов, выключил телевизор и задумался.

Прохаживаясь по просторной комнате, сам с собой разговаривал вслух:

– Неужели ему как-то помогли мои приборы? Но как? Они же не снимают с корочки мысли соперника? А вот бы интересно изобрести такой прибор! Тогда бы человечество резко изменилось, я думаю… Часто говорят – мысли материальны, мысли материальны… Хрен они материальны! Иначе можно было записать, как слова или другие звуки. Эх, интересно бы было оказаться на Земле через тысячу лет. Что там будет в смысле технического прогресса? Наверное, мы бы сейчас «офонарели», доводись заглянуть на столько веков вперед.

Как те люди, что жили в тысячном году…

А, быть может, этот парень и в самом деле здорово играет в шахматы? Тогда зачем он приезжал за такими приборами? А вдруг ему кто-то подсказывает? Но кто? Не Карпов же сидит рядом и передает ходы?

Здесь что-то не так…

Пантелеич не интересовался шахматами и практически ничего не слышал о компьютерных программах, связанных с ними.

Сержант Рябиков тупо уставился на экран и замер. Его рука, несущая стакан водки в рот, дернулась на полпути и резко опустилась вниз, проливая драгоценную жидкость.

– Слышь, Машка! – заорал он. – Вот этого типа я как-то брал в электричке!

– Которого? – милицейская жена в потрепанном халате и бигудями на голове с любопытством уставилась в телевизор.

– Да вот этого, белявого, с длинными волосами! Мы еще в паре с Гиви работали тогда! Ух, ты, сволота! – Рябиков погрозил кулаком изображению Одинцова. – Если бы не фээсбэшник, я б тебе…!

– А что случилось? – полюбопытствовала женщина.

– Да этот фраер без ксивы ехал, мы его решили тряхнуть, но какой-то майор на вокзале помешал. Ишь, ты, выбился через свои шахматишки! Дармоеды они там все!

И Рябиков вылил содержимое граненого стакана в свой гнилозубый рот.

Алик Сношаль скрежетал зубами. И было с чего. Одинцов, приехав в Москву после межзонального турнира, отказал ему в эксклюзивном интервью. «Лучший советский шахматный журналист всех времен и народов» сидел в кресле перед телевизором, отпуская реплики в адрес игрока и более удачливого коллеги.

– Александр Леонидович! – заглянула в кабинет старая сотрудница, которую в редакции считали тихо помешавшейся на почве любви к одному известному чемпиону.

– Пошла прочь! – заревел в направлении двери Алик. – Я занят!

Он поближе придвинулся к экрану: на одном из кадров встречи в аэропорту мелькнуло знакомое женское лицо.

– Сучка!

Алик не любил счастливых людей.

А те, в свою очередь, почему-то не любили его.

– Ну, каков, а! – заорал Юрок, сидя у стойки ресторана Le Komarov. – Ай да молодца!!

Его приятели возбужденно загалдели, глядя вверх на экран телевизора, что расположился рядом с многочисленными рядами бутылок.

– Ты чё, Юран, знаешь этого Одинцова?

– А как же! Вместе в тюряге парились! Классный чувак, скажу я вам! Прилетит сюда, завалится рано или поздно со своей командой, тогда гульнем с ним на всю катушку!

Цыган Миша опасливо косился на возбужденную компанию. Хозяин ресторана Комаров старался не показываться в зале, когда эти ребята из Красноярска наведывались в его заведение.

– А чё, пацаны, много он там выиграл в эти деревяшки? – раздался голос Коляна. – Я слышал, что только в самом главном матче на первенство мира они огребают солидные бабки!

– В натуре огребают! И Витюха, я думаю, должен дойти до этого матча! А там если проиграет даже, все равно лимон – другой зелени скосит, как пить дать! – возбужденно просвещал друзей Юрок.

– Тогда давайте выпьем за его победы – настоящие и будущие! Ура! – грохнул на весь зал Колян.